Formation

Они всегда приходят сюда в обеденный перерыв. Для них это в порядке вещей, как для Уильяма никогда не опаздывать или искать канцелярские принадлежности в темной кладовой. Когда свет выключен, всё, что освещает помещение, это несколько жалких лучей из-под двери. Почему-то они никогда не включают свет; поначалу Уильяму хотелось узнать почему, но он быстро напомнил себе, что единственная причина, по которой он делает это — ни о чём не задумываться. Уильям никогда не поддавался физическим желаниям. Не сказать, что ему ни разу не предлагали мужчины или женщины, с которыми он работал, но ему никогда не хотелось ответить взаимностью. Это было ужасно неудобно и в тоже являлось сознательным выбором. Он никогда не подчинялся примитивным инстинктам, тем, что невозможно скрыть за холодным выражением лица, самой серьёзной причине потери контроля. Ночью Уильяма согревало мерное тиканье часов, время, которое всегда движется вперед, постоянно меняется, начинается и заканчивается — надёжная структура, которая заботилась о Уильяме, будто мать о ребенке. Порядок — важнейшая обязанность Уильяма, о которой он никогда не забывал. Почему-то закрывать глаза для чего-то, кроме сна, кажется пугающим и неправильным, будто нарушением приличий. В последний раз Уильям сделал что-то подобное, неправильное, во время экзамена, когда заплакал от ощущения чего-то острого и беспорядочного внутри; это был предел хаоса и страха. Иногда он просыпается по ночам, в попытках уцепиться за себя. Нет никаких правил, запрещающих наблюдать: на самом деле, это важная часть его работы надзирателя, как по отношению к рутинным делам смертных, так и к тем сотрудникам, которыми он должен был руководить. Может быть, именно поэтому он и узнал о странных свиданиях Эрика и Алана во время обеденных перерывов. Дело было не в том, что он что-то подозревал, хотя, пускай и не был слишком любопытным, считал, что знать, что именно происходит, куда лучше, чем не знать. Уильям никогда не любил быть застигнутым врасплох какой-либо информацией и за десятилетия понял, что высшее руководство не так добросовестно, как он, относится к своим обязанностям и прямым задачам — это вызывало отвращение. Тем не менее, однажды он попал в ловушку. Просто случайное стечение обстоятельств, и он оказался за захлопнувшейся дверью, среди карандашей, скрепок и ластиков. В западне среди неожиданных звуков — тихого легкомысленного смеха, приглушенных поцелуев, шелеста одежды, коротких стонов. Это было захватывающе, а Уильям был всего лишь невинной жертвой обстоятельств. Кроме того, он получил ответ на один из вопросов, пускай и окольным путем, правила не были нарушены, ведь Эрик не был наставником Алана уже несколько лет; их подозревали все, но никто так и не смог поймать с поличным. Это стало своеобразной игрой, и почти все приняли её правила. Уильям осознавал, что еще в первый раз должен был сообщить о своем присутствии, должен был сказать, что они наткнулись не на ту кладовую. Но он ничего не сделал. Он смотрел. Он не терял контроль. Не было ни хаоса, ни необходимости закрывать глаза. Всё, что ему нужно, это смотреть и даже не пытаться контролировать физическую реакцию на то, что Алан и Эрик делают друг с другом в тёмных кладовых. Уильям по-прежнему смотрит. Кажется, сегодня у него кончились ручки, и он здесь, чтобы найти несколько. Для Уильяма эти двое — объект исследования. Ему всего лишь нужны практические знания, и он наблюдает за ними с расстояния, как орнитолог за птицами. Удивительно, сюрреалистично и почти прекрасно. Уильям редко использовал подобные слова, но не знал, как ещё можно назвать тихие вздохи Алана и отчаянный шепот Эрика. Он заставал других жнецов за подобным. Чаще всего Грелля, Уильям знал, что тот почти всегда оставляет дверь незапертой, его возбуждает возможность быть пойманным. Уильям был непреклонен, стоя несколько минут, скрестив руки на груди, пока младший жнец собирал одежду, а затем сообщил абсолютно голому Греллю о его заданиях на вторую половину дня. В конце концов, у него были свои принципы. Но Эрик и Алан совсем не такие: они эмоциональные (это завораживает Уильяма больше всего), безумные, хаотичные, но прекрасно контролирующие себя на людях. Они неправильные, но ему это нравится, как нравятся кроссворды — и Уильям не наслаждается ничем, кроме решения головоломки. Или не позволяет себе. Тем не менее, кладовая становится спасением; местом, которое