Зимой
— Уже соскучился по мне, Чуенька? После четырёх долгих гудков слащавый риторический вопрос режет слух. — Осаму, что ты несёшь? Какой соскучился?! Мне уже целую неделю никто не капал на мозг своими атрофированными шуточками и не лез с приставаниями. Я, как минимум, счастлив! Чуя хмурится, чешет затылок, смотря куда-то в потолок. Он — само олицетворение агрессии. — Я звоню спросить, не брал ли ты, скотина, мои наушники? — отмазка получилась так себе, но ничего другого на ум Чуе не шло. — Наушники? — по тону кажется, что Дазай удивлён — Какие? — Ну-у… они… такие белые… и большие, — медленно произносит он, переводя взгляд на свои белые битсы, безмятежно лежащие на тумбочке. — Чуя, у меня тут серьёзные разборки, какие наушники? Ты уверен, что это всё, что ты хотел мне сказать? — он явно огорчён. — Да… — неуверенно выдаёт парень. — Точно? — Да… — Тогда извини, мне пора. Пока. — Пока. — Позвони мне завтра, расскажешь, как дела. — Ага… — Чуя мгновение собирается с мыслями и тут же, зажмурившись, выдаёт — Эй, скумбрия! Ну ты, это… возвращайся скорее… — он чувствует в трубке удивлённое молчание — Не обольщайся! Меня просто заебало, что я должен готовить себе сам, а потом ещё и мыть посуду! Бесишь! — Гудки… Дазай выключает телефон, и несколько секунд бездумно смотрит на его чёрный экран. Чуя, видимо, даже не догадывается о существовании посудомоечной машины на их уютной современной кухне. В темноте на мгновение мерцает самодовольная ухмылка, но тут же исчезает под звуками приближающихся выстрелов.***
Чуя радостно подскакивает, когда слышит хлопок входной двери и ласковый голос: — Чуенька, угадай, кто дома? Но потом он почему-то подавляет в себе эту искреннюю щенячью радость и хмурится, выглядывая из кухни, а затем становясь в проходе и излучая напускное безразличие. — Явился? — спрашивает он, вскидывая бровь. Смотрит изучающе, холодно и надменно. Потом разворачивается, оставляя растерянного Дазая с расставленными в стороны руками в коридоре, и медленно, но гордо шаркает в другую комнату. Тот вздыхая, вешает чёрное промокшее от растаявшего снега пальто на вешалку и отряхивает ботинки. Но пока Осаму огорчённо стоит у раковины в тёмной ванной, подсвечиваемый тёплыми бра из коридора, кто-то подходит сзади, прижимается щекой к широкой спине, обнимая под руками и тепло выдыхая. Дазай едва заметно усмехается и, медленно развернувшись, несколько мгновений крепко прижимает к себе стройное тело, а затем подхватывает Чую так, что его ноги скрестились за спиной, стискивает сильнее и целует. Нежно, трепетно, со всей любовью, пониманием и скрытым прощением всех недостатков. В перерывах между короткими причмокиваниями шепчет заветное «Я так скучал», получая в ответ томный выдох. В гостиной аккуратно укладывает Чую на мягкий диван и устраивается коленями на ковре. Они не займутся сексом, не сейчас. Дазай кладёт голову на живот Накахары, щекочет голую кожу под съехавшей домашней футболкой растрёпанными волосами. Прикрывает глаза, вслушивается в чужое тело, ведёт кончиками пальцев по худым бокам, пересчитывая рёбра. Потом переворачивается, касается сухими губами плоского живота, приобнимает, целует уже выше, подбирается к лицу. Чуя, как домашний питомец, презирающий и не подпускающий к себе обожающего хозяина, но после его возвращения из долгой командировки становится самым преданным, ходящим за хозяином следом и тянущимся пушистой головкой к ласкающей руке животным. Нежным и благодарным. Накахара довольно жмурится. Осаму пересаживается ближе к Чуе, легонько толкает, намекая подвинуться, забирается на диван и сжимает в тёплых объятьях, чувствуя на себе чью-то ногу. Он гладит Чую по вьющимся волосам, аккуратно наматывает шёлковую прядь на тонкий палец, зарывается всей ладонью в огненные космы, давит на выступающую косточку у основания шеи и невесомо целует в макушку. Проходится ладонью свободной руки от ямочки над копчиком до сведённых лопаток, вырисовывая на коже лёгкие, незамысловатые символы. Смахивает чёлку с Чуиного лба, нежно целует. Затем чуть прихватывает зубами шею, чувствует