Часть 1
25 августа 2018 г. в 01:14
Не то чтобы Алекс действительно хотел учиться игре на фортепиано. Его не слишком привлекало искусство, а будучи шебутным ребенком он вообще больше мечтал об ежевечерней игре в футбол или грезил боевыми искусствами. Но его отдали в музыкальную школу в семь лет и о собственных желаниях мальчика спрашивали не особо, справедливо полагая, что в таком возрасте ни один ребёнок не может выбирать разумно, а взрослому человеку навык лишним не будет. Пэйс, в общем-то, был солидарен со своими родителями в этом плане. Во всяком случае, ему нравилось участвовать в различных конкурсах и, конечно, побеждать. Кому не хочется занять первое место? Алексу вот хотелось. В его комнате даже было отведено специальное место, где складировались все грамоты, вставленные в рамочку свидетельства о том, что он стал лауреатом такой-то степени по игре на фортепиано в определённом жанре, и статуэтки. Всё это было приятно и здорово, как и, например, демонстрировать свои возможности знакомым. Но всё равно, учиться этой игре Алекс никогда не желал. Вначале занимался только из-за мамы. Она так очаровательно радовалась его успехам, что он — тогда еще мелкий мальчишка — сам шёл к инструменту и начинал играть. Что она находила в его простейших произведениях, которые игрались не то, что одной рукой, в самом начале просто даже одним пальцем, Алекс не знал.
В следующем году учительница сменилась, и появилась ещё одна мотивация. Мисс Марстэн была уже глубоко пожилой женщиной и также глубоко злобной. Алекс иногда думал, что это именно от того, что в своем возрасте она была до сих пор ещё «мисс», а после каждого нового урока он ещё и понимал, почему она не стала «миссис». Он бы на такой тоже никогда не женился. И ладно бы с её строгостью и придирками! Но бить его по рукам за каждую ошибку было плохой идеей. С мисс Марстэн они прозанимались всего месяц. Потом родители узнали о применяемых методах воспитания ребёнка и со скандалом потребовали смены преподавателя. А в итоге и вовсе перевели своего сына в другую музыкальную школу, чтоб уже точно никогда не встретиться с этой мегерой. Алекс ничего против не имел.
С третьей учительницей никаких проблем не было, ровно, как и вдохновения заниматься. Ежедневные занятия давали свои плоды. Пальцы ловко и быстро скользили по чёрно-белым клавишам, точно попадая по нужным. Это был своеобразный спорт, очередной вызов. Алексу нравилось брать произведения на порядок сложнее тех, что изучали его одноклассники. Никаких сантиментов. Просто манящее чувство превосходства над другими.
Это была рутина. Техничная, обыденная, механическая до последнего своего жеста.
Несмотря на то, что все музыкальные термины Алекс выучил давно, идеально знал переводы всех понятий и мог рассказать их, даже если ночью разбудят, он всё равно не слишком понимал, как это всё применяет на практике. Вот как сыграть так, чтобы Affettuose — сердечно — отличалось от Amoroso — любовно? Алекс не знал. Он играл тише или громче, мягче или резче, виртуозно исполняя градацию громкости, но совершенно не знал, как передавать чувства. И советы вроде «проникнись музыкой, пропусти всё через себя» не помогали. Да и, казалось, это даже было не нужно. Если и так всё прекрасно выходило, занимались первые места и получались награды, то какой смысл что-то делать? Пэйс смысла не видел.
Это давно стало привычкой. Каждый день садился за фортепиано, играл гаммы: параллельные и расходящиеся, натуральные, гармонические, мелодические и хроматические. Играл старинные лады, начиная их от любой ноты. Играл этюды, нарабатывая ловкость пальцев, полифонии, идеально проводя каждый голос, потому что «полифония — это гармоничное и равноправное созвучие разных мелодий». Больше всего ему нравились пьесы и крупные формы. Было какое-то слегка изощрённое удовольствие в том, чтобы взять программу страниц так на двадцать и пытаться уложить её изучение всего в пару месяцев. Или, например, пьесы. Вот уж где действительно есть то самое прекрасное и восхитительное созвучие гармоний. Изумительно. Пэйсу нравилось играть на несколько форте в контр и субконтр-октавах, он откровенно наслаждался долгими обертонами и даже когда предпринимал какие-то попытки в написании музыки, то чаще всего брал именно нижний диапазон. Правда, брался он за это дело нечасто и, как правило, довольным своими успехами не был. Конечно, можно было бы просто смириться с отсутствием таланта в этой конкретной области, но Пэйс об этом просто не думал. У него не было особой мотивации для этого. И появляться ей, вроде бы, было неоткуда. Всё случилось совершенно обыденно.
Просто в какой-то момент в эту музыкальную школу приняли нового преподавателя, молодого, талантливого, только недавно закончившего консерваторию с отличием и ищущего себе работу. Учеников перераспределили, чтобы дать ему подходящую нагрузку.
Для начала совсем немного. Насколько Алекс знал — всего семь человек. Пара первоклассников, двое с третьего, по одному с пятого и шестого классов и он. Пэйсу было всё равно. Ну сменился преподаватель — не в первый раз, от этого никогда ничего не менялось. Он был хорошим учеником, много занимался, был на прекрасном счету у других преподавателей и абсолютно плевал на все тонкости музыки. О последнем, естественно, не знал никто. Родителям об этом он говорить не планировал, а с друзьями даже и не затрагивал тему музыки, если только речь шла не об очередном конкурсе.
Алекс ничего особого в новом преподавателе не увидел, хотя раньше он не сталкивался с педагогами мужского пола на индивидуальных занятиях. Да и вообще не слишком хорошо представлял, чтобы мужчина захотел вести музыку у детей и подростков. Но вот однако…
Майрон Лэрд был определенно тем человеком, на которого достаточно было взглянуть один раз, чтобы понять — перед тобой личность, глубоко ушедшая в искусство. Не то чтобы в его облике было что-то такое кричащее, вроде разноцветных волос, татуировок или пирсинга, что обычно приписывают людям творческим. Напротив, весь его вид был весьма академическим. Примерно так одевался Алекс перед концертом или когда его ставили перед необходимостью «парадного» вида. Для Майрона подобный стиль в одежде был нормой. На занятия он приходил в брюках и рубашках, которых у него было, казалось, бесконечно много. Он носил галстуки, пиджаки и жилетки, узкие очки в тонкой оправе и собирал длинные волосы в низкий хвост.
На Алекса он сам особого впечатления не произвел. Первые пару занятий он присматривался к новому преподавателю, не зная, чего от него толком ожидать. Как педагог мистер Лэрд был человеком приятным. Он никогда не повышал голос, да и вообще обладал очень приятным тембром. Грамотно объяснял всё, что было нужно и весьма понятно демонстрировал то, что хотел услышать от своего ученика. Пэйс такой ситуацией был, в общем-то, доволен. По крайней мере, никаких фатальных изменений в его жизни не случилось. Только расписание стало удобнее. Большой плюс.
То, что действительно заинтересовало Алекса в его преподавателе произошло сильно позже — примерно через полтора месяца с начала учебного года. Просто последний урок в школе отменили и совершенно неожиданно появилось не распланированное время. После недолгих раздумий, Алекс решил сразу пойти в музыкальную школу и там подождать. Возможно у него даже будет возможность взять кабинет и позаниматься. Неплохой способ ведь скоротать свободное время. Полезный. Пэйс так не очень часто делал, хотя бы потому что довольно редко приходил сюда раньше своего урока. В расписании всё было очень удобно — в двенадцать сорок заканчивались занятия в школе, в два начинались здесь. Час двадцать на дорогу (Алекс предпочитал проходить эти несколько километров пешком) и лёгкий перекус.
В фойе было пусто — большая часть учеников тоже приходила точно ко времени занятия, а после также пунктуально покидала это заведение, так что на лавочках редко можно было кого-то увидеть.
Алекс здесь тоже задерживаться не стал. Сразу подошёл к стойке, чтобы посмотреть наличие свободных кабинетов. Таковые отсутствовали, но в книге учёта он успел заметить, что Лэрд уже пришел и взял свой класс. Насколько помнил юноша, его занятие было первым. В голове сразу же возникла замечательная мысль о том, что, возможно, получится отзаниматься раньше, а потом с чистой совестью уйти по своим делам.
На третий этаж Алекс практически взлетел, лишь придерживая свой рюкзак, чтобы тот не бил по спине во время таких акробатических упражнений. В коридоре было тихо. В каждый класс для занятий вели целых две двери. Это делалось для более качественной звукоизоляции, чтобы никто друг другу не мешал, да и находящиеся вне класса не морщились от сочетания множества разных мелодий. Поэтому всё, что игралось в кабинетах в коридоре было слышно приглушенно, совсем тихо.
Паренёк даже не сразу разобрал музыку, едва-едва доносившуюся из девятнадцатого кабинета. Пэйс тихо приоткрыл первую дверь, погладив резную ручку. Этот жест стал привычным очень давно и, несмотря на свою абсолютную бесполезность, нравился, как-то умиротворял.
Алекс подошел вплотную ко второй двери, положив ладонь на мягкую обивку и прислушался. Теперь можно было различить гораздо больше. Мелодия начиналась в низком диапазоне и постепенно, иногда возвращаясь немного назад, поднималась вверх. У Алекса мгновенно возникла ассоциация с осенними листьями или снежинками, которые кружат в воздухе, подхваченные порывом ветра. Так же легко, ненавязчиво и завораживающе. Несколько быстрых трелей внесли некоторое оживление, порывистые, чёткие и идеально правильные. Все нотки, как одна, одинаковые по длительности и силе нажатия, с постепенно увеличивающейся динамикой. Несмотря на поразительную скорость — не меньше ста пятидесяти ударов метронома в минуту — парень не услышал ни одной смазанной ноты. Ни разу палец Майрона не мазнул другую клавишу.
Мелодия прервалась неожиданно. Она явно была незаконченной, даже откровенно оборванной. Алекс почувствовал какое-то разочарование от того, что всё так резко прекратилось.
— Войдите, — отчётливо прозвучал голос Лэрда.
Конечно, надеяться, что человек со столь тонким слухом не услышит шагов и звука открывающейся двери, пусть все её петли и были идеально смазаны и не скрипели, было бы не логично. Алекс и не надеялся. Он вообще об этом не думал, слишком увлеченный этой мелодией.
