Миртазапин

      Иногда тянет закурить, в другой раз — расстрелять весь колчан по неподвижной мишени, чтобы наверняка, чтобы даже мысли не было о возможном промахе. И то и другое сейчас под запретом и Клинт давится третьей чашкой кофе, стараясь хоть чем-то себя занять. Получается не очень хорошо. Горьковатый напиток разъедает нёбо и его самого, словно растворяя в понимании реальности настоящего. Давящее чувство вины вновь появляется из ниоткуда, резонирует предсмертным криком очередной жертвы и оседает почти потерявшим вкус сгустком кофе где-то в брюшине. Бартон сглатывает, отодвигает чашку и закрывает глаза. Темно. Блаженная тишина, разбавленная привычным гулом холодильника, вспыхивает ярким голубым светом и от резкого неосознанного движения кружка неряшливо заваливается на бок, разливая своё содержимое.       Хуже становится только ночью, когда самоконтроль, усыплённый естественной человеческой потребностью, уходит на второй план. Выпущенные подсознанием страхи тянутся сквозь сон, напоминают и коверкают в угоду своим потребностям события, которые он так желал забыть. Все. В строгой очередности выпущенных стрел. Чьи-то лица он не узнаёт, чьи-то мелькали по долгу службы. С кем-то он знаком, с кем-то пришлось пересечься единожды и в последний раз. Только пальцы скользят по натянутой тетиве из-за теплой крови на руках. Она струится, капает оглушающе громко, выстилая дорожку каждому его шагу. Глаза видят цель вдоль древка стрелы, рука разжимается и ещё одна капля дополняет кровавый путь, по которому ему приходится идти. Он не хочет это видеть, вновь и вновь противясь, закрывая глаза. Кап-кап, слышится под ногами и вот уже хлюпающий звук из-под ботинок становится единственным, что Клинт воспринимает и чувствует не как сон, а как реальность.       Врач убеждает его, что это нормально, что в скором времени всё это пройдёт и тогда ему не понадобятся эти таблетки, уколы и старающаяся не спалиться слежка, фиксирующая каждый его шаг. В первое время он даже ему верит, доктору в белоснежном халате, неосознанно поправляющему очки указательным пальцем на переносице, чувствуя явный подвох в ответах подопечного. Профессионально подмеченный жест — сила привычки. Клинт бы с радостью сел играть с ним в покер, но и азартные игры теперь тоже под запретом.       Годы практики научили умело врать, если того требовала ситуация. Приставленный мозгоправ делает вид, что не замечает в своём пациенте несвойственное для оказавшегося в его ситуации спокойное поведения. Выводит карандашом какие-то пометки на полях блокнота, пока Бартон очень правдоподобно уверяет себя и его, что он справляется с последствиями контроля асгардского бога. Поправляет очки и невозмутимо произносит "Локи", подмечая быструю перемену во взгляде Клинта. Вопросительном, понимающем и сразу же принявшем проигрыш в схватке с квалифицированным психологом агентства. Он откидывается на спинку кресла, закрывая ладонью лицо, словно это поможет спрятать то внутреннее разочарование от так нелепо упущенной возможности скорее вернуться на службу.       — Я вам не враг, агент Бартон, - лишь резюмирует доктор. — и я могу вам помочь.       — Это вряд ли, док, — Клинт поднимает на него уставшие глаза и зачем-то тихо смеётся.       — Расскажите, как вы спите, — он вновь касается переносицы, задевает очки и это уже ставшее за последнюю неделю привычным движение вдруг вызывает в Бартоне острое желание выбить их с его лица и выкинуть в окно. — Агент Бартон?       — Простите док, может, закончим на сегодня?       Мужчина некоторое время наблюдает за ним, его рука вновь тянется к блокноту, и грифель карандаша несколько раз перечеркивает какую-то прежде казавшуюся важной надпись.       — Конечно, агент Бартон, завтра наверстаем.       Клинт прощается лишь кивком, торопясь скорее уйти. Подхватывает брошенную на соседнее кресло куртку и, кажется, игнорирует, что дверь кабинета после его ухода так и остаётся открытой. Ему всё равно. Ему противно. И каждый этаж спускающегося на парковку лифта только усугубляет тревожное чувство где-то глубоко внутри, что всё это бессмысленная трата времени и ресурсов Щ.И.Та.       Свист резины дорогого автомобиля Наташи где-то в самом начале подземной парковки заставляет его выпрямить спину. Она останавливается, давя на тормоза, почти у самых его ног, даже не удосужившись опустить стекло.       — Подвезти? — раздаётся её голос.       Звучит даже меньше, чем вопрос, больше, чем констатация факта, и руки сами тянутся к дверце. Машина трогается ещё до того, как он успевает пристегнуться и первый вопрос звучит быстрее, чем она выезжает со стоянки больницы.       — Сеанс не задался?       — Всё настолько очевидно?       — Да брось,— не обращая внимания на пассажира, продолжает Наташа,— я никогда не доверяла людям, считающим, что они всё знают.       — А если он прав? — вырывается само собой, но Клинт не жалеет.       — Значит, ты идиот.       — Как у тебя всё просто, — опять смеётся он, но на этот раз это, получается, сделать более беззаботно. — Зачем приехала? У тебя нет других дел?       — Думала, ты захочешь мне помочь.       И, прежде чем он успевает напомнить, что допуск к работе у него изъяли до положительного решения его "психолога-тире-психиатра", Наташа тянет руку на заднее сидение и вручает ему пожелтевшую папку с всё ещё ярким штампом "Секретно" на обложке.       — Твои сеансы могут подождать. Да ты и сам считаешь, что от них никакого толку.       — Откуда у тебя это?       — Скажем так, — на светофоре она впервые с начала поездки поворачивается в его сторону, — У меня были время и возможности, которыми я воспользовалась.       Какие-то фото, даты, перечень мест. Клинт быстро перелистывает бумаги, с негодованием поворачиваясь в её сторону.       — Нат, ты выкрала это у Щ.И.Т.а?       — Да, — спокойно отвечает она, возвращая руки на руль. — Мне стало интересно, и я удовлетворила своё любопытство.       — Наташа... — видимо, разочарования в его голосе оказалось меньше, чем он хотел вложить, потому что на неё его тон нисколько не подействовал. — Чтобы это не было, это нужно вернуть, пока никто не спохватился.       — Для этого нужно устроить ещё одно нападение на хеликариер, а ты на такое явно не согласишься.       Она сторонится центральных улиц. Объезжает за несколько кварталов места, где всё ещё ведутся работы по расчистке завалов. Весь Манхэттен трясёт от верениц гружёных экскаваторов и роботизированной техники Старка. Пыль, повторяющиеся сигналы предостережения манёвров грузоподъёмных машин, грохот взрывных работ. Клинт закрывает глаза и наваливается головой на подголовник. Похоже, это никогда не закончится. Каждый день он слышит это, если не наяву, то во снах. Всех, кого могли достать живыми, уже раскопали, сейчас же осталась задача соотнести список пропавших без вести со списком примет каждого нового трупа в этих блестящих на солнце чёрных пакетах. После — зажить прежней жизнью. Счастливой, безопасной, считающей, что Богов не существует или они больше нечего не смогут сделать. Людям. Ему.       — Наташа, признай, ведь из-за меня...?       — Нет. — Отвечает она, даже не дослушав.       Клинт уже достал её этим вопросом, но Наташа всё ещё отрицает.       Идея временно сменить место жительство принадлежала Фьюри. Точнее "пусть хоть в Ад катится, пока шестерёнки не встанут на место, он мне здесь не нужен". Весьма доходчивое объяснение, что агенту Романофф следует сделать с напарником, который никак не может пройти освидетельствование психолога. Она же спорить тогда посчитала излишним, пожала плечами и после, похорон Коулсона, поступила согласно приказу, обзавелась жильём в одном из самых злачных районов города — в Адской кухне. В сутулящемся человеке с поросшей щетиной и вечных солнцезащитных очках узнать одного героя из телевизора у соседей не вышло. Молчалив, уезжает каждый день в одно и то же время, возвращается так же. Иногда — с длинноногой рыжей в таких же здоровенных очках, иногда — с бумажным пакетом, в котором недвусмысленно позвякивает что-то алкоголесодержащее. В общем, нечего примечательного, тут таких много.       — Верни это, Наташа, — в очередной раз просит он её, бросая так и не пригодившуюся куртку куда-то в сторону дивана. — Сейчас не время искать неприятности. Пиво будешь?       — Нет. Клинт?       — Я бы не отказался.       Ей хочется отдёрнуть его, напомнить о предписании врача, хотя она и знает, что уже поздно.       — Клинт. Не стоит.       Он хмыкает, откручивая мозолистой рукой крышку с горлышка. Поддаётся легко, уже даже кажется привычно, да и вкус ничем не отличим от любой другой марки. В сочетании с Миртазапином всё становится одинаковым. Не важным.       — Только не начинай, ладно? — просит он.       