Агония

      Хейли больше не улыбнётся, мягко накрывая своей тёплой ладошкой его плечо, обтянутое в дорогой костюм — её подарок на третий год знакомства. Хейли больше не засмеется, смущённо пряча глаза за пушистыми ресницами, не взглянет с укором, кокетливо закусывая пухлые губы. Она больше никогда не расскажет о планах на будущее, заливаясь веселым заразительным смехом. Потому что Хейли... мертва.       У Элайджи нет ничего, кроме пепелища сожженной болью души и разбитого на тысячи осколков сердца, спрятанного за хрупкой клеткой ребер. Он, сжимая кулаки, фильтрует через потертую призму памяти воспоминания о Хейли. И жизнь снова предательски бьёт поддых — им никогда не быть вместе. Вечность разлучает Элайджу вновь с его любовью, составляет одного на поле битвы, которую не выиграть даже ему, древнему. Элайдже кажется, что он проклят, вечность каждый гребаный раз разлучает его с любимой женщиной и нет силы, способной помешать этому.       Для него, древнего, погрязшего во тьме греха отнятых жизней, Хейли кажется святой. И потому слова Марселя, что Маршалл на небесах среди ангелов, приносят болезненное облегчение, вперемешку со вспышками гнева и полного отчаяния. Элайдже кажется, что ему больше нечего терять, он добровольно готов сдаться тьме, позволить поглотить его — бессмертие не позволяет.       Он отмахивается от слов Клауса "Ты в порядке?", едко улыбается, добровольно позволяет боли забивать сжавшиеся легкие, глотает дешевое пойло в первом попавшемся баре. Ему видится Хейли, такая идеальная и заботливая, она с укором смотрит на него, и Элайджа понимает, что пропал. От безумия не спасают ни разговоры, ни три бутылки бурбона и слова Ребекки, что волчице-Маршалл определенно лучше там, не в этом дерьме. Он лишь послушно кивает, проклиная тот день, когда встретил ее.       Древний смотрит в одну точку, добровольно подвергая себя пыткам — каждый чертов вечер возвращается к мысли о Хейли, зовет ее святой и молится, словно Мадонне. Воспоминания болью обжигают где-то на уровне сердца, Майклсон готов поклясться, что даже вербена и тысячи пуль из белого дуба не столь болезненны, как ее прикосновения — умершей Хейли.       Он бьется в лихорадке третью неделю, добровольно позволяя оборотням из ее стаи оставлять укусы на своих запястьях. Он потом исходит, закатывая глаза в предсмертной агонии — уверяет себя, что расплата за смерть Мадонны. Он видит ее так далеко, смущенной улыбающуюся и счастливую. Элайджа завидует, мысленно проклинает — не она изводит себя в адовом огне воспоминаний. Ему бы выбраться из этого дерьма, только вот не хочется — боль привычно въедается в кожу, покидать не хочет.       Элайджа изводит криками стаю. Хейли не может умереть. Последняя надежда сгорает подобно спичке — он видит отчетливо ее смерть. Элайдже, кажется уже не больно — Хейли приходит за ним, только не наяву. Он готов уже и покинуть мир живых, будучи мертвым, только Клаус хватает его за руку и вытягивает на поверхность жизни. Элайджа его ненавидит, чувствуя, как сердце пеплом рассыпается, а душа и вовсе исчезает. Элайджа ненавидит Хейли, потому что Хейли мертва.