Первый раз в жизни Пэйс заходил в этот кабинет немного неуверенно. Самую малость. Он и сам не знал, откуда появилась эта самая неуверенность, но она была и, кажется, никуда не планировала исчезать.
— Здравствуйте, мистер Лэрд. Знаю, я пришел несколько раньше, но подумал, вы не будете против, если я подожду начала урока в кабинете. Можно? — спокойно поинтересовался он, бросив быстрый взгляд на наручные часы. «Несколько раньше» — это на целых полчаса.
Мистер Лэрд скользнул по Алексу слегка рассеянным взглядом зелёных глаз, поправил очки и с легкой улыбкой кивнул на стул позади себя. Пэйс понятливо кивнул и сел, куда указали. Очевидно, что занятие начнется ровно в своё время. Но сейчас он не имел ничего против.
Тихо повесив рюкзак на спинку стула, парень перевёл свой взгляд на рояль, желая увидеть ноты, а в правом верхнем углу имя композитора. Но вместо сборника или просто распечатанных листов на пульте стояла нотная тетрадь, с наполовину исписанной страницей. Рядом лежали остро заточенный карандаш и ластик.
Алекс перевел недоверчивый взгляд на спину Майрона. Как-то он не предполагал, что автором этой музыки будет его учитель. Однако же…
Лэрд же времени даром не терял. Он ещё раз проиграл последнее предложение и после этого пошел дальше. Совсем немного — буквально на десяток тактов. Остановился. Его пальцы замерли в нескольких миллиметрах над клавишами и слегка подрагивали. Через несколько секунд он сыграл этот кусочек изменённым, а затем ещё и ещё. Четыре разные вариации одной мелодии прозвучали друг за другом, одновременно похожие и не похожие друг на друга. Алекс не мог понять, какая ему нравится больше, судя по некоторой заминке Майрона — он тоже. А затем появилась пятая. Она будто бы идеально совместила в себе все, что были до этого, обретя новое звучание.
Карандаш быстро заскользил по бумаге. Ноты Лэрд писал тонко. Не рисовал никаких кружочков или овалов, а просто оставлял короткие штрихи и сразу рисовал штиль, при необходимости добавляя одну или несколько завитушек, обозначая так восьмые, шестнадцатые и тридцать вторые ноты. Объединённые акколадой нотные системы быстро заполнялись содержимым. Сыгранный отрывок он записал быстро и совсем не глядя на клавиатуру. И это восхищало.
Алекс думал, что как только будет записана последняя сыгранная нота, Майрон остановится, но этого не произошло. Карандаш так и продолжил скользить по бумаге, выписывая мелодию.
Дальше на инструмент он отвлекался только для того, чтобы проверить гармонию. Играл коротенькие отрывки, пробовал различные варианты. Пару раз Лэрд даже стирал уже написанное, а затем заносил в тетрадь другой вариант.
Полчаса пролетели как один миг. Даже несмотря на то, что учитель играл не часто и большую часть времени писал сразу в тетради, Алексу ни на секунду не было скучно. Он, затаив дыхание, следил за появляющимися на нотном стане знаками, пытаясь мысленно воспроизвести то, что там было. Получалось не слишком хорошо, он мог представить только примерное звучание.
Телефон Лэрда завибрировал, в мгновение разрушив всю атмосферу. Майрон клал его рядом с клавиатурой, как это и Алекс часто делал. Удобно. Вибрация оказалась слишком громкой. Лэрд бросил короткий взгляд на загоревшийся экран. Наступило время урока.
Алекс успел раньше, чем его учитель успел даже обратно заблокировать телефон. Слова сами сорвались с губ:
— Сыграйте, пожалуйста, то, что у Вас уже есть, — на самом деле парень не был уверен, как отреагирует на это мистер Лэрд. Для него самого процесс сочинения был довольно интимным. Хотя, может быть, он просто знал, что его попытки не слишком удачны, а потому и не хотел, чтобы кто-то их видел. У его преподавателя совершенно точно никаких проблем не было с «удачливостью» композиций, но всё равно он мог воспринимать это личным.
Пэйс почти готов был услышать отказ, но нет. Майрон повернулся, в течение нескольких долгих секунд смотрел на своего ученика, а потом мягко улыбнулся и кивнул.
Снова зазвучала нежная мелодия. Алекс прикрыл глаза и практически растворился в ней. Одновременно слыша каждую новую гармонию и не замечая ничего, он просто наслаждался. Это было похоже на то, как человек смотрит на небо, замечая одновременно все звезды, выделяя целые созвездия, но все равно оставаясь во власти единого пространства. Ему виделись кружащие в потоках воздуха светящиеся искры. Пролетел быстрый пассаж — искорки рассыпались мириадой частиц. Закружилась новая мелодия — сияющие точки вновь собрались в единый поток и лентой закружились в воздухе. Появился второй голос — вот уже этот танец становится всё тоньше и изящнее. Кульминация — всё это сверкающее великолепие вертится в невозможном ритме и темпе, а затем взрывается фейерверками и тихо опадает наземь. На этот раз всё шло к завершению и даже получило его, хотя Пэйс был твердо уверен, что на бумаге окончания нет. Он открыл глаза и проверил. Его действительно не было. Вывод напрашивался сам собой. Это самое окончание Майрон сейчас сымпровизировал.
— Восхитительно, — не удержался от комплимента Алекс, всё ещё не отойдя от только что прослушанного произведения. Юноша даже несколько раз хлопнул в ладоши. Бурных оваций не вышло, глухие хлопки внезапно показались ему какими-то нелепыми, так что Пэйс быстро положил руки обратно на колени.
Майрон слегка склонил голову в полупоклоне, благодаря за такую реакцию.
— Понравилось? Мне приятно. Ты первый, кто услышал его. Это только первая часть, ко второй я даже не приступал ещё, — Майрон поправляет очки. Алекс уже знал этот жест. Они вечно у него спадали, когда тот опускал голову. Возможно, именно поэтому он большую часть времени держал её высоко поднятой?
— Очень. А вы давно над ним работаете? А дадите потом ноты? — Пэйс ни разу не уверен, что сможет сыграть это. Тем более сыграть это вот так. Пусть он хоть трижды числился в списке лучших учеников школы, но до уровня лучшего выпускника консерватории ему ещё лет десять перманентных занятий музыкой. Это ни капли не умаляло желания выучить эту красоту.
Майрон тихо рассмеялся, но Алекс был уверен, что ему действительно приятно. В зелёных глазах плясали смешинки — даже тонкие линзы очков не мешали их рассмотреть.
— Сдашь программу досрочно, выдам ноты, — предложил сделку Лэрд,
— Согласен! — паренёк согласился даже раньше, чем вспомнил, что программу в очередной раз выбрал себе «слегка» усложненную. Но этот тот вызов, от которого он не может отказаться.
— Прекрасно. А теперь давай к инструменту. Твоя очередь хвастаться результатами, — Майрон снова рассмеялся и уступил стул своему ученику.
Похвастаться Алексу действительно было чем. К сегодняшнему дню он наконец-то смог полностью выучить наизусть крупную форму. Достижение вполне себе достойное. Этюд он уже был готов сдавать, а вот с сонатой Бетховена работы было больше, хотя бы из-за объема. В обычном режиме у Пэйса был бы целый месяц на то, чтобы спокойно всё доучить и сдать. Но теперь это время урезалось вдвое. Впрочем, такие вызовы всегда нравились юноше.
Урок прошёл почти так же, как и всегда. Положенные сорок пять минут пролетели слишком быстро. Алекс не очень понял, что изменилось, но сегодня атмосфера на занятии куда более дружеская, теплая. Понятное дело, что всему виной те самые полчаса до урока, но что именно изменилось Пэйс не знал. Просто стало одномоменто интереснее.
Домой он ушёл в приподнятом настроении и с твёрдой уверенностью в том, что сможет выиграть небольшое пари с Майроном. Потому что очень хотел получить эти ноты, к тому времени Лэрд определенно сможет закончить своё произведение. А мысли и желания, как было известно, имели пагубную привычку исполняться.
Пагубную потому что очень часто эти желания и мысли воплощались не так, как того хотелось, в процессе своей реализации превращаясь во что-то совсем иное, но Алекс был готов рисковать. Услышанная ранее музыка его пленила. Пленила даже больше, чем восхитительные и грандиозные произведения всемирно известных классиков.
Конечно, он ничуть не преуменьшал великолепия этих музыкальных шедевров. Совсем нет. Алекс искренне наслаждался, раз от раза прослушивая ревиемы Моцарта и Сальери. Ну и пусть, что второй не так известен. Всё равно это действительно завораживающе. Или, например, девятая симфония Дворжака? Пэйс не мог слушать её, не затаив дыхания. Особенно ему полюбилась первая часть.
Но вот это неоконченное произведение словно задело те самые струны души, которые так советовала использовать для передачи чувственности предыдущая учительница.
На какое-то мгновение появилась мысль о том, что можно было бы попробовать подобрать эту мелодию. Он слышал её всего пару раз, но запомнил хорошо. Да и видел ноты, так что задача не кажется непосильной. Разумеется, если брать только какую-нибудь малую часть всего произведения. Но мысль быстро исчезла, сменившись другой. Если Алекс Пэйс пообещал, принял вызов, значит, добьётся своего он именно так, как это оговорено в правилах.
В итоге пришлось увеличить время ежедневных занятий почти вдвое. Самого парня это не слишком волновало, всяко лучше, чем бездумно листать ленту новостей в соц.сети или просто бездарно тратить время, но ему было почти жаль своих соседей. Только почти, потому как его не сильно волновало, что о нём подумают, или что потом ему выскажут, когда они столкнуться где-нибудь на лестничной клетке. А жалел потому что мог десятки раз проигрывать один и тот же кусочек произведения доводя его до совершенства, отрабатывая сложные моменты и запоминая правильную аппликатуру. Начинал медленно, а потом постепенно увеличивал темп, пока не приходил к нужному. Двадцать, тридцать, сорок раз — до тех пор, пока игра не станет такой как надо. Такой, чтобы не было ни единой ошибки. Его это ничуть не смущало, а вот другим людям, наверное, было не очень интересно слушать постоянно одно и тоже. Впрочем, вечерами Алекс проигрывал свои предыдущие программы, чтобы не забыть. Получалось некое подобие маленького фортепианного концерта.
