Ретроспектива

      Тони обожает этих двоих. Сначала он встретил только Ли на закрытой гей-вечеринке в Нью-Йорке, а через неделю он, Ли и его сногсшибательно сексуальный парень Ричард вкатывали шот за шотом в диско-баре рядом с его домом. Настолько же, насколько Ли — простая американская хохотушка, Ричард — не асексуальный английский сноб. Ричард — это что-то особенное: контролируемая сила и эмоции порциями, чтобы не разбаловать детишек. Он даже почти одного роста с Ли, что недостижимо для обычного человека, и шире него в плечах. Когда Тони впервые увидел Ли, он не мог понять, хочется ли ему подставиться или нагнуть. Когда Тони увидел Ричарда, он сразу понял, кто здесь папочка.       И их союз казался таким естественным, как будто их создавали в симуляторе: смешливый, очаровательный и умный мужчина под руку с харизматичным и тихим мужчиной типа «вы его не знаете так, как я, он хороший». Тони хотел быть их любовником, усыновлёнышем, их папой, мамой, флаффером, но получилось только другом.       В какой бы день всех тех четырёх лет, что они общались, Тони не увидел бы этих двоих, ему подпекало лицо от простых, казалось бы, моментов, в которых именно у этой пары горел огонь.       Так было и в день, когда Ричард сказал, что они расстались.       С тех пор, задувая свечи на торте, присаживаясь на колени Гей-Санте, жуя четырёхлистник, Тони всегда загадывает одно и то же: «Пожалуйста, Гейсус, пускай Ри и Ли снова будут вместе».       Но свечи и листья — всё ещё свечи и листья, Санты и Иисуса всё ещё не существует — Ри и Ли всё ещё порознь.       Более того, все пожелания Тони явно улетали кому-то обозлённому, иначе какого хрена Ли завёл себе молоденького парнишу-модель? Ему что, просто захотелось побыть сверху? Это был первый и последний раз, когда Тони позволил себе засунуть нос в их расставание, просто посадив Ли перед собой и сказав:       — Если тебе надоело подставляться, это не повод разрывать шестилетние отношения.       Конечно, это не было причиной. Но Тони не понимал, что было! Вообще-то, каким бы скрытным ни был Ричард и как бы Ли ни оберегал их отношения, между ними не было запретных тем. Так какого хрена? Ну уж нет, его гештальт не завершён, Тони нужно либо логическое завершение, либо логическое продолжение!       Тем не менее, никаких подлянок и «случайных встреч», только прозрачные намёки в разговорах — Тони хороший друг. Правда хороший, поэтому ему неловко звать их двоих одновременно на свой день рождения, да и Ли он не может сказать: «Ах да, дорогуша, оставь свою соску дома». Он правда не хочет видеть, как всё ещё одинокий Ричард следит за воркованием Ли и… Как там его? У него вообще есть имя? И поэтому он наполовину рад (наполовину расстроен, ну!) тому, что у Ричарда взяты билеты в Лондон в день его рождения, ведь именно на следующий день начинаются репетиции его очередной очень британской постановки.       Ах да, это следствие — тоже причина, причина тому, что Тони шокирован, когда Ричард протягивает ему подарок.       — Чувак?       — Спектаклей, — говорит Ричард, — у меня было и будет ещё много, а Тони у меня один.       — Рейс задержали?       — На шесть часов.       Тони смеётся во весь рот, не обижаясь ни на секунду, потому что, во-первых, он очень понимающий, а во-вторых, Ричард одет празднично, так что Тони знает — он действительно отложил старт сезона какой бы то ни было ценой.       — Много шуток про возраст выслушал? — Спрашивает Ричард, расстёгивая верхнюю пуговицу тёмной рубашки — в огромной комнате душно из-за танцпола, в который она превратилась.       — Кто шутит про восемнадцатилетие? — Невинно спрашивает в ответ Тони и втягивает свой Лонг-айленд через трубочку.       — Те же, кто шутит про тридцатишестилетие.       — Как ты смеешь!       