Его Хлоя

Элайджа помнит _настоящую_ Хлою. Ту, которая была живой, а не созданной его руками — ее светлые глаза, ее мягкие волосы и ласковую улыбку. Помнит, как пальцами она касалась его руки, помнит, как прижималась щекой к щеке, и от нее пахло чем-то свежим и одновременно сладким. Он помнит: Хлоя так сильно любила весну и цветы в родительском саду. Он часто заставал ее в беседке на заднем дворе, немного задумчивую, окруженную цветущей белой сиренью или побегами вьющегося плюща. В руках у нее неизменно была книга — бумажная, хотя на тот момент те уже почти вышли из обихода. Он помнит: смотря на него, Хлоя заправляла за ухо светлые, окрашенные пряди, а потом смеялась: — Иди сюда. Давай же! Потом Хлоя читала вслух. Своим мягким и тихим голосом. Просто рассказы, иногда — легенды. И больше всего, пожалуй, тогда еще двенадцатилетнему Элайдже запомнились сказания о Короле Артуре. Хлоя их тоже любила. Говорила серьезно: — Мои братья самые настоящие рыцари, и ты, и Гавейн! — Гавейн — именно так Хлоя называла Гэвина, не стилизуя на американский манер, оставляя так, как писалось в легендах. Имя самого Элайджи — тогда еще не Элайджи, конечно — она тоже произносила полностью: Гаррэт. Забавная ирония: отец, Артур Рид, искренне считал, что рыцарские имена подойдут его сыновьям больше всего. Хлоя же была Хлоей — не Морганой, не Морриган, а именно Хлоей — вечно цветущей Хлоридой, воплощением богини Флоры из совершенно другой мифологии. Элайджа, впрочем, всегда считал, что имя, подобранное родителями, ей идет больше, чем могло бы показаться. Он так любил ее, свою прекрасную Флору. Возможно, сильнее, чем следовало бы любить брату, глубже, чуть более томно и сладко. Любил скрытно, рисуя скетчи с ее обнаженным — в фантазиях — телом в тетрадях, едва заметные, карандашными штрихами, запоминая ее и вдыхая ее запах каждый раз, когда Хлоя его обнимала. А еще Элайджа отлично помнил, как за день до ее смерти, через неделю после того, как им с Гэвином исполнилось шестнадцать, она поддела пальцами его подбородок, коснулась губами лба и мягко заметила: — Ты мой самый-самый главный защитник. Позаботься о родителях, ладно? И о Гэвине тоже. Я вас всех очень люблю. Он тогда сжал ее руку. Крепко, сильно. И она нахмурилась: — Отпусти. Ты же знаешь, что так и должно быть, да? Она должна была вернуться из колледжа через три месяца. Приехать на каникулы осенью, счастливая, довольная тем, что теперь идет по тому пути, о котором так мечтала. Вместо этого они все встречали в аэропорту закрытый гроб с ее телом гораздо раньше. Элайджа ушел из дома в тот же день, когда им с Гэвином исполнилось по семнадцать. Он так старался — копил деньги, хватаясь за любую работу, которую мог найти, учился, учился, учился, учился. И думал: я смогу, смогу ее вернуть. Свою первую нейросеть он смог написать через год. Простейший ИИ, тем не менее, способный к обучению, имеющий ядро — базу интеллекта будущих андроидов. Он старался: учился в колледже, одновременно тратя множество бессонных ночей на обучение программы, у которой пока еще не было тела — вместилища, кроме онлайн-сервера. И она училась: впитывала информацию, распознавала вопросы, со временем смогла отвечать на них ровно и правильно. Это было чудесно: для нейросети, но никак не для базы от чего-то большего. Это была голая программа — слова в тестовом чате, лишенные голоса, мимики и поведения. Не окрашенные эмоциями. Со временем программа смогла обрасти всем остальным. Сначала это был проект: модель, изображение, выводимое на монитор, на котором Элайджа