***
У Чонина все руки в цветах. Все ноги в цветах. Живот, грудь, уши, шея… — все его тело расписано удивительными узорами умелыми руками художника. Он и сам цветок! Принц смотрит на него, на его разрисованную кожу и не в силах даже сглотнуть. Как этот мальчишка может быть таким соблазнительным? И эти узоры на коже… Чунмен облизывает взглядом каждый мазок черной краски на чужой смуглой коже, и взгляд его горит жгучей ревностью. Как кто-то кроме него посмел касаться этого совершенства?! Больше никто не посмеет тронуть его дикий невинный цветок — он не позволит. Именно поэтому Чунмен его и покупает. Этот цветок тоже должен сорвать именно он.***
«– Чонин! Беги, сын мой. Я прошу тебя, спрячься! Спрячься так, чтобы тебя никто не нашел!» Мать судорожно сжимает его плечи, тянет к себе в последний раз, чтобы обнять. «– Быстрее, милый! Они никого не пожалеют, тем более… Давай же, сердце мое, беги!» Она, обезумевшая от страха — не за себя — за своего ребенка, сует ему свой маленький отделанный изумрудами кинжал и помогает ему взобраться в окно. Чонин тянет ей свою руку и цепляет женскую хрупкую ладонь своей детской ладошкой. Он верит, что у него хватит сил вытащить маму к себе, и тогда они успеют спрятаться и сбежать… Но. Дверь в дальнюю гаремную комнату открывается резко и неожиданно быстро. Чонин лишь онемело, словно в замедленной съемке, видит, как его храбрая родительница убирает свою ладонь из его пальцев и толкает его вниз на настилы построек у стен дворца. Она прикрывает проем окна собой, отчаянно спасая свой единственный прекрасный цветок. А потом секунду спустя выпадает из окна на те же настилы ткани, и ее тело проткнутое стрелой и с перерезанным горлом валится рядом с Чонином, который глотая слезы в последний момент поднимает взгляд вверх, видя в проеме их комнаты молодого юношу с прекрасными карими глазами. Юноша оттягивает тетиву лука новой стрелой, а маленький Чонин бросает последний взгляд на мать, и, сжимая в израненных ладонях ее последний подарок, отчаянно бежит прочь от гарема их уже мертвого Султана. Они надеялись спрятаться там, затеряться среди других и убежать. Но Чонин бежит один, глотая слезы… — Мама! Кай резко садится на кровати, выныривая из своего очередного кошмара. Сердце бьется, как сумасшедшее, и юноша только и может, что шумно дышать, словно пробежал всю пустыню, и отчаянно сжимать и разжимать уже давно зажившие ладони. Он смотрит на зажившие порезы, смотрит на уродливые шрамы, что перечеркнули линии жизни, любви и еще много других. И, как всегда, не может отвести от них свой взгляд, пока к ним не прикасаются чужие тонкие руки, аккуратно и успокаивающе сжимая их. И только слишком крепкая хватка выдает, что они мужские. Наложник испуганно поднимает голову, окунаясь в обеспокоенный взор удивительно красивого незнакомца. И тут же вырывает руки, отползая подальше и упираясь голыми лопатками в холодную стену. Только сейчас Чонин понимает, что на улице глубокая ночь, и вспоминает, как еще утром был пленником работорговца, но сейчас он в султанском гареме, ведь его купил сам Принц. Но человек, что сейчас перед ним — не Принц. Именно поэтому Кай незаметно заводит одну руку себе за спину, осторожно поддевая пальцами спрятанный на поясе кинжал. — Ты кто? — С тобой все в порядке? Ты так кричал, что я не на шутку испугался. — Что ты здесь делаешь? — Тебе приснился кошмар? Не волнуйся, здесь ты в безопасности. — Как ты пробрался в комнату наложника Принца? — Это ведь были шрамы у тебя на ладошках? Откуда эти метки? — Чего тебе надо? — Чем же Моему Повелителю так понравился порченый товар вроде тебя? Видел ли он эти отметины, когда покупал тебя? — Незнакомец жалостливо усмехнулся, ударив одними словами по самому больному. Чонин насупился, и гневно раздувая ноздри, уставился в неподвижно сидящего на его кровати парня. Последние слова прекрасного незнакомца были сказаны с таким искренним пренебрежением и отвращением, что задели особенно глубоко. Его «собеседник» же казался, абсолютно, спокоен и держался так, словно он повелитель целой вселенной, как минимум. И потому Кай сдался первым: — Я горжусь ими. Они — мое все. Вся моя жизнь — эти шрамы. И я ношу их с достоинством, так что не смей даже рта открывать, чтобы высмеять то, что так драгоценно