Ричард дарит ему широкую зубастую улыбку — эту Тони просто обожает.       — Я, вообще-то, — говорит он, — устроил вечеринку, чтобы кто-нибудь опозорился, а не чтобы слушать тосты про «мужика нормального найти».       — Хочешь, чтобы я вышел на танцпол?       — Заманчиво, — Тони хлопает мужчину по плечу, — но нет, мне нужно с кем-то чморить все эти молодые жопы из клуба «По ту сторону «за тридцать». Кто его вообще звал?! — Не удерживает Тони свой пропитый язык и указывает в сторону нового парня Ли.       — Не ты? — Удивляется Ричард, даже не залипнув на движении бёдер подтянутого красавца. Тони всегда казалось, что Рич может видеть сквозь задницу сразу душу, и эта душа ему не понравилась.       — Нет, я не звал никого младше себя — за кого ты меня принимаешь, Ри?       Тот берёт виски с полки над барной стойкой и сам себе делает коктейль, словно из праздного любопытства бросая взгляды в толпу. Не бегая глазами в поисках кое-кого, но всё же выискивая. Хуй там плавал, думает Тони, меня ты не проведёшь, дружище.       — Ты хочешь меня о чём-то спросить? — Первый поднимает тему Тони.       — Есть кое-что…       — Какие мемы, Такер, я пожилой человек! — Раздаётся слева, и они оба узнают этот голос за доли секунд.       «Тони, ты ждал этого год, ты готов к этому моменту, — успокаивает себя мужчина, хватая новый Лонг-айленд со стола. — Понеслась».       Глаза Ли всегда выразительны, их всегда хочется запечатлеть где-нибудь на внутренней стороне черепушки, но не всегда получается. Однако этот взгляд Тони запомнит навсегда: растерянность и уязвимость сияют на добром лице. Неподготовленный, быть может, продумавший, но не отрепетировавший эту встречу Ли только и может, что сказать:       — Рич… Привет.       А Рич ему:       — Привет, Ли.       Собранный и в меру эмоциональный — этот-то дьявол успел отрепетировать их встречу. «Какое открытие сезона, Ричард Армитидж!»       — Тони, — зовёт его Джи-Джи.       Тони отмахивается от неё и смотрит, как Ри и Ли смотрят друг на друга (горячо).       — Тони, Санша собирается спуститься по простыням к твоим соседям за льдом.       — Да ну и… А?       — Я знаю, что это только третий этаж, но и водки в ней литра три.       Тони поднимает руки к небу, мысленно спрашивая, чем он заслужил такую несправедливость, но у него вроде как жизнь подруги на кону, поэтому он бросает печальный взгляд на двоих, что не замечают его, и оставляет их друг другу.

***

      Что Ли готов признать: Ричард выглядит обезоруживающе в тёмных вещах. Что Ли не готов признать: он боялся встретить его вновь. И, казалось бы, какого чёрта, ведь ты провёл с этим мужчиной прекрасные шесть лет и врос в него корнями — здоровыми и подбитыми.       — Тони сказал, тебя не будет. — Ляпает Ли.       Ричард поднимает брови, уголок губ — вверх, и всё, он не даёт Ли увидеть, насколько подобное ранит. Он же, блять, любит его. Всё ещё. Всегда.       — В смысле, — спешит добавить Ли, и это чистая правда, — он сказал об этом полчаса назад. Сказал, что не будет его незаменимого советчика по активным вопросами, и прочая гомотрагикомедия, — он и сам театрально взмахивает руками, того не понимая, и это выжимает из Ричарда настоящую маленькую улыбку.       — Рейс перенесли — я здесь на три часа, не больше.       — А ему что сказал?       — То же, но он уверен, что я всё отменил.       Они улыбаются наивной вере тридцатишестилетнего мужика в лучшее в друзьях, и оба попадаются на ощущение чего-то былого, ушедшего, может, незаконченного? Ричарду придётся это признать — не обязательно снимать с себя маску, но самому себе признаться надо — он не ожидал, что Ли окажется таким же красивым, как и тогда. Начистоту, Ли выглядит так, как он одевался для их свиданий: белая рубашка, немного взлохмаченные волосы, обтягивающие джинсы. Наверное, это любимый образ Ричарда. Ли никогда не выглядел более сказочно, никакой образ никакого эльфа не передавал весь шарм Ли так. Армитидж даже не оставлял засосы и синяки на его шее, чтобы почаще видеть парня в кокетливо расстёгнутых на три пуговки рубашках.       