Summa Daedralogiae

Однажды весною, в середине Восхода солнца, в час необычайно жаркого заката, в Солитьюде на площади возле Коллегии бардов появились два гражданина славной Империи. Один из них, немолодой альтмер, был одет неброско, но со вкусом, носил бородку, завязанную узлом на скайримский манер и, как всякому альтмеру полагается, был высок и сухощав. Спутник его, молодой норд, был тоже изрядного роста, плечист, длинноволос и вид имел несколько неряшливый. Первый был никто иной, как Виармо, директор Коллегии бардов, известнейший бард и мастер игры на барабанах. Его юного спутника звали Йорн, и в той же Коллегии он состоял учеником, считаясь, и не без оснований, одним из самых перспективных новичков. Однако же была определённая странность в том знойном весеннем вечере: не только шумная, оживлённая обычно площадь перед Коллегией, но и весь Колодезный район Солитьюда словно вымер, ни единая живая душа не искала прохлады в тени величественных зданий и свежего воздуха у перил смотровой площадки. Лишь Иветта Сан, оставив прилавок, брела с корзинкой по опустевшим улицам. — Нет ли холодной воды? — поинтересовался у неё Виармо. Та отрицательно качнула головой. — Пиво есть? — сиплым голосом спросил Йорн. — Нет, конечно, — обиженно откликнулась Иветта, презрительно глянув на молодого барда. — Есть лишь пряное вино. Тёплое. — Ну, давайте, — смирился Виармо. Вино, щедро разлитое в две больших кружки, пенилось. В воздухе одуряюще запахло специями. Напившись, барды расплатились и устроились на одиноко стоявшей скамейке. Иветта, проводив их взглядом, побрела дальше. Тут приключилась ещё одна странность этого вечера, касавшаяся уже только Виармо. Сердце его стукнуло и на мгновение куда-то провалилось, потом вернулось, но будто с тупой иглой, засевшей в нём. Кроме того, Виармо вдруг охватил ничем не обоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось немедля бежать из Солитьюда без оглядки. Вытирая лоб шёлковым платком, он подумал: «Что со мной, даэдра меня побери? Неужели сердце шалит? Заработался, устал… Уеду, оставив всю эту политику, бездарей-учеников, интриги Талмора, Империи, повстанцев… Пусть всё в Обливион катится, уеду в Сиродил, куда-нибудь в Скинград или Чейдинхол…» И тут знойный воздух сгустился перед ним, и из этого воздуха материализовался престранный субъект. Был он толст до неприличия, рожу имел страшную, наподобие орочьей, а лысую голову венчали два рога — Виармо слышал, будто бы такие и по сей день встречаются среди самых диких босмерских племён Валенвуда. Кожа, однако, у субъекта не была ни орочьей, ни босмерской — разве только лесной эльф обгорел на солнце до красных ожогов где-нибудь в пустынях Хаммерфелла. Одет он тоже был престранно — хотя, отдать должное, весьма подходяще для неожиданного зноя нынешнего вечера: нечто вроде длинного полотенца обмотано на бёдрах, под толстым выпирающим животом, а второй конец этой тряпочки на манер имперской тоги небрежно перекинут через плечо. Клыкастая пасть субъекта кривилась, надо отметить, в весьма глумливой ухмылке. Виармо к сверхъестественным явлениям привычен не был. Побледнев и покрывшись потом, он вымолвил только: «Да быть такого не может!» и закрыл глаза. Когда же он их открыл, странного субъекта в воздухе уже не наблюдалось. Тупая игла в сердце тоже куда-то исчезла. — Даэдра меня побери, — Виармо, не сдержавшись, ругнулся уже вслух. — У меня от этой жары чуть удар не случился, Йорн. Сходи-ка, принеси ещё вина с пряностями. Да возьми, пожалуй, сразу уж пару бутылок… Йорн, радуясь возможности выслужиться перед учителем и директором Коллегии, немедля сей приказ — и самому ему весьма понравившийся — исполнил. Барды, расположившись на