для меня, — пухлые губы сложились в тонкую линию, а глаза смотрели остро, как ножи и твердо, как самая дорогая сталь. Неогранённый бриллиант. Дикий цветок. Бэкхён восхищенно прикусил язык. Он всегда славился своей красотой и утонченностью, но, пожалуй, лучшим его достоинством было то, что он, как и Чунмен, умел разглядеть красоту в других вещах, и особенно в людях. И сейчас Бэкхён тоже увидел. Своевольный. Бесцеремонный. Рожденный, чтобы покорять других одним своим колким взглядом. Этот мальчик был прекрасен как внешне, так и душой. Бэк усмехнулся — таких хотелось покорять. — Зови меня Бэкки. Я главный цветок в теплице твоего Принца, — и так же сладко, как прозвучало его имя в ночной тиши, так же горько вдруг стало на душе у Бэкхёна, ведь знал — он больше не единственный прекрасный цветок для своего Повелителя. Теперь у Принца другой любимчик. И он сидит сейчас перед ним.***
Это было больно. Бэкхён и не думал, что пренебрежение Принца так сильно его заденет, но сердце болело, а глаза потускнели от тоски. Неужели этот мальчишка настолько лучше него? Неужели его Принц больше не восхищается им? Бэкхёну хотелось найти принца, прийти к нему и просто спросить его: «А как же любовь, Чунмен-а? Как же наша любовь?» … разве это пустой звук? Тогда почему ему так больно? Почему эти чувства так душат его, словно окунают с головой в темные воды проклятой соленой воды? И пусть Чунмен никогда не любил Бэкки так, как тот любит его, но как же все его слова, цветы, милые записки? Как же их прогулки в любое время дня и ночи? Как же их поцелуи в свете луны, когда они прятались за нишами огромного замка от охраны и просто посторонних глаз? Как же… Как? Бэкхён сидел в саду в полном одиночестве и смотрел за пределы дворца на оживленную площадь и даже дальше. Он никогда там не был, в отличие от того же Кая, от которого их принц теперь не отводил глаз. От этого мальчишки так разило этой свободой, его непокорностью, неприрученностью… И он понимал Принца: Бэкхёну никогда не стать таким, как Кай. Это их и отличало. И Бэкки горько признавал, что именно этого так не хватало Чунмену, а он сам никогда не смог бы дать ему чего-то подобного. Ведь… Бэкхён — тепличный цветок, который никогда не был за пределами гарема султанской семьи. Его забрали от родителей, когда он был слишком маленьким, и все, что было у Бэка все это время — это Чунмен. Но было ли у него что-то теперь? Его пустые руки были ему ответом. Теперь у него нет ничего. — Чанёль, была ли записка от Принца в сегодняшних цветах? Стражник, которого уже давно приставил к нему Чунмен, чтобы тот его оберегал и всегда был рядом, молчал. Наложник усмехнулся. — Чанёль, прислал ли Принц сегодня мне цветы? Но тот вновь промолчал. И впервые с момента появления в гареме нового наложника Бэкхён разрыдался. В голове упрямо звучала одна и та же фраза его же голосом. Теперь у него нет ничего. Юноша сжал свои прекрасные изящные руки в кулаки, до крови вжимая ногти в мягкие ладошки и оставляя жуткие отметины — разве не все равно, как выглядят его руки, которыми всегда так восхищался Чунмен? У наложников не должно быть никаких увечий и изъянов на коже, но … У Кая вся кожа в черных узорах. У Кая ладони в уродливых шрамах. У Кая — сердце их Принца. А у Бэкхёна теперь нет ничего. … так разве это важно теперь, в каком состоянии его руки?! Чанёль молчаливо прикрывал собой рыдающего наложника, любопытно следя взглядом за выглядывающим из кустов юношей, который следил за Бэкхёном из своего укрытия. Стражник склонил голову в поклоне, приветствуя того, когда их взгляды, наконец, встретились, но юноша испуганно скрылся из виду, и Ёль только и видел, как сверкали босые пятки Кая, когда тот убегал прочь. Но стражник ничего так и не сказал впервые, на его памяти, рыдающему Бэкхёну.***