ленивое шевеление, целует нос, скулы, щёки в веснушках. Прижимает Чую сильнее и замирает, слегка приподняв уголки губ, втягивает носом воздух. Он дома. За окном воет злая метель, беснуется ветер, задувая в окна. А они внутри наслаждаются друг другом. В тепле и спокойствии. Они ещё долго лежат в обнимку, пока Чуя не придвигается ближе и, спустя мгновение, поднимает глаза, спокойно и внимательно глядя Дазаю в лицо. — Голодный? — он получает на это короткое «угу» и слабый кивок. Чуя лежит в таком приятном положении ещё пару минут, затем лениво встаёт и бредёт в сторону кухни. Такое благодушное настроение Чуи можно застать только в двух случаях: если сегодня какой-то ваш общий важный праздник или если ты тяжело ранен. Вот тогда становится неважно, дело ли это рук врага или же твоих собственных. Правда, во втором случае чуть позже ласковый и добрый Чуя сменяется на грубого и злого, весьма убедительно угрожающего в следующий раз за такое самолично тебя убить. Дазай не сразу замечает, что перед ним уже стоит тарелка. Кажется в ней тушёное мясо с овощами. Он ухмыляется тому, что Чуя, в целях поддержания хорошей фигуры, кормит его белком и низкокалорийными растениями. Накахара ещё возится у плиты, разливая красное вино по прозрачным бокалам. Подходит к столу, отодвигает соседний стул, но останавливается, затем огибает острый угол и, удобно устраиваясь на коленях Дазая, опускает чужой бокал на гладкую поверхность. Он нагло улыбается и, не прерывая зрительного контакта, делает небольшой глоток. Осаму целует его в чуть горьковатые губы, на мгновение забавно морщится и отправляет себе в рот кусочек мяса. Секунду смакует и расслабляется. Что-что, а готовит Чуя как бог. Он устраивает голову на широком дазаевском плече, тихо дышит в шею. Они давно молчат, но слов здесь и не надо. Глаза медленно закрываются, и Осаму вовремя ловит выскальзывающий из изящной руки бокал. Он придерживает спящего Чую, доедает свой поздний ужин и пару секунд всматривается в замерзающий за окном город, тусклый из-за непрекращающейся пурги. Осаму как никто другой знает, что ночи, когда его нет рядом, даются Чуе очень тяжело. Он спит, хмурясь, нервно подрагивая, скуля и ворочаясь — как-то сам видел, приехав домой в четвёртом часу утра. Иногда Чуя сразу звонит после таких кошмаров, спрашивает как дела, и, отбросив гордость, рассказывает о своих страхах, захлёбываясь слезами и ломая голос. В такие моменты тяжело им обоим. Пару раз Осаму посылал всё к чертям и через сотни километров мчался к рыдающему в тёмной пустой квартире Чуе. Сейчас же он наконец погрузился в долгожданный спокойный сон. Дазай аккуратно встаёт, пытаясь не разбудить тёплого котёнка, и несёт его в просторную спальню. Чуя улыбается чему-то во сне. Дазай одной рукой отбрасывает одеяло и осторожно опускает Чую на белую простыню, пахнущую каким-то дорогущим средством для стирки с запахом пионов. Чуя в одних домашних штанах и лёгкой футболке, а Дазаю ещё долго стягивать с себя рубашку, застёгнутую на все пуговицы и узкие чёрные брюки. Наконец, он ложится рядом, притягивает к себе посапывающего Накахару, утыкается носом в мягкие рыжие волосы и позволяет себе закрыть глаза. Два бокала так и остаются стоять в ночной тишине тёмной кухни.***
Весной
Дазай нервно смотрит на умные часы, застёгнутые на левом запястье. Часы-то, они, блять, умные, а он вот не очень. Специально вышел на двадцать минут раньше, но всё равно умудряется опаздывать. Сегодня 14-е марта — национальный праздник, Белый день. В этом году весна очень тёплая, несмотря на только что окончившиеся холода и слякоть. Через десять дней начнётся цветение сакуры. Они с Чуей договорились в 17:30 встретиться у входа в парк недалеко от порта. Дазай выскочил из дома в 16:40 — у него выходной, а Чуя совсем скоро освободится. Осаму хотел быстро заскочить в цветочный на углу, но пожилая продавщица как будто специально придирчиво осматривала каждый цветочек, а потом долго пересчитывала двадцать семь красных камелий и всё считала на своём доисторическом калькуляторе точную цену. В итоге