Белый русский

      Виктор опаздывал. Юра почувствовал отголосок знакомого раздражения, но привычным усилием воли подавил его в зародыше: не хватало еще испортить себе настроение на весь оставшийся вечер из-за старого пидараса.       В полумраке бара играла ненавязчивая музыка. Ненавязчивая – потому что Юре нравился исполнитель. Посетителей практически не наблюдалось, будний день, да и час не самый поздний, завсегдатаи, должно быть, собирались ближе к вечеру; у стойки торчал вообще только он. Типичного вида скучающий бармен по уши в татуировках лениво протирал бокалы и периодически косился на уставившегося в темное дерево столешницы Юру, так и не сделавшего заказ. Эти мимолетные взгляды раздражали, как бегающие под кожей муравьи, словно его торопили с принятием очень важного решения. Хотя... скоро ему и самому надоест торчать тут, пялясь в пустоту, и он позволит себе напиться до потери способности мыслить. Можно теперь-то. Больше незачем соблюдать режим и держать себя в форме, он ведь уже выиграл все что мог.       Золото гран-при в шестнадцать лет, две бронзы – гран-при и олимпийская – в семнадцать, серебро в восемнадцать, золото чемпионата мира и первенства Европы в девятнадцать, требл на следующий год, все три главные награды фигурного катания. И долгожданное золото Олимпийских игр в двадцать один – как подарок на полное совершеннолетие. Дальше завоевывать и нечего уже.       Пальцы автоматически отбивали ритм доносящейся из динамиков мелодии, по обыкновению идеально попадая в такт. Юра с раннего детства отличался прекрасным слухом и чувством ритма; Лилия нарадоваться не могла, когда он пришел в группу: такой талант к балету! Пластика, музыкальность, идеальное ощущение времени. Из него могла вырасти новая звезда балета, и не только российского. А он хотел лишь одного – превзойти и затмить сияющее солнце Виктора Никифорова. Вовсе не сцена Мариинского и Большого звала Юру, не полет под звуки оркестра, но певучий холодный лед, крошащийся под острыми лезвиями коньков, и золотой пьедестал мирового фигурного катания. Этот звонкий голос нашептывал, обещал, что именно его, Юрия Плисецкого, будут называть новым светилом мирового льда, а выскочку-Никифорова предадут забвению, как забываются потухшие остывшие звезды.       Так было раньше, и он отчетливо помнил это зудящее ощущение, жажду победы над Виктором. Сегодня же Юра собирался окончательно закрыть свое прошлое, простившись не только с миром спорта, но и отпустив своего давнего кумира и заклятого соперника.       – Белый русский, двойную водку; и смешайте, пожалуйста, – знакомым отвратительно бодрым голосом произнесли за спиной.       Юра закатил глаза и нарочито страдальчески вздохнул. Он искренне не понимал, как можно по собственному желанию пить эту кофейно-сливочно-водочную дрянь, однако Виктор неизменно заказывал хотя бы один White Russian в каждом баре, где ему выпадала судьба побывать – своего рода традиция.       – Снова жалеешь себя, Юрио, – имя прозвучало протяжно, будто бы каждый гласный в нем оказался ударным, и это на самом деле очень нравилось Юре, хоть он и показушно бесился каждый раз, когда его так называли. Виктор явно уловил столь приятную особенность японского произношения от Кацуки и сейчас словно пропел это свое «Юрио». В его голосе чувствовалась лишь легкая улыбка без намека на издевку – этому Никифоров тоже научился от кацудонщика, – потому Юра не врезал Виктору с разворота, а только сверкнул глазами для острастки.       – Беру пример с лучших, – огрызнулся он больше по привычке и неожиданно для себя самого добавил, обращаясь к бармену: – еще один Белый русский, классический.       И скорее почувствовал, нежели услышал, как Виктор удивленно хмыкнул рядом. Значит, заметил, что Юра не выносит этот коктейль.       – Так зачем ты позвал меня, Юрио, посмотреть, как ты напиваешься? Или...       – Как дела у Кацуки в школе? – намеренно резко перебил Юра. Только не на трезвую голову говорить то, что он собирался сказать. Ему нужно еще немного времени, хотя бы пока не подадут выпивку.       