Чувство

Не любит. Он ее не любит. Понимание, застывшее в голове будто в жуткий мороз, беспощадно сковывающий тело и пробирающий насквозь. Целует, потому что так — единственно правильно. Потому что до Лабиринта они без ума были друг от друга — он знает наверняка, — а что сейчас не так уж и важно. Вот и всё — никаких чувств. Так правильно и так нормально. Так должно быть. А в груди — ставший обычным явлением вакуум, как константа. Холодная пустота от каждого пылкого прикосновения бархатных рук, от каждого приторно-слащавого «Том» горячим шепотом, от каждого прожигающего влюбленного взгляда. Даже воспоминания из прошлого не могут спасти положение. Томас чувствует к Терезе абсолютное ничего. И по злой шутке судьбы в моменты близости (дело привычки и утешение самого себя, если быть честным) перед глазами — он. Худой высокий парень со светлыми волосами и невероятной улыбкой. Томас мотает головой, прогоняя ставший спутником образ юноши прочь, старается думать только о Терезе. Не выходит. Парень на себя злится: девушка, смелая, красивая, прямо здесь, рядом, ластится и целует жадно, а он необъяснимо душой с Ньютом. Томас уходит с гудящей головой подальше от ненастоящего, от чего выворачивает, но по-другому быть не может; не должно — по своим непоколебимым убеждениям. Пытается разобраться: что с ним не так? Почему тянет к Ньюту? Почему чем меньше он старается думать о юноше, тем чаще его образ возникает совсем близко? Ночной воздух непривычно свежий; оседает в пыльных легких, оживляя завядшие в жару цветы, дарует спокойствие. Вольный слабый ветер окутывает желанной прохладой, поднимает, закручивая в неукротимые вихри, песчаную пыль. Ньют подходит бесшумно. Садится рядом с Томасом и устремляет взор в безоблачное небо. Созерцает. — Знаешь, Томми, в чем твоя проблема? — говорит тихо, вкрадчиво, продолжая рассматривать созвездия. — Не только твоя, всех, кто слишком часто думает о том, что они неправильные. Томас смотрит на Ньюта. В глазах видит миллиарды звезд, словно внутри юноши целый мир. Мир, космически необъятный и никакими вселенными не измеримый. — Твоя проблема в том, что ты уверен, будто любовь — настоящая и всепоглощающая — возможна только между парнем и девушкой. Но это не так. Ты ошибаешься. Ветер завывает в бескрайней пустыне, нарушая тишину. — Ты смотришь на вещи плоско. Это то же самое, как смотреть на звездное небо и видеть на черном фоне белые точки: большие и маленькие, яркие и бледные. Ты просто привык; для тебя оно плоское. Но стоит лишь поменять угол, взглянуть по-другому, шире, и все становится таким, каким есть на самом деле — объемным, существующим в пространстве. И в твоем случае точно так же. Ты думаешь о нормальности вещей, упуская из виду саму суть, истину. Проблема в твоей голове. В том, как ты смотришь. Томас слушает. Пропускает через себя каждое слово. От голоса, родного до мурашек по спине, тепло, под кожей оседая, разливается по телу. Медленно и нежно, как в прибой волны целуют берег. — У любви нет четкого определения, Томми. У нее нет рамок и правил, кто кого и как должен любить, понимаешь? Никогда не будь с кем-то просто потому, что так нормально-правильно. Не бывает правильно или неправильно. Есть два человека. И есть чувство. В этом — высшая ценность любви. Лучше быть одному, чем с тем, кто не вызывает ничего. И Томас придет к нему. Придет глубокой безветренной ночью, когда звезды будут мерцать на иссиня-черном полотне небосвода алмазами. Когда Ньют будет лежать на остывающем после полуденной жары песке и все так же, неизменно, вглядываться в созвездия, перебегая по сверкающим небесным светилам довольным взглядом горящих глаз. Томас придет, когда окончательно утратит надежду и обретет веру в сказанные Ньютом слова. Ляжет рядом, совсем-совсем близко, потянется к пересохшим губам парня и, ощутив их соленую горечь, пропадет. Потеряется. Забудет о пустоте, нелюбви, гонке от себя и чувств, о всплывающем перед глазами образе, забудет, как бежал от него. Позволит юноше тонкими пальцами зарыться в жесткие волосы, убирая непослушную челку, — прикосновения не обжигающие, трепетные, — и поцеловать в макушку, будто несмышленого ребенка. Свернется клубком около Ньюта, положив голову на плечо, так, что будет слышать тихие удары сердца, а тот приобнимет за плечи. Томас облегченно выдохнет, освобождая легкие от липкой тревоги, и скажет сонным голосом, что понял простую истину: «Ты обязательно вернешься к тому, от чего пытался убежать».