Именно с того самого момента, как Алекс пришёл на занятие раньше своего положенного времени, его отношение к этим урокам поменялось. Теперь он даже специально подгадывал раньше своего времени, когда у Майрона не было других учеников. Частенько Лэрд точно также, как и в первый раз, работал над своим ноктюрном. Названия ему он давать не планировал, ограничиваясь просто определённым жанром. Алексу Майрон это объяснил тем, что придумывание чего-то поэтичного, что не является музыкой, в его исполнении редко выходит хорошо во-первых, а во-вторых, ему совершенно не хочется навязывать кому-то свою ассоциацию с музыкой. На предложение сделать так, как это сделал Дебюсси, а именно - поместить название в самый конец, Лэрд только рассмеялся:
— Это было актуально только в момент премьеры его цикла прелюдий. А сейчас всё и так называют их не по номерам, а по данным им названиям. Меня вполне устроит, то что он будет «Ноктюрн, ми-минор», — он привычным жестом поправил очки, и пробежался пальцами по клавиатуре. Так, невзначай, словно бы просто положил их на первые попавшиеся клавиши, но даже так смог извлечь приятную слуху мелодию. Пэйса это восхищало. Майрон будто бы чувствовал инструмент, безошибочно находя нужные ноты даже с закрытыми глазами. Само по себе это было не таким уж и сложным, но вот чтобы так, походя, не глядя, сыграть что-то новое… Паренёк каждый раз следил за этим замирая, вглядываясь в тонкие, бледные пальцы, словно бы танцующими над клавишами. Алексу казалось, что он даже не всегда касался нот, однако звуки послушно извлекались из инструмента и точно соответствовали требованиям Майрона к ним. Были нежными или резкими, тихими или громкими, лёгкими или тяжелыми. Любыми. Лэрд играл так, что, глядя на него, можно было подумать, будто это совсем просто. Но на самом деле совсем нет. Можно было много раз пытаться повторить его игру, и ни капли не продвинуться к успеху в этих чаяниях. Алекс пробовал.
На вопрос о конкурсах, Майрон небрежно махнул рукой на подоконник, где стояла парочка красивых статуэток. Обе вручены в качестве гран-при на международных конкурсах.
— Дома ещё целая полка забита всей этой ерундой, только место занимает, пылится, а всё же приятно, пусть и совершенно бесполезно. Но выбросить рука не поднимается, — Майрон приподнял в улыбке уголки губ. Алекс уже заметил, что он улыбается именно так, тонко и почти незаметно. За прошедшее время Алекс вообще уже неплохо успел изучить слегка скупую на различные проявления эмоций мимику своего учителя. Он никогда не повышал голос, как максимум подпуская в него холода, а чаще так и вовсе просто добавлял насмешливых ноток. В крайнем случае можно расслышать огорчение или неодобрение. Голосом он владел изумительно, с его помощью, в основном, и выражая всё, словно бы этим компенсируя мимику. Он часто приподнимал левую бровь, в один этот жест умещая и удивление, и подначку, и усмешку.
Сведения о забитой наградами полке ничуть не удивило Алекса. Хороших учеников ещё с младших классов могут отправлять на различные конкурсы, а Лэрд, без сомнения, был в своё время учеником превосходным.
Разговаривали они не только о музыке. Это было немного удивительно, но Алекс неожиданно для себя открыл в Мистере Лэрде не только преподавателя, но ещё и просто Майрона. Интересного, разносторонне образованного человека, который на всё имел своё собственное мнение и не всегда считал необходимым его держать при себе. При этом он был ещё и достаточно наблюдательным, чтобы все его шутки приходились к месту. Вся его манера, в общем-то, была именно такой. Чуть шутливой, приправленной легкими подколками, совсем не злыми, но подогревающими интерес.
Походя оглядев Алекса, Майрон мог насмешливо поинтересоваться о том, как Пэйс теперь планирует нагонять свою ускоренную программу. Каким образом Лэрд понимал, что к сегодняшнему занятию ученик не готов, Алекс совершенно не понимал, а сам мужчина говорить отказывался. Он знал, когда у него были проблемы с учёбой в обычной школе и заявлял, что ни одна хорошая драка не стоит переломанных пальцев и невозможности дальше заниматься музыкой. Щёлкал пальцами и смеялся на фырканье Алекса. От этой привычки его так и не смогли отучить ни в колледже, ни в консерватории. Майрон Лэрд был слишком внимательным, чтобы никого не бесить. А порой ещё и слишком очаровательным.
Алекс как-то сходил на его концерт в филармонии. Целых сорок минут он наслаждался игрой рояля с оркестром. Концерт Грига Лэрд исполнил изумительно. Точно, безошибочно, одновременно выверенно и чувственно. Так, как он исполнял всё.
Потом зал взорвался аплодисментами. Дети, отправленные родителями, и благодарные слушатели рекой потекли к сцене, стараясь в пути не сломать букеты и не примять цветы. Уходил Майрон под бурные овации, целых семь раз поклонившись, умудрившись при этом не уронить ни одного цветка из целой охапки растительного великолепия. На следующий день Лэрд раздавал букеты всем своим коллегам женского пола, источал улыбки и принимал поздравления с удачным выступлением.
Занятие после концерта Майрон, конечно, отменять не стал. Хотя и особой радости от того, что ему пришлось идти на следующий день на уроки он точно не испытывал, скрывал зевки и прятал сонный взгляд за линзами очков. Восторги самого Алекса он, впрочем, выслушал с довольнейшей улыбкой кота, которому третий раз подряд сливок наливают. В таком состоянии Лэрд был щедр на похвалу и улыбки.
До прихода Алекса он сидел за роялем и с самым блаженным видом наигрывал какие-то незамысловатые мелодии — отрывки из вчерашнего концерта и рожденные его умом гармонии. Потом же всё с тем же счастливым видом пересел в кресло, откинулся на спинку и чуть прикрыл глаза.
Алекс его прекрасно понимал. Он сам после каких-либо концертов чаще всего просто отпрашивался со всех занятий и отсыпался дома. Не потому что это выматывало физически, а потому что эмоциональный накал утомлял настолько, что потом хотелось просто сидеть в тишине или спать. Но парень сильно сомневался, что на работе можно взять отгул по такой причине, как желание отдохнуть после концерта, каким бы выматывающим тот не был.
Этот урок тоже стал новым в плане опыта, по-своему интересным и даже приятным. Во всяком случае, в тот день было куда больше ободряющих улыбок и куда меньше беззлобных насмешек. Умиротворенный Майрон даже пообещал дать на ксерокопию свою коллекцию произведений для расслабляющего музицирования, как он это называл. Алекс даже пожалел, что концерты у Майрона случались не часто.
Но подобные случаи тем и хороши, что редки и не вызывали привыкания. Хотя насчёт желания почаще видеть довольную улыбку Лэрда Алекс поспорил бы с самим собой. Всё же похвала настолько талантливого человека стоила дорого. Всё-таки в двадцать шесть давать концерты в филармонии мог не каждый, далеко нет. Да и несмотря на то, что Майрон работал простым учителем в музыкальной школе, пусть и лучшей, связи и знакомства он имел обширные. Во всяком случае, за прошедшие несколько месяцев его целых три раза срывали на мастер-классы и выступления не только в другие города, но даже и в другие страны. Этим мало кто мог похвастаться. Во всяком случае, Алекс не знал никого, кому бы за это платили. Если не считать, конечно, самых именитых личностей. Майрон Лэрд определенно станет таким, вот в этом Пэйс не сомневался ни на мгновение. И постоянный контакт с этим вот непрошибаемым идеалом искусства, влюблённым в свое дело до той степени, что всё остальное отходило даже не на второй план, а куда-то сильно дальше, заставлял желать тянуться к нему. Пытаться допрыгнуть выше, туда, куда всё равно не доставал, но отчаянно стараться. Неожиданно появилась мотивация. Внутреннее желание быть похожим, уметь также. Заниматься. Гладить пальцами отполированную поверхность клавиш и мягко перебирать их, извлекая чувственные мелодии. Неожиданно появилось вдохновение не только коротко терзать инструмент, пытаясь придумать хоть какие-то музыкальные предложения. Теперь даже получилось создать тему, которая ассоциировалась у Алекса со словом «очаровательная». Ещё она ассоциировалась с тонкими бледными пальцами, длинными волосами и блеском зелёных глаз из-под очков. Но об этом Пэйс предпочитал не думать. Слово «очаровательная» подходило как нельзя лучше.
То самое желание учиться музыке, которое отсутствовало где-то все предыдущие шесть лет накатило с неожиданной силой, будто возвращая все проценты за пропущенные годы. Потому что теперь всё свободное время проводилось за любимым Блютнером, и все дороги вели к нему, будто он был Римом. Соседей было жалко, но вспоминал Алекс об этом только временами. В конце концов, не каждому удавалось насладиться звучанием идеально настроенного инструмента, какой у себя имел Алекс.
Программу он всё же сдал досрочно. На целых две с половиной недели раньше, удивив этим, кажется, всех, начиная от Майрона и заканчивая самим собой. Потому что приходя на очередное занятие он ожидал услышать «пятнадцатого сдадим», а никак не «Очаровательно. Пойдём, уговорим кого-нибудь тебя послушать».
Кем-нибудь оказался зам.директора, который почти не брал учеников, но был очень приятным человеком, смешливым и лёгким. Давным-давно позабытое волнение неожиданно выползло из той глубины сознания, куда парень запихал его ещё во втором классе, и захватило сердце своими длинными щупальцами. Ладони вспотели, так что Алексу пришлось сбегать их ополоснуть и потом пристально следить, чтобы руки не соприкасались друг с другом. Волнение не собиралось никуда исчезать, даже когда он зашёл в кабинет. Пришлось найти в себе силы, чтобы улыбнуться и ровным голосом объявить программу. Два метра до банкетки показались непреодолимым расстоянием. Пальцы дрожали. Совсем чуть-чуть, но это было очевидно для Алекса. Больше по чувствам, чем по визуальным показателям.
А потом… Чтобы вернуться в норму хватило одного расслабленного, с привычной легкой насмешкой взгляда Майрона. И Пэйс уплыл. Он растворился в своей игре, практически не осознавая её, наверное, впервые в жизни понимая, что значит сыграть то самое пресловутое Affettuose — сердечно. Воспоминания о том, как именно прошел экзамен, не сохранились совершенно. Будто записывающее устройство в мозге на некоторое время прекратило свою работу, а возобновило её уже когда он нервно вышагивал по коридору, засунув руки в карманы.