затенённой лавочке, неспешно попивая преотменное вино и наслаждаясь свежим ветерком с моря, продолжили прерванный разговор. Речь у них шла о делах сугубо профессиональных. Йорну, как подающему надежды молодому дарованию, поручено было написать антирелигиозную балладу. Несмотря на то, что в просвещённой Империи, под мудрым и благостным руководством Талмора, древние суеверия официально считались изжитыми, отдельные несознательные индивиды — преимущественно недийского происхождения — продолжали поклоняться так называемым «аэдра». И Коллегия бардов, возглавляемая Виармо (занявшим сей высокий — и весьма доходный — пост не без протекции своих земляков), показательно придерживалась правильной, атеистической идеологии. Однако же Йорн, не лишённый таланта и амбиций юноша, порученное задание с треском провалил. Избрав в главные герои Мартина, бастарда последнего императора-Септима, молодой бард изрядно прокололся. Бастард в его исполнении вышел человеком омерзительным, алчным и эгоистичным — однако же на удивление живым. Подвело ли Йорна его невежество в истории (как, увы, и во многих других вопросах), или сила таланта оказалась слишком сокрушительной — но от него, однако, требовалось совсем иное. Виармо, видя в молодом ученике искреннего почитателя, способного к тому же не только в музыке, задался целью объяснить юноше его ошибку. — Нет ни одного достоверного свидетельства существования богов, или же, более верно говорить, — Виармо усмехнулся, — «аэдра». Все до единого случаи их якобы вмешательства в дела смертных — плод либо дремучего невежества, либо намеренного искажения фактов. И нигде так наглядно и очевидно не проявилась эта мистификация — поистине, ха, божественного масштаба, — чем в так называемом «кризисе Обливиона». — Но, профессор, — растерянно возразил Йорн, приложившись для храбрости к бутылке с пряным вином. — Неужели не было и кризиса, и Мартина… Может, и самого Обливиона нет? — Ну отчего же ты столь категоричен? — усмехнулся Виармо, потеребив узел на бородке. — Кризис, безусловно, был. Но то был кризис не мистического, религиозного характера — а исключительно политический. Согласись, Йорн, продвигая на освободившийся, грамотно расчищенный престол своего ставленника, необходимо иметь в запасе хорошую, добротную порцию лапши, чтобы развесить её на ушах подданных. Испокон веку на престолы возводили самозванцев, прикрываясь для подобия легитимности их якобы ублюдочным родством с правителями. Таков был, очевидно, и тот, кого мы знаем как Мартина. Но Клинки, поверь мне, нуждались в более весомом подтверждении. Весьма кстати пришлась им, я не побоюсь этих слов, естественная, природная катастрофа — прорыв Обливиона. А дальше уж из тёмных чуланов достали балаганные пугала, пустые куклы: злого Мерхунеса Дагона, доброго Акатоша. Сценарий стар как мир — герой побеждает зло и получает благословение высших сил… — Но я своими глазами видел, — растерявшись перед таким фонтаном красноречия и эрудиции наставника, Йорн всё равно продолжал спорить, но больше для того, чтобы дать ему повод говорить дальше. — Что ты видел? — Виармо, разойдясь, не нуждался в поддержке и поводах. — Статую дракона? Подумаешь! На Саммерсете есть статуи куда более величественные. И, приди моим землякам вдруг в головы такая блажь, — любая из этих статуй обзавелась бы историей ничуть не хуже. Но, мальчик, как и статуя в Имперском городе, они всего лишь творение скульпторов, каменщиков и рабочих. Аэдра, или как вы, наши младшие и, прости уж, диковатые братья, их называете, боги — не больше чем древняя сказка. Даэдра — я, конечно, говорю о Принцах, — тоже плод человеческого тёмного разума. Конечно, из бездн Обливиона порой прорываются дикие