Ричард соблазнён — факт, но Ричард не побеждён. Он уже перерос тот возраст, когда ведёшься на длинные ножки, большие глазки, упругую попку. Нет, для соблазнения сорокашестилетнего мужчины требуется нечто большее.       — Что за постановка?       — А что могут поставить в Англии весной?       — Шекспир, понятно. — Со смешинкой отвечает ему Ли. — Не хочешь осесть в штатах?       — Я уже пробовал, — говорит Ричард и старается не делать паузу, в которой каждый из них додумает «когда мы жили здесь вместе», — коэффициент полезного действия выходит намного меньше. Знаешь, где родился — там и пригодился, тем более, я уже старый человек, — усмехается он.       — Надеюсь, со мной в твоём возрасте произойдёт что-то такое же охуенное, и я буду сетовать на свой возраст, играя мускулами.       Это вырывает у Армитиджа смешок, ведь он не готовился к прямым комплиментам — к неловкому молчанию готовился, к натянутым улыбкам, к ссоре, в конце концов, но не к тому, что после их громкого от ударов посуды и мебели расставания ему будут прилетать комплименты. Что ж, похоже, они оба взрослые люди.       Улыбается Ричард — Ли улыбается автоматически. Эти тихие, псевдозлые от резких черт лица улыбки всегда попадали в самое его гейское сердце.       Улыбка Ли не достаёт из Рича ответную реакцию, но точно достаёт до органа, который отвечает за щекотку изнутри. «Это который?» И до паха.       — Надеюсь, я буду рядом в этот момент, — заявляет Рич, — просто чтобы охуеть.       Ли смеётся совершенно открыто, не помня злости, не помня всех причин этой злости, не помня чувства опускающихся рук и отчаяния. Сейчас он словно в пути с севера на юг: отчаянно хочет загореть, хоть и помнит, что в прошлый раз ему пришлось отмокать в антисептиках со своей обгоревшей кожей. Он поворачивается к танцполу, используя уютную тишину между ними, и находит глазами своё сокровище. Он молод, свеж, похож на всех тех юношей, которых восхваляли Шекспир, Верлен, Кокто — эстетика в чистейшем виде, без малейших, даже незначительных примесей. Ли чувствует, как его наполняет томное обожание, когда он смотрит, как парень движет бёдрам, как тонкая бретель майки спадает с его плеча, знойная сексуальность трогает его, Ли, на всех уровнях. А затем он поворачивается обратно к Ричарду и пропадает. Он абсолютная противоположность тому, что происходит на танцполе, он настолько не похож на всё, что было в жизни Ли, настолько иной. Как и везде. Ричард везде особенный: скромный, но не стеснительный, сдержанный, но не глупый, сильный, но не агрессивный. Он добрый, Ли знает это — и это не умоляет его животной привлекательности, того инстинктивного, что просыпается в нём и говорит: лучше всего отдаться ему сейчас, все останутся в выгоде. И это не магнетизм, нет. Магнетизм распространяется во всех направлениях, а Ричард сдерживает себя, направляя всю свою мощь и чувственность на тех, кому может их доверить.       Именно поэтому, несмотря на свою доброту, Ричард не просто распаляет — жжётся. С ним один час равен дню, молчание весомо, прикосновения страстнее некоторых трахов в жизни Ли.       И, блять, если уж быть честным с собой, были дни в его жизни, когда одно пляжное фото этого мужчины приводило его к незапланированной дрочке. И неспроста Ричард стал первым мужчиной, которому Ли позволил полностью собой обладать.       Ли гурман и любит эстетику, но ему ни за что не пойти против своей природы. Это не вопрос выбора.

