Белоснежно-чёрный

«Опорочил» звучит, как «проклял». Проклял своей пошлостью, заразил, превращая в такого же «зомби». Как потёкшие чернила оставляют за собой непроглядной темноты пятна, так и чужой грех переплывает с одного человека на другого, пачкая двоих. Чернила не только окрашивают девственно чистую бумагу, но и делают её слабой, мягкой. Чуть надави пером и трение разорвёт плоть, оставляя после себя по своему завораживающий шрам. Листок бумаги одновременно беззащитный и вызывающе-белый, словно самые чистые снежинки. Он манит, притягивает, возбуждает, свербит что-то внутри, рождает желание коснуться, испоганить, растлить. Но не быстро, а медленно, по каплям, наблюдая падение во всей красе. Также, как падший ангел, падшая чистота листа покрыта пятнами своего позора, который скинул былую чистоту вниз. В ад. В полнейшую темноту, в окружение таких же падших. Таких же грешных. Таких же раненых. В окружение чужих шрамов, что как один говорят «всё хорошо, ты познала жизнь. Этот шрам то, что тебе надо. Не отвергай его. Прими.» Они тянутся своими липкими пальцами из чернил, утягивают, оскверняют сильнее. Пачкают красным, синим, пачкают всеми цветами радуги, смешивают эти цвета в тошнотворный зелёный. А бумага более не светится, она тонет. И вот теперь уже её жадные болотного цвета пальцы цепляют края белого, уже искалеченного, «помеченного», листка. Снова хрипы, стоны, завораживающая мантра. «Останься, прими». «Беги.» Болотные пальцы отталкивают. Отдавая все силы, спасая заблудшую душу. Оставляя на чужом теле лишь один шрам. Не позволяя уйти туда же. Не позволяя пасть ниже.