Она и не начинает, стоит некоторое время, не выпуская папку из рук, потом подходит к раковине, открывает под ней дверцу и засовывает содержимое картонной упаковки в мусорное ведро. Как ни в чём не бывало, пожав плечами после.       — Думала, это тебя развеет, но раз ты предпочитаешь сидеть здесь и заниматься самобичеванием, могу составить тебе компанию.       — Езжай домой, — с наигранной улыбкой просит он.       — Я бы не отказалась от чего-то крепче пива. У тебя же найдётся что-нибудь ещё?       — Уходи.       Ему получается произнести это слишком просто и слишком правдиво, чтобы сбросить с её попыток "вернуть всё, как раньше" непринуждённый тон. Пиво в руках вдруг становится неприятно холодным, Наташин взгляд — чересчур понимающим. Она колеблется — не свойственная ей черта, отворачивается.       — Позвони жене, Бартон, она волнуется.       Клинт кивает и ничего не говорит. Он снова один и если не всматриваться в стекло покрывшейся испариной бутылки, то отражения синих глаз не разглядеть. Он салютует сам себе в пустой квартире, плетётся к дивану, ковыряется в карманах куртки и, выбросив на руку последние три таблетки с блистера, запивает их пивом. Лишь бы не видеть снов.       Снов действительно нет. Есть реальность. Псевдодокументалка от первого лица достойная Оскара за спецэффекты. Его сюжет, как автобиография, он же режиссёр. Рука тянется за любимым луком, недавно смазанная тетива при спуске рассекает воздух на тон тише и вибрация с пальцев маняще переходит в ладонь. Приятное ощущение мазохиста. Первая стрела ложится ровно, можно почувствовать пластик оперения большим пальцем, локоть отходит в сторону, свист, гул, тишина. Вторая, словно живая, соскакивает с оси, норовя уйти в сторону, и чтобы её удержать, приходится изменить градус наклона, но всё равно ничего не получается. Клинт злится, опускает лук, резко вскидывает снова и стрела попадает точно в цель. Третья не хочет ложиться между пальцев ещё в колчане, но и она со временем образует последнюю вершину в импровизированном треугольнике в центре мишени. Четвертая, пятая, шестая. Клинт не спускает глаз с красного круга в центре и всё новый выстрел накатами удовольствия будоражит кровь. Он справляется, у него получается, даже, несмотря на всё новые проблемы, центр из-за оперений становится почти не виден. Тетива рассекает стрелу. Кусок пластика больно бьёт его по щеке. Машинально он прижимает руку к ране и, опустив, смотрит, как растекается красный сгусток по краге. Кап-кап, слышит Клинт. Кровавая капля в очередной раз соскальзывает с ладони, но не падает, а останавливается в полуметре от пола, образуя остриё, вторая втягивается в древко, где-то между пальцев знакомо щекочет оперение. Он вскидывает лук, и стрела проносится, совершив идеальный полёт. Клинт завороженно касается щеки, давит. Кровь спускается по пальцам в ладонь. Кап-кап. Стрела серебрит алым, она идеальна. Баланс, длина, траектория. И он чувствует себя счастливым, вонзая коротко стриженные ногти чуть ниже глаза. Он улыбается, отпуская тетиву. Кап-кап. Он счастлив.       Его успевает откачать приехавшая на анонимный вызов бригада реаниматологов. Попыткой суицида дежурный врач приёмного отделения случившееся назвать не может, слишком незначительное количество лекарств было найдено в крови. Потому ставит в медицинской карте "использование сильнодействующих препаратов без надлежавшей дозировки" и сдаёт мистера Смита в терапию.       Наташа злится, вспоминает полузабытые русские слова и Мэтт даже не пытается её успокоить. Мёрдок лишь следует тенью за скорой от дома Клинта до палаты мистера Смита в больнице Метро-Дженерал. Вслушивается в сердцебиение обоих и больше опасается за Наташу, так как она даже не пытается скрыть свою тревогу.       — Idiot, — её шёпот тихий и сбивает с мысли.       — Наташа, ты просила приглядеть за ним, но ему нужна квалифицированная помощь. Признай это.       Она переводит взгляд с всё ещё остающегося под действием препаратов друга на человека, который не может отказать ей в помощи.       — С его демонами тебе не справиться в одиночку, — продолжает он. — Нам с Фогги приходилось уже сталкиваться с такими в суде. Если не отправить его на лечение сейчас, дальше будет только хуже.       — Он столько раз спасал меня... Я обязана ему...       