Гори в Аду

Пип раздавлен. В прямом смысле этого слова. Его рёбра поломаны, они торчат из земли, пропитанной горячей кровью; его внутренности, склизкие и мокрые, разбросаны поблизости; в неестественно выгнутой грудной клетке зажаты остатки лёгких, которым больше никогда не суждено начать выполнять свои основные функции. Если оглядеться, в паре метров можно обнаружить отброшенную селезёнку и одинокую почку: второй у Пипа никогда не было. Долгая история. Из одежды не уцелело ничего. Ладно, шутка, кое-что всё-таки осталось. Не по размеру огромный старомодный берет, который достался Пипу от покойного отца. Он носил его, как икону памяти и уважения, а сейчас бесполезный головной убор, который вскоре найдёт пристанище на ближайшей свалке, печально лежит поникшим козырьком рядом с похолодевшим и выцветшим сердцем. Когда-то оно качало кровь и поддерживало жизнь, но уже через пару минут будет зажато в острых когтях тёмного, как разлитые чернила, ворона. Пип хочет, чтобы остальные его внутренности сожрали кошки. Бездомные и облезлые, потому что домашних и так неплохо кормят. Было бы замечательно, если бы его кости нашёл какой-нибудь больной на голову охотник. Он бы сделал из них нехитрые украшения. Пипу смешно от глупых мыслей. Сейчас его кости отдавай разве что больным собакам. Но, в таком случае, только бездомным, потому что домашних и так когда-нибудь вылечат. Пип растерянно стоит рядом с тем, что когда-то было его телом и внутренним миром, и не знает, что делать. Он поправляет козырёк призрачного берета. Такого же призрачного, как он сам. Да уж, не смерть от ноги огромной железяки предсказывала гадалка на автобусной остановке. Но Пип на неё не злится. Пип хороший мальчик. Именно так говорил Эрик Картман, когда посадил его на поводок и заставил есть из собачьей миски. Тогда было весело всем, кроме Пипа, которого никто не спрашивал. — Ну наконец-то. Оторвавшись от рассматривания своего выдавленного глаза и окровавленных волос, Пип поднимает голову. — Я уже начал переживать, что ты никогда не сдохнешь. Пипу остаётся лишь потерянно молчать. Дэмиен тоже молчит. Пип не выдерживает и выдаёт вызубренное: — Прости, что доставил беспокойства. — Ничего, лучший друг, главное, что теперь ты мой. Пип знает, что полыхающие глаза сулят большое веселье. Веселье, как всегда, для всех, кроме него самого, но это ничего. Пип широко улыбается. Он привык сносить и терпеть. Терпел всю короткую жизнь и будет терпеть всю вечность. — Ты должен был попасть к тупым белокрылым курицам, но папа постарался для своего сыночка, поэтому отныне и навсегда ты будешь моей лучшей игрушкой. Почти настоящей. Улыбка медленно сползает с лица. Пип делает небольшой шаг вперёд и чувствует, как проваливается. Мельком оглядывает город, в котором прожил всего ничего и так и не сумел завести друзей. Ну, почти не сумел. — Гори в Аду, Филипп Пиррип. Пип закрывает глаза. По крайней мере, один почти человек до сих пор помнит его настоящее имя.