***

      Он видит, как Ли отключает телефон в такси, и догадывается, что тот не одинок. Видимо, не только Рич искал для себя исцеление. В случае Ли это, возможно, забвение. Или всё наоборот? Это не обижает Ричарда — в сорок шесть ревность как-то изнашивается, — но причиняет боль. Не метафорическую кинжально-сердечную, а другую: словно бы ему в грудную клетку засунули живую птицу, и адская тупая боль захватывает его тело. И он ничего не может сделать с птицей внутри, продолжая мучиться, а даже если бы и мог — птичку было бы жалко. Но кто он такой, чтобы винить Ли? Да, то место, от которого Ли оторвал себя, всё ещё болит, однако это не навсегда, и они оба, взрослые мужчины, знают это.       И, в конце концов, у Рича тоже появились новые привычки.       Они не перебросились ни словом с того момента, как Ли взглядом облизал и выцарапал на нём своё имя, а затем сказал: «Поехали ко мне». С тех пор для Ричарда не существует звуков, кроме дыхания Ли. И случайных воспоминаний.       Ричард просто подсаживает его на гримёрный столик и раздвигает ноги. О, эти ноги очень податливые — он может закинуть одну Ричу на плечо, пока тот трахает его у стены, и стоять так, пока они оба не повалятся на пол от крышесносного секса.       В доме у Ли всё по-старому. Всё как в тот день, когда Ричард переехал сюда. Холостяцкое гнёздышко: свобода и одиночество. Ли бросает телефон и ключи на тумбочку, прежде чем выдохнуть и повернуться к нему с готовностью встретить этот взгляд и не упасть на колени.       Ричард знает, что его не надо готовить — они всегда чертовски возбуждены после его шоу, так что он просто выступает смазанным. Чёрт. Это не помогает Ричу будто бы отрешённо смотреть на него из зрительного зала.       Ли не падает на колени — падает в его объятия, с жадностью целуя знакомые губы. Выходит смазано и неловко, но как вместить всю тоску в один обычный поцелуй?       Ричард вставляет ему и входит до упора, с наслаждением — животным и эстетическим — наблюдая, как гнётся гибкое тело.       Ли хватается за плечи, обхватывает шею, тянет на себя, и Ричард с готовностью ловит его и его безрассудство.       Так, сидя на маленьком столике и члене Ричарда, он едва ли достаёт ему до носа, и это мило настолько, что Ричу почти стыдно за возможность трахать всё это очарование. К счастью, как только он открывает рот, весь стыд смывает как в стыдомойке.       — Ты больной, блять, на всю голову просто.       Ричард целует его глубоко и остервенело, и Ли может только гадать почему: от тоски, от страха или от чего-то, что не даёт ему забыться. Например, тот факт, что Ли бросил его уже однажды?       Он давится стоном и коротко быстро вдыхает, напрягаясь — Ричард входит медленней и нежнее, ведь он не хочет, чтобы всё закончилось так рано.       — Но у тебя просто охуительный член.       Ричард усмехается — раньше смех во время секса казался ему чем-то по-настоящему ебанутым, а сейчас… это видится ему таким же, только теперь он часть этого безумия.       — О боже, я тебя испортил!       В нём всегда пряталась эта сила, даже конченый болван мог увидеть мощь и напор, прикрытые, словно тонкой вуалью, молчаливостью.       Вместо ответа Ричард загоняет в него член со всей мощью — он всхлипывает и прекращает болтать, но на всякий случай Рич проталкивает два пальца ему в рот. Чтобы не отвлекался.       Ричард спускается вниз руками и поцелуями. О, Ли просто обожает, когда он прикусывает вену на его шее — это ощущается так остро и опасно, хотя на деле в этом нет ничего особенного.       Ощущать, как это великолепное тело тесно обхватывает его член, и наблюдать, как его пальцы исчезают между этими губами, одновременно — очень много, даже если тебе за сорок. Да, очень много. Но Рич знает, что может получить ещё больше: он подхватывает любовника на руки и укладывает на пол.       Больше всего на свете сейчас Ли хочет, чтобы на нём оставили засос — он знает, что Ричард догадывается о его парне, он знает, что Ричард собственник, а значит, он знает, что Ричард хочет пометить его. Как животное: примитивно и… и до дрожи сексуально.       Так Ричарду нравится ещё больше: мужчина разводит свои ноги, пока коленки не встречают пол, жадно щупает косые линии его пресса и напряжённые линии огромных рук, тянется за поцелуем. Рич целует его развязно, как будто ему снова девятнадцать, он дорвался до полуработающего гей-клуба и это его единственный шанс оторваться. Хотя теперь он может получить кого угодно, это всё неважно, потому что если этот мужчина с пьяными огнями в глазах отвергнет его однажды, он не сможет оставить его в любом случае. И Рич берёт всё от него.       