парень не выдержал, сунул ей в руки явно большую сумму, выхватил свой роскошный букет и понёсся было из магазина, но она, окликнув его уже на улице, силой выпихнула ему две маленькие бумажки и горсть мелочи со сдачи. Дазай смазано поблагодарил её, бросая взгляд на часы. 17:19. До порта пешком минут пятнадцать, но Госпожа Удача на секунду подняла было уголки губ — рядом гудит подъезжающий трамвай. Дазай несётся к остановке, бережно прижимая к себе букет и дорогую шоколадку в красно-чёрной обёртке — Чуина любимая. Вскакивая в трамвай, он судорожно ищет по карманам деньги, чтобы купить билет, наконец проходит в вагон, получая ещё горсть влажной от чужого пота мелочи и проездной. Дазай морщится, обе руки заняты. Трамвай отстукивает три остановки до парка, на часах 17:26. Дазай вываливается на остановку, оглядываясь, перебегает дорогу под недовольные гудки машин, на другой стороне разворачивается лицом к дороге, склоняясь в извинительном поклоне. Он сам ненавидит бестактных пешеходов, не видящих ничего вокруг себя, прущих на уверенный красный или медленно переходящих дорогу перед торопящейся машиной. И вот, кажется, 17:28 — он успел, но нет, сука, нифига. Вот тебе, дорогой, сюрприз! Скача вот так почти на одной ноге спиной к парку и пытаясь распихать по карманам сдачу, билет и телефон, но при этом не выронить букет с шоколадом, он врезается в чей-то высокий столик на одной ножке. Слышится недовольный возглас, Дазай мгновенно оборачивается и видит перед собой высокую блондинку с прямыми до тошноты волосами, недовольно разглядывающую разливающийся по асфальту кофе и открытый бумажный стаканчик. — Прошу прощения! — выкрикивает Дазай собираясь любезно свалить, но его хватают за рукав и притягивают обратно к столику. — Ты разлил моё кофе, — Дазай корчится от неправильного произношения и не может удержаться: — Кофе — это он. Извините, я очень спешу! — девушка сначала сводит к переносице светлые брови, но потом её глаза в совершенно не идущих ей сиреневых линзах вспыхивают коварством. — К девушке с камелиями, серьёзно? Чай, что ли, собрались пить? * — Дазай сначала ничего не понял, а когда понял, подумал, что Чуя отхреначит этими камелиями ему по лицу, а шоколадку куда не надо запихнёт за опоздание, но попробуй объясни проблему этой наглой особе. — Ты разлил мой кофе, тебе придётся заглаживать свою вину, — она ухмыльнулась — Ну, раз уж у тебя камелии, не хочешь ли зайти на чай ко мне? Ты симпатичный, — она прикусила нижнюю губу, внимательно следя за Дазаем. Он еле сдерживал приступ праведного гнева, а кого не бесят такие цепляния на улице, особенно когда тебя уже ждут и могут снова что-то себе напридумывать? — Нет уж, спасибо. Извините, меня ждут. Я могу помочь Вам как-то по-другому? — Дазай раздражённо освобождает свой рукав, но назойливая девушка хватает его за воротник и смотрит прямо в глаза. — А мне не нужно по-другому! — заговорчески шепчет она. — А мне-… — собирается сказать Дазай, но не успевает. — А мне, — кричит разъярённый Чуя — надо, чтобы ты отвалила от моего парня и учесала куда подальше, пока не поздно! — девушка испуганно развернулась, тут же выпустив воротник из цепкой хватки — Он только мой, ясно?! Иди и найди себе другое занятие, ты, жалкая размалёванная развратница! — Чуя источает такую ужасающую ауру, что люди кругом невольно оборачиваются. Девушка нервно смеётся, что-то бормочет и спешит слиться с толпой. Дазай, находясь в прострации, смотрит куда-то сквозь Накахару. Чуя сдувает со лба огненную прядь, берёт Осаму под локоть и тихо говорит: — Чего встал? Идём! — он буквально тащит его в сторону парка, в ту его часть, где расположено заросшее озеро и почти нет людей. — Чу-у-уя… — наконец выдавливает из себя Дазай, когда они приземляются на лавочку у воды — Это ты так признался, что любишь меня? — А то не видно, — Чуя раздражённо отворачивается. — И вообще, отстань, придурок. Дазай нежно притягивает его к себе, игнорируя вялые брыкания. Прижимает его спиной к своему животу и закутывает в плащ — вечером холодает. Осаму вдыхает карамельный запах рыжей макушки и прикрывает глаза. Через мгновение оборачивается, достаёт шоколадку, протягивает Чуе и отламывает себе маленький кусочек. Они сидят у озера около часа, жуя шоколад и наблюдая, как солнце уходит за горизонт. Потом Осаму достаёт немного помятый букет из двадцати семи красных камелий и, показывая их Чуе, говорит: — Ну что, Чуенька, пойдём, что ли, чай пить? Дазай подмигивает, Чуя стремительно краснеет, с минуту смущённо молчит, а потом выдаёт: — А пойдём!***