Время шло. И все как-то привыкли к смене ролей во дворце. Правда теперь, вместо поющего Бэкхёна, по вечерам Принца и Султана развлекал танцующий Чонин. И Бэкхён наблюдал за его красивыми движениями украдкой, как можно незаметнее со своего места рядом с остальными наложниками. Он ведь теперь был обычным… Но Султан снова восхищенно наслаждался выступлением, а Чунмен наслаждался своим новым любимым цветком и собой. Остальные наложники жадно следили за каждым движением молодого гибкого тела и желали Каю только одного — оступиться. Одна ошибка и мальчишка потерял бы все. И не важно, любимчик он или нет, его бы все равно наказали, его бы высекли и выкинули, как ненужный цветок, которому сломали стебель. А Принц бы выбрал себе другого, ведь цветов в его гареме было еще много. И каждый из них хочет оказаться на месте Кая. На месте того, кем до Чонина был сам Бэкхён. Они всегда этого хотели. И Бэк ненавидел их. Ненавидел всей душой и презирал, особенно тогда, когда слышал со всех сторон их змеиный шепот, их грязные слова и проклятия, что летели в спину танцора. Ведь он помнил, как тяжело, на самом деле, выступать перед человеком, которому ничего не стоит убить тебя. А еще Бэкхён ненавидел, когда другие наложники собирались кучками и сплетничали, громко смеялись и даже порой высмеивали уже его, смотря ему в глаза. Они плевали ему под ноги и прямо в лицо. И если Бэкки шел по коридору мимо их комнат, каждый его шаг венчали очередным ядовито кинутым в вслед «брошенка», «увядший», «засохший»… Подстилка, об которую вытерли ноги. «Неполноценный». И слышать это каждый день было так невыносимо, что вечером он запирался в своей комнате и рыдал, немигающим взглядом уставившись на давно засохшие букеты цветов. Это тоже вошло в привычку. А он так и не смог выбросить последнее доказательство любви Чунмена. Ведь это была любовь? Сейчас Бэкхён уже не знал точного ответа. Но как бы ему не хотелось ненавидеть своего (пусть только мысленно) Принца — он так и не смог заставить себя. Как и не смог возненавидеть Кая. И следя за каждым уверенным шагом юноши, зачарованно наблюдая за ним, когда младший буквально растворялся в музыке и своем танце, Бэкки умолял об одном… «Не упади». А потом Чунмен внезапно позвал его в свои покои …***
С той первой ночи, когда Чонин проснулся в гареме Принца, он никак не мог выбросить из головы юношу, что забрался в его комнату. И несмотря на резкие и обидные слова парня, младший никак не мог забыть то ощущение теплоты и заботы, с которой другой наложник сжимал его ладони в своих. Чонин довольно быстро узнал, кто такой Бэкхён, пусть все и называли его Бэкки (это в лучшем случае). И вместе с именем мальчишка узнал и о смене ролей внутри гарема, что произошли после его появления. А хуже всего было то, что Кай чувствовал свою вину перед старшим, вину и… восхищение! Первые дни ему пришлось присматриваться к окружающим, и он видел всю ту ненависть, что лилась на бывшего любимого цветка принца: Бэкки обзывали, плевались ему вслед, ставили подножки и даже толкали, хоть бить так никто и не решился. Но для Бэка, который, наконец, спустился с небес на землю, потеряв расположение Принца и веру во взаимность своих чувств, хватало и прочих издевательств. Чонин не уверен на самом деле, но ему казалось, будто тот даже не ест… Но все это все равно не мешало восхищённо следовать за ним по пятам, ведь то, как юноша держался перед всем этим коблом кобр, не шло ни в какое сравнение даже с величием Правителя. Каждый раз вне своей комнаты Бэкхён шел-плыл, уверенно делая каждый свой шаг, гордо смотря вперёд и не обращая никакого внимания на других. И именно поэтому другие наложники чаще всего гавкали ему вслед, но не решались унизить по-настоящему жестоко. Хотя Чонин верил, что даже тогда хрупкий наложник затмил бы их всех. Конечно, не все было так уж просто. Кай не мог наблюдать за ним постоянно, даже наоборот, это случалось довольно редко, ведь большую часть времени днем юноша проводил с Принцем. Но он никак не мог упустить возможности повидаться со старшим наложником, пусть даже издалека, просто чтобы увериться, что с тем все в порядке. И Кай не понимал, откуда в нем эта щенячья привязанность, но все равно продолжал наблюдать. Чонин не был глупым и прекрасно осознавал и то, что тот, кто так легко пробрался к нему в комнату, мог легко убить его тогда же. Но не убил. Бэкхён мог отравить его уже не один раз, но так и не сделал этого. И даже не пытался. Хотя любой на его месте сделал бы это при первой же возможности, ведь тот отобрал у него все, одним своим появлением. И пусть Чонин никак не мог понять, почему Чунмен променял хрупкого изящного Бэкхёна на него, но для него — Бэкхён словно волшебство — он никогда в своей жизни не видел