Ли расстёгивает его ширинку, и Ричард не может ничего с собой поделать — он толкается в его руку, а Ли с готовностью подставляет её и гладит выпуклость. «Не могу дождаться, когда всё это снова станет моим», — последняя связная мысль Ли за вечер.       Он трахает его словно сумасшедший, пока из зацелованного рта не вырываются крохотные тонкие стоны. Он жадно ловит и запоминает каждое движение и каждый побеждённый взгляд (или правильней сказать «с радостью сдавшийся»?). Ричард берёт его за горло — всего в четверть силы, — и попадает в самое яблочко, видя, как цепляется он за его руку, чувствуя, с каким рвением он подаётся на его член. Ощущение власти затапливает его, когда Рич понимает, что может раздавить эту шейку, и он видит, как его любовника так же затапливает чувством беспомощности. Что бы Ричард сейчас ни захотел с ним сделать, ему придётся поддаться. Но чёрта-с-два это заткнёт своенравного мужчину.       — Ты плохой парень, во что я ввязался…       — Боже, меня так давно не…       Хотя Ли смолкает, Рич знает, что тот хотел сказать: «Меня так давно не брали». Ли в своей жизни подставлялся только ему, и это охуенно заводит здесь и сейчас. Но воспоминания…       По голубым глазам Ричард видит — ввязываясь в это, мужчина рассчитывал на такой исход: на властного Рича, который вертит его, как хочет, словно всё это происходит по его воле, тогда как на самом деле ему позволяют. Этот своенравец обожает седлать его и скакать на его члене с жадностью девственника и лицом скучающей дивы. Ричард никогда не знает, что он выкинет в следующую секунду, и это подкупает, воодушевляет, разгоняет его кровь. Он никогда не думал, что случайный перепих в клубе может привести его к влюблённости, но сейчас, ощущая трепет его оргазма, наблюдая за мучительно-прекрасными спазмами его тела, видя настоящие эмоции в его глазах, он не чувствует дороги назад под ногами.       — Постой… — Говорит он на гране слышимости, пока его решительность строится камень за камнем.       Ли даже не слышит его, кусая за мочку и прижимаясь эрекцией к его ноге — это пиздецки подкупает, но это… ретроспектива.       — Стой, Ли. — Говорит он твёрдо. — Я так не могу.       Как так? Что за глупое клише? Конечно, разгорячённый Ли смотрит непонимающе и чувствует себя щенком, подвешенным над пропастью. Они почти сделали это, так почему Ричард сдаёт назад? Десятки вопросов раздувают его голову, и ни один адекватный не докатывается до языка.       — Не можешь как?       — Это… — Ричард межуется, а в момент, когда он застёгивает ширинку, Ли понимает, что это конец. Возможно, навсегда. — Это неправильно, понимаешь?       — Э… нет, — отступает Ли. — Не понимаю.       Он тяжело дышит под Ричардом и смеётся: вау, солнышко, я как будто выпал из своего вагончика на мёртвой петле русских горок, и он проехался по мне внизу, только с членом! Ричард обожает его уникальное чувство юмора, но сейчас ему не до смеха. Он хочет позвать его в Чипотле или дорогущий ресторан, прямо сейчас, чтобы поговорить с ним без липкого желания, которое возникает в нём, когда он видит его выступления. Которое возникает в его (не его) мужчине, когда он видит Рича в зрительском зале. Но он дикий, он неугомонный, свидание — не слишком ли это скучно для него? Не слишком ли просто? Не слишком ли прост для него сам Рич? И как много он может ему дать, как много тот согласится принять?       Ричард боится услышать «нет».       — Я… мне есть что терять, Ли. — Честно говорит Ричард, хотя ведь на самом деле никто ему никогда ничего не обещал. Но у него есть большие надежды. — И если это — то, что осталось между нами, — не сработает, я потеряю всё. А это не сработало однажды.       Ли всё ещё не понимает. Чёрт возьми, это он оставил своего парня ради Ричарда, он бросил бойфренда на танцполе, и Рич не может забыть о своём увлечении ради разжигания того, что было между ними? Ради их длинной истории? Разве Ли заслужил такое отношение?       — Мне тоже есть что терять, — злится Ли и имеет полное на то право, — но я стою тут со стояком ради тебя!       Ричард не хочет разжигать новую войну в их отношениях — он молчит о том, что Ли сделал это только для себя, как и о том, что это нормально. Что он тоже делал всё это для себя, а теперь сделает всё для Брайана.       Или, как он любит себя звать, Кати.       Ричард как-то смазано прощается, пока Ли смотрит на него оскорблённо — в конце концов, Рич так и не ответил ему, — и выходит, чтобы поймать такси до Бруклина.

