Сквозь стекло

      Рейген смотрит на себя в зеркале: отражение медленно и неохотно натягивает дежурную улыбку. Не улыбаться нельзя. Сэридзава не поймет. Курата не дура и давно уже раскусила, но и она молчать не станет, если маска даст слишком очевидную трещину. А клиенты – перед теми и вовсе нельзя. Бизнес любит оптимистов. И, кажется, к Рейгену у него личные счеты. У всего этого проклятого мира к нему личные счеты. Аратака просто уже устал уворачиваться и теперь пропускает удар за ударом в ожидании нокаута. Молча. С дежурной улыбкой. И дымящейся сигаретой.       — Выглядишь дерьмово, – тактично констатирует Экубо.       — Ты знаешь, куда тебе идти.       — Хочешь, я его приведу?       — Хочу, чтобы ты заткнулся. Устроишь?       Экубо не заслужил, и Рейген это знает, но слова слетают с языка на автомате. Уже вошло в привычку. Самое жалкое, что Экубо тоже об этом знает. И терпит. Аратака чувствует себя капризным больным, у постели которого кружатся измотанные его вечными жалобами родственники: и бросить не бросишь, и слушать это брюзжание невыносимо. Аратака себя ненавидит. Как же он себя ненавидит.       — Где Кацуя?       — Он вчера отпросился, забыл что ли? У него экзамены.       — Я помню. – Рейген закуривает, кашляя – две пачки в день, должно быть, успели превратить его легкие в склизкие угольные мешки.       — Да ни черта ты уже не помнишь. Когда хоть ел в последний раз?       Аратака действительно не может вспомнить и показательно глубоко затягивается. Он думал, что сильнее. Думал, что справится. Однако вот, пожалуйста, сидит, весь из себя независимый и самодостаточный, а внутри будто позвоночник вырвали.       Лучше бы и правда вырвали. Он даже не стал бы сопротивляться.       Дни тянутся бесконечно медленно и убийственно однообразно. Как в каком-нибудь артхаусном фильме, полчаса демонстрирующем сгоревшее дерево посреди поля – понимай, как хочешь. Только у телевизора еще кто-то выкрутил яркость с контрастностью. И звук отрубил. Да и экран давно треснул. Аратака глотает остывший до холодного чай и не чувствует вкус.       Уже полгода как.       Рейген видит его во сне почти каждый день. Сюжеты практически не отличаются один от другого. Шигео улыбается. Тепло, красиво. Вокруг него много людей, чьих лиц Аратака не различает. Он так близко, стоит руку протянуть. И Рейген тянется. И Рейген никогда не дотягивается. Знает, что бесполезно, но все равно рвется, продирается сквозь вязкое стекло. А Моб разворачивается и уходит. Он всегда уходит. Ни разу не обернувшись.       Пепел падает, обжигая пальцы, и Рейген флегматично смотрит на тлеющий окурок.       К черту.       — Ты куда? – Экубо с подозрением хмурится.       — Домой.       — А как же…       — Напишу, чтобы не приходила.       — У тебя есть его телефо…       Рейген захлопывает дверь раньше, чем Экубо успевает закончить.       Да, есть. И что? Что он ему скажет? «Пожалуйста, вернись, я без тебя не могу»? «Забегай хотя бы просто посидеть пять минут, потому что на мне уже живого места нет»? «Возьми все, что пожелаешь, только останься, ведь без тебя…»       Автомобиль проносится прямо у него перед носом, отчаянно гудя клаксоном, и Рейген устало делает шаг назад, поднимая взгляд на красный квадратик светофора.       Благословение, обернувшееся проклятьем. Свет, ввергнувший своим исчезновением в ад. Счастливейший сон, превратившийся в непробудный кошмар. Кагеяма Шигео. Рейген видит его в каждом прохожем, окликает, хватает, забывшись, за плечо, за рукав и бормочет извинения, в который раз обознавшись. Рейген понимает, что сходит с ума, но только разбавляет алкоголь все меньшим и меньшим количеством не-алкоголя. Рейген заживо разлагается, истончается, напоминая призрака больше, чем Экубо. До той стороны реальности всего одна формальность, и Рейген делает ставки на то, сколько еще протянет, прежде чем управится с ней.       Все расклады не в его пользу.       Аратака стоит напротив полок с бутылками, разглядывая ценники, прикидывая оптимальное соотношение цены и крепости. Позволять себе пить так часто – удовольствие не из дешевых, но если перекроить бюджет еще раз, можно управиться с этой растущей статьей расходов. Пока.       