***
— Пойдём потанцуем, — сказала мне Пат. — Нет, — сказал я, думая о руках, которые сегодня прикасались к ней, — нет. — Я чувствовал себя глупым и жалким. — И всё-таки мы потанцуем, — сказала она, и глаза её потемнели. — Нет, — ответил я, — нет, Пат.***
— Послушай-ка, любимый мой! Вдруг выясняется, что ты отлично танцуешь, — удивлённо сказала Пат. — Ну уж прямо отлично… — Правда, отлично. Где ты учился? — Ещё у Готтфрида, — сказал я…***
В тот вечер мы бились над относительно новеньким «шевроле», который попал в наши бережные и заботливые руки. Лукаво улыбаясь, заказчик пытался нам втемяшить этого бедолагу, говоря, что нужно поработать над левым крылом. Мол, вмятинка на крыле, исправите? Правда, дело было вовсе не в крыле, и не во «вмятинке», а в движке, который нуждался в срочном ремонте. Впрочем, мы неплохо сторговались за кузовной ремонт и подумывали взять ещё и за сдохший движок, поэтому взялись спасать бедненький «шевроле». «Американец» оказался слишком жадным и не позволял вынуть из недр его подкапотного мира мотор — пришлось брать силой. Мои руки ужасно ныли после нескольких попыток вытащить массивный движок. Я почти в кровь расцарапал свои кисти, вымазанные в мазуте и прочей маслянистой дряни. Говорил же мне Кестер: «Надень перчатки!». По-моему, он даже в меня их кинул, но я решил погеройствовать. Потом я вымарался ещё и в машинном масле. Готтфрид забеспокоился, что мои раны, полученные в неравном бою с «шевроле», могут воспалиться. Аптечки, ясное дело, не нашлось, поэтому Отто притащил бутылку виски. Мол, антисептик, подставляй ручки! Собственно говоря, у нас появился повод выпить. Через час мы вынули движок и подвесили над авто, который стоял на яме, а сами решили пропустить по стаканчику, впрочем, когда на автомастерскую упали сумерки, в углу стояло уже четыре опустошённые бутылки. Я, как первый потерпевший, совершенно разомлел — сидел на колесе и задумчиво курил, глядя на падающее за трубы урбанизации солнце. Рядом со мной примостился Ленц. Огарки уходящего дня сияли огненными каплями на его гриве волос. В какой-то момент он бросил на меня взгляд и по-хозяйски вытянул сигарету из моих пальцев. Выпив остатки плескавшегося в стакане виски, Готтфрид затянулся. — А знаете, как танцуют в Бразилии? Ох, вы бы видели этих дамочек с пышными формами! — произнёс «последний романтик», окунаясь в воспоминания о незабываемых приключениях по Южной Америке. — Ленц… не начинай, — буркнул Кестер где-то в глубине автомастерской, протирая тряпочкой движок, над которым мы корячились весь день. — Чего стоит новоявленная самба! — снова сделав затяжку, сказал он. — Самба? Это ещё что? — проговорил я, взглянув на своего товарища. Впрочем, я не ожидал, что Готтфрид поднимется с насиженного места и изобразит какое-то резкое па, извернувшись, как анаконда, о которой он рассказывал. Зажав папироску в зубах, Ленц начал вышагивать, будто райская птица, разрезать воздух руками и крутить бёдрами, словно отъявленная танцовщица. Шорох гравия и пристукивания обувью привлекли внимание Кестера, и он, протирая руки тряпкой, выбрался на улицу. Дым от папироски стелился тонкой струйкой вокруг Ленца, словно сизая ниточка. — Ах, эти перья! Ты бы знал, Робби, как женщины хорошо выглядят в цветных пёрышках. Это просто цветной фонтан! — он, вынув папироску, остановился напротив меня. — А их парные танцы? Это просто огонь страсти!.. В какой-то момент Готтфрид ломанулся ко мне, и я стал частью каких-то очень резких танцевальных па. Подхватив меня за руки и за талию, он таскал меня по площадке возле автомастерской. Кестер был на грани: он тщетно пытался подавить смех, который так норовил вырваться из его груди. Я что-то нескладное выкрикивал, когда Ленц крутил-вертел меня, словно я какая-то верёвка. Я услышал смех Отто. Не знаю, сколько раз я наступил Ленцу на ноги, но как танцор он был сногсшибателен. Напевая себе под нос какие-то бразильские песенки, он перебрасывал меня из руки в руку, отпускал и подхватывал, словно ястреб, играющий со своей полуживой добычей. — Робби, черти тебя раздери, ты, словно лом проглотил, — заявил Ленц, когда наконец-то остановился. — Не завидую той дамочке, которая захочет с тобой потанцевать, — глядя на меня, проговорил он. — Я уж лучше ей сыграю чего-нибудь, — подавленно проговорил я, упершись руками ему в грудь. Наконец, он отпустил меня. Я забрал у него свою папироску, вернулся на колесо и попытался вытянуть последние соки из этого окурка. Когда я понял, что весь табак истлел, я с досадой бросил бывшую папироску на землю и втоптал в пыль. — Сыграет он! Робби, ну где ты найдёшь рояль или пианино, скажем, если вы встретитесь в каком-нибудь клубе на «Танцах кому за 50»? — хихикнул Ленц, проведя по золотистым волосам. Я лишь хмыкнул и смерил его взглядом. Мало того, что не дал покурить, так теперь и глумиться вздумал. — Нет, мальчик мой, танцевать ты просто обязан уметь, хотя бы какой-нибудь паршивенький вальс… — не унимался Готтфрид. Собственно говоря, я не хотел поддаваться его нападкам. Однако Кестер, вероятно, хотел продолжение этого банкета и предложил пари: если я не научусь танцевать, то моя бутылка рома, припасённая «для особого случая» его. Зараза. Я согласился. На лице Готтфрида проскользнула улыбка, когда мы с Отто разбили руки, поспорив на бутылку шикарного рома, который я всеми силами пытался спрятать от чужих глаз. А уж тем более от глаз Матильды Штосс. В тот вечер, переходящий в ночь, у меня болели не только содранные руки, но и ноги. Готтфрид крутил меня и так, и эдак, но я, словно неповоротливое бревно, пыхтя и матерясь, путался в собственных ногах. Он стучал мне по спине, призывая расслабиться и прогнуться. Не знаю, как это выглядело со стороны, но я чувствовал себя ужасно, когда рука «последнего романтика» ложилась мне на поясницу. Мне кажется, я покраснел до кончиков волос, благо дело, на площадке перед автомастерской не было так светло и, возможно, Кестер не видел моего лица. Чёрт с ним, скажу, что это всё его виски. Впрочем, одним уроком дело не обошлось. Он