Летом
В комнате очень жарко. И дело вовсе не в хорошей погоде и не в безжалостно греющем солнце. Хотя оно тут тоже играет не последнюю роль… Солнце с огненным нимбом рыжих волос, ультрамариновыми глазами и прокуренным хрипловатым голосом, так возбуждающе сейчас выстанывающим чужое имя. У Чуи накрепко связаны за спиной руки, плотная чёрная повязка закрывает половину лица, рыжие волосы перехвачены такой же чёрной лентой. Дазай сидит позади и прижимается, свесив руку с тонкого плеча на чужую грудь. Слегка оглаживает, наклоняется ближе, замедляя темп второй руки на достоинстве партнёра — привлекает внимание. — Поиграем? — медленно и сладко шепчет Осаму прямо над ухом и тут же чувствует, как Чуя вздрагивает. Дазай усмехается. — Я обожаю, когда ты такой чувствительный… Он целует его в раскрасневшуюся шею, оставляя большое тёмное пятно именно на том месте, где не получится прикрыть засос ни чокером, ни воротом рубашки. А шарф в июле будет смотреться как минимум странно. Чуя тихо мычит. Ему ужасно нравится, что Осаму снова нарастил темп, быстрее двигая ладонью на члене; нравится, что его ласкают, целуют и ублажают. Ему нравится, что Дазай сегодня такой: принёс вино, свечи, сам приготовил прекрасный ужин, а после подхватил на руки и отнёс в спальню, связал и теперь творит такие пошлые, но приятные вещи. А главное, Чуя не совсем понимает по какому поводу. А повод-то есть и весьма весомый… — Почему? — тихо спрашивает Чуя. — Почему ты… устроил всё это?.. — он выгибает спину, ему ужасно хорошо. Хорошо услышать желаемый ответ: — Просто люблю тебя, — отвечает Осаму. На шее у Накахары уже красуются четыре больших засоса и два поменьше. С разных сторон и на разной высоте. Плечо сладко зудит, Чуя чувствует укус на нём — красноватый след ровных зубов. Дазай чувствует, как Чую трясёт в оргазме, он вытирает испачканную руку о простыню, не думая о том, что за такие выходки ожидает его завтра. Он переворачивает парня на живот, утыкая лицом в подушки. Ноги, согнутые в коленях, упираются в мягкий матрас. Чуе невыносимо жарко и нечем дышать, тело слегка скользит от выступившего на коже пота. Руки затекли в неизменном положении, но это всё мгновенно отступает на второй план в сладком предвкушении того, что будет дальше. Осаму пристраивается сзади, от его пальцев веет приятным холодом мятной смазки. Он наклоняется, аккуратно надавливает на проход и вводит внутрь сразу два пальца. Длинные, тонкие и холодные. Лучшее сочетание для такой жаркой ночи. Чуе совершенно не страшно, а главное, не скучно. Вообще, их половая жизнь никогда не была обыденной, а даже наоборот. Дазай почти никогда не повторялся. В каждом акте всегда была нотка чего-то нового и необычного, и Чуя с неподдельным интересом ожидал, что же придумает его партнёр на этот раз. Накахара тоже не раз подкидывал шатену идеи или делал намёки, зная, что всё всегда будет учтено и выполнено с блеском. Так что, этот раз не был исключением. Дазай раздвигает пальцы, стараясь не царапать нежные стеночки ногтями. Чуя, конечно, не против грубого секса, но, когда Осаму ласковый и нежный, любит больше. Третий палец добавляется к двум внутри Чуи, Дазай целует партнёра в плечи и шею, касается губами спины, прокладывая кривую дорожку поцелуев от копчика до лопаток. Левой рукой ведёт по рёбрам и груди, едва дотрагиваясь до розоватых сосков. Трогает и гладит всего Чую, хочет порадовать и доставить как можно больше удовольствия. Чуя не совсем понимает, что с ним сейчас происходит. Он просто не в состоянии понять, чем заслужил такого внимательного человека, как Дазай. Восемьдесят процентов