Зам.директора вышел из кабинета с абсолютно спокойным лицом, улыбнулся Алексу и ушёл восвояси, а Майрон ждал его внутри, привычно устроившись в своем кресле. Невозмутимый, абсолютно нечитаемый и где-то даже отрешённый. Таким он пробыл недолго, всего пару секунд, но парню хватило их, чтобы надумать себе нехороших выводов. Потом Лэрд легко рассмеялся:
— Уйми свою фантазию, Алекс, всё у тебя хорошо со сдачей. Твердая пятерка, отдельная похвала за чувственность и передачу эмоций. Ну и техничность, разумеется, на высоте.
Майрон чуть улыбнулся уголками губ, встал со своего места и взъерошил светлые волосы Алекса.
— Молодец. Заслужил награду, — он подошел к шкафу и моментально нашёл нужное из десятка различных папок. Пэйс всегда удивлялся его способности ориентироваться в этом личном хранилище нот, тем более, что система у него была какой-то необычной. Во всяком случае, попытки выявить логику успехом не увенчались.
Лэрд выудил тоненькую стопку белоснежных листов, склеенных скотчем по краям, чтобы было удобно поставить их на пульт инструмента.
Разворачивал эти листы Алекс так, будто в руки ему попала величайшая драгоценность. Несколько мгновений всматривался в первую страницу, где витиеватыми буквами было выведено название и имя композитора. Красивый шрифт красивому произведению. Всё логично и естественно. Ноты тут же были аккуратно упакованы в папку и убраны в рюкзак. Разбирать их при Майроне Алекс точно не собирался. Тот услышит его от него только тогда, когда это будет звучать прилично. А лучше — идеально. Само наличие у него этих нот вызывало какую-то эйфорию. Хотелось улыбнуться, быстрее добраться до дома и в одиночестве заняться разбором этого ноктюрна.
А ещё через пару месяцев Алекс понял, что эйфория была не только и не столько от наличия у него этих нот. А вот от того, что он был первым, кому Майрон эти самые ноты дал… Быть может. Думать об этом он не хотел, предпочитая считать, что это была радость от получения желанной награды, а не от личности её создателя. Потому что влюбляться в своего преподавателя было плохой идеей. Очень плохой.
Даже не потому что Лэрд вряд ли видел что-то кроме своего занятия. Хотя и то было скорее ощущением Алекса и его знанием о том, что тот не женат. Но где была гарантия, что Майрон не возвращается домой к милой девушке и не поет ей на ночь колыбельные, подыгрывая себе на фортепиано? Абсолютно нигде. Её не существовало вовсе. Как и хоть какой-нибудь надежды на то, что Майрону могут нравиться парни. Его собственный ученик почти на десяток лет моложе. И если этого было недостаточно, то можно было упомянуть о том, что они никогда не пересекались вне учебы, а разговаривали об искусстве и лишь совсем немного о жизни.
Впрочем, этого хватило Алексу для того, чтобы всё же узнать некоторые мелочи про Майрона. Действительно мелочи. Например, о том, что сок тот любил апельсиновый, практически никогда не пил кофе, симпатизировал кошкам и одну даже держал у себя. Что пользовался кремом для рук с медовым запахом. Пару раз Алексу даже удалось уловить отголоски этого аромата — пахло действительно приятно.
Пэйс собирал эти маленькие кусочки информации, будто коллекционируя дорогие и редкие марки. Так же, как нечастные широкие улыбки Лэрда вместо обычных ухмылок или приподнятого уголка губ. Его взгляды, интонации его голоса, переливающиеся разными эмоциями будто вода в ручье на солнце бликами. Малейшие оттенки он передавал легко и так понятно, будто он просто выписывал нужную характеристику на бумаге и показывал человеку. Ошибиться было сложно.
К новому году Пэйс окончательно убедился в своем неутешительном диагнозе. Подарок самому себе вышел весьма неприятным. Точнее, сам по себе он был ничего так, но вот вся ситуация в целом оставляла желать лучшего. Потому как делать что-либо Алекс не планировал. На то было много причин, а парень для себя здраво рассудил, что лучше видеть человека, в которого влюблён целых три раза в неделю и на законных основаниях, чем не видеть вовсе (вполне резонно, что Лэрд предпочтёт передать проблемного ученика кому-то другому) или же видеть не только человека, в которого влюблен, а ещё и презрение или жалость в его глазах. Или слышать намеки на это в его голосе. Последнее даже более вероятно, учитывая привычку Майрона передавать свои эмоции именно интонацией.
Зимние каникулы дали небольшую передышку. Хотя это было с какой стороны посмотреть. С одной — можно было свободно дышать, не боясь каким-то образом выдать себя, посвятить свободное время изучению ноктюрна, ведь мысль о том, чтобы идеально сыграть его Лэрду приятно грела душу, да и вообще попробовать как-то привыкнуть к новым ощущениям. С другой же, преподавателя музыки в жизни отчаянно не хватало. По этой причине Алекс купил билет на рождественский концерт в филармонии. Из любви к одному определенному искусству. Вообще, теперь всё, что было связано с музыкой, одновременно было связано и с Майроном, а потому вечно напоминало о нем. При взгляде на клавиши грезились бледные тонкие пальцы, а за игрой порой казалось, что он спиной чувствует привычный насмешливый взгляд. Конечно, сзади никого не было. Порой он даже додумывал ответы Лэрда, подстегивал себя его фразами. В мыслях даже удавалось подобрать верные интонации.
«А что так медленно? Я ожидал, что в семнадцать лет у парней резвости побольше будет», — он действительно сказал так однажды. К счастью, ещё в самом начале занятий, потому что повтори тот подобное сейчас, Алекс бы обязательно смутился от некой двусмысленности, а тогда он просто разогрел руки и заиграл вдвое быстрее. Как сделал и сейчас.
«Там написано «Con fuoco», это обозначение выразительности «с огнём», а ты играешь так, будто тебе льда за шиворот насыпали», — и такое тоже было. Сейчас, конечно, действительно получалось играть с тем самым огнем.
Вообще во всех этих терминах Майрон разбирался так хорошо, будто половину своей жизни только ими и изъяснялся. Хотя, может оно так и было? В консерватории, по крайней мере, всё могло случиться.
Впервые в жизни Алекс ждал продолжения учёбы с таким нетерпением. Потому что за прошедшие пару недель он успел даже приготовить подарок Лэрду, пусть и совершенно тривиальный. Такой, какой ученик мог вручить своему преподавателю, не натолкнув того ни на какие мысли. Алекс надеялся, что не натолкнув. Просто очень хороший красный чай, с добавленной туда сушеной мятой. Мяту пришлось поискать, потому что магазин с травами в городе был всего один.
Майрон часто пил каркадэ с мятой. Приносил с собой на занятия термос — забавный такой, разрисованный под пингвина. Алекс даже не ожидал увидеть подобное у Лэрда, но это стало скорее приятной неожиданностью. Он начал носить его с собой с наступлением холодов. Ставил на подоконник, смотрел на сугробы, пил ароматный напиток и даже так, стоя спиной к инструменту и Алексу, безошибочно указывал ему на неправильную аппликатуру.
Иногда он предлагал чай и Пэйсу. Алекс ни разу не отказался. Потому что этот своеобразный напиток действительно покорил его с первых ноток своего вкуса, потому что за чаем они говорили не только о музыке, а ещё и о чём-то обыденном, далёком от искусства. Например, о том, кому какое время года нравится. Майрону нравилась зима, он любил снегопад, любил сверкающий белый, которым была укрыта земля. И даже колючие снежинки, бросаемые ветром в лицо, и морозы не могли притупить этой его любви.
Алексу больше нравилась ранняя осень, когда было еще тепло, но уже не жарко. Когда солнечные лучи дарили последнее тепло земле, а листья только начинали менять свой яркий зелёный цвет на уютный желтый.
Но ранней осенью не было необходимости приносить с собой горячий чай, чтобы согреться. А сейчас, в середине зимы, это было бы очень уместно. Во всяком случае, именно так считал Алекс, перевязывая бумажный пакетик тёмно-зелёной лентой. В цвет глаз Лэрда.
Пэйс прекрасно понимал, что со стороны напоминает влюблённую школьницу. Впрочем, с поправкой на пол всё так и было. И что с этим делать дальше Алекс не знал от слова «совсем». Не то чтобы он раньше не влюблялся. К своим семнадцати он уже успел отправить в копилку жизненного опыта романтические отношения. Ничего особенного впечатляющего там не было, ровно, как и чего-то, что могло бы подсказать ему как стоит вести себя сейчас.
С девушками было куда проще — им можно было принести цветы, конфеты, бережно взять в руки тонкую ладонь и тепло улыбнуться, чтобы, в общем-то, добиться чего-то. Алекс сильно сомневался, что подобные методы помогут ему сейчас. Майрон не любил сладкое и к цветам не испытывал никакой симпатии, да и ему и так их часто дарили. На всех возможных концертах так точно. И, чёрт побери, он бы многое отдал, чтобы действительно иметь возможность взять в руки удивительно тонкие ладони. Они совсем не смахивали на женские, но были очень изящными. Идеально ровные длинные пальцы с короткими и аккуратными ногтями, бледная ладонь с проступающими через тонкую кожу голубоватыми венами. Тонкое запястье, которое наверняка бы поместилось в обхвате большого и указательного пальцев Алекса. И при этом эти руки были наполнены силой, а сам Лэрд ещё и в совершенстве умел пользоваться ими. То, как безошибочно он извлекал из фортепиано нужные ему оттенки звуков, наводило на совершенно неприличные мысли о том, какие звуки тот мог бы этими самыми руками извлечь из него, появись такое желание. Алекс столько раз видел эти руки, что такую картинку мог воспроизвести в памяти за долю секунды и с абсолютной точностью.
Об этом Пэйс старался не думать. Во всяком случае не слишком часто. Во всяком случае, при самом Майроне. Да и вообще на занятиях, потому как невнимание к предмету занятия и усиленное внимание к педагогу ни к чему хорошему не приводило.
Чай Алекс ему всё же подарил. С самыми банальными и традиционными пожеланиями счастливого Нового Года и Рождества, не позволив себе ничего кроме короткой подписи на открытке. Майрон угадал, что в бумажном пакетике сразу, мгновенно уловив тонкий аромат мяты. Он приподнял в улыбке уголки губ и кивнул, на все пожелания.
