Помни имя одно

Яков Петрович передвигается горделивой поступью, жар-птицею сжигая все вокруг. От пламени алых пол пальто занимается пожарищем жухлая, сухая трава. В Диканьке опять дожди. В Петербурге засуха, какой город не помнил и в помине. Николка сидит в своей колыбельке, боясь пошевелиться. Ему чудится нежить, пахнущая пепелищем и жареным мясом так, что слюни текут кисельными реками. Николка хочет кушать, но маменька строго-настрого приказала не открывать глаза. Яков Петрович вышвыривает нежить за шкирку. Отряхивает руки от невидимой грязи и присаживается на кровать. Якову Петровичу около сорока, может быть несколько больше, Николке ещё нет и восьми годов, чтобы судить точно. Яков Петрович глупо веет безопасностью и каким-то бешено детским ощущением дома. Яков Петрович гладит по волосам, укутывает августовским теплом, точно тулупом, и Николка засыпает. Николке пятнадцать, и липа у дома бьёт прутьями в стекло его крохотной спальни. Он окликает Якима, жмется к образкам над изголовьем. Липа скалится иссохшим Хапуном* и отступает. Яков Петрович в иссиня-черном фраке улыбается Николке через окошко и приказывает вести себя тише. Хапун трясёт лапами-ветвями, но не может дёрнуться из рук мужчины. Яков Петрович выглядит так, точно не было этих десяти лет и виделись они только вчера. Щурится, заслышав крепостного, и растворяется в мороке ночи, утянув за собой и буйную нечисть. Николке уже шестнадцать вёсен, когда он решается заговорить со своим ангелом-хранителем. Вот только ангелом ли? Николке интересно, откуда он знает, что Яков Петрович — это… Яков Петрович. Мужчина улыбается совсем по-хитрому, по-мальчишески, и уходит, так ничего и не сказав. Николаю уж почти что два десятка лет и зим, и Яков Петрович больше не приходит к нему во снах. Николаша ночами молится пуще прежнего. Николай Васильевич падает, как юродивый какой, на месте представления перед лучшим следователем его Величества. Яков Петрович выуживает его из видений одним своим колдовским взглядом, точно нечисть во снах полтавского мальчишки. Гуро протягивает ладонь с рубиновым перстнем: «Вы позволите?», и Николай вспыхивает смущением, словно деревенская девица. Гуро, однако, принимает его до жути серьезно. Вчитывается, вдумывается. Опосля исчезает, как будто вновь завидел кого непрошеного. Николай Васильевич справляет двадцатый год и сжигает весь изданный тираж. Алов пылает синим пламенем в его камине. Яков Петрович Гуро появляется из ниоткуда до смешного органично. Улыбается как-то совсем по-иному и зачем-то прощается. Кажется, случайно, вроде бы вскользь, упоминает про Диканьку, и уходя, едва задерживается на пороге. Знает, что Гоголь не может не попытать удачу, отправившись с ним. В алом пальто тепло и спокойно. А до Полтавы остается немногих семь верст.