***
В тот же день это и случилось в первый раз. Я стоял и курил у окна, пытаясь заглушить дымом душевную боль, разрывающую меня на сотни тысяч крошечных кусочков, когда вдруг закашлялся. Поначалу я и не обратил на это внимания, списав всё на ставший уже таким родным и привычным кашель курильщика. Но потом понял, что что-то откашливаю, а когда отнял руку ото рта, то увидел на ладони что-то ослепительно белое в мрачную, тёмную крапинку, от вида которой по спине моей пробежал холодок. Что-то, что оказалось лепестком розы, орошённым кровью. — Что это за хренотень?! — кричал я тогда, тряся рукой перед заспанным Тоддом и сам трясясь от страха. — Ты мне скажи, ЧТО ЭТО ТАКОЕ?!! Моррисон мгновенно проснулся, разглядев предмет, лежащий на моей ладони, и поднял на меня испуганные глаза. — Откашлял? — только и прошептал испуганно рыжий, и от его голоса моё сердце, давно поселившееся где-то в районе пяток, вообще провалилось под землю. — Да, да... — размахивал я руками, от страха захлёбываясь собственным криком. — Ты мне ответь, что это за хрень?! Я реально боюсь, чувак!.. — я уже устал от своего истеричного визга, и поэтому перешёл на тихий умоляющий шёпот. — Ну же, не молчи... — Ханахаки Бьё, — растерянно и испуганно пробормотал парень, отводя взгляд. — Редкая и неизлечимая болезнь... Если человек сильно влюблён, прямо до потери пульса, в его сердце распускается какой-нибудь цветок, у всех разный... — Тодд смотрел то на пол, то на потолок, то ещё куда-нибудь, но не на меня, и мне казалось, что он делает это специально, чтобы я не видел в глазах Моррисона отчаяния, так явно слышимого в его голосе. — И если чувства не взаимны, то он начинает опадать, постепенно забивая лепестками лёгкие... Излечить это нельзя, можно просто на время остановить ход болезни... — Как?! — хватаясь за эти слова, будто за спасительную соломинку, вскричал я и свободной рукой впился в плечо парня. Тодд вздрогнул от прикосновения и, наконец, грустно взглянул на меня, отчего я безнадёжно опустил руки и затаил дыхание, одновременно и желая услышать ответ, и до чёртиков боясь его. — Тебе должны ответить взаимностью... — и рыжий опустил голову, словно вместе со мной принимал горькую правду. — Только в этом случае роза вновь будет цвести, но лишь до тех пор, пока тебя любят... Но я не мог этого сделать. Не мог просто подойти и признаться тебе, как делал до этого десятки раз — ведь все те разы моими возлюбленными оказывались девушки. Я попросту боялся: боялся, что ты не поймёшь, боялся, что ты отвергнешь меня, и тогда я гораздо быстрее подойду к финишной черте. И поэтому я ничего не делал. Вернее, не так. Я молчал. Я терпел. Я убеждал себя, что ты мне вовсе не нравишься. Но ничего не помогало. Ничего, кроме тебя. Рядом с тобой мне было лучше, куда лучше. Рядом с тобой никогда не случалось приступов. Я смотрел на тебя, на твои прекрасные смеющиеся глаза, слушал твой жизнерадостный смех, представлял, как ты весело улыбаешься под протезом, и мне становилось легко, поскольку я понимал, что именно благодаря моим стараниям ты такой живой, а чёртова болезнь в такие моменты не давала о себе знать. Но, оставаясь наедине с самим собой, я умирал. С каждым новым днём я кашлял всё сильнее и сильнее, приступы происходили всё чаще и чаще. Я бросил курить, надеясь, что это хоть как-то поможет, хоть немного облегчит мои страдания. Но не помогло. А когда я решил плюнуть на всё это и снова взяться за сигареты, то не смог. Кашель был настолько частым, что я даже не мог затянуться. Это был