— Забыл пожелать хороших учеников, которые действительно будут заниматься, — с легкой усмешкой поправил Лэрд, — Или это мне стоит желать иметь хороших учеников?
И в этой фразе была определенная двусмысленность. В глазах Майрона плясали веселые огоньки.
— Выпьешь со мной чаю? — он кивнул на термос-пингвин и, дождавшись согласного кивка, разлил тёмно-красный напиток по двум стеклянным чашкам, протянул одну Алексу и совершенно неожиданно уселся на подоконник, лихо подмигнув удивленному парню.
— Да-да, плохой пример для молодежи, некультурно и далее по списку. Не надо. Такие широкие подоконники буквально созданы для того, чтобы на них сидеть, — Майрон совершенно точно насмехался над удивлением своего ученика. Беззлобно, даже весело. В своей излюбленной манере.
Алекс усмехнулся в ответ и точно так же залез на широкий белый подоконник. Сидеть действительно было хорошо. От окна шла едва уловимая прохлада, а от батареи вполне ощутимое тепло. Над чашкой поднимался пар. Пэйс окинул кабинет взглядом, чуть задерживая его на незатейливых украшениях. На двери висел праздничный венок, на крышке рояля устроился Санта-Клаус, а над ними мигала огнями гирлянда. Алекс силой воли отринул все мысли о том, что если немного поменять обстановку и время суток за окном, то это мог бы быть очень домашний вечер. Для них двоих.
Он чуть мотнул головой, улыбнулся и внезапно наткнулся на пристальный взгляд зелёных глаз, не скрытых линзами очков. Их Майрон держал в левой руке, зажав дужку двумя пальцами. Без стекла глаза казались ярче и темнее. Он смотрел секунд десять, не отводя взгляда и вообще не шевелясь. Алексу стало немного неуютно под этаким сканером, и он выгнул бровь, безмолвно спрашивая о причинах столь пристального внимания.
Лэрд не ответил. Надел очки, сделал глоток чая и поинтересовался, как прошли каникулы.
Алекс только пожал плечами, начиная рассказ. Совсем короткий, потому что большую часть этих самых каникул он был занят своими внутренними разборками, а меньшую занимался. Пару раз выбрался на прогулку с друзьями, но это было скорее исключением.
Майрон рассказал о благотворительном концерте. Голос его обрёл знакомую мягкую, самую малость мечтательную интонацию, появляющуюся всегда, когда Лэрд начинал говорить о музыке. Алексу хотелось бы, чтобы такие же нотки появлялись в голосе мужчины, когда тот говорил о нем, но это было где-то за гранью мечтаний. О самом концерте Майрону почти нечего сказать, только о музыке. Он по памяти пересказал ему всю программу — Алекс был уверен, что тот ни разу не ошибся, — поделился своим мнением о других выступавших, вскользь упомянул о том, что до сих пор подумывает освоить флейту, как второй инструмент. На концерте он познакомился с восхитительной флейтисткой. А потом, тоже немного неожиданно, почти улыбнулся и соскочил с подоконника, поставив на него чашку. Алекс даже не заметил, когда тот выпил весь чай, потому что запретил себе смотреть на его губы.
Майрон достал из недр своего шкафа слегка потрепанный сборник, быстро пролистал его, шурша давно пожелтевшими страницами и поставил его на пульт.
— Иди сюда, — позвал он, поставив к инструменту второй стул. — Полагаю, мы вполне можем один урок помаяться чем-то простым и приятным, — Лэрд сел и призывно махнул ладонью.
Алекс последовал его примеру, отставляя уже пустую чашку на белый подоконник. Последние минут десять он крутил стеклянную кружку в руках, просто чтобы чем-то себя занять. Он подошёл ближе, заинтересованно заглянул в ноты и снова удивился. В который раз за это занятие. Хотя, можно было ли так назвать конкретно этот отрывок времени? Они ведь не занимались, просто разговаривали, а теперь вот, по словам самого Лэрда, собирались помаяться чем-то простым и приятным.
Сборник был собранием пьес четвёртого и пятого класса для игры на фортепиано в четыре руки.
Алекс с готовностью опустился на свободный стул. Игра в четыре руки с Майроном относилась к тому, о чём парень иногда мечтал. К одной из наиболее невинных его грез. Потому что было в такой игре что-то гипнотическое. Единение между музыкантами, связанными одним ритмом, одним характером и темпом выбранного произведения. Оно действительно было простым и приятным, джазовым, с угадывающимся рождественским мотивом.
Мысли о домашнем вечере вдвоём снова пришлось отгонять усилием воли. И всё тем же усилием успокаивать сердечный ритм и дыхание.
Майрон сидел слева, взяв на себя вторую партию, а первую, соответственно, отдав Алексу. Несколько мгновений Пэйс просто смотрел на своего учителя, пытаясь прочитать по его лицу причины таких поступков, но, конечно, ничего не смог. Лэрд всегда был невозмутимо спокойным.
Алекс перевел взгляд на ноты, ещё раз просматривая то, что ему сейчас предстояло сыграть вместе с Майроном. Руки над клавиатурой они подняли одновременно, а потом так же синхронно положили их на клавиши. Границы этого единения были четко очерчены первым и последним тактом пьесы, но это имело свое очарование. Было что-то восхитительное в этом занятии. То самое «простое и приятное». Считывать с листа было не сложно, гармония и вовсе легкой, знакомой, так что Алекс почти даже не следил за своими руками, позволяя им двигаться самостоятельно. Пальцы Майрона порхали в непосредственной близости от его собственных, а периодически им приходилось даже скрещивать руки, чтобы сыграть всё, что написал композитор. В этом не было никакой неловкости. Они соприкасались ладонями, чувствовали тепло рук друг друга и оба воспринимали это с естественным спокойствием. Так и должно было быть.
Лёгкий джаз заполнил собой весь кабинет, оживляя его, наполняя чувствами, создавая особую атмосферу. И несмотря на то, что Рождество уже прошло, ровно, как и Новый год, это было волшебное чувство праздника. Мелодия постоянно менялась, переходила из одной партии в другую, повторяла свою тему в различных диапазонах, уходила в самые разные динамики, пока наконец не исчерпала себя полностью, затихнув на последних строках.
Она растворилась, растаяла в воздухе, но созданное ею ощущение никуда не делось. Маленький праздник с Санта-Клаусом на крышке рояля и гирляндами на окне.
Этот урок Алекс потом вспоминал ещё очень много раз, мысленно перебирая каждую интонацию Майрона, каждое их соприкосновение. И отчаянно хотел повторения. Вполне человеческое желание взять себе то, что хочется, несмотря ни на что. Оставалось потерпеть пять месяцев.
О времени Алекс тоже много думал, раз за разом прокручивая ситуацию со всех сторон. С одной, например, можно было попробовать предпринять какие-то попытки после выпуска — как раз подождать те самые пять месяцев, потратив их на разборки с собой. Понять, действительно ли это так серьезно, как кажется сейчас. Возможно, Алекс даже сможет найти в себе силы, чтобы, предположим, пригласить Майрона куда-нибудь. Только не в филармонию. И тогда он уже не будет его учеником, тогда список «почему они не могут быть вместе» уменьшится хотя бы на один пункт. Не будет жесткого определения отношений между учениками и преподавателями. Правда, разница в возрасте всё равно останется незыблемой константой, с которой сделать ничего нельзя.
С другой стороны, эти полгода могли быть последним временем, когда Алекс на законных основаниях виделся с Майроном, общался с ним, пил чай и слушал беззлобные шутки. Потому что дальше у Лэрда не будет ни единой причины продолжать это общение с всего лишь учеником.
Дилемма терзала Алекса уже не первый день, но он все никак не мог придумать, что с ней делать, предпочитая свободное время проводить за перебором чёрных и белых клавиш.
Алекс давно заметил, что, когда принимаешь решение не делать ничего, судьба сразу же придумывает все возможные варианты для того, чтобы что-то сделалось самостоятельно.
Потому что теперь все попытки вести себя исключительно так, как подобает себя вести обычному ученику, не испытывающему никаких неуместных чувств к своему преподавателю, были осложнены поведением самого педагога.
Первый урок после нового года что-то изменил. Что-то, чему Алекс никак не мог дать определение, но они определённо стали ближе друг другу. Появилось доверие. То доверие, которое сподвигло парня поделиться с Майроном своими попытками написать что-то своё. И несмотря на то, что он до последнего боялся услышать привычную усмешку, получил абсолютно серьёзное одобрение. И это было так восхитительно приятно, что Алекс почувствовал тёплую волну, прокатившуюся по всему телу. Волну радости и почти эйфорийного счастья, а еще вдохновения. Вернувшись домой, он первым делом уселся за инструмент и продолжил писать с учётом подсказок Лэрда. Безусловно, полезных, проверенных временем и опытом подсказок.
Такое доверие, кстати, работало и в обратную сторону. По крайней мере, Алекс теперь довольно часто заставал Майрона, когда тот творил. Наигрывал различные варианты мелодий, продумывал общие черты и заполнял белую линованную тетрадь темной вязью нот. Это видение было умиротворяющим и в какой-то степени даже интимным. Алексу, во всяком случае, казалось именно так.
На дворе был март. Изучение выпускной программы шло полным ходом. Разумеется, опять она была несколько выше уровня парня. Майрон обозвал это природной жадностью, но подбодрил его в начинаниях и пообещал всяческую поддержку. Алекс вначале не слишком поверил в серьёзность этого заявления, но уже через пару недель был готов взвыть от исполнительности Лэрда, очевидно, желавшего, чтобы тот выпустился лучше всех. Не то чтобы Пэйс был против таких амбициозных желаний своего учителя. Совсем нет. Но такая постановка вопроса подразумевала ещё больше времени, проведенного за фортепиано. Впрочем, это тоже ничуть не напрягало. Он даже шутил о том, что родной инструмент теперь являлся его личной жизнью. Хотя правдой это было лишь отчасти.
Алекс старался использовать всё время, которое у него было по максимуму. Он занимался дома, раз за разом проигрывая отдельные моменты, соединяя, отрабатывая нужное нажатие и плавное прикосновение, чтобы потом прийти на урок и увидеть одобрительную улыбку. Урвать несколько минут и предложить сыграть в четыре руки. Или же просто поговорить о чём-то несколько отвлеченном.