своей жизни Накахара злобный, холодный, раздражённый и очень грубый. Он может легко врезать, сказать что-то ужасно обидное, даже не задумавшись. Может устроить чудовищный скандал на ровном месте. Может выгнать ночью из их общей квартиры, на глазах Осаму выкинуть дорогой подарок, игнорировать днями напролёт. Чуя не может любить так же, как любят его. Он часто не замечает всех проявлений заботы в его сторону, милые вещи иногда кажутся ему отвратительными. Он никогда не покажет своей симпатии к другому человеку, пока полностью не убедится, что может доверять ему. Но, несмотря на все эти недостатки, Осаму извиняется до хрипоты, виновато заглядывает в глаза, пытается поднять настроение и всегда в ответ на грубость даёт ласку. Дазай ни за что не позволит кому-либо даже просто смотреть на Чую дольше, чем положено. Он не задумывается над тем, что без него непременно зачахнет и умрёт, а точно знает. Он отдаёт всего себя без остатка, получая взамен только бесценные для него минуты нежности. Осаму может часами перечислять, за что он без памяти влюблён в Чую; его милый рост, его движения, походка, коллекция взглядов, цвет глаз и волос, собственническая грубость, вкус в одежде, изящные руки, голос и, в какой-то степени, характер. Список никогда не устанет пополняться, и Дазай знает это. Для него Чуя идеален. Поэтому сейчас они оба счастливы. Счастливы, что есть друг у друга. Но оба молчат, предпочитая показывать эту радость действиями. Чуя понимает, что Дазай выпадает в осадок, когда он громко и хрипло выстанывает его имя, выражая искреннюю благодарность. Осаму знает, что Чуя обожает его нежность и ласку во время секса. Две половинки величайшего в мире дуэта… Дазай вынимает пальцы и устраивает ладони на чужих ягодицах. Наклоняется к красному лицу партнёра, нежно целует сначала рядом с ухом, затем в щёку и медленно входит в податливое тело до конца. Чуя распахивает глаза под повязкой, приоткрывает рот и неосознанно дёргает связанными за спиной руками. Пальцы на ногах сжимаются от нетерпения и беззвучного восторга. Нежность — это хорошо, но наигранная неторопливость сводит с ума. Накахара до ужаса напряжён и возбуждён. Эти пять секунд, данные ему, чтобы привыкнуть, кажутся вечностью. Но вот он чувствует в себе движение: первый глубокий толчок, такой же неторопливый, но жутко приятный. Чуя хрипло выдыхает, выгибаясь назад, и он знает наверняка, Дазай усмехается такой реакции. Он прав, Чуя очень чувствительный. И Осаму считает это невозможно потрясающим. В нём просыпается азарт: вывести ли из себя соседей, лишить ли Чую голоса или же движений на ближайшую неделю — неизвестно. Но он мгновенно разгоняется, под разными углами вбиваясь в тело. И Осаму сразу понимает, что нашёл нужную точку, когда Чуя под ним замирает и утыкается лицом в подушку, поднимая зад. Только один угол, два человека, три часа ночи и четыре недели разлуки Он двигается без остановки, гладит, целует, надрачивает. Чуя понимает, что готов всё отдать, лишь бы повторять это почаще. Звук шлепков голого тела о другое закладывает уши. Правильно говорят, что если отключить какое-то чувство человеку, другие начнут работать с двойной силой. Чуя не видит ничего, но чувство осязания поглотило его с головой. Он дышит через раз, мечется по кровати, подмахивает бёдрами и всё время пытается освободить руки. Дазай замечает это, приостанавливается и помогает. Он не сразу ловит его запястья и не с первого раза развязывает верёвку. Чуя несколько мгновений разминает затёкшие и пораненные в нескольких местах руки. Парень вздрагивает, когда его резко переворачивают на спину, он машинально впивается ногтями в чужое тело. Дазай улыбается, наклоняется и неторопливо целует Чую в губы, успокаивая. И снова разгоняется, чувствует Чуины ноги на пояснице, его же пальцы в своих волосах и своё имя звоном в ушах. Накахара прогибается в спине, голова запрокидывается, кадык нервно дёргается вниз-вверх, Дазай целует нежную кожу на плече, толкается, кусает и касается свободной рукой чужого члена. Время течёт как-то незаметно. В какой-то