таких красивых людей. А ещё Чонин знал один его секрет. Да, Кая застало врасплох появление Бэка в его комнате в первую ночь. И они совсем не общались после, ведь Бэк то ли нарочно, то ли случайно умудрялся избегать их встреч. А сам Чонин никак не решался подходить к нему слишком близко. Но больше всего его удивило то, что с той ночи старший наложник почти каждую ночь пробирался в его комнату, садился рядом с кроватью и следил за сном Чонина. Он всегда чутко реагировал, когда Каю в очередной раз снился кошмар. Тогда он брал младшего за руку и легонько ее сжимал. И в этом маленьком жесте скрывалось столько всего, что Чонин сначала даже растерялся и не мог понять, что ему делать. Он всегда просыпался от своих кошмаров, иногда кричал во сне, иногда нет, но просыпался всегда, и только чудом не спалился в первый раз, когда засек присутствие старшего. С той ночи Кай всегда прикидывался спящим, боясь, что Бэкхён испугается и больше к нему не придет. А ведь он этого не хотел. А ещё Бэкки порой гладил его по голове или осторожно перебирал ему волосы, прядь за прядью. И это так успокаивало. Само присутствие Бэкхёна с первого же вечера дарило едва уловимое спокойствие, и Кай не мог его упустить. И пусть днём тот совершенно не обращал внимания на младшего, но его молчаливое присутствие рядом каждую ночь говорило намного больше любых слов. Наверное, Чонину очень хотелось бы, чтобы старший привязался к нему так же неуловимо и непонятно быстро, как смог это сделать он сам, но даже такое безобидное и невинное «хочу» казалось совершенно нереальным. Неосуществимым. И Кай не мог оставить Бэка в покое, не мог признаться в своем желании, ведь то, что дарил ему Бэкхён — несравнимо даже с тоннами подарков, что дарил ему Принц каждый день. Чонин боялся все испортить, но больше всего он боялся потерять ту заботу, которую в последний раз он ощущал ещё совсем ребенком… до того, как все изменилось. Но все же больше всего Кая покорил голос Бэкхёна. Порой, когда сны особенно сильно влияли на Чонина и он не мог отойти от их воздействия, юноша стонал и метался по кровати даже очнувшись, словно всё ещё был в своем сне. Тогда Бэкхён начинал тихонько петь для него колыбельные или какие-то другие песни. И это помогало! Младшего переставало колотить и он приходил в себя. Чаще всего в такие моменты Кай не мог скрывать того, что проснулся, и тогда Бэкхён подрывался с места, убегая прочь, наивно надеясь, что Чонин его не заметил из-за своего состояния. Но Кай всегда — всегда! — ощущал его присутствие. А иногда голос старшего настолько убаюкивал Кая, что тот и сам не понимал, как и когда он уснул снова. И со временем кошмары юноши перестали беспокоить его каждую ночь, но даже спустя несколько недель Бэкки продолжал приходить, садился около его кровати, сжимал его ладонь в своей руке и безвозмездно отдавал ему все свое тепло и нежность. Мог ли Чонин знать, зачем Бэкхён это делает? Нет. Он не мог никак этого объяснить, но даже так совсем не пытался как-то обсудить все происходящее, боясь спугнуть эфемерное чувство заботы, которым обволакивал его Бэкхён. А потом Чунмен позвал старшего к себе, после чего все стало только хуже.***
Этой глупый избалованный Принц, который неимоверно бесил Чонина, хотя он и играл рядом с ним в наивную влюбленную ромашку, решил в очередной раз поиграть на чувствах своего наложника, вновь заставляя его плакать, пусть тот и держался до последнего. Измываясь над Бэкки, Чунмен позвал его к себе в покои, когда сам ухаживал за Чонином. Он приказал наложнику прислуживать не только себе, но и Каю. И все в комнате прекрасно знали, какое это было жестокое унижение со стороны принца для него. Словно его всего сравняли с грязью, сорвали и выбросили в болото, как ненужный сорняк. Принц измывался над бывшим возлюбленным. Он высмеивал каждое его действие и каждый шаг. Чунмен несколько раз ударил Бэкхёна по лицу, когда ему показалось, что тот слишком пристально посмотрел на него или Кая, и приказал с этого момента всегда ходить с опущенной головой, иначе и вовсе выколет ему глаза. Принц без доли жалости приказал побить наложника, когда тот случайно задел рукой вазу с цветами. Чонин смотрел на трясущиеся руки Бэка, смотрел на поджатые искусанные губы, смотрел на подрагивающие от