Шигео уже уходил однажды, но тогда Рейген каким-то звериным чутьем знал, что не навсегда. Бодрился, хорохорился, даже на телевидение попал со всем известным итогом, пытаясь доказать, мол, смотри, я и сам по себе могу руки-ноги переставлять. Доказал. Что из всего отвернувшегося от него в одно мгновение мира не отвернулся только один человек. Человек, которого Аратака так бездарно и безвозвратно потерял, до сих пор храня в ящике стола возвращенный Мобом старенький телефон. Как болезненное напоминание. Как помолвочное кольцо несостоявшейся невесты. А теперь все. Все, господин величайший экстрасенс века. Поезд был последним. Больше с закрытой для сноса станции отправлений не будет.       В квартире душно и довольно грязно – Рейген проходит не разуваясь. Бросает пиджак куда-то в сторону дивана, закатывает рукава рубашки по локоть и на ходу открывает бутылку, прикладываясь к горлышку, морщась от мерзкого привкуса. В желудке становится горячо, в теле приятно немеет уже через пару минут. Аратака закуривает и тащится в ванную, садится прямо на пол возле унитаза. Разогнанное никотином сердце проталкивает алкоголь с утроенной силой, и долгожданное опьянение обрушивается лавиной: голова идет кругом, тошнота подступает к горлу. Отвратительно. Мерзко. Как надо.       Рейген долго и расфокусированно пялится на свои руки. А потом медленно гасит сигарету, вдавливая дымящийся кончик в кожу на локтевом сгибе. Почти не больно, надо же. Отчего-то становится смешно, и он глухо, хрипло хохочет, заходясь в кашле. Пошатываясь, поднимается к раковине, включает воду, кривится, когда та попадает на ожог. Отражение в зеркале вскидывает взгляд, переполненный отвращением и каким-то безумным азартом, и Рейген ударяет его кулаком, разбивая на сотни маленьких копий. Розоватая струя воды разбрызгивается, обливая стены, рубашку. Аратака вытаскивает из раковины самый крупный осколок, режась еще сильнее об острые края. И замирает, глядя на него, как на спасение.       Всего лишь формальность, верно?       В дверь звонят. Еще раз. Еще раз. А Рейген все смотрит на стекло в своих окровавленных пальцах, пока настойчивый посетитель не начинает барабанить, грозя вынести створку вместе с петлями. Аратака заматывает руку полотенцем, отключает воду и нехотя плетется к порогу.       — Идиот! – Дверь распахивается так резко, что Рейген едва успевает отдернуть кисть. – Ты чего вытворяешь, ненормальный?!       Какой-то незнакомый мужчина вламывается в квартиру, прибивая Рейгена к стене за шею одним рывком, и последний чувствует облегчение: все закончится даже проще, чем он думал, можно расслабиться. Однако грабитель не спешит доставать нож и начинать угрожать, не спрашивает, где лежат деньги, только дышит тяжело, зло и буравит его взглядом. Через минуту до пьяного Рейгена доходит.       — Экубо? Какого черта?       — Это я тебя спрашиваю, какого черта, придурок?! Что я потом Шигео твоему скажу, а?       — У меня просто зеркало в ванной разбилось, не выдумывай. И он не мой вообще-то.       Экубо с рычанием встряхивает Рейгена за воротник, но тот смотрит куда угодно, только не в глаза.       — Я видел, как оно у тебя «разбилось».       — Подглядываешь что ли? Не замечал за тобой таких извращенных наклонностей.       — Думаешь, мы тут совсем ничего не понимаем, да?       — Заткнись.       — Думаешь, если все молчат, то не видят?       — Заткнись, сказал.       — Откуда же в вас столько упрямства? Вот ведь, правда, два сапога пара, но ты-то взрослый человек! Мнишь себя чертовым дипломатом, а как до дела доходит…       — Экубо. – Рейген сводит брови.       — Хватит с меня! – Руки исчезают с воротника, и Аратака сползает по стене на пол. – Достали! Сил нет смотреть на вас больше! Приведи себя в порядок до завтра.       — «На вас»? – Рейген непонимающе хмурится.       Экубо глядит на него сверху вниз, и разворачивается к выходу.       — Какие же вы оба идиоты, – выдыхает он, перед тем как исчезнуть.       Рейген хочет верить, что не ослышался. Что не показалось. Что ему не додумалось, не привиделось. Но понимает, что если впустит в себя надежду и позволит ей обосноваться, то следующий удар станет для него последним. По-настоящему последним.       