исход второго месяца. Второго месяца с начала болезни. Тодд прекрасно знал, что я страдаю всё сильнее и сильнее, и что конец мой близок. Он частенько приходил ко мне и умолял признаться в любви тому, из-за кого я болею, потом угрожал тем, что сам вычислит того человека, затем снова умолял, предлагал мне просто сказать или написать на бумаге имя, но я всякий раз отказывался. — Это невозможно, — хрипел я, скребя руками по стене и тем самым сдирая и без того потрёпанные обои, а затем жутко, со свистом и клокотом, вдыхал осточертевший, пропитанный металлическим запахом крови воздух и разражался в очередном приступе, всё больше и больше пачкая пространство вокруг себя. — Почему, Ларри?! Почему?!! — кричал каждый раз Моррисон, трясясь то ли от гнева, то ли от страха и сдирая со своей головы клочки кудрявых рыжих волос. — Просто невозможно, и точка, — и я снова с ненавистью выплёвывал такие прекрасные, но в то же время такие жуткие белые лепестки в алую крапинку. Когда я уже почти не мог говорить, когда стал кашлять даже уже при тебе, всё время боясь, что тайна с лепестками тебе откроется, Тодд заявил мне: — Знаешь, что? Скажи мне, кто это? — рыжий потряс меня за плечо, отчего я особенно сильно кашлянул, и пара лепестков упала на его руки. — Будь то девушка или парень, я скажу ей или ему о твоих чувствах, а после тебе передам, взаимны ли они... — продолжил парень, при этом стряхивая бело-красные «сердечки» и слегка морщась от этого. — Тогда ты сможешь сам признаться и прекратить свои страдания. — Не взаимны... — хрипел я в перерыве между приступами кашля. — Не надо... Ты соврёшь... Или вы договоритесь... Я тебя знаю... Я не понимал, как Моррисон до сих пор не догадался. Но это было неважно. Важным было то, что я умирал, и уже ничто не могло мне помочь. Я это знал, я это чувствовал так же хорошо, как этот отвратительный запах крови, насквозь пропитавший всю комнату и каждую клеточку моего несчастного, измученного тела.***
В тот день мне стало настолько плохо, что я не пошёл в школу. А ты даже не зашёл за мной, от осознания чего мне стало только хуже. В последнее время ты вообще всё реже ходил ко мне, и от этого я кашлял всё чаще и сильнее. Тодд звонил мне, но я не отвечал. Я понимал, что он ничего не разберёт в этой жуткой мешанине слов и кашля, и специально не брал трубку, чтобы не напрягать его мозг в попытках что-то понять и чтобы не волновать его ещё больше. Когда очередной звонок разрезал тишину квартиры, заставляя меня вздрогнуть и от этого зайтись в самом продолжительном и самом жесточайшем приступе, я вдруг со всей ясностью понял: пора. И, наконец, ответил. — Ларри! — кричал Моррисон в трубку, заставляя меня недовольно морщиться от боли, вгрызающейся в мой и без того воспалённый мозг. — Ларри, ты жив?! Ты как, Ларри?! — Дай... Трубку... Салли... — хрипел я, пытаясь справиться с кашлем. Казалось бы, рыжий всё понял, и потому без возражений передал телефон тебе, и я услышал твой такой знакомый, такой родной голос, полный беспокойства: — Лар, ты как? Что с тобой? — и от волнения, прозвучавшего в столь прекрасной для меня песне твоих вопросов, сердце моё сжалось. — Приди... Ко мне... — взмолился я, надеясь, что ты разберёшь в этой жуткой какафонии мольбу умирающего. — Прямо... Сейчас... Более я ничего не смог выдать, поскольку зашёлся в диком приступе, и поэтому сбросил вызов, вновь оставшись в полном безнадёги одиночестве.***
