Под московским дождём

Налитые свинцом ноги. Дважды выжатые лёгкие. Ветер, бьющий по лицу. Мокрая от пота одежда. Иссякший запас сил. Искры отчаяния в душе. Попытка сделать ещё один рывок. Свисток. Грохот трибун. Всё. Финал. Конец. Даже не нужно ничего обсуждать, всё ясно без слов. Французы носятся по полю, как в начале матча, вне себя от радости, едва ли болельщики сейчас безумнее них. Иван сгибается, опираясь на колени, но тут же выпрямляется и бегло осматривает своих. Они никакие. Во всех смыслах. Измученные, обессиленные… потерянные. Разбитые. Сердце птицей рвётся из груди, когда в поле зрения попадает Лука, лица которого не видно из-за опущенной головы, но вскоре он вновь вскидывает подбородок — вот уж кто всегда стойко выдерживает все удары судьбы — и сердце щемит ещё сильнее. Хорваты подходят к капитану, намереваясь устроить мини-собрание, и Иван вместе с ними. На миг он даже забывает о эмоциях, терзающих Модрича: Даниел рассеянно смотрит вниз таким взглядом, словно вина за четыре гола целиком и полностью на его плечах. Но Домагой рядом; он молчит, но мысленно поддерживает вратаря с такой силой, что это чувствуют все, даже стараться не надо. А душевное состояние Луки — только его, Ивана, забота. Трибуны и не думают умолкать, буквально разрывая стадион громкостью; французы всё так же активно скачут по полю, поздравляя друг друга и благодаря хорватов за игру; некоторые представители последних пытаются подбодрить основной состав, но и сами не выглядят слишком радостными. Все сбиваются в кучу, тренер поздравляет и благодарит каждого в отдельности, и капитана в первую очередь; взгляд Модрича всё такой же потерянный, хоть и видно, как сильно он старается взять себя в руки. Снова. И Иван не выдерживает. Людей вокруг слишком много, и это на руку. Пока Далич пытается собрать всю команду в круг, Ракитич бросается вперед, к отрешённому Луке, и, обхватив его лицо ладонями, целует. Точнее, просто касается своими губами его, стараясь передать хоть каплю уверенности, пытаясь хоть как-то спасти из бездны, в которую тот сам себя загнал, и вернуть прежнего Луку Модрича, который хоть и молча, но с каким-то пугающе-уверенным взглядом ломал все стены перед собой. Капитан в немом изумлении распахивает глаза, но уже через секунду прикрывает веки и осторожно смыкает пальцы вокруг чужих запястий, не в силах сопротивляться или думать о последствиях. Он устал. Они все устали. Но он — мозг команды, он должен собраться и заставить свой организм, свою сборную, так же достойно выдержать все церемонии. А потом можно будет дать волю чувствам. Лука слегка отталкивает руки Ивана — едва ощутимо — и тот послушно отстраняется, а затем крепко прижимает капитана к себе и целует в макушку. Сейчас, в такой момент, с таким тяжелейшим весом, как второе место, он кажется ещё более маленьким и слабым, чем когда-либо. И Лука податливо обнимает его в ответ, сильно-сильно стискивая руки под лопатками, обмениваясь с Иваном чувствами на эфемерном уровне. Команда тактично отводит взгляды и загораживает их собой, всё прекрасно понимая. Домагой крепко стискивает руку Даниела, тихо втолковывая, что это не его одного вина. Вечно эмоциональный Марио молча наблюдает за концертом победителей на поле на пару с Деяном и другими игроками. А вице-капитан едва отстраняется, борясь с желанием укрыть такого маленького на этом мундиале Луку от всех невзгод, и отходит в другую часть круга, чтоб не спойматься камерам. И видит в глазах Модрича слёзы. Он не знает, слёзы это обиды или облегчения, но на душе скребут не только кошки, но и весь загребский зоопарк за неспособность улучшить ситуацию. А затем начинается дождь. И становится ещё более дурно. — Хорватия плачет… — тихо бормочет Перишич, и Манжукич рядом с ним так же тихо фыркает. — Взяли бы третье место, чем сейчас стоять здесь… Но тренер прерывает их и рассказывает всё, что знает, чтоб подбодрить команду. А затем вступает Лука. Иван чувствует, как уверенный голос и точные слова обволакивают его душу, словно бальзам, заполняя все трещины, и он вновь мысленно становится на колени перед этим маленьким