страха плечи и зло сжимал руки в кулаки, сдерживая себя из последних сил — это было н-е-в-ы-н-о-с-и-м-о. А еще в тот вечер по его вине Бэкхён остался беззащитным — когда Чунмен вознамерился иссечь Бэкки спину, Чонин с мольбой вскинул взгляд на молчаливого стражника. Чанёль, что так же наблюдал за всем этим безобразием, вызвался получить наказание вместо хрупкого юноши. Сто ударов плетью за маленькую, еле задетую вазу с цветами — выдержал бы наложник такое наказание, если даже такой бывалый воин, как Чанёль, с силой сжимал челюсть, еле сдерживая крик боли? Чунмен не жалел никого, пока Чонин не начал умолять его остановиться. И только чудом он послушал его, на секунду придя в себя. Принц, как всегда, был слишком жесток, но для Бэкхёна эта его сторона открылась впервые. И он не верил своим глазам… Почему Чунмен делает это? Зачем? В тот вечер очень много его вопросов так и остались без ответа. После этого принц приказал Чанёлю больше не оберегать Бэкки, отдав его в распоряжение Каю. И этого Чонин не простит себе никогда, ведь именно по его вине случилось страшное… Без верного стражника, что всегда ходил тенью за ним и защищал от других наложников, издевательств над старшим стало намного больше, чем прежде. И вскоре Бэкки даже попытались сбросить с лестницы… Именно тогда Чонин решил, что пора защитить старшего самому. Пришло его время отомстить за все.***
Бэкхён сидит у себя в комнате уже несколько дней. Он смотрит в окно почти все это время и со стороны кажется, что наложник – статуя, вылепленная из глины. Парень подносит руку к лицу и трогает себя за щеку, которая до сих пор горит. Чунмен ударил его. Впервые Бэк видел его таким. Он смотрел на своего бывшего возлюбленного, но… не узнавал его. Это ли его любимый Принц? Тот самый, что признавался ему в любви под луной? Тот, что превращал его комнату в цветущий сад? Тот, которого он сам любит больше жизни? Да, это был он. И все же, совершенно другой человек, которого Бэкки никогда не знал. И за эти несколько дней парень ещё больше запутался в себе и своих чувствах. По правде был ещё один особенный человек в его жизни. И он не знал, что с этим делать. Больше всего это вызывало ощущение… отчаяния. Его чувства к Чунмену изменились, но они не пропали! Не пропали! И к этой глубокой боли примешались совсем другие и непонятные, когда сам себе врешь, что их нет. Но они есть. Бэкхён влюбился в другого человека почти с первого взгляда, и пусть он никак не подпитывал эти чувства, но они были и… Они просто были в его сердце. И если любовь к Принцу медленно увядала, как и те цветы, что когда-то вечно украшали его комнату, то новые чувства только набирали свою силу с каждым днём. Но все это было неправильно с самого начала. — Так и не посмотришь на меня? — Зачем ты пришел, Кай? — Как ты? Я слышал, что тебя столкнули с лестницы. Ты знаешь кто? — Мальчишка своевольно приблизился к нему слишком близко, от чего старший недовольно дёрнул плечом. Зачем Кай здесь? Позлорадствовать? Так вот он! Во всей красе! Любуйся, сколько влезет. Злословь. Потешайся. Издевайся. Бэкхён не собирается давать сдачи. Полное ничтожество. — Это не важно, — Бэк наконец отвернулся от окна и обратил свое внимание на младшего. Бедный ребёнок, который попал не в те руки. Сможет ли он создать себе свою счастливую сказку о любви до гроба с их местным принцем? Бэкхёну было его жаль. Он завидовал ему, но вместе с этим жалел. А ещё какой-то невидимый зверь внутри него порой просыпался и точил свои коготки. Это была ревность. Причем как к первому, так и ко второму. Довольно необычное для него сочетание чувств за всю его жизнь. Но вот он, Кай, стоящий посреди его личных покоев, словно они тоже принадлежат ему. Такой статный, красивый, гибкий, стойкий, дерзкий — удивительный в глазах Бэкхёна. И при этом такой милый и по-детски наивный, что даже не верится. С самого начала, когда он впервые увидел этого ребенка, то подумал, что мальчишка слишком юн. Он смотрел на спящего Кая, и вся его злость на соперника таяла на глазах, ведь, Господи, он же совсем маленький! Вот Бэк и сидел рядом с ним, как дурак в ту ночь, боясь ненароком разбудить, а потом тот с криком проснулся от кошмара и его так колотило, что старший не удержался и пожалел его. Но дикий волчонок испугался