твари; наши маги умеют призывать их и укрощать целенаправленно. Но полагать, что над ними есть Князья, могущественные силы, управляющие, строящие планы — это, прости, нелепость. Всё равно что верить в короля крыс или, — Виармо, усмехнувшись, махнул рукой и приложился к бутылке с вином, — императоров болотного гнуса. И беседа — несколько, впрочем, односторонняя, — потекла дальше. Виармо, чувствуя прилив вдохновения, один за другим доставал из своей памяти мифические, легендарные, чудесные эпизоды истории Нирна — и безжалостно препарировал каждый из них отточенным скальпелем атеистической логики. Айлейдское владычество и Алессианское восстание, исход Велоти и война Первого Совета, исчезновение двемеров и появление данмеров — всё, смешавшись в кучу, плыло перед глазами ошеломлённого Йорна. Увлечённые разговором, барды не заметили, как их уединение было нарушено. Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные источники предоставили свои описания появившегося в тот вечер в Солитьюде незнакомца. Одни утверждали, что он был высок, обликом походил на дремору и носил даэдрический доспех. Другие клялись, что ровно напротив: был он с виду обычный бретон и одет в скромную коричневую робу. Третьи были уверены, что речь идёт об изящном бледнокожем юноше с тёмными волосами длиною до плеч и выраженной гетерохромией: один его глаз якобы был голубым, а второй зелёным. Ни одно из этих описаний никуда не годилось (однако все при этом были в какой-то степени верны). Росту незнакомец был просто высокого, но никак не огромного. Одет в костюм, стильный и изысканный, цвета тёмного пепла, и такие же туфли. Вид и костюм, и обувь имели совершенно нездешний, будто — сказал бы человек с фантазией — иномирный даже. Под мышкой он нёс трость — изящную вещицу с набалдашником в виде инкрустированной рубинами чёрной розы. В лице же незнакомца, на первый взгляд, ничего примечательного не было. Усевшись на лавочку напротив беседующих бардов, незнакомец уставился на них с непосредственным, каким-то даже ребячливым любопытством. «Альтмер, хотя, возможно, нечистокровный», — решил Виармо. «Норд», — подумал Йорн. Незнакомец тем временем устроился с видимым удобством, поставил трость на землю между коленей, сложил ладони на набалдашнике и опустил на них подбородок. Взгляд его сделался мечтательным, словно он посетил места, в которых давно не был, но сохранил о них исключительно приятные воспоминания. — Так вот, Йорн, — отведя взгляд от незнакомца, вернулся к излюбленной теме Виармо. — Ты изобразил Мартина и стоящего за ним Акатоша вздорными, злобными, эгоистичными существами, различающимися лишь силой и могуществом. Тебе следовало изначально идти иным путём: Мартин, безусловно, не имел ни малейшего отношения к Септимам и был марионеткой Клинков, а Акатоша, конечно, не было вовсе, лишь фокусы с иллюзиями и якобы ожившей статуей… Незнакомец на этих словах вдруг поднялся и направился к беседующим бардам. — Извините меня, господа, — с сильным, незнакомым акцентом сказал он. — Я позволил себе явиться незванным и даже вмешаться в ваш разговор, но тема беседы столь меня заинтересовала… Барды, и юноша, и его наставник, посмотрели на него с удивлением. «Пожалуй, всё-таки рослый бретон», — решил Виармо. «Имперец», — уверился Йорн. На Йорна он с первых же слов произвёл пренеприятнейшее впечатление. Виармо же нашёл их неожиданного собеседника скорее интересным и необычным. — Позвольте мне присесть, — всё столь же вежливо, но и с уверенной, несколько даже бесцеремонной твёрдостью сказал незнакомец; и его слова, деликатно сформулированные как вопрос, вопросом на самом деле не являлись. Усевшись между ними, он тотчас же вклинился в разговор. — Если