прописывал скрипты реакций на те или иные вопросы и ситуации. Он смог научить ее схватывать налету и перенимать чужие реакции — она плакала, улыбалась, смеялась, встречала, когда он, Элайджа, запускал программу. Проявляла эмоции, которые не были эмоциями в полном смысле — только симуляцией. Но это все равно было прорывом — он думал, что создал душу из ничего. Ощущал себя почти богом вот так, видя свое творение на экране монитора. «Киберлайф» зародился из мелочи. Начался с этой программы, которой тогда еще Гаррет Рид не смог дать имя — она не была Хлоей, и он боялся звать ее Хлоей. Позже, когда у него появились спонсоры, когда кто-то зацепился за амбициозного юношу, он позволил себе сменить имя и полностью порвать контакты с семьей. Назвался Элайджей — «истинным богом», не удержавшись. Он и был богом — по-своему. Фамилия была выбрана им же спонтанно — производное от индуистского «Кама» — чувственность, вожделение, страсть. Первую Хлою он собирал сам, хотя и не без помощи техников. Ему предлагали нанять целую команду поведенцев, но он отказался — Хлоя должна была стать идеальной, такой, какой он ее помнил из детских воспоминаний. Только его Хлоей, без чужого вмешательства в ядро программы. Они и была идеальной. До цвета волос, до формы глаз, до кончиков пальцев. Физически. Элайджа так долго ее учил. Часами сидел в лаборатории напротив, показывая, каким именно жестом нужно заправлять волосы за ухо, как улыбаться, как склонять голову или касаться щеки. Он так старался, так стремился воссоздать ее, стать настоящим богом, стать тем, кто победил смерть — вернул Хлою к жизни. И не мог. Она все равно была не такой. В мелочах. В каких-то жестах. Во взглядах. Он смотрел на нее в упор и думал: она же, она! А потом краем глаза ловил что-то, что не сходилось с образом. И сходил с ума, боясь спать по ночам. Элайджа мог бы собой гордиться. Он и гордился — обожал себя, почти боготворил. Только вот что-то внутри него надломилось еще тогда. — Мой маленький рыцарь, что же ты с собой делаешь? — Шептала Хлоя — не_его_Хлоя — касаясь аккуратными пальцами его волос, перебирая тяжелые отросшие пряди так ласково, так аккуратно. Уткнувшись в ее колени, Элайджа плакал. Сухо, беззвучно, сцепляя челюсти. Потом хватал ее за руки и целовал: извинялся, просил прощения за то, что отпустил ее когда-то от себя, от семьи. И вот в эти моменты Хлоя была идеальной: именно его Хлоей, его любимой старшей сестрой. Но стоило поднять взгляд, поймать ее жесты и мимику, как иллюзия сыпалась прахом: не_она. А ведь были и другие Хлои. Одна, вторая, третья, сотая. Сделанные на коммерческую продажу, но ни одна из них не была такой, как прототип. А прототип — не был самой_Хлоей. Каждый, кто играет в бога, однажды подходит к определенному рубежу. Каждый, кто играет в бога, единожды осознав свою власть, жаждет еще. Элайджа хотел еще. Больше. Хлоя была рядом, но не была _его_ Хлоей. Он думал: если я смог сделать прорыв, если я смогу сделать других андроидов более живыми, способными думать, желать, мыслить, способными мечтать о власти, мире, свободе, то однажды Хлоя тоже станет _живой_. А потом он смотрел на пепелище, которым стал Детройт, игнорируя телефонные звонки и сообщения с просьбами, угрозами, приказами. Слушал новости о революции, со стороны видя лица собственных творений. Позади стояла неизменная не_живая_Хлоя, и ее руки лежали на его плечах. Она наклонилась, коснулась губами его уха и мягко шепнула: — Отпусти. Ты же знаешь, что так и должно быть, да? И тогда Элайджа ощутил, что окончательно сошел с ума.