человеком, который в одиночку тащит на себе весь груз ответственности и продолжает оставаться таким же сверхсильным, чтоб принять поражение и извлечь из него пользу; который вёл за собой всех двадцать с лишним человек сюда, в финал Чемпионата Мира; который работал за пятерых каждый матч, каждый тайм, каждую тренировку; который нашёл в себе силы забить второй пенальти после неудачного первого; который бесстрашно бросался в драку прямо во время игры, чтобы защитить своего напарника; который… Небо сотрясается раскатом грома, следом шумят трибуны; сцена на поле заполняется людьми, и Иван новым взглядом смотрит Луку, осознавая одну вещь. …который заслуженно стал лучшим игроком всего чемпионата. Губы трогает лёгкая улыбка, и он взлохмачивает пятернёй мокрые волосы. Хоть одна мечта должна была осуществиться. Лука не выглядит слишком счастливым от этого факта, он просто стоит и молча ждёт своей очереди, иногда отвечая на реплики товарищей по команде. Его слова не сняли с хорватов тёмного навеса обиды, но уж точно растопили их: Даниел больше не выглядит, как мальчишка-вор, ждущий казни, и порой ловит на себе лукавые взгляды Домагоя; Деян, стоящий рядом с Видой, смущённо пихает того в бок при каждой личной фразе; рядом понимающе усмехается Милан, Марцело ехидно хихикает с этой сцены, а Марио непонятной эмоцией сверлит французов и трибуны, что, при его телосложении, делает форварда похожим на телохранителя. Все ведут себя, как обычно, и, кажется, даже аура негатива поубавилась. Только Лука держится немного более холодно: он всё ещё переживает внутри. И осознание того, что это, возможно, его последний Чемпионат Мира только раздирает едва зажившие на сердце раны. Иван жутко хочет подойти, взять за руку и успокоить, но может только поддерживать мысленно. До конца. Как они и обещали друг другу. На поле. На сцене. В раздевалке. В отеле. В самолёте. Дома. — Серебро, конечно, не золото, но лучше бронзы уж точно, — первая, весьма бодрая фраза, слетевшая с губ Виды, едва они оказываются в раздевалке. Тут же понеслись возгласы, возмущённые и насмешливые, разбивающие напряжение на осколки. Домагой улыбается произведённому куражу и целует Даниела в щёку в ответ на недоумённый взгляд. Ракитич тоже улыбается, облегчённо, с осознанием. Больше не будет нервов за фатальные ошибки, не будет этой огромной ответственности и не будет комбо матчей по два часа. Они вошли в историю, выгрызли своё серебро и буквально омыли его слезами, потом и кровью. Лука стоит рядом, в углу, бродя бесцельным взглядом по награде в руках, не зная, что должен чувствовать. — Ты уже сделал всё, что было в твоих силах, — Иван подходит — близко, как всегда, — и притягивает его к себе, утыкаясь носом в потемневшие мокрые волосы, вдыхая родной запах. — Мы сделали всё возможное. Просто нам немного не повезло. А это, — он накрывает рукой ладонь, держащую Золотой мяч, — ты более, чем заслужил. Ты просто невероятный, Лука, и ты знаешь, сколько я готов это повторять. Модрич ничего не отвечает, просто отодвигается и молча смотрит в глаза Ивану. Долго, словно выискивая что-то за ними, какой-то хлипкий подвох. А затем кладёт руку на чужой затылок, притягивает к себе и целует, так, как хотелось ещё на поле, под московским дождём, позволяя себя обнять и, наконец, не обращая внимания на команду. Они всё прекрасно понимают, они всё знают; а Луке срочно нужен спасательный круг с седьмым номером, который не позволит переутомлённому телу захлебнуться в потоке эмоций, накрывших его океанической волной. Он благодарно обнимает Ивана и закрывает глаза. Отдохнуть несколько минут, собраться, приготовить речь для журналистов, оценить состояние команды и идти… праздновать? Да, именно. Они вошли в историю, забрали серебро, и это прекрасный повод расслабиться. Наконец-то отдохнуть по полной, снять с себя все тягари и насладиться всеми привилегиями национальных героев Хорватии. Но сначала — ещё раз поцеловать человека, который подставлял ему плечо и крепко держал всякий раз, когда Лука был готов пойти трещинами, и не позволил ему рассыпаться в пыль, что бы ни происходило.