Майрон никогда не отказывал ему в таких просьбах, одаривая долгими нечитаемыми взглядами, придвигал ближе свой стул и утягивал Алекса в новую мелодию или историю. Историй у него тоже было множество. По большей части приключенческих. Как Пэйс успел понять, Лэрд вообще был лёгок на подъем, если считал что-то интересным, а ещё никогда не отказывался от экзистенциального, как он говорил, опыта. Он знакомился с новыми людьми, в самых неожиданных местах находил себе приятелей, а ещё отличался слегка отсутствующим инстинктом самосохранения. Алекс был совсем не уверен, что он бы смог выйти на сцену с сотрясением, полностью отыграть концерт на пару часов и спокойно уйти со сцены. Зато он ничуть сомневался, что у Майрона силы кончились аккурат за кулисами. Он спросил об этом и получил положительный ответ. А ещё улыбку. Совсем настоящую, широкую улыбку, а не просто приподнятые уголки губ. Этот момент парень запечатлел в своей памяти, пристально всматриваясь в лицо Лэрда, запоминая. Майрон отвел волосы со лба и показал тонкий горизонтальный шрам с левой стороны. Причину его сотрясения.
Алекс улыбнулся в ответ и подавил желание вначале провести пальцем по тонкой светлой полоске, а затем и коснуться её губами. Потому что думать о подобном на уроке плохая идея. Но Лэрд так очарователен и находился так близко к самому Алексу, что даже просто отринуть эти мысли сложно. Так что он невольно подался вперед и коснулся плеча Майрона рукой. Под тонкой рубашкой Алекс чувствовал горячую кожу и это пьянило. Он опустил взгляд и убрал руку. Пэйс совсем не планировал выдать себя одним таким случайным касанием, но ничуть о нём не жалел. Однажды он уже касался Майрона.
Это случилось сразу после успешной сдачи прошлой программы, когда под наплывом чувств Алекс осмелился обнять Лэрда за закрытыми дверьми их кабинета. Потом конечно стал нести какую-то чепуху о том, что очень рад удачной сдаче, что очень благодарен и счастлив своему ученичеству у Лэрда.
Майрон тогда определённо удивился, но всё же приобнял его в ответ и чуть похлопал по плечу. А Алекс потом ещё очень долго вспоминал, как приятно было сжимать крепкую талию и даже так чувствовать рельефные мышцы. Майрон определенно много времени отводил своей физической форме, а его преступно тонкие и облегающие рубашки не скрывали ровным счётом ничего. И этого было только хуже.
После того случая Алекс несколько раз просыпался на мокрых простынях, да и времени в душе пришлось проводить несколько больше. И температуру воды понизить.
Пэйс искренне надеялся, что сейчас он не покраснел, потому как ждать, что Лэрд ничего не заметит бессмысленно. От его внимательного взгляда редко что-то ускользало. Иногда Алексу казалось, что на самом деле Майрон давно заметил его состояние и сразу же понял его причины. Но никакой уверенности в этом не было.
Об этом, новом прикосновении, Алекс бережно сохранил воспоминания, как и о первом объятии. То, что Лэрд не отстранился от него уже было поводом для радости, которую Пэйс не собирался никому озвучивать. Это было только его. Личное такое, маленькое помешательство, никому не мешающее по счастью.
Майрон продолжал одаривать Алекса долгими взглядами, значение которых парень не мог понять, как не пытался. Но в них совершенно точно не было ничего отрицательного. По крайней мере Пэйсу так казалось.
Ещё через месяц ему начало казаться, что он видит в этих взглядах только положительное и, чёрт бы побрал, ответное.
— Чувственно, мягко, как если бы ты касался любимого человека, Алекс, — сказал Лэрд, беря ладонь Пэйса в свою руку и нажимая на клавиши именно так, как и сказал. Чувственно и мягко. Как если бы касался любимого человека. От этого сравнения по коже пробежали мурашки.
Майрон часто показывал нужное нажатие на самом ученике, надавливая пальцами на его плечо с той силой и чувством, которого хотел от него добиться. Нынешняя программа была весьма лирической, так что на самом деле сравнение было действительно уместным. И произведение вообще было написано в качестве подарка возлюбленной к свадьбе. Но это логичное и правильное объяснение ничуть не мешало сбивающемуся дыханию и лёгкой дрожи в руках.
— Я пытаюсь, — Алекс честно пытался, но получилось только с пятого или шестого раза.
Майрон ничуть не был против такого медленного прогресса. Он только ободряюще потрепал ученика по волосам, взъерошив светлые пряди.
Почему-то после этого нужное прикосновение получилось практически сразу. Алексу почудилось, что он уловил тихий смешок Лэрда. Но глянув на его лицо, увидел самое серьёзное и невозмутимое выражение, которое только могло быть. Это странным образом успокоило и ободрило.
Вообще таких вот легких и незаметных прикосновений стало куда больше, чем раньше. Лэрд без колебаний мог положить руки на его плечи, обхватить запястье и вывернуть ладонь нужным ему образом, чтобы играть было легче. Конечно, Алекс ни разу не сказал ни слова против. Он был исключительно «за», коллекционируя эти прикосновения.
Вечерами Пэйс мог довольно долго сидеть, вспоминая каждое такое касание и улыбаясь. Он залезал на подоконник, опираясь спиной на стену и представлял, что вместо холода будет чувствовать жар чужой кожи, слышать тихий смех и ощущать тонкие руки на своих плечах. Эти мечты были прекрасны и даже почти невинны. Для не невинных грез предназначалось другое место и время. И Алекс был готов отдать очень многое за то, чтобы они когда-нибудь смогли осуществиться, потому что ему казалось, что это навсегда. И несмотря на попытки объяснить самому себе, что юношеский максимализм способен и не такое воспринимать с очень долгосрочной перспективой, перестать так думать не получалось.
Несмотря на то, что между ними не было ничего, кроме сугубо учебных отношений, Майрон умудрился буквально вплавиться под кожу Алекса, словно бы записать себя в его памяти и отпечататься в мыслях.
Теперь от всех этих прикосновений хотелось сбежать, потому что они буквально прожигали кожу до самых нервов, заставляя слишком уж чувствительно реагировать на самые простые действия.
Алекс вздрагивал, когда чужая ладонь в очередной раз обхватывала его собственную и отводил взгляд.
Отчаянно хотелось рассказать хоть кому-то, поделиться своими переживаниями, но подходящей кандидатуры тоже особо не было. Хотя в общих чертах он обрисовал ситуацию лучшему другу, впрочем, упустив тот момент, что объект воздыхания являлся его учителем. Советы он даже не стал запоминать, но просто от самого факта того, что кто-то об этом знает стало легче. Появилось какое-то подобие уверенности в том, что всё сложится неплохо. Хотя бы неплохо.
А потом приходил на очередное занятие и снова терял все разумные мысли, концентрируясь на том, чтобы не сболтнуть чего-то лишнего. Или не сделать. Пусть этого и безумно хотелось. Алекс вспоминал слова Майрона о его природной жадности и считал, что они абсолютно правдивы. Он действительно был жаден. Один раз попробовав что-то, он хотел ещё и ещё новых объятий, новых прикосновений, далеко не таких невинных и быстрых, как те, что были допустимы между учеником и преподавателем, новых разговоров, более доверительных и продолжительных.
Всё изменилось в конце мая. Примерно за неделю до последнего экзамена. Сольфеджио, вокал и музыкальная литература уже остались позади, оставалась только специальность. Они уже не отвлекались на расслабляющую игру в четыре руки или отвлечённые разговоры, дорабатывая последние нюансы всех четырех произведений.
Алекс своей программой мог по праву гордиться. Помимо того, что это уже был уровень музыкального училища (пусть и первых курсов), он знал каждое произведение от первого до последнего оттенка звука. Иногда он даже играл их с закрытыми глазами, на автомате находя пальцами нужные клавиши, привычно скользя по их гладкой поверхности.
И от того, что работа теперь протекала по строго определенному плану, ещё более удивительным было то, что Майрон сам начал разговор, не слишком касающийся предстоящей сдачи.
Он уже привычно сидел на подоконнике, вертя в пальцах свои очки и немного отрешенно смотрел в стену, кивая в такт игре Алекса, а когда тот закончил, спросил:
— Будешь скучать по школе? — его взгляд всё так же скользил по незатейливому рисунку на деревянных настенных панелях.
Алекс, ещё даже не убравший пальцев с клавиатуры, удивленно покосился на мужчину и чуть замялся перед тем, как согласно кивнуть.
Да, он определенно будет скучать, но далеко не только по школе. Совсем не по школе, если быть точным, а вот по одному её преподавателю определённо да. По их занятиям, разговорам, игре в четыре руки, посиделкам на подоконнике и тёмно-красному чаю в стеклянных чашках.
Алекс неопределенно пожал плечами, прежде чем всё же ответить чуть более подробно:
— Да, пожалуй, что да. Хотя я долгое время совсем не любил школу, — с небольшим промедлением ответил Пэйс, с удивлением отмечая, что Майрон каким-то невообразимым образом оказался практически рядом с ним, так что сам парень и не заметил.
— А что же потом изменилось? Почему полюбил? — вкрадчиво поинтересовался он, садясь на свой стул, внезапно оказавшийся очень близко. Между их руками буквально пара десятков сантиметров.
Алекс опустил глаза на свои руки, невесомо скользнул пальцами по клавишам, практически не прикасаясь, не извлекая звука.
— Преподаватель сменился, — после ещё одной паузы тихим голосом сказал Пэйс, всё так же продолжая внимательно изучать собственные руки. А затем повернулся к Лэрду, прямо смотря ему в глаза, пытаясь прочесть его эмоции. Потому что эта фраза прозвучала весьма однозначно.
Майрон ничуть не изменился в лице, сохранил привычное невозмутимое выражение, даже чуть улыбнулся. Уголками губ. Его глаза самодовольно блеснули. Не то чтобы это была та реакция, которую хотел видеть Алекс, но это было совсем неплохо. Потому что не было ни единого шанса, что Лэрд мог бы принять это только как похвалу своим педагогическим талантам.
— Значит, тебе нравится мой метод преподавания? — Майрон откинулся на спинку стула, чуть наклонил голову и выгнул бровь. С этого его выражения лица и такой позы можно было писать картину с патетичным названием «безусловный гад».