Рейген все-таки делает выбор. Он с трудом поднимается на ноги. И шипит: рука вдруг начинает болеть нестерпимо.       Аратака мечется в ожидании. Курит, поглядывает на часы, убеждая себя, что зря на что-то рассчитывает: давить на жалость он не станет, а без нее… да даже и с ней, кому он сдался такой. Шигео уж точно не сдался. Он и самому себе не сдался. Нервно переставляет стопки бумаг с места на место, ровняет края листовок с «курсами». И все равно оказывается не готовым, когда дверь тихонько приоткрывается.       — Можно?       Шигео замирает у порога, глядя на Рейгена недоумевающе, будто не узнает. Моб снова вырос. Он выглядит страшно исхудавшим, хотя и так атлетическим телосложением не отличался. Округлое лицо сточилось, щеки провалились, под глазами сероватые тени, как после продолжительной и изнуряющей бессонницы. Только теперь Аратака, кажется, понимает, что имел в виду Экубо. Понимает, но все еще не верит.       Этого ведь просто не может быть.       — Вы хотели меня видеть, Наставник?       Рейген вздрагивает, подрывается с кресла.       — Да, проходи, Моб, сейчас заварю чай.       Руки трясутся слишком сильно, чтобы это можно было скрыть. Вода проливается мимо чайника, и Рейген глухо ругается, бросая короткие, но частые взгляды на Шигео, подмечая каждое изменение в нем, сравнивая с образом в памяти. Кагеяма смотрит куда-то себе под ноги и молчит, стоя у своего бывшего рабочего места. Его будто тоже мелко трясет.       — Давненько тебя не было. – Рейген пытается завязать разговор, но все его навыки поддержания беседы нивелируются коротким кивком. – Ты не… Нравится в новой школе?       Задавать нужные, важные для него вопросы не получается: Аратака трусливо уходит на нейтральные темы. И смотрит, смотрит, не отрываясь, дыша через раз. Шигео вновь кивает и, наконец, поднимает глаза. Рейген теряет землю из-под ног в ту же секунду.       — Ты не…       — Вы не…       Оба неловко замолкают.       — Что с вашей рукой? – Шигео смотрит на перебинтованную ладонь.       — Экзорцизм, – отмахивается Рейген. Почти даже не врет. – Моб, ты не… не думал… ну… если у тебя найдется пару часов в неделю… или хотя бы…       — Я могу вернуться?       Аратака застывает с чайником в руках. Шигео прячется за челкой и делает полушаг назад, будто хочет убежать. Молчание длится неприлично долго, глодает ребра изнутри, как гиена – остатки чьего-то пиршества.       Рейген отмирает первым. Он ставит чайник на стол, шагает вперед, нетерпеливо ускоряясь, почти бежит, сгребает парня к себе, сжимает плечи крепко, наверное, даже больно, но не может с собой ничего поделать. Ему плевать, как это выглядит со стороны, плевать на ноющий ожог, плевать на то, что Моб наверняка его оттолкнет, как только отойдет от шока. Вот только Моб не отталкивает. Моб тихонько приподнимает руки и обнимает в ответ, осторожно, чуть касаясь его спины, нет, даже боков – схватил Рейген так, что пошевелиться едва ли возможно.       И все, как в тумане, как в диковинном сне. Как сквозь толщу мутного стекла, что теперь разлетается вдребезги.       — Почему ты не приходил раньше?       — Вы не звонили. Я думал…       Да и так понятно, о чем он думал. Считай, последнее, что услышал Моб от своего Наставника, было: «Да, я тебя использовал, но вышло в итоге не так плохо, верно?». Ничего из того, что Рейген думал на самом деле, ничего из того, что следовало сказать на самом деле, когда они остались наедине. Потому что после наедине они уже не оставались.       Действительно, какие идиоты. Они оба, но Аратака и здесь умудрился перехватить не самую почетную пальму первенства. Не зря Экубо решил привести Шигео к нему, а не наоборот.       — Вы правда… – Моб обрывает фразу на середине, ищет нейтрально уместные слова, да так и замолкает, не находя, не зная, можно ли перейти на уместно не нейтральные.       Можно. Нужно. Только Рейген сам пока не знает, как. Хочется вдруг сказать очень многое, но он лишь сжимает руки крепче, шепчет в макушку неслышно, скрывая севший голос:       — Мне так тебя не хватало.       И жмурится сильно-сильно – кажется, осколки попали в глаза.