момент Чуя снова замирает, потом дёргается, до скрипа сжимая простыни руками, обильно кончая в чужую ладонь, и почти кричит. Дазай входит раз, другой, третий, а на четвёртый прижимается невозможно близко, глубоко вгоняя орган в тело партнёра и заполняя его своим семенем. Чуя хрипит, тянется рукой к своему лицу, стягивает повязку. Роняет её на пол. Лежит ещё с минуту, потом поворачивается к тяжело дышащему Дазаю и, несмотря на дикую жару, обнимает его и ложится головой ему на грудь. Осаму гладит его спину, кладёт руку на его накаченный зад и улыбается своему превосходству. Но усталость скоро всё же берёт своё, и оба проваливаются в сладкую негу сна.***
Чуя стоит перед зеркалом. Солнце освещает его голое тело. Он осматривает себя с ног до головы, сведя тонкие брови к переносице. Вся шея и грудь в тёмно-фиолетовых пятнах, на плечах многочисленные укусы. На заднице синяки, внутренняя сторона бедра также покрыта следами зубов. Кошмар. — Осаму, — кричит он, — Ты знаешь, что я когда-нибудь убью тебя за это?! — он ещё раз возмущённо оглядывает себя. — Как я завтра на работу пойду, а? Дазай через минуту появляется в комнате, полностью одетый и с чашкой кофе в руках. — По-моему, ты выглядишь просто прекрасно, — говорит он, внаглую пялясь на своего парня. — Пусть все знают, как и где я тебя люблю. — Тем более, — добавляет мужчина через минуту, — засосы идут тебе гораздо больше, чем твой дурацкий чокер. — Дазай прищуривается, склонив голову набок и замерев, потом будто просыпается и, разворачиваясь, говорит: — Так, я в магазин. Поищу тебе тональный крем, моя нежная принцесса! Он рефлекторно уворачивается от летящей в него подушки и, звонко хохоча, покидает квартиру. — Ах ты скотина! — кричит ему вдогонку Чуя. — Чтоб я ещё раз переспал с тобой — да никогда! И только когда Чуя остаётся в гордом одиночестве, он ещё несколько раз поворачивается перед зеркалом, оценивая масштаб разрушений, и довольно улыбается, прыская в кулак. Он вытягивается в струнку, делает серьёзный вид, трогает пальцем большой засос на шее, болезненно шипит и хмурится. Но тут же сгибается пополам, упираясь руками в колени, и счастливо смеётся. На самом деле, он всегда очень гордился последствиями бурных ночей с Дазаем. Показательно ругал его и угрожал, но про себя светился от безудержного восторга, ведь его почти каждую ночь трахает богатый, успешный и очень красивый его мужчина. Чуя любуется собой ещё несколько минут, но потом спохватывается, что скоро Осаму вернётся из магазина. А если он застанет его за таким занятием, то весь годами отработанный образ грозного мужчины пойдёт коту под хвост. Он торопливо накидывает на себя чужую чёрную футболку и идёт на кухню. Из-за миниатюрности Чуи и великоватой футболки получается большой вырез на груди и одно открытое плечо. И когда гренки на сковородке уже давно счастливо шкварчат, а сыр под крышкой начинает плавиться, хлопает входная дверь и шуршат в коридоре пакеты, Осаму появляется на кухне, ставит покупки на стол и подходит к Чуе. Он кладёт подбородок на оголённое плечо, обнимает под руками и осторожно целует в шею. И вот тогда оба понимают, что такое настоящая любовь, и что они по-настоящему счастливы.***
Осенью
Чуя настороженно поднимает взгляд, отрываясь от книги. Из коридора слышится какое-то странное сопение и кряхтение. Вернулся, значит. В комнате горит торшер, остальной свет погашен. Чуя сидит на диване, на столике рядом кружка с остывшим чаем. Часы показывают полтретьего ночи. Чуе непонятно, где Дазай был всё это время. Осаму пытается тихо разуться и снять верхнюю одежду. На улице ещё не слишком холодно, но без куртки уже и не расходишься. Его не покидает лёгкое чувство тошноты, голова кружится и гудит. Дазай не хотел приходить домой так поздно. Не он же виноват, что телефон сел, а часов рядом не оказалось. Хотя, похоже, что именно он. Мужчина замечает свет в гостиной и, сбросив на пол куртку и неаккуратно оставив ботинки, шатаясь, идёт к двери. Он осторожно заглядывает внутрь. Чуя спокойно сидит на диване, завернувшись в плед, в руках книга, на