не является полутёмной спальней, местом, о котором знает только Уильям. Он начинает думать, что не бросает вызов, наблюдая за ними, что это просто защитный механизм, что принять свои слабости разумнее, чем продолжать притворяться, что их нет. Уильям прекрасно осознает свои недостатки и предпочитает их контролировать. Итак, время, проведенное в кладовой — защитный механизм. Это рационально. Это необходимо. Это не ожег от буйной ленты памяти, это не опасное сочувствие. Это не заставляет его видеть кошмары. Ему надо перестать думать об этом. Но он не может признаться самому себе, что стоны Алана, особенно, когда тот утыкается лицом в плечо Эрика, не заставляет что-то внутри него сжиматься; или Эрик, уложивший Алана на одну из полок, и трахающий настолько неистово, что иногда Уильяму кажется, Алан однажды сломается пополам. Обычно Уильям кончает именно в этот момент. Но какая-то его часть всё ещё не желает ничего, кроме как наблюдать. Он не знает, что чувствует, не знает, что всё это значит, ему просто хочется быть в этом упорядоченном мире, той его части, где Эрик обнимает Алана и между отчаянными, непривычно грустными поцелуями говорит, что любит его (любит, отвратительное слово), что они всегда будут вместе. Это как наблюдать за трепетом крыльев, за полётом птицы — зрелищем, прекрасным только со стороны. Но «прекрасное» всего лишь было для Уильяма странным словом и он больше заинтересован, чтобы найти происходящему объяснение, чем оставаться наблюдателем. Он пугается, когда понимает это. Красоту нельзя описать или объяснить. — Знаешь, милый, — сказал Грелль в один из обеденных перерывов, когда его не трахали в собственном кабинете, — Изредка тебе бы не помешал хороший секс. Выглядишь ужасно. Уильям смотрит в зеркало и понимает, что Грелль был прав. В тот день он оставляет свет в кладовой, Эрик и Алан спотыкаются, но даже не замечают его. Уильям ожидал не этого, но они настолько увлечены друг другом, что даже не замечают его. Это продолжается несколько мучительных минут, пока Уильям не кашляет. — Мистер Спирс! — выдыхает Алан, шарахаясь от Эрика так, будто что-то может скрыть тот факт, что его рубашка полурасстегнута, а галстук валяется на одной из полок позади. — Спирс, ты серьёзно? — скалится Эрик, приподняв бровь. — Я искал ручку, — говорит Уильям. — Простите, что прервал вас. Я не возражаю, так как сейчас обеденный перерыв, а вы больше не наставник и стажер. Алан просто пялится. Эрик закатывает глаза. — Ну, тогда… Алан смотрит на него, и Уильям делает шаг по направлению к двери. — Не хотите присоединиться? — внезапно спрашивает Алан. Он бросает взгляд на Эрика, и тот напряженно усмехается. Уильям с сомнением смотрит на них обоих, пока Эрик не кивает. — Тогда сделай это, — говорит он Алану, тот тихо смеется — у него приятный голос, если действительно вслушаться, мелодичный, но в тоже время твердый, когда это необходимо — он смело кладёт руку на плечо Уильяму. — Сэр, — говорит он, — вы выглядите немного… бледным. А сейчас перерыв на обед и наше законное время. Алан заставляет сомневаться. Нет, нет, это время Эрика и Алана (Уильям возмущается, когда подобная мысль приходит ему в голову, оказывается, у этого теперь появилось название) следует наблюдать, изучать, анализировать. Не участвовать. Участие — хаос, губы Алана — хаос, руки Эрика — хаос и… Проклятье, но губы Алана мягкие, а руки Эрика сильные. — Это очень оригинально, — успевает сказать Уильям перед тем, как окончательно сдаться. Уильям отказывается от исследований, как раз во время того, как Эрик, стоящий за его спиной, неожиданно нежно целует его в шею, а Алан опускается на колени и берет его член в рот. Он пытается не думать о птицах, лентах памяти или хаосе. В сущности, это довольно легко, когда Алан методично работает языком, а Эрик громко шепчет ему на ухо комично застенчивым голосом: — Ты всегда интересовал Алана. Немного, но, думаю, он рад помочь, — и бесстыдно забирается под рубашку, чтобы коснуться сосков. Когда Уильям — скользкий от пота, тяжело дышащий и отчаянно толкающийся в рот Алана — кончает, его голова восхитительно пустая. Алан мило улыбается, встает и приглаживает волосы Уильяма. — Всегда пожалуйста, мистер Спирс. Эрик соглашается, и им удается привести себя в какое-то подобие порядка. За всю свою жизнь Уильям плакал дважды: один раз во время экзамена, и ещё раз после того, как 999 пропавших без вести душ были учтены.