— Нравится, — собственные слова Алекс подтвердил уверенным кивком, всё также не отрывая взгляда от лица Лэрда. Называть его «Мистер Лэрд», как положено было бы по статусу, он не мог даже мысленно, а в жизни всячески избегал ситуаций, когда это самое обращение требовалось.
Майрон двигался плавно. Словно бы перетекал из одной позы в другую, за одно движение полностью меняя собственное положение в пространстве. Только что он сидел, откинувшись на спинку стула, а через пару мгновений уже придвинулся ближе к Алексу и положил ладонь на его затылок, чуть взъерошив волосы. Лэрд ловил взгляд Алекса, спокойно и твёрдо отвечая на него, не отводя глаз.
— Через неделю ты сдашь последний экзамен, а через полторы получишь аттестат с красивым ровным столбиком заслуженных «отлично», после чего покинешь сие образовательное учреждение, — обрисовал он ближайшую перспективу, чуть помолчал, а потом продолжил. — Пойдёшь со мной на свидание? Можно будет отметить твой чудный красный аттестат.
Его лицо ничуть не изменилось. Как будто бы Майрон предлагал снова сыграть в четыре руки, а не приглашал на свидание своего ученика, почти на десяток лет младше. Алексу показалось, что в классе резко закончился весь воздух, а легкие опалило огнем. Сердце стучало как бешенное, а он все не мог сказать ни слова, продолжая смотреть на Майрона, теперь уже удивленно.
— На свидание? — тихо переспросил он, боясь, что голос предательски затихнет.
— В парк, например, или на аттракционы. Или куда хочешь. В данном вопросе, я придерживаюсь мнения, что главное «с кем», а не «где», — также невозмутимо ответил Майрон. Но Алекс видел, что тот напряжен в ожидании ответа. Это можно было увидеть, если знать куда смотреть. А он за последние месяцы уже успел неплохо изучить повадки своего преподавателя.
— Пойду, — всё также тихо ответил Алекс, а потом подался вперед, порывисто обнимая Майрона.
Лэрд облегченно выдохнул, с готовностью обнимая в ответ, прижимая к себе и опаляя горячим дыханием шею. Он шевелил губами, отчего по коже пошли мурашки, но Алекс не расслышал ни слова из сказанного. Пэйс просто откровенно наслаждался этим мгновением, чувствуя сильные руки на своей талии и спине.
Расцеплял руки Майрон неохотно, совершенно не желая выпускать парня из объятий, но сидеть вот так в открытом кабинете было не лучшей идеей. Лэрд вздохнул.
— Через пять минут начнется следующее занятие. И тогда спишемся? Обмен номерами состоялся уже очень давно, — Майрон снова широко улыбнулся. Второй раз на памяти Алекса.
Алекс послушно отлепился от Майрона, сложил ноты, которые уже и носил-то с собой исключительно для проформы, в рюкзак, предельно вежливо поблагодарил за урок, попрощался и покинул кабинет, даже не пытаясь стереть с лица счастливую улыбку.
Дальше эта самая улыбка появлялась всякий раз, как Алексу стоило увидеть Лэрда. Тот, впрочем, отвечал ему тем же, привычно приподнимая уголки губ и кивая.
Оставшиеся два занятия до экзамена прошли так обыденно, будто бы не было того важного разговора. Не было никаких упоминаний, каких-то прикосновений, объятий. Но и не заметить, как Майрон буквально ласкал его взглядом Алекс тоже не мог. Даже удивительно было, как до этого момента Лэрд умудрялся полностью скрывать это. Вспоминались все те случаи, когда прочесть его выражение лица не представлялось возможным. Сейчас они обрели свое понятное значение, и это грело душу. Потому что стоило лишь поймать этот взгляд, как появлялась уверенность, что это не выверт его измученного влюбленностью сознания, не сладкий сон, смешавшийся с явью, а самая настоящая реальность. Прекрасная, внезапно окрасившаяся в яркие и солнечные цвета. Та, в которой хотелось быть постоянно.
Экзамен наступил как-то неожиданно быстро. Алекс помнил, что вначале долго стоял перед актовым залом, в нервном ожидании дергая рукава классического пиджака, нарезал круги и бессмысленно очерчивал пальцами бюст Моцарта, стоящий в холле и обменивался ничего не значащими фразами с другими выпускниками. Он мало был с ними знаком — большая часть занятий была индивидуальной, так что времени на общение практически не оставалось. Но общее волнение сейчас сближало.
Потом, когда наступила его очередь, чуть дрожащей рукой повернул резную металлическую ручку и вошел в светлый зал, мгновенно попав под пристальные взгляды комиссии. Он быстро нашел среди этой толпы Майрона. Тот сидел с самого края и ободряюще ему улыбался, лаская полным нежности взглядом. Когда Алекс проходил к сцене, Лэрд даже успел незаметно коснуться его ладони. И от этого простого жеста всё волнение парня исчезло, рассеявшись, будто и не было. Вместо него появилась полная уверенность в себе и своих силах. Он объявил программу, сел на банкетку перед роялем, скользнул по чёрно-белым клавишам, несколько секунд просто любуясь идеально гладкой поверхностью, а потом поставил руки и заиграл.
Музыка поглотила его с головой. Пожалуй, только в тот момент он понял, как сильно изменилось его отношение к этому. От былой механичности не осталось ничего. Он словно бы чувствовал каждый звук, прикосновение к клавишам отзывалось импульсом, словно бы искры бежали от кончиков пальцев к самому сердцу, вызывая живую реакцию на каждую ноту. Это было ярко. Он ни о чем не думал, пропуская музыку через себя и показывая её сидящей комиссии. Руки порхали над клавиатурой, перелетая с одного её конца на другой, в особом четком совершенстве исполняя произведение. До самого последнего звука. Алекс плыл. Это было больше, чем просто исполнить. Больше, чем просто нажать на клавишу и привести в действие механизм. Ему казалось, что он был буквально одним целым с этим инструментом. Совершенный симбиоз, созданный для того, чтобы показать миру маленькую часть искусства. Того искусства, за которое люди были готовы бороться с непониманием общества и любыми жизненными трудностями.
И когда закончилось первое произведение, Алекс желал только одного — снова положить руки на инструмент. Он успокоил дыхание, бросил быстрый взгляд на Майрона, а затем снова позволил чарующей мелодии унести его, прошить всё тело абсолютно реальным физическим удовольствием. Наслаждением от того, что именно он сейчас творит эту музыку.
Двадцать минут, отведенные на отыгрыш программы пролетели за одно мгновение. Бесконечно долгое, прекрасное и одновременно с тем ужасающе короткое. Когда отзвучала последняя нота, Алекс поймал себя на том, что дыхание снова сбилось, а зачёсанные назад волосы слегка растрепались и теперь несколько прядей падали на глаза. Пэйс встал, ослепительно улыбнулся и изящно поклонился, после чего ушел со сцены и покинул зал.
Только оказавшись за дверью, он смог действительно выдохнуть. Его била мелкая дрожь от пережитого, которую он не мог унять. Да и не хотел, на самом деле. Потому что именно сейчас, в этот самый миг он понял, почему действительно стоит заниматься музыкой. Понял, почему так горели глаза Майрона каждый раз, когда он садился за инструмент или вдохновенно рассказывал о музыке.
Результаты экзамена объявили только через полтора часа, после того как сыграли остальные выпускники и комиссия обсудила все услышанное. И несмотря на твердую уверенность Майрона в том, что полученный балл будет максимальным, да и собственные ощущения, Алекс всё равно немного волновался. Он смотрел на довольного Лэрда, его безмятежную улыбку и сердце замирало.
Балл действительно был высшим, а комиссия не раз, и даже не два высказала свои восторги его игрой самому Алексу и полное одобрение Майрону, как преподавателю. Пэйсу это было неважно. Ему казалось, что от переполняющей всё тело эйфории можно просто взлететь. В один момент оказаться под самым потолком и заложить головокружительный кульбит.
— Пойдём, будущее музыкального общества, — с легким смешком позвал его Майрон, когда комиссия разошлась. Мужчина потрепал его по волосам, ещё больше взъерошив их, невесомо погладил по плечу и отвел в кабинет, где, плотно закрыв обе двери, сжал в своих объятиях, сминая руками ткань пиджака.
— Я так горжусь тобой. Такое волнительное зрелище, — Майрон почти мурлыкал, мягко поглаживая парня по спине и плечам.
Алексу говорить ничего не хотелось. Эйфория после удачной сдачи плавно перешла в тихое счастье. Он мог бы вечно стоять в этих объятиях, уткнувшись лицом в шею, вдыхая тяжелый аромат его парфюма. Они стояли так долго. Майрон всё продолжал шептать о своих впечатлениях, полученных на экзамене, доводя Алекса до смущения. А потом Лэрд невесомо поцеловал его в висок, и это легкое прикосновение заставило парня заулыбаться ещё шире.
Из школы они вышли вместе, болтая обо всем и ни о чём одновременно, иногда касаясь друг друга ладонями. Прогулялись по набережной и посидели в любимом парке Алекса, где он не преминул утащить Майрона в знакомое кафе и вместо привычного тому чая вручить бумажный стаканчик с кофе на вынос. Сладким, с карамелью и сливками, которые после каждого глотка оставались на губах. Мужчина каждый раз облизывался и сыто щурился. С кофе Алекс угадал.
За обещанное свидание Майрон это не считал, фыркая, что они просто вышли погулять. В общем-то, это так и было. Правда, в этом случае Алекс совсем не представлял, что в понимании Лэрда будет свиданием. На ум лезли только глупые мысли о цветах, конфетах и ужине при свечах. Действительно глупые мысли. И абсолютно не соответствующие действительности.
На то самое свидание Майрон позвал его на следующий день после вручения аттестата. И это событие ему запомнилось куда ярче. Само вручение было скучным. Он всего лишь часок посидел в актовом зале, слушая проникновенную речь директора, потом, собственно, забрал аттестат и красивую статуэтку в форме скрипичного ключа на небольшом постаменте с табличкой: «Александру Пэйсу, выпускнику школы искусств №17, 2018 год», и ушел, распрощавшись со всеми преподавателями. Особенно — с Майроном. Он долго благодарил его за прекрасные уроки, которые, наверняка, останутся в его памяти навсегда. Стоящие рядом мамочки утирали слезы умиления. Родителей самого Алекса не было потому как срочная командировка просто не оставила выбора. Сам юноша этому был только рад.