***

      Ничто не может поколебать уверенность Кати на сцене — она выдаёт самую рыбную рыбоньку каждый чёртов раз, ни шага в сторону, всегда в цель. Но Брайан — он рыщет глазами по толпе, протягивающей купюры, и не видит того, кто превращает его выступления в прелюдии. «Ну и чёрт бы с ним», — говорит Катя Брайану и медленно садится на шпагат. Парень слева от сцены кричит «о мой бог». Она божественная гимнастка, она это знает.       И нет, ему не мало всех этих криков и смеха вокруг «без того самого единственного смеха», чёрта с два. Ему не мало, это просто не то.       Он тайно надеется быть схваченным в гримёрке, как если бы этот сумасбродный британец на самом деле видел его этой ночью, но скрывался, а теперь не мог бы вытерпеть и накинулся бы на него, подчиняя. Ух, это горячо!       Но в гримёрке только он, Брайан, и его столик. Так что он снимает белый парик, скидывает красные каблуки, развязывает корсет и принимается стирать свой драг с лица. Кате нужен отдых, и теперь очередь Брайана.       Менеджер передаёт в гримёрку цветы, шоколадки и презервативы — это так точно характеризует ЛГБТ-сообщество, что Брайан, позабыв о разочаровании, смеётся пьянющей чайкой. И это помогает. Смех всегда помогает ему смириться и перебороть что угодно.       С уколом сожаления, но он оставляет цветы в гримёрке, потому что у него в руках сумка с париком, вешалки с костюмами, высокая косметичка, к тому же, не может же он бросить шоколад и презервативы? Ну уж нет, не так его мама воспитала.       Со всей его грацией маленькой кошечки и гибкостью, он не выдерживает стоять с рукой, полной костюмов, вытянутой навстречу такси, но и деть их некуда, ещё и эти проклятые ленточки презервативов выпадают!       — Ты меня ждал. — Раздаётся позади, а руки голоса забирают у Брайана вешалки, парик и громадную косметичку. Это Ричард — конечно, это он, стоит перед ним в своей кожанке, весь такой спокойный, но опасный — охуительный, как сказала бы его мама.       — Есть такое. — Заигрывающе отвечает он, сматывая презервативы в один большой кокон безопасности. Хотя на самом деле Бренда, его едкий и всегда напуганный внутренний голос, кричит ему, что это пиздец, что они впервые вне скрывающих стен клуба, что до этого они просто трахались как полоумные, а на асфальте будет больно…       — Голодный?       — В каком именно смысле, красавчик? — Катя кокетливо выставляет бедро Брайана, и они оба видят, как Ричарда ведёт. — На самом деле, — обрывает он себя, — я бы сначала лучше съел бургер или Трампа — что-нибудь экстремально жирное, потому что эта задница сегодня отдала все сто десять процентов.       Ричард улыбается Брайану, и Катя орёт на него, чтобы он начинал сосать ему прямо сейчас. Чёрт возьми, Катя, здесь на кону что-то гораздо более серьёзное!       — Значит, бургеры?       — Значит, свидание?       Брайан почти не ходит на свидания — не хочет помещать себя в глупую и неловкую атмосферу, потому что почти никто не знает, что ответить на непонятные фразы, выпадающие из его больного рта. Но когда он готов, он готов. И, по крайней мере, заслуживает знать, что это свидание!       — Ты не против?       — Вообще-то, настоящие джентльмены сначала водят на свидание, потом спрашивают, не против ли дама, и только после этого засаживают ей на полу гримёрки. — Серьёзно разъясняет Брайан, размахивая руками и то и дело округляя большие водянисто-голубые глаза. — Но я просто порадуюсь, что меня накормят.       