столе серая чашка. На вид Накахара совершенно спокоен, но по его лицу легко можно догадаться: «только тронь меня, скотина — придушу нахер». Дазай шумно вздыхает и, смирившись со своей участью, бредёт по мягкому ковру к своему парню. — Чу~… — его тут же перебивают. — Ты мудак. Вали отсюда. — Чуя поднимает на него гневный взгляд. Он очень зол. Дазай не брал телефон, не отвечал на сообщения и даже не предупредил, что придёт далеко за полночь. Его волосы растрёпаны, щёки слегка красноватые и дышит тяжело. — Чуя, дорогой, прости! — Осаму виновато смотрит в глаза и потирает шею. — Анго… ой… потащил меня выпить. Извини. Я не хотел, чтобы ты, ну там, волновался… — Кто тут за тебя волновался, урод? — Накахара не настроен на милость. От Дазая сильно несёт перегаром, он слегка пошатывается и на несколько секунд закрывает глаза, морщась. Видно, что ему самому плохо. Чуя встаёт, откладывая книгу, посильнее закутывается в плед и направляется к спальне. — Сегодня спишь на диване, козёл. — бросает он через плечо, скрываясь за углом. — Но Чуенька, я же люблю тебя! Честно. Слова улетают в пустоту. Дазай снова тяжело вздыхает и усаживается на нагретое парнем место, как вдруг в него прилетает подушка и самый колючий из всех имеющихся у них пледов. Осаму удивлённо моргает, но вскоре откладывает подушку к ручке дивана, а сам плетётся в ванную, умыться. Чуя ворочается на кровати, задумчиво смотрит то в одну, то в другую точку на стене. Ему как-то неуютно снова лежать одному в постели, ведь Дазай сейчас дома, а не в командировке. И Чуя, казалось бы, уже готов простить Дазаю все его выходки, но гордость не позволяет ему этого сделать, и он уже битый час переворачивается с бока на бок и не может уснуть. Осаму отстранённо глядит в потолок. Ему не спится. Голова болит всё больше, он потихоньку трезвеет. Дазай имеет удивительную способность выжрать бутылку виски и быть пьяным как от одной стопки. Сегодня он выпил немного больше. Осаму понимает, что виноват, и что совсем не попытался извиниться. И даже в таком состоянии он прекрасно знает, что Чуя тоже сейчас не спит. И не будет, пока Дазай не придёт и не ляжет рядом… Шатен на минуту закрывает глаза, собирая мысли в кучу, затем встаёт с неудобного дивана и тихонько идёт в комнату к тёплому злому Чуе. Он опирается коленом на кровать, утыкаясь макушкой в Чуину спину, обнимает его правой рукой, чувствует существенный тычок, но сжимает только сильней, тихо ойкнув. — Ну Чу-у-уя… — зовёт он. — Ну извини меня. Накахара пинается сильнее, он ещё хочет построить из себя обиженного, чтобы Дазай чувствовал себя виноватым подольше. Осаму предпринимает очередную попытку усмирить его. Всё-таки он тут пьяный и ему нехорошо. В конце концов и вырвать может. Шатен заваливается на спину, Чуя лежит на его животе, Дазай утыкается носом в чужую шею и наконец сжимает руки вокруг по-женственному тонкой Чуиной талии. Накахара, видимо, решил успокоиться, ну или, на худой конец, передохнуть. Дазай выдыхает, заставляя рыжего сморщиться, и шепчет прямо на ухо: — Я виноват — я понимаю. Прости меня. — он гладит его по животу и рёбрам, аккуратно целует в шею. — Ублюдок, я даже видеть тебя не хочу. — шипит Накахара, снова пытаясь освободиться. — Не злись, я принёс тебе вина. — Это не поможет тебе выжить! — Чуя перекатывается на простыню рядом и прожигает его злобным взглядом. — Люблю тебя, — улыбается Дазай. — Ненавижу, — цедит Чуя. — Ты такой красивый, — рыжий пинает его в колено — Просто идеальный. — Заткнись! — Накахара переворачивается на другой бок и надувает губы. Дазай придвигается ближе, просовывает под него руки. Если Чуя не уходит, значит он готов мириться. Придвигает его поближе, кладёт голову на его макушку, поглаживает и улыбается, закрыв глаза. Осаму не замечает, как начинает мурлыкать какую-то спокойную и приятную мелодию. Чуя молчит — ему нравится — и продолжает хмуриться. Они лежат в тишине несколько долгих минут, пока Дазай не решает сказать парочку безобидных, на его взгляд, слов… — Чуя — тихо произносит он. — Мм? — мычит в ответ парень. — Выходи за