я не ослышался, вы говорили, что Мартин не становился воплощением Акатоша? — уточнил он, глядя на Виармо. — Вы не ослышались, — подтвердил тот. — Именно так я и говорил. — А вы, — взгляд пронзительных глаз обратился на Йорна; молодому барду даже померещились красноватые искорки в глубине зрачков. — Согласны ли вы с вашим коллегой? — А то! — решительно подтвердил Йорн и для верности стукнул кулаком по колену. — Ах, как интересно, как восхитительно! — непонятно чему обрадовался незнакомец. И добавил заговорщицким шёпотом: — Но скажите же мне, господа: быть может, вы и вовсе отрицаете существование богов? Поверьте, я не выдам ваших… убеждений. Виармо встретился взглядом с Йорном и улыбнулся нелепому чудаку с толикой снисходительности. — Любезный, вы будто во времени заблудились, — надменно произнёс он. — Сейчас, в Четвёртой эре, даже норды отказываются от этих суеверий. Что уж речь вести про просвящённых меров?! Конечно, мы атеисты. И об этом можно говорить совершенно свободно. — До чего же изумительно! — восхитился чужак. — И не только старого доброго Талоса вы вышвырнули вон из пантеона, но и всех, одним махом? — О Талосе как боге говорить просто смешно, — подтвердил Виармо. — Но, в отличие от прочих, он хотя бы существовал на самом деле. — И Кинарет, и Мара, и, ах, душечка Дибелла? — продолжал допытываться странный чужак. — Все они, — резко сказал Йорн, — выдумка и сказки для детишек. — Как жаль, — вздохнул непрошенный собеседник. — Культ Дибеллы не был лишён изящества, да и сама она проявляла себя весьма темпераментной особой. «Пожалуй, всё-таки не бретон», — усомнился Виармо. «Может, босмер-переросток?» — предположил Йорн. — В любом случае, я благодарю вас за ценнейшие сведения, господа. — Да было бы за что, — вежливо, но с некоторой развязностью откликнулся Виармо. Взгляд незнакомца снова обратился на Йорна. — Ну, а что же ваш народ, юноша? — с искренним любопытством спросил он. — Неужели больше не мечтают о Совнгарде и забыли легенды о первенце Акатоша, Пожирателе мира? Йорн против воли почувствовал, что слова незнакомца и его насмешливый тон вызвали у него неприятное, тянущее чувство в животе. Конечно, ни в какого Алдуина он не верил, но бабкины сказки долгими зимними вечерами так просто из памяти не сотрёшь. — Отчего же забыли? — ответил Виармо вместо него. — Все древние предания служат основой для современных направлений творчества, утратив, конечно, своё сакральное значение. Мой молодой коллега, к примеру, весьма преуспел в написании стилизованных под древние нордские гимны песен, сохраняя их ритмический ряд и даже используя наиболее типичные словесные конструкции… — Браво, браво, — незнакомец аж в ладоши захлопал. — Господин Йорн, я бы хотел послушать ваши стилизованные песни, и непременно под аккомпанемент барабанов, в игре на которых вы, безусловно, скоро сможете составить конкуренцию вашему учителю, противопоставив свою импровизацию и, ах, страсть его техничности и точности. Йорн растерянно моргнул. Незнакомец словно озвучил его собственные мысли относительно скучного, слишком академического стиля Виармо и собственной вольности в барабанах. Но он определённо не говорил этого вслух, по крайней мере не сегодня. Уловив его замешательство, незнакомец приветливо улыбнулся и посмотрел на опустевшие бутылки из-под пряного вина. — Выпьете со мною, господа? — предложил он. — Смотря чего выпить, — неохотно буркнул Йорн, отвечая за обоих. — А что вы предпочитаете в этот час и это время года? — быстро спросил странный незнакомец. — Игристого саммерсетского, — усмехнулся Виармо. — Белого, естественно. Кислый вид директора Коллегии красноречиво показывал, что он ни капельки не верит в возможность