его и это дало Бэкхёну время взять себя в руки — Кай отнёсся к нему настороженно, а оттого отчасти грубо, и он тоже ответил ему тем же. Наложник тут же вспомнил, что они оба часть гарема, а Кай ещё и претендует на его место — и он «ударил» мальчишку первым. Ментально. Словами. Больно. А мелкий все равно его обскакал, победил ещё тогда, когда Чунмен отправился выбирать себе новых рабов. Но все это никак не помешало Бэкхёну продолжить свои ночные визиты. Сначала это была просто жалость. Кай скулил во сне, постоянно ворочался, иногда звал маму сквозь сон, а временами еще и кричал, зовя ее, как это было в первую ночь. И Бэк его жалел, сидел рядышком с его кроватью, сжимал по юношески ещё нежную ладонь, гладил глубокие шрамы, которые высмеял тогда и… привязывался, постепенно начиная заботится о младшем все больше и больше с каждым днём. Кай напоминал Бэкхёну кого-то из прошлого, но его чувства искренне принадлежали тому, кто стоял перед ним сейчас. Но пока Бэкхён в очередной раз терялся в своих собственных мыслях, юноша не спешил продолжать их неприятный разговор и молча, по новому, ещё раз разглядывал Бэкки. Как будто падение с лестницы и несколько пощёчин сильно его изменили — нет, все обошлось. Рассеченная бровь, несколько синяков и царапин. Возможно ещё сломанное ребро. И, тем не менее, он жив. В отличие от виновника произошедшего. Кай склонил голову набок и осторожно потянулся рукой к его лицу. Бэк напрягся и уже хотел привычно огрызнуться, но рука младшего замерла в нескольких сантиметрах. — Можно? — Наложник сглотнул. Взгляд мелкого чертёнка обжигал настолько, что ему вдруг стало отчаянно жарко. Глаза непроизвольно расширились, как и зрачок в них, а пульс ускорился и вышел из-под контроля. И Бэкхён кивнул, разрешая прикоснуться к себе, вместо того, чтобы избежать прикосновений. — Болит? — Чонин обвел кончиками пальцев рассеченную бровь — скоро заживёт, но шрам останется все равно, пусть и совсем незаметный. Его рука опустилась ниже и очертила нежную кожу щеки. Другую щеку накрыла вторая рука. Он спрашивал совсем не о падении с лестницы — с этим было все понятно намного раньше. Перед глазами Кая раз за разом Чунмен бил своего наложника, от чего щека Бэкки тогда горела красным огнем боли. Сейчас все было в порядке, но… — Что ты делаешь? — Бэкки гулко сглотнул и отчаянно покраснел. Действия младшего казались слишком интимными, слишком личными, слишком двузначными. Просто слишком. Особенно, когда Кай наклонился и прижался своими мягкими губами к его, поддевая нижнюю и утягивая в более серьезный поцелуй. — Чтобы не болело, — шепнул Кай, медленно отстраняясь, и довольно улыбнулся, увидев, что старший прикрыл глаза, пока он его целовал. — Зачем ты это сделал? … Ты спятил?! Принц будет недоволен и… — в глубине души Бэкхёна поднималась паника. Чонин поцеловал его сам, но губы младшего были неприкосновенные. И если бы их кто увидел в тот момент? Да тот же Чанёль?! Их выпорют. Их изобьют, а Бэка так и вовсе, до смерти. — Значит, тебе понравилось? — Ах ты… Да как ты… О чем ты думаешь, мальчишка?! И пока хозяин комнаты задыхался от возмущения и негодования, младший наложник оставил на его губах ещё один быстрый поцелуй. — Ты мне нравишься, Бэкки. — … спятил. Ты спятил. — Но зато я знаю, что ты вот уже месяц любуешься спящим мной. Знаю, что ты поешь мне песни, когда мой сон очень неспокойный. Знаю, что это ты украл однажды мой поцелуй в саду, когда думал, что я сплю под деревом. Знаю, что это твой взгляд обжигает мне спину, когда я танцую перед Принцем и Султаном. И точно знаю, что ты каждый раз отводишь взгляд в смущении, когда я смотрю тебе прямо в глаза, как сейчас. — Старший, и правда, отвёл взгляд, отчаянно покраснев. Откуда Кай знает? Он был так очевиден? — И все это говорит о многом, Хённи. Как и то, что я чувствую к тебе в ответ тоже слишком много всего, от чего следую за тобой по пятам с самого первого дня. Я все это время прятался от зоркого взгляда Чанёля, лишь бы незаметно понаблюдать за тобой, а потом и вовсе заставил его стать своим сообщником и носить тебе фрукты и мелкие подарки, пока ты сидел здесь взаперти. Я мстил этим гадюками, когда кто-то из них начинал задевать тебя. Я выбрал тебя, Хённи. Мое сердце выбрало тебя с первого взгляда, поверь