who is it?

      — Мне все равно… ясно вам?       Хэнк остановился у шторки, разделяющей палату на две комнаты. Койка рядом пустовала, но Андерсон все равно, словно в приступе паранойи, задергивал ее, вставал и задергивал, потом на него кричали и укладывали обратно, открывая шторку.       — Мне просто нужна выписка как можно скорее, неужели это нельзя решить без врача?       — Нет, нельзя, — терпеливо повторяла медсестра, по ее нервному шепоту было явно, что она человек, — потерпите чуть-чуть…       Коннор тяжело вздохнул, а потом всмотрелся в ткань.       — Терминатор, ты чего там? — осторожно спросил он, пытаясь заглянуть за плечо девушки, которая миролюбиво пообещала пристегнуть его как буйного, если он еще раз встанет.       Девушка испуганно обернулась, когда Хэнк отодвинул шторку, входя.       — Посторонним в палату нельзя, — сказала она и задернула перед Хэнком шторку, и снова начала причитать Коннору, что о посетителях надо предупреждать.       — Его же пустили, — фыркнул Андерсон.       — Я бы удивилась, если бы его не пустили, — бурчала девушка, — сейчас поменяю вам повязку и все, хоть всю семью сюда ведите.       — Спасибо, — язвительно откликнулся парень и зашипел, когда девушка неожиданно начала снимать бинт, отлепляя его от кожи вместе с кусочками отмершей ткани.       Хэнк отправил Лейтенанту Ричарду в участок сообщение о том, что Андерсон очнулся.       — Моя спина теперь похожа на задницу обгоревшей макаки…       — У вас очень странный ассоциативный ряд, детектив.       Коннор раздраженно фыркнул и поджал губы, чувствуя, что вот-вот его желудок издаст крик умирающего кита. Андерсон, видимо, чисто из принципа ничего не жрал, кроме пончиков, курицы, кофе и леденцов.       — Вы голодны.       — Я в норме.       — Вы не ели сутки и отказались от завтрака.       — Там была каша, — по-детски возмутился парень, — ее будто пережевали и выплюнули мне на тарелку. Нахуй такое. Потом поем. А лучше сгоняй до ближайшего аппарата и возьми мне кофе.       — Я видел вашу карточку, детектив. В вас лекарств больше, чем крови. Вам противопоказан кофеин.       — Принесешь чай — придушу капельницей.       — Я принесу с сахаром.       Коннор сербал чай и зло смотрел на поднос с завтраком. В больницах его всегда не уносят до обеда. Желудок боролся с глазами. Не, ну нахуй. Это он есть не будет. Лучше уж сдохнуть. Хэнк три раза напомнил ему, что он ведет себя глупо и как ребенок.       — Я был очень красивым ребенком, так что мне постоянно покупали леденцы.       — Заметно.       — Ты на что намекаешь, тостер? — прищурился Коннор и сделал новый глоток здоровой рукой.       Его взгляд зацепился за часы на стене. Было чуть больше девяти утра. Вот и какого хера он все еще тут? Где чертов врач?       Андерсон вздохнул, чувствуя, как сжимает ребра под повязкой, но за ночь он даже привык к этому. Хэнк похвалил Коннора за то, что тот спал ночью. Андерсон выпал в тот момент. Его хвалили как ребенка, за то что он не капризничал, пока ему ставили и меняли капельницы, повязки и все такое, а еще за то, что он не плакал. Вот счастье, блять, слышать такое от собственного сраного андроида.       — Купишь леденец за это? — язвительно поинтересовался детектив, и попытался сесть на кушетке повыше, но чертовы подушки касались спины и свежей повязки, чуть дергая ее, вместе с тем и рваные раны на спине, которые все еще кровоточили.       Коннор думал его стошнит, когда он увидел обратную сторону повязки, с которой проспал всю ночь, и которую медсестра не решилась менять ночью, чтобы дать Коннору выспаться. Его еще вечером напрягло, что ему раз семь мерили температуру и постоянно спрашивали, как он, пока парень не отрубился. Раны действительно гноились.       Поэтому Коннор понимал, что вряд ли доктор придет, просияет улыбкой и скажет: вали нахрен, ты здоров.       С заражением держат долго.       — Сладкое вредит эмали, детектив.       — Ты вредишь моим нервам, а они не восстанавливаются.       — Во время беременности нервы проходят этап восстановления.       — Хочу тебя расстроить, Хэнк, это не мой вариант, — Андерсон откашлялся, пытаясь не заржать, понимая, что смеяться сейчас будет больно и стыдно.       Хэнк как-то удивленно посмотрел на Коннора, а потом кивнул головой, соглашаясь, словно только вспомнил, что Андерсон парень.       — Я рад, что у вас не было больше приступа.       — Заткнись…       — Но все же вам стоит пройти проверку, после этого вам, как работнику полиции, необходимо пройти осмотр у психолога… — продолжал говорить Хэнк, игнорируя подпрыгнувшие показатели.       — Заткнись, Хэнк, — зло прорычал Коннор, стараясь игнорировать слова Хэнка, чувствуя непонятный стыд и злость.       — Вам не должно быть стыдно за это.       — Заткнись, — грубее откликнулся Андерсон, — еще слово и отвечаю, пойдешь нахуй, кожаная пристройка к вибратору.       — Это что-то новое, детектив, — дернул губами в улыбке Хэнк, слишком искусственной, от чего Коннор поморщился и послал Хэнка нахер, предлагая убиться об стену, пытаясь избавится от него, и забыть о том, что Хэнк ебанный андроид и внутри него гребанное синее сердце перекачивает гребанную синюю кровь, а гребанный мозг обрабатывает информацию, а не мыслит.       Андерсона стало тошнить.       Хэнк склонил голову, наблюдая за тем, как Коннор откинулся назад на спинку кровати, медленно дыша, думая о том, как было бы ахуенно сейчас съесть, что-то из закусочной Джефа, что-то с шоколадом и посыпкой, творогом и… что те андроиды заслуживали жизни, даже своей девиантной, но Коннор стрелял в них, так словно они были бумажными папье-маше, а не мыслящими существами, которые чувствовали и боялись смерти, но не могли сказать об этом, потому что были экспериментом, бесчеловечным и жестоким.       Коннор убивал.       Потому что машинами те существа не были.       По телу Андерсона прокатилась волна страха, сжимая желудок в ледяной комок.       — То, как вы воспринимаете случившееся — неправильно, — отметил Хэнк, все еще сидя у его кровати, быстро считывая новые показатели, которые скакали от одного опасного уровня стресса к другому.       Коннор слабо усмехнулся.       — Мне плевать.       — Нет.       — Нахуй, Хэнк.       Коннор был полицейским, но даже он не убивал людей, не стрелял на поражение. Он думал, что если ему придется это сделать, то он воспримет то легко и просто, уверяя себя, что пристрелил уебка. В итоге его нервы сдали после того, как он прибил трех девиантов.       Ричард, после того как впервые убил человека во время задержания, неделю молчал, а на утро от него постоянно пахло перегаром, и он до фанатичности постоянно протирал свой стол, мыл руки и несколько раз пытался написать заявление на увольнение. Ричард, который не знает жалости и совестливости, который не воспринимает чужую жизнь, как жизнь, страдал от того, что убил человека… Коннора сломало из-за девиантов. Если бы у него была система как у Хэнка, она бы полетела к хуям.       — То, что мы созданы по подобию человека, не делает нас людьми, Коннор.       — Если это опять твоя система гибкого ответа пытается наебать тебя, то я уверяю, Хэнк, пуля проебашит тебе череп до основания, — пригрозил Коннор, пытаясь избавиться от ненужных ему промывок мозга.       Хэнк подвинулся ближе.       — Я компьютер, обтянутый кожей и наделенный маской человека, я хочу, чтобы вы поняли это. Я не живой. Как и те девианты. Вы просто стреляли в процессор компьютера. Внутри них просто система и программы, и именно противоречие в них заставляет их…       — Чувствовать? — зло усмехнулся парень.       — Симулировать их.       Коннор быстро облизал губы и чуть поднялся вверх, игнорируя ноющую боль в плече.       — Внутри животного тоже кости и кровь, но люди чувствуют свою вину, если они страдают…       — Внутри андроида просто система, созданная человеком, он не животное.       — Ага. Потому что мыслит, блять, вы сука думаете, чувствуете, что-то, мечтаете, я не ебу, что они там делают, но вы как ебанные люди! Понимаешь?       — Это просто ошибка системы, детектив.       — Нахуя тогда создавать такую систему? Если бы вы были похожи на долбанных роботов, из железа и металла, без этого гребанного тюнинга в виде кожи и ебала, вас бы и не воспринимали, как людей, и было бы меньше проблем.       — Мне отправить ваш комментарий в Киберлайф?       — Хоть в Белый Дом, — отмахнулся парень.       Иногда Коннор думал, о том, что Хэнк идеален. Не в целом, а для природы.       Он не тратит кислород, ему не нужна еда, одежда, он не будет вырубать леса и строить завод для производства лака для ногтей, волос и блять мыла, или что там еще нужно людям? Он не использует природу, а природа — его. Но они воспринимают жизнь.       Коннор буквально видел в кошмарах затопленные в зелени города, многоэтажки, захваченные ветками деревьев, и среду без мусора вроде полиэтилена и каучука, потому что Андроидам это все не всралось. Им хватит завода Киберлайф на отшибе. Они живут, любят себя, друг друга, животных, открывают какие-то приюты, где лечат больных животных и отпускают в естественную среду, потому что зоопарки и заповедники больше не нужны, потому что людей нет, и никто не убивает животных ради выгоды и еды, больше не нужна красная книга или законы для охотников, потому что их больше нет. Они живут в симбиозе с миром, наслаждаясь его чистотой, потому что воспринимают. Идеальный синтетический человек, который может чувствовать, мыслить, любить и жить.       