выпить вина со своей далёкой родины в скайримской глуши — в любое время года и суток. — Черновересковый мёд, — нехотя сказал Йорн. — Изумительно, — снова восхитился незнакомец. — По счастливому стечению обстоятельств… — И жестом заправского ярмарочного фокусника извлёк откуда-то из недр своего костюма две бутылки. — Вам бы в цирке выступать, — хмуро буркнул Йорн, разглядывая фирменную бутыль с медоварни семьи Чёрный вереск. — Откуда вы?.. — ошеломлённо спросил Виармо, изучая доставшийся ему презент. — Позвольте, но если это оно — а я чувствую, что это оно, саммерсетское игристое, — то такое просто нельзя пить по-дикарски, из горла. Я, пожалуй, возьму его с собой, чтобы прикоснуться к этому чуду в более подходящей обстановке, как-нибудь вечером свежим летним: из высоких хрустальных бокалов, под сыр и виноград… — Одобряю ваш вкус, директор, — усмехнулся незнакомец. — Но, однако же, не советую откладывать. Вы, верно, отрицаете не только богов, но и предначертанность судеб? Планируете сами распоряжаться вашей жизнью и временем? — Каждый разумный — сам хозяин своей судьбы! — Йорн, не отличавшийся, в отличие от своего учителя, утончённым вкусом, немедленно отхлебнул мёда и расплылся в улыбке. — И сам решает, когда… Ну, например, когда и чем напиться. — Браво, браво, — снова захлопал в ладоши чудак. — Я всегда симпатизировал пламенному духу людей куда более, чем сухой и скучной рассудочности меров. Кстати, вы отрицаете и божественную помощь, оказанную святой Алессии, не так ли? — Совершенно верно, — подтвердил Виармо. — И на месте её потомков я куда больше гордился бы отвагой и тактическим гением первой Императрицы, нежели сказками про божественное вмешательство. — О, тактический гений несравненной Ал-Эш, — губы незнакомца расплылись в улыбке, показавшейся Йорну пренеприятнейшей и даже, пожалуй, паскудной. — Она и сама обожала о нём говорить. Как сейчас помню, за завтраком… Впрочем, если эта леди чем-то гигантским и обладала — так это… аппетитами. Увы, даже мне не всегда удавалось их удовлетворить, но всё-таки бык — это уже перебор, не находите, господа? Йорн моргнул и хлебнул ещё мёда. «За завтраком», «Алессия говорила ему». Видимо, решил молодой бард, к ним занесло городского сумасшедшего. А вот Виармо, кажется, не обратил на странности нового знакомца ни малейшего внимания, поглощённый созерцанием подаренной ему бутылки. — А что насчёт даэдра, господа? — неожиданно сказал чужак, не сводя с Йорна своего пугающего взгляда. Красные искорки, решил бард, ему определённо не привиделись. — Их существование вы тоже отрицаете? — Ещё большая чушь, — Виармо, оказывается, не так уж и поглощён был вином. — В так называемых Князей верят теперь не больше, чем в так называемых богов. — Любопытно, — тихо сказал незнакомец. — И дни призыва, конечно, уже забыты, господа? Вместе с ритуалами? — Ну почему, празднуют, — на этот раз ему ответил Йорн. — Детишки обожают призыв Шеогората, устраивают скамп знает что в этот день. Данмеры порой отмечают Хогитум, тихий семейный праздник. Остальных, извините уж, не припоминаю. Незнакомец — сам он так и не представился, хотя о собеседниках знал, кажется, всё, — расхохотался, откинув голову. Во рту его блеснули удлиннённые клыки не самого приятного вида: странно, что даже когда он улыбался во все безупречные тридцать два зуба, ничего необычного в его прикусе не было. — Sic transit gloria mundi, — загадочно сказал он. — Но в какое же скучное, жалкое, убогое место вы превратили Нирн! Неужто не находятся среди вас певцы омерзительного, помнящие имя Намиры? Никто не готов возлюбить самую суть болезни и открыть сердце Периайту? Разве не видите вы больше тягучих фиолетовых кошмаров