Ричард смотрит на него словно впервые, рассматривает его светлые волосы, резкие скулы, круглые глаза, мягкую линию женственных губ, бледные щёки. Он такой красивый, такой необычный и неповторимый, так как же вышло, что он согласился на банальное и минимально затратное свидание так… Так просто? Он не пошлёт его за простоту и ординарность? Король безумия или, как говорит сам Брайан, королева лютой хуйни?       Это странно, этот британец точно не в своём уме, решает Брайан, потому что Рич продолжает пялиться на его лицо как десятилетка, увидевшая реального Пикачу или что там сейчас нравится детям.       — Ночные бургеры тут всего в двух кварталах — пойдём, прежде чем ты съел моё лицо? — Предлагает Брайан, и они выдвигаются со всеми его пожитками.       Всего через десяток шагов Ричард наконец приходит в себя, чтобы выдать:       — Сегодня я целовал своего бывшего.       Что ж, это неприятно, Брайан и Катя чувствуют себя оставленными — не преданными, они же ничего друг другу не обещали, но надежда умирает последней и, похоже, от губ бывшего «не твоего парня».       — Вау. — Искренне говорит Катя. — Ну, всё в порядке, мы ведь ничего друг другу не обещали, верно? — Разумно говорит Брайан.       — Да, но я просто не мог перестать вспоминать о тебе. — Ричард боится смотреть на Брайана, но когда смотрит, видит коктейль из самодовольства и смущения. И не жалеет. — Не мог увернуться от этого потока мыслей.       — Звучит сексуально, продолжай.       Ричард наскребает немного мужества и выпаливает:       — В общем, я сказал, что не могу дать ему большего, потому что чувствую, словно мне есть что терять. — Он замирает посреди улицы с косметичкой и накладными сиськами в руках, чтобы поднять вопрос отношений. Только с Брайаном — или Катей — возможно такое. — Мне есть что терять?       Брайан останавливается через пару шагов от него и оборачивается, чтобы подарить Ричу улыбку ребёнка-педофила.       — Сначала приложи усилия, чтобы обрести это.       Ричард понимает установку и принимает игру. Он так давно жаждал шанса, сам того не подозревая — теперь вся его энергия устремляется в направление «докажи ему, что ты создан для него». Да!       Брайан возобновляет их драг-поход, и, нагнав его, Ричард просто не может не сказать:       — Я уже обрёл это несколько раз.       — Невероятно, Ричард, невероятно, ты открыл библиотеку! * — Брайан округляет глаза и хлопает в ладоши, развеселённый и восхищённый. — Я ж за яйца тебя схвачу!       Его глухой смех странной вибрацией отскакивает от стен домов — в этом нет ни капельки привлекательного, но Ричард заворожён.       — Только не надейся, что я дам тебе за бургер. — Говорит Брайан, стервозно выставляя маленький пальчик перед Ричардом. — Придётся раскошелиться ещё и на картошку.       — Я куплю тебе и газировку.       — Ого, ты что, ещё и на отсос целишься? Ну разве ты не милашка, Ричард!       Глядя на зубастую улыбку и смеющиеся глаза, постоянно возвращающиеся к нему, Рич понимает, что зря переживал и боялся остаться без прежних возможностей. Ему есть к кому обратиться для зашивания сердца, ну и заглатывания члена.       Сегодня пятница, и он влюблён.       (Технически — суббота.)