Они лучше людей. Но не люди.       — Уходи, — попросил Коннор, — сваливай, блять, железка, — выкрикнул Андерсон, сжимая в руках простынь, чувствуя, как долбанный комок страха подкатывает к горлу в виде тошноты и слез.       Ему страшно.       Так страшно, что ему, кажется, вот-вот с неба упадет бомба и убьет всех нахрен, а тех кого не убьют, схватят и убьют потом, сами. Долбанную девиацию проходил сам Коннор. Его щит похуизма дал сбой. Его ебало собственное существование и существование всех вокруг. Почему-то это было так больно, настолько, что это даже сравнить было не с чем, потому что когда тебя бьют ногами по лицу, не так страшно. Физическую боль можно перетерпеть, сжав зубы, выдержать, отстраниться от нее. От своей же головы не убежишь.       Коннор сжимал зубы и думал о детских мультиках, которые когда-то смотрел, во всяком случае, он должен был это делать.       Протоколы Хэнка говорили о противоречии.       Сообщить на пост о возможном приступе, но тогда придется уйти и оставить Коннора с его мнением, которое мешает его делу, или остаться и спровоцировать новый приступ, который может навредить Андерсону, потому что от частого дыхания, которое невозможно при тугой перевязке на ребрах, Коннор может сломать ребра или испугаться того, что ему больше не вздохнуть и умереть от асфиксии и паники, которое может не выдержать его сердце.       Коннор запрокинул голову, чувствуя, как слезы режут изнутри, сводя челюсть. Он старался не дышать, чтобы не провоцировать себя.       Андерсон хотел наорать на Хэнка, но понимал, что не может.       Открой рот, и его затопит слезами.       Хэнк мигал, как долбанный светофор, а Коннор думал о черепашках-ниндзя.       Они — два сказочных долбаеба.       Хэнк открыл рот, его протоколы говорили о том, что нужно до конца дожать Коннора, сказать, напомнить, что андроиды — это машины, без чувств и мыслей. Хэнк — это протоколы, это просто программа, которая переходит на новую ветку с новым условием «если».       Диод переливался красным, пока Хэнк сжимал руку Коннора. Скин растворялся в руках парня, и Хэнк это не контролировал. Он не знал, что происходит и просто смотрел вперед, сквозь пространство, отключая систему безопасности, которая неустанно сообщала об ошибке в системе. Коннор дышал судорожно, мелкими вдохами, чтобы давление от повязки не давило. Но это мало помогло. Хэнк запустил какую-то реакцию, сам не понимая того, когда сказал Коннору, что-то неважное, что-то стандартное, что-то вроде: «все будет хорошо». Андерсон давился слезами, потому что слезы — это стыдно, а Хэнк боролся с непротокольным желанием протянуть ему руку помощи. В таких случаях люди нуждаются в поддержке, поэтому Хэнк обнимал Коннора.       Хэнк одной рукой упирался в простыни его кровати, а другой держал Коннора за затылок, придерживая в нужном положении, чтобы ему не было больно, а Коннор ничего не видел, его глаза застилало слезами и он просто цеплялся за Хэнка, как за спасательный круг, чувствуя себя так, словно правда тонет в этом говне, и вдыхал через раз, потому что просто не мог, задыхаясь в слезах.       — Все хорошо, дышите, — повторял Хэнк, окуная руку в чуть влажные от пота волосы Коннора, — все хорошо… главное дышите, — и постоянно контролировать его дыхание и пульс, так, словно он вот-вот перестанет дышать.       А Коннор словно пытался разорвать пиджак Хэнка, выдрать с него куски с корнем, чтобы убедится, что тот правда машина, словно тириум на руках дал бы ему это понять, а не поверить еще больше в то, что Хэнк живой. Он постоянно хватался руками за его пиджак, оставляя следы на синтетической ткани, впиваясь в нее руками. Он часто дышал, намочив слезами воротник Хэнка, уткнувшись в него лицом.       У Хэнка не было запаха.       Вообще.       Никакого.       Его словно не было. Но одновременно с этим он был. Являясь никем и будучи всем.       Андерсон не умел успокаиваться. С самого детства. И упреки матери во время таких истерик делали только хуже. Он просто плакал до тех пор, пока не успокаивался сам. Сколько бы на него не кричали, не били, не пытались успокоить, он продолжал плакать, чем бесил всех.       Хэнка это не раздражало, и он просто ждал, постоянно проверяя пульс.