меня Чуя замирает с широко распахнутыми глазами и открытым ртом. Он думает, что ему послышалось. Его сердце бьётся слишком сильно. Это страх? Счастье? Смущение? — Ч-что ты только что сказал? — медленно переспрашивает он сломавшимся голосом. Его щёки уже пылают, в горле пересохло, сердце рвёт грудную клетку — Что ты сказал? Повтори! — настаивает он. — Выходи за меня, — так же спокойно отвечает Осаму. Чуя, как ошпаренный, подскакивает с кровати и смотрит на Осаму, как на что-то не из мира сего. — Да ты!.. Ты просто пьян! — кричит он — Проспись, идиота кусок! Нечего глупости молоть! — у Накахары трясутся руки. Он весь, в общем-то, трясётся. Чуя очень красный и очень взволнованный. Парень вылетает из комнаты и скрывается за поворотом. Дазай пожимает плечами и закрывает глаза, решая прислушаться к Чуиному совету. Он слишком устал, чтобы выяснять, что так удивило его парня. Накахара стоит в тёмной кухне со стаканом в руке, обнимая себя за плечи. Его всё ещё трясёт, пустырник не помог успокоиться, а за окном уже начинает светать. Он тяжело вздыхает, опускает стакан с недопитой водой на стол и идёт в спальню. Дазай давно спит, Чуя же ложится только к шести, ворочается, но, всё же, проваливается в нервный и беспокойный сон. Когда Осаму открывает глаза, ему хочется умереть. В голове что-то больно стреляет и шумит. Он переворачивается на бок и пытается привести себя в нормальное состояние и оценить обстановку. На тумбочке рядом мутноватая вода, пузырьки в ней ещё шипят — поставлена недавно. Дазай шарит рукой по другой половине кровати и, не найдя там Чую, приподнимается на локтях и садится. Ему приходится на минуту зажмуриться, чтобы утихомирить накатившую тошноту. Осаму тянется к живительному напитку, выпивает почти залпом и расслаблено выдыхает. Вскоре слышатся шаги. Чуя шлёпает по полу босыми ногами, он, видимо, не ожидает увидеть бодрствующего Дазая, поэтому вздрагивает и моментально краснеет. Осаму удивляется, но не придаёт этому особого значения — мало ли что. — Проснулся, пьяница? — презрительно спрашивает Чуя, старательно прячась за разросшимся зелёным фикусом в большом горшке. — Спасибо тебе за эликсир жизни. Я поздно вчера пришёл? — игнорируя риторический вопрос интересуется Дазай. — Ты не помнишь? — удивляется Чуя, потом уголки его губ чуть опускаются — Наверное, и слов своих, — он вздыхает и ковыряет пальцем чужую футболку — тоже не помнишь? Дазаю требуется немного времени, чтобы окончательно вспомнить произошедшее ночью. Потом он вдруг широко улыбается, встаёт с кровати и идёт к Чуе. Он разворачивает его, почти отрывает от несчастного фикуса, поднимает большим и указательным пальцами его подбородок и говорит: — Свои слова я помню и готов повторить, сколько тебе будет угодно, но что-то не припомню ответа. А, Чуя? — Дазай лукаво улыбается, наблюдая, как Накахара краснеет ещё сильнее. — К-какие слова? — он пытается отстраниться и отвести взгляд. — Чуя, — зовёт Осаму — Я говорил это совершенно осознанно. И повторю ещё и ещё. — он ловит Чуин взгляд, подходит ближе, делает глубокий вдох и продолжает — Накахара Чуя, ты станешь моим мужем? Чуя дрожит, прикрывает глаза и становится очень серьёзным. Но тут его тонкие брови сводятся к переносице, он распахивает глаза, в которых уже пляшут озорные искорки, улыбается уголком губ и, становясь на носочки и хватая Дазая за воротник рубашки, говорит: — А то? Ты от меня теперь не отделаешься, идиот… — Осаму подаётся навстречу чужим губам и целует. Долго, медленно и нежно. Потом отстраняется, открывает огромный шкаф, ища взглядом свой пиджак, и достаёт из его кармана синюю бархатную коробочку. Он возвращается назад, берёт левую Чуину руку в свои, целует её, не отводя глаз, и надевает на безымянный палец тонкое серебристое колечко с россыпью белых камней на ободке. Чуя улыбается ему как дурак.Влюбляясь, глупеют все до единого
Они сыграли свою свадьбу в золотую осень. Это был тёплый и яркий день с лёгким ветерком, взметающим вокруг них хороводы огненных листьев. Вокруг них — сильнейшего дуэта, нашедшего в этом мире друг друга…