мне, — широко улыбнувшись, Кай уткнулся лбом в его колени, целуя каждый пальчик на руках Бэкки, когда тот попробовал его отстранить. Он, не пряча своих чувств, со всей любовью посмотрел на старшего снизу вверх и тот вновь совершенно растерялся и покраснел. Тихо прошептав «Выздоравливай!» Чонин в последний раз подался вперёд, целуя любимые губы, и улизнул из комнаты так же бесшумно и внезапно, как и появился здесь до этого. Бэкхён же сидел на своей кровати и отчаянно краснел, прикусив губу. Рука сама потянулась к лицу и легла на то место, где его касался Чонин. Бровь, скулы, вниз по щеке, губы. Аккуратные пальчики замерли подушечками на зацелованных губах. Что же это такое? Сердце вновь сбилось с ритма и забилось чаще, когда он прокрутил у себя в голове все сказанные в этой комнате слова всего несколько минут назад. Улыбка тут же украсила уста парня, от чего все лицо приняло более здоровый и румяный вид. Бэкхён решил, что пора выбросить старые засохшие цветы, что он так хранил все это время. — Спасибо. — Его шепот тут же потонул в тишине комнаты, но это было именно то, что он хотел бы сказать Каю. «Спасибо, что полюбил меня в ответ, так же, как и я тебя», — и это было то, что он побоялся бы сказать вслух даже ему. Он знал, что ничему между ними не суждено быть, ведь они оба с самого начала всего лишь заложники положения. Но мечтательная натура, наконец, снова начала мечтать. Ему в любом случае придется отпустить прошлую любовь. И он готов. Теперь готов. Пусть даже новые чувства — недостижимая мечта. Как и сам Кай.***
Чонин смотрит на распятого на кровати Чунмена и чувствует к нему только отвращение. Он берет отделанный изумрудами кинжал и прикасается к лезвию кончиками пальцев. Очень осторожно — иначе так ведь и порезаться можно. Чунмен что-то мычит и пытается выпутать свои руки из веревок. Трепыхается, как бабочка в силках — хорошо, что Чонин был предусмотрителен и вставил ему в рот кляп. А узлы… Кай особенно с ними постарался. Он вертит кинжал в руках и бесшумно подходит к кровати, опуская на нее одно колено и вскоре уже восседая на бедрах своего любовника. Чунмен такой красивый… И такой жестокий кусок мрази. Как же Чонин ненавидит таких, как он — богатеньких заигравшихся мальчишек, которые думают, что вправе играть с людьми как с куклами. Воспринимать их как цветы. Ломать их как цветы. Урод. — Как думаешь, было бы лучше, если бы все мы выглядели такими, какими мы есть внутри? Такие красивые, потрясающие, нежные, добрые, злые, бессердечные …Отвратительные? Подонок. — Как думаешь, Бэкхёну было больно, когда ты променял его на меня? Ммм, твои цветы всегда такие красивые… Когда ты в последний раз посылал их Хённи? Он всегда так радовался им. Знаешь, он даже сам засушивал их и бережно хранил, как воспоминание… Хмм… Ты ведь еще пошлешь ему цветы? Обязательно пошли. Столько, сколько сможет обхватить своими длинными руками Чанёль, хорошо, мой Принц? Мой Повелитель. — Мальчишка склоняется к губам Кима и смотрит на него из-под ресниц. Чонин дразнится, он паясничает и насмехается. Кай язвит. И Чунмен впервые видит в его глазах то, что пугает его до дрожи… …Ненависть. Его жгучую ненависть и необъятную полубезумную ярость. Ведь Чонин помнит глаза Чунмена. Эти проклятые карие глаза, что он видит каждую ночь в своих кошмарах столько лет. Ночь в ночь. … — Я ненавижу тебя, — говорит Чонин Чунмену и слезает с кровати. И Бэкхён сползает вниз по закрытой двери прямо на пол. Колени больно бьются о паркет, а из глаз текут жгучие слезы. Он смотрит на обоих, таких любимых им людей и захлебывается слезами. — … зачем ты это сделал … Чонин? Бэкхён видит связанного на кровати Чунмена и подползает к нему ближе на четвереньках — потому что ноги не держат. Он не может встать и не в силах сказать больше ни слова. Чунмен рыдает с открытыми глазами совершенно бесшумно. И только Чонин широко счастливо улыбается. — Теперь Менни всегда сможет правильно различать людей вокруг, правда здорово?! И он никогда больше не сможет увидеть кого-то красивее Бэкхённи. Ведь Хённи самый красивый цветок на свете! Ты рад, Бэкки? Ким Чунмен никогда больше не сможет ничего увидеть. Именно об этом говорят его пустые изуродованные глаза. — Глупый ребенок, … Что же ты наделал, глупыш? — Бэкхён ловит ластящегося Чонина в свои объятия и судорожно прижимает его к себе. Младший льнет к нему маленьким несмышлёным котенком и старший гладит его дурную голову, продолжая беззвучно рыдать. Он так и не смог отвести взгляд от Чунмена, который лежит в кровати сломанной куклой. — Пощадите его…. Пощадите его, Мой Повелитель.