Мёрдок не видит, но он прекрасно слышит, с каким трудом даются ей эти слова. Она редко говорит правду, признаётся в этом ещё реже. И от этой искренности даже ему становится не по себе.       — У меня здесь работает одна знакомая, я попрошу, чтобы она приглядела за ним.       Хочется добавить "если ты не против", но что-то ему подсказывает, что ответа он не услышит. Касается её плеча, стараясь дать понять, что она не одинока. Наташа словно его не замечает, потерявшись в воспоминаниях прошлого. В тех, где счастливый финал неизменно наступал в медицинском отсеке хелликериера или какой-нибудь больнице на окраине цивилизованного мира. Он всегда выкарабкивался. Упрямо повторяя своё "Не дождёшься", пытаясь подбодрить её, как бы хреново всё не было. Сейчас же молчит. Почему-то сдался. Слишком устал. Она не понимает, где искать решение и не знает, почему этот прежде всегда уверенный в своих силах человек так быстро теряет желание жить.       — Наташа, — совсем тихо зовёт Мэт, — Я не надолго, побудь здесь.       Она игнорирует его, и за долгое время знакомства он понимает, что это и есть ответ.       — Скоро вернусь.       В руках Клинта что-то острое. От запаха воротит и дурманит голову. Темно, лишь яркие вспышки красного и голубого света пятнами перед глазами. Красный резонирует с криком, голубой больше разливается вдали, маня своим покоем. Стоит обернуться, как вязкая масса из человеческих рук цепляет его, хватаясь за одежду. Кожа обожжена, кровит, хватка сильная и Клинт пытается отшатнуться, бьёт наугад, наотмашь. Стремиться освободить себя, чтобы сделать шаг к этому голубому свечению, обещающему покой. Очередная попытка и вспышка красного света сменяющаяся криком замолкает, взамен неё возникает тихий, навязчивый стон. Ему кажется он женский. От него хочется бежать, этот голос молит беспомощно, отчаянно, оттого страшнее. Бартон пятится, закрывает уши руками, но это словно смешивается с темнотой, касается его, становится ощутимее всего остального. Он падает на колени, оружие выпадает из рук и собственный крик глушит всё, что Клинт видит, слышит, чувствует. Ему уже нечего не надо, лишь бы он замолчал. Лишь бы не взывал к его человеческому. Оставил его в покое. Кап-кап, вдруг отчётливо разносится из пустоты. Кап. Кап. Клинт открывает глаза и первое, что он видит, это серебрящее алым лезвие в своих руках. Его красота кажется идеальной. Приятный холод металла, баланс, обоюдная заточка. Такой нож не должен лежать без дела, но вокруг лишь пустота и Клинту кажется это не правильным. Самым не справедливым, что может быть. Кап-кап. Кромка вонзается чуть ниже запястья левой руки. Хирургический порез оставляет после себя лишь пару капель крови. Лезвие ложится вновь, чуть больше усилия и бордово-красный ручеёк пробивает себе дорогу, падая вниз. Это так красиво, что ему не хочется останавливаться. "Надави сильнее", советует ему кто-то из пустоты. Клинт не видит причин не согласиться.       Наташу хоронят в закрытом гробу на том же кладбище, что и Клинта. В один день. Как героев, без пафоса, но с тёплыми словами от близких и друзей. Мэт слышит их издалека, не понимая циничности происходящего. Сжимает рукоять трости после каждого доброго слова в адрес Клинтона Френсиса Бартона - одного из лучших агентов Щ.И.Т.а, друга и боевого товарища.       — Убийцы, — добавляет Мёрдок, но это будет только его правда, не для лишних ушей.       Позже, дома, ослабив узел галстука, он до поздней ночи пытается осмыслить случившееся. Не получается. Словно Наташа, как всегда, о чём-то умолчала. То ли чтобы уберечь его, то ли пытаясь обезопасить напарника. Ему хочется назвать её глупой, но взамен этого он опрокидывает последнюю рюмку, столь любимой Наташей, водки. Глупой она не была, нет. Никогда. Просто хотела быть рядом и до последнего отказывалась принимать действительность. Ему бы стоило лучше приглядывать за ней, тогда не пришлось бы сейчас винить в её смерти человека, которого она звала другом. Хотя только его ли вина в случившемся?       Всю ночь ему снятся люди, которых он не смог спасти. Вереница образов, чьих лиц он никогда не видел. Мэт просит у них прощения, пытается оправдаться, но они, молча, наблюдают за его стараниями, словно в ожидании чего-то. И с первыми лучами солнца ночной морок проходит без следа.       Это утро ему хочется начать с бутылочки пива.       Этим вечером ему захочется напиться.       Кап-кап— слышится в его темноте.