Они встретились в центральном парке, изобилующем зеленью и фонтанами. А ещё красивыми и, что особенно важно, безлюдными местечками. Никаких свечей, цветов и конфет, конечно, не было. Майрон просто утащил туда, где парковая зона плавно перетекала в лес, а вероятность встретить кого-то еще сводилась к мизерной. Выудил из рюкзака плед, расстелил его на траве и первым удобно устроился на нем, тут же притянув парня к себе в объятия.
В тот момент Лэрд смотрелся по-новому. Непривычно и свободно. Наверное, их сейчас можно было даже принять за ровесников. Не упакованный в строгий костюм, с небрежно спадающими на лицо темными волосами, весьма символически собранными в косу, обтягивающей майкой и продырявленными на бедрах и голенях джинсами он был похож на кого угодно, но не на известного исполнителя филармонии, выдающегося музыканта и прочая.
Майрон широко улыбался, смеялся и то и дело ерошил светлые волосы Алекса, невесомо целовал его в макушку и обнимал. Практически невинно, на взгляд Пэйса даже слишком, но в этом было какое-то особое очарование.
Большую часть времени они просто провалялись на этом самом пледе, разговаривая обо всём на свете и ни о чём одновременно. Впрочем, и на вопрос, который терзал Алекса больше всего, Лэрд ответил без каких-либо заминок. Он лёг поудобнее, оперевшись на локоть и пальцами второй руки легко погладив своего уже не ученика по щеке.
— Знаешь, ты пришел таким отстраненным на первый урок. С первого взгляда было понятно, что тебе всё это не то чтобы надоело, но… Просто ты относился к этому как к абсолютной рутине. Неприятно, но надо. Равнодушно, холодно. Как машина, которую запрограммировали выполнять определенную задачу — приходить на занятия и выполнять требуемое, — Майрон поправил упавшую на глаза прядь волос, улыбнулся и продолжил. — Я даже не понимал, как так можно. Не чувствовать этой эйфории от музыки. Чуть позже понял, что ты этого просто не умеешь видеть. На знаешь, куда смотреть, если так можно выразиться. Вначале это было просто желание тебя растормошить. Не только в плане отношения к музыке, а в общем. Чтобы ты хотя бы не сидел замороженной треской перед инструментом.
На этом моменте Алекс не удержался от того, чтобы легко пихнуть Майрона в живот, но тот легко перехватил его руку, поднес к своему лицу и поцеловал костяшки. Пэйс тут же смутился. Но замороженной треской всё равно себя считать не планировал. Лэрд засмеялся.
— А потом и сам не заметил, как стал наблюдать за тобой всё пристальнее, подмечая малейшие детали, радуясь твоим успехам куда больше, чем прогрессу всех остальных своих учеников. Не то чтобы меня это тогда взволновало, я первое время неплохо обманывал себя, называя это азартом или интересом. На самом деле, влюбляться в своих учеников совершенно непедагогично. Это если ты не знал об этом маленьком нюансе. Но, в конце концов, я преподаю только первый год. Как думаешь, мне можно простить такое один раз? И тот момент, когда ты пришёл на занятие раньше. Было что-то очень интимное, чтобы играть ноктюрн для тебя. Наверное, именно тогда я и понял, что пропал. Когда поймал твой восторженный взгляд, когда ты согласился приложить вдвое больше усилий, чтобы только заполучить ноты моего произведения. Когда ты впервые проявил такой живой и яркий интерес к тому, что всегда восхищало меня.
Майрон ненадолго замолк, задумчиво разглядывая шумящие над их головами листья. Его голос был настолько бархатным, что Алексу казалось, будто он может слушать его часами, даже не сильно понимая содержание речи, просто наслаждаясь звучанием.
— Первое занятие после нового года. Тот чай. Это было очень мило на самом деле. Да и не заметить твои быстрые и смущенные взгляды было сложно. Особенно, если уже привык отслеживать подобные мелочи. Это грело душу, но «неуставные» отношения редко приводят к чему-то хорошему. Сложнее всего было просто ждать, оставалось всего полгода, впрочем. Было время убедиться в ответности собственных чувств, — Майрон одарил Алекса нежной улыбкой. — Хотя желание заявить на тебя свои права иногда мешало жить. Я бы вовсе не удивился, если бы у тебя появилась девушка или парень. Ты весьма привлекателен, знаешь ведь? Разумеется, знаешь, малыш, — когда Лэрд так назвал Алекса в первый раз, он лишь недовольно хмыкнул, а потом сам не заметил, как привык к этому обращению и даже начал получать от него удовольствие. — Так что это было бы логично. Но нет. Ты молчал, приходил на каждое занятие и практически раздевал взглядом, когда думал, что я этого не вижу. Видел. Каждый раз.
Алекс чуть смутился, однако отводить взгляда не стал, только лишь усмехнувшись и, потянувшись вперед, прошептал в самые губы Майрона:
— Не только раздевал, но ещё и представлял тебя в самых различных и совершенно не научных позах. Впрочем, искусства в этих моих мыслях тоже было мало. Но думать об этом на занятиях было очень плохой идеей.
Лэрд успел усмехнуться в ответ, прежде чем притянул парня ещё ближе, целуя желанные губы, лаская их языком. Он чуть придерживал Алекса за затылок, не давая отстраниться, через это соприкосновение губ передавая все свои чувства к нему.
— К вопросу о «не только раздевал» вернемся позже. В парке это тоже не самая хорошая идея, — мягко рассмеялся Майрон и снова поцеловал.
Целоваться он вообще любил, возводя это практически в ранг искусства, получая от процесса немалое удовольствие. И давая своему партнеру насладиться этим в полной мере. Алекс ничего против не имел. Он открывал для себя новые грани отношений.
— А потом ты вывел меня на откровенность. Мне очень нравится твой метод преподавания, Май, но я бы предпочел, чтобы ты больше её ни на ком не пробовал, — пробурчал Алекс, подставляясь под нежные прикосновения губ.
Майрон снова рассмеялся и кивнул.
— Я тогда действительно волновался. Больше, чем перед любым концертом, хотя был полностью уверен, в том, что ты будешь рад.
Майрон широко улыбался, легко поглаживая теперь уже своего бывшего ученика и настоящего парня по плечам.
Вопрос отношений он поднял ещё в самом начале этого свидания, кардинально решив проблему и избавив Пэйса от всех его надуманных сомнений. Это было очень кстати, потому как после этого он действительно мог наслаждаться последующими моментами их близости без оглядки на что бы то ни было.
В тот раз они долго разговаривали, просидев в парке практически до самого заката, обнимаясь и наслаждаясь возможностью прикасаться друг к другу. Свободно и спокойно.
Затем Лэрд проводил Алекса практически до самого дома, несколько раз пошутив про приличия и собственную ответственность за него. Алекса это даже не смущало. С Маем действительно можно было почувствовать себя защищённым. Особенно, когда тот обнимал парня, прижимая к крепкой груди и шепча что-то теплое на ухо, опаляя горячим дыханием.
На свидания Лэрд вытаскивал его часто, не реже трех или четырёх раз в неделю, по его собственным словам, отыгрываясь за невозможность сделать хоть что-то в прошедшие полгода. Он вообще, на удивление Алекса, оказался очень тактильным. Если раньше парню казалось, что Майрон нежно прикасаться способен исключительно к клавишам, то теперь же понял, как сильно ошибался. Май обнимал его половину проведенного вместе времени, а остальную половину просто ненавязчиво касался руками, то поглаживая по плечам, то по спине. Здесь никаких «против» Алекс тоже не имел. Что там. Он практически плавился под ощущением горячих ладоней на своей коже, жадно ловил полные эмоций взгляды зеленых глаз. В ответ с удовольствием зарывался в темные длинные пряди, периодически сплетая на голове своего возлюбленного различные варианты кос и давя улыбку, когда тот соглашался ходить с этими прическами весь день. Алекс ластился к мужчине, самому себе напоминая крайне любвеобильного кота.
Если бы Алекса попросили одним словом описать их отношения, он бы сказал, что они уютные. Нежные, тёплые и домашние. Именно уютные. В них хотелось окунуться, укутаться будто в теплый плед. Не было никакой поспешности, жажды сразу же утянуть партнера на ближайшую горизонтальную поверхность и развлечься. Куда больше хотелось той щемящей взаимной нежности, которыми были полны их встречи. Долгое ожидание и осознание собственных чувств до их озвучивания сыграло в этом свою роль. Но Пэйс был абсолютно счастлив.
Всё то, о чём он мечтал, сбывалось. Неторопливо, спокойно и уверенно. Он сидел на подоконнике в квартире Майрона в стиле лофт, пил прохладный чай и смотрел как сам Лэрд, ещё сонный с утра, в одних домашних штанах играл на рояле, разминая пальцы. Он играл так каждое утро, считая, что день стоит начинать с музыки. Алекс в такие моменты даже не знал, чем ему любоваться в первую очередь. Тонкими пальцами, порхающими над черно-белыми клавишами, обнаженными плечами и руками или выражением полного блаженства на красивом лице. Поэтому просто скользил взглядом с одного на другое, вслушиваясь в переливы мелодии и чувствовал себя совершенно счастливым.
Музыка никуда не делась. И даже обучение осталось на своем месте. Стоило Алексу заикнуться о продолжении учебы в училище, как Май практически сразу пообещал ему всяческую поддержку в этом благом начинании. Они часто играли вместе или просто друг для друга. Посещали различные мероприятия: Майрон показывал ему закулисную сторону выступлений и звал с собой на гастроли, а Алекс изредка утаскивал партнера в клубы, где можно было расслабиться совсем по-другому, потерявшись в ритмичных битах современной музыки и, прижавшись друг к другу, скользить по танцполу.
Заглядывая назад, Алекс мог сказать только то, что зная, как всё закончится, он был согласен подождать и ещё полгода, лишь бы потом оказаться в горячих объятиях того, кто одним прикосновением к клавишам смог задеть струны в его душе и извлечь из них музыку, созвучную собственной. А заглядывать вперёд даже и не хотелось. Куда лучше было просто наслаждаться тем, что было. Алекс был счастлив. Каждый раз, видя ласковый взгляд Майрона, убеждался, что счастлив не он один.