… Простите его, умоляю Вас! Это не он… его заставили…. я заставил… Повелитель! Это я… Я виноват! Я… Я, а не он. Накажите меня… это моя вина… Мой Принц, пощадите… Прошу… — у него дрожит голос, он сипит и не слушается, но глотая собственные слезы и баюкая Кая в своих руках, Бэкхён продолжает умолять Принца о невозможном. Ведь такое не прощают. Тем более наложникам. Но разве может он отдать этот нежный и острый, как лезвие, цветок в чужие потные лапы? Его ведь не убьют, нет. Над такими, как они, обычно принято сначала хорошенько надругаться — над телом. Ведь душу извели уже давно. Бэкхён готов взять вину на себя, готов расплатиться собой. Он будет умолять Чунмена, пока ему не отрежут язык. Он разделит участь Чонина. Он возьмет ее на себя. Только не надо. Не надо отдавать его цветок в руки варваров, что растерзают его без малейшей жалости … — …пожалуйста… умоляю вас… Господин, пощадите… — Бэкхён… а ведь я люблю его ничуть не меньше твоего… Люблю вас обоих, да, Чонин? Ты ведь знаешь об этом? Ты ведь тоже любишь нас двоих, верно, мой прекрасный цветок? — Конечно, Мой Повелитель, я люблю Вас и Бэкхённи больше жизни. Именно поэтому я не смог убить… Чонин не говорит «вас», но все присутствующие понимают то, что так и не было озвучено. И никогда не будет. Принц не любит никого, ведь такие, как он, попросту не умеют любить. И пусть Чонин улыбается, а в веселом голосе не слышно ни капли дрожи, но он рыдает наравне с Бэкхёном, уткнувшись в него, и даже чуть больше самого Бэка. Пусть и абсолютно беззвучно. Его крокодильи слезы падают на плечо старшего и портят дорогой шелк, в который одет Бэкхён, но никто из них не обращает на это внимания. А Чунмен тем временем находит тонкую юношескую ладонь и из последних сил сжимает ее в своей. Он знает — его отец мертв. Его слуги, наложники и все, кто попался на кровавом пути клинку Чонина — все они мертвы. Он понимает то, что так мастерски скрывал его юный своевольный цветок — Кай тоже Принц, но тот, страну которого опустошил Чунмен вместе со своим отцом несколько лет назад. Чунмен знает: Султан был слишком жесток, вырезая всех во дворце прежнего правителя. И Чунмен тоже был там. Он тоже убивал. И Принц рыдает, ведь ясно, как никогда, понимает — Чонин совершил свою родовую месть, заплатив цену смерти своих предков и своей жизни кровью врага, но Кай так и не смог убить их двоих. Он забрал вместо жизни Чунмена лишь его зрение, а Бэкки не тронул и пальцем, не оставив даже малейшей царапины на нежной персиковой коже. И Принц благодарен за такой подарок — он способен оценить великодушие Кая. Ведь он сам на его месте убил бы всех без разбору. Чунмен шепчет: «Я люблю тебя», — конкретно ни к кому не обращаясь, ведь им нечего больше делить. Но все они знают правду и потому молчат. Чунмен никогда не любил никого, желая лишь обладать. Кай ненавидит его самого, его отца и всех его воинов, что беспощадно вырезали его собственную семью и подданных, поработив после его страну и сделав из ее жителей рабов. Но он все же смог полюбить Бэкхёна, не устояв перед его заботой. А Бэк влюбился в обоих, и только поэтому их Принц еще дышит, ведь Чонин не мог причинить столько боли своему возлюбленному, убив его. Чонин улыбается шире, выпутывается из объятий Бэкхёна, и осторожно подползает под бок их «Повелителю». В его глазах больше не плещется той черной бездны, с которой он бездушно убивал и мстил. В нем больше нет туманящей голову ненависти, но Чунмен этого уже не видит. Хочется верить, что теперь они все, наконец, равны, но Бэкхён чувствует поглощающее его отчаяние: Чонин и он — они оба те самые засохшие цветы, которые никогда уже не смогут вновь расцвести. Чунмен сломал их обоих, а потом и сам порезался о колючие шипы дикой розы. Ведь шипы не засыхают.***
Чанёль стоит возле запертой изнутри двери и слышит очередной приказ Принца: «Уберите там все». — Да, Мой Повелитель, — и низко склоняет голову перед Чонином. Как делал это всегда.