Вермины? До чего же унылый, бесцветный мир, не способный к подлинному веселью! Найдётся ли тут хоть кто-то, достойный моего цветка? И Виармо, и Йорн, будто зачарованные, уставились на набалдашник трости незнакомца. Его глухой голос сочился горечью и гневом, роза же, как живая, распускала лепестки. В её сердцевине блеснула ломаными линиями даэдрическая «S», выложенная сверкающими, преломляющими закатный свет бриллиантами. «Ненормальный», — окончательно определился Йорн. «Неужели даэдрапоклонник? — со смесью удивления и восхищения подумал Виармо. — Надо бы донести куда следует… Но не будет большого вреда, если сперва удастся выяснить у него какие-нибудь мерзкие подробности архаических культов, раз уж мне повезло встретить, возможно, последнего из этих безумцев!» Сумасшедший чужак меж тем успокоился. Виармо, немного знавший о душевных заболеваниях, решил, что маниакальная одержимость сменилась фазой подавленности и уныния. Однако же, казалось, после столь бурной и неожиданной вспышки тот пришёл в себя и вернулся к ровному, сдержанному состоянию духа и ума. — И всё-таки до чего же невероятная удача, Йорн, — заговорщицки подмигнул он молодому барду. — Ваш учитель случайно выпил вина именно шестнадцатого числа месяца Восхода солнца, а потом пожелал, чтобы его забрали даэдра. Потрясающее совпадение, не находите, юноша? — Не нахожу, — резко отозвался Йорн. Виармо, он знал не понаслышке, порой выражался и куда резче, а за воротник закладывал едва ли не каждый день, думая, что никто не видит. Странный же господин, напротив, вызывал всё больше вопросов. — И вообще, к чему все эти разговоры? Будто с лун свалились на наши головы! — С лун, из Плана, да хоть из бездны, — вскричал незнакомец. — Разве вы все ослепли, как снежные эльфы, и не видите звёзд над собою? Разве Магнус на небосводе — недостаточное доказательство существования богов? — Астрономические явления ни в коей мере не могут считаться доказательством божественного присутствия, — решительно сказал Виармо. — И что за чушь, оскорбительную притом, вы тут изволите нести? — Я всё же рекомендую вам, маэстро, употребить мой подарок немедля, не дожидаясь удобного случая, — обернувшись и пристально его разглядывая, словно диковинный экспонат в естественнонаучном музее, сказал незнакомец. В голосе его заметно прибавилось властности. — Ведь так вышло, что, как бы вы ни верили в господство собственной воли, законы мира вам переубедить не удастся. Сегодня вечером — и впредь тоже — вы будете крайне, просто бездонно далеко отсюда. Впрочем, смены места вы почти и не заметите, Виармо: петь и играть сможете вдоволь, а в остальном будет только лучше. Больше не придётся скрывать своё тихое одинокое пьянство и бояться наказания, склоняя к разврату молоденьких певичек. И, — брови незнакомца поднялись в удивлённой, но довольной гримасе: — И молоденьких певцов тоже. Виармо обернулся, стремительно бледнея. Высокий лоб его покрылся испариной, а рот приоткрылся, готовясь гневно и пламенно опровергать… — Довольно, — рыкнул незнакомец. — Молчать! Ты достаточно говорил, теперь займи свой рот вином! И празднуй же, мать твою, мой день, пока я добрый! К удивлению, почти ужасу Йорна, директор Коллегии бардов, как пристыженный ученик, опустил глаза и тряскими пальцами принялся откупоривать бутылку вина. — А тебе, — совсем другим тоном сказал пугающий чужак, обернувшись к Йорну, — я дам те доказательства, которые в упор не желает видеть этот желтомордый напыщенный чурбан. Я расскажу правду о Мартине Септиме, которого ты, жалкий червь, посмел оболгать в своей, прости Дибелла, балладе. Слушай же, как всё было. Шестнадцатого числа весеннего месяца Восхода солнца, в тёмной мантии гильдии магов…