Но ты пришёл. Нет, не так. Ты прибежал. Ты ворвался в квартиру, при этом отчаянно крича: — Ларри! Ты где, Ларри?!! Я хотел тебе крикнуть что-то вроде «Я здесь, чел», но снова закашлялся, и ты, услышав этот жуткий, леденящий душу звук, влетел в мою комнату, а за тобой вошёл запыхавшийся Тодд. — Ларри!!! — ты бросился ко мне прямо по куче этих прекрасно-ужасных лепестков, ковром устилающих всю мою обитель, а на глазах твоих блестели слёзы, увидев которые я почувствовал, как в сердце мне вонзается незримый кинжал жалости. — Сал... — тем не менее улыбнулся я, чтобы окончательно не пугать тебя, и потянул к тебе руку, желая коснуться столь желанной белоснежной шеи. — Оставь... Нас... — прохрипел я, обращаясь уже к Моррисону, всё так же глядя в твои прекрасные голубые глаза, но рыжий всё понял. — Что с тобой, Ларри?! — кричал ты, усаживая меня и обнимая, отчего по спине у меня пробежали мурашки. — Что?!! — Салли... — я провёл рукой по твоим шёлковым голубым волосам, которые так давно хотел ощутить под своими пальцами. — Я... Люблю... — Я тоже люблю тебя, Ларри! — заплакал ты, зарываясь в складки моей любимой футболки, теперь уже давно перемазанной кровью. — Тоже люблю... Прости, что никогда раньше не говорил этого, прости! — ты давился рыданиями, а я лишь вымученно улыбался и, как заведённый, продолжал ласково гладить тебя, тем самым стараясь утешить. — Почему ты раньше мне не сказал о болезни? Почему Лиза не сказала?! — Она... — я закашлялся, отчего ты испуганно вздрогнул, но буквально сразу же справился с собой и продолжил хрипеть: — Не видела... Я... Скрывал... — Ларри... — ты прижимал меня к себе всё сильнее и сильнее, не прекращая плакать. — Дурак ты, Ларри... Дурак... — ты слегка откинулся назад и, видимо, заметив, как я быстро угасаю, шёпотом взмолился: — Не умирай, пожалуйста, ты мне очень нужен!.. Не умирай... — Поздно... Уже... — я посмотрел в твои глаза в последний раз и постарался ласково улыбнуться, но только сильнее закашлял. — Я... Ухожу... Прости... — сейчас мои слова больше напоминали предсмертный хрип. — Мы... Встре... Тим... Ся... Я... Дож... Дусь... — Ларри!!! — закричал ты, обхватывая моё лицо своими тонкими, маленькими пальцами. — Не оставляй меня, Ларри... И это было последним, что я услышал. Поскольку затем я провалился в вязкую, мрачную пустоту. — Ла-а-арри-и-и, — кричал ты, прижимая меня к себе так крепко, как никогда раньше никого не прижимал. Но я не отвечал тебе, поскольку меня больше не было рядом. — Ла-а-арри, — уже иступленно шептал ты, рыская при этом своими прекрасными голубыми глазами, которые я так любил, по моей осквернённой комнате, будто бы что-то искал. И вдруг ты закашлялся — долго, страшно, сильно. А когда приподнял протез, то увидел, как из-под него выпали голубые лепестки незабудки, испорченные крошечными алыми крапинками. «Распускается цветок, и у каждого он свой,» — зазвучали в твоей прекрасной голове слова Тодда: те самые, которые он сказал тебе месяц назад, когда ты впервые прибежал к нему, трясясь от страха и протягивая ладонь, полную этих самых лепестков. — Я иду к тебе, Ларри, — одними только губами произнёс ты, в последний раз обводя взглядом место, которое несколько лет было для нас самым прекрасным местом на всей планете, и вытащил из кармана небольшой нож, который вот уже недели три носил с собой, будто бы чувствуя, что вскоре он понадобится. А в следующее мгновение на пол, между белыми и голубыми лепестками, закапала кровь. И ты провалился во тьму следом за мной. И первым, что ты услышал, стали мои слова: — Я тебя дождался, чел. Как и обещал... — и за этим последовали крепкие объятия.