Судя по знакомо идиотски округлившемуся рту Никифорова и загоревшимся глазищам, тот вознамерился выспрашивать до победного – тридцатипятилетний лось, а все как подросток, только дай посплетничать, – но о Юриных убийственных взглядах не зря ходили легенды в узких кругах, их даже Яков не всегда выдерживал.       – Ла-а-адно, – пошел на попятный Виктор, осторожно посматривая на искрящего раздражением Юру, – хочешь послушать меня, прежде чем заговорить, не проблема, я всегда рад рассказать. Что тебя конкретно интересует?       – Все подряд.       Запотевшие стенки невысокого бокала приятно холодили кончики пальцев, навевая воспоминания о катке, внося оттенок чего-то родного и близкого. Черно-кофейный нижний слой притягивал внимание какой-то таинственностью, окрашивая прозрачные кубики льда тьмой; белоснежные сливки выглядели точь-в-точь как пушистый первый снег, припорошивший питерскую слякоть. Красиво. Юра помнил все вариации этого коктейля, которыми успел побаловаться Виктор: слоистый, смешанный, перемолотый со льдом в невыразительную кашицу, втиснутый в малюсенькую рюмку... И так же помнил, что классический слоеный коктейль пьют, постепенно вытягивая коротенькую трубочку и сменяя слои снизу вверх. Вкус оказался... интересным, как холодный кофе, обжигающий глотку пламенем спирта и смягчающий ожог сливочным льдом. Пресловутого растекающегося по телу тепла и легкости не наблюдалось, возможно, следовало выпить не одну порцию. Но истинно русская тоска прилагалась сразу.       Виктор свой дабл выпил залпом и легонько постучал по краешку стакану, прося повторить. Он явно смирился с уготованной ролью и самозабвенно вещал о недавно открытой совместно с Юри школе фигурного катания для детей, о том, как ему нравится быть тренером. О том, что демонические тройняшки Нишигори уже ходят в юниорскую группу и отлично катаются, что намечается парочка перспективных одиночников и одна очень даже добротная спортивная пара.       Мозг Юры цеплялся за отдельные фразы, желая отвлечься от собственных невеселых мыслей, и боролся с накатывающим опьянением. Странно признавать, но он был благодарен Виктору за эту болтовню, за непривычное понимание, за отсрочку. Певучий голос приятно успокаивал нервы, а не раздражал, как бывало раньше, и напряжение постепенно отпускало, тая вместе со льдинками в опустевшем стакане. Не только голос, но и весь Виктор как-то неуловимо изменился, стал старше и... мягче? Снова отпустил волосы и собирал их в куцый хвост на затылке, открывая лицо и по-прежнему молодые глаза. И глядя в них Юра вдруг понял, это же Виктор, все тот же Вик, первый и единственный кумир в его жизни, тот, на кого он мечтал быть похожим и одновременно ненавидел, когда их сравнивали. Виктору можно и нужно сказать. Почему-то Юра был уверен, что тот поймет.       – Повторите, пожалуйста, – кивнул он бармену и, внимательно глядя на знакомый профиль, четко произнес: – Вик, я ухожу.       Губы Виктора еще продолжали по инерции шевелиться и договаривать фразу, а цепкие синие глаза настороженно уставились на Юру, будто мозг уже начал переваривать полученную информацию и искать выход. Хотя почему «будто», у Никифорова всю жизнь именно так все и работало: язык отдельно, голова отдельно.       – Куда? – глупо ляпнул тот, машинально протягивая руку ко второй порции коктейля.       – Не куда, а откуда, балда. Из спорта.       Юра тоже потянулся к своему стакану и для разнообразия опрокинул залпом. Из легких будто выбили весь воздух, а в глазах неприятно защипало, он закашлялся и почувствовал успокаивающее поглаживание по спине. Привычно дернулся, сбрасывая ладонь Никифорова, но тот не отстал, приручая, словно дикого котенка.       – Не стоит пить его так, с непривычки только вкус испортишь, деньги на ветер. – Виктор задумчиво постукивал пальцами по стойке, отбивая ему одному известный ритм. – Насколько я знаю, травмы у тебя нет, неизлечимого заболевания тоже, ты выиграл олимпийское золото и стал фактически королем одиночного мужского катания в мире. И ты не истеришь, не кидаешься посудой и не пинаешь предметы мебели. Выходит, это обдуманное решение, а не твоя обычная блажь. Не посвятишь в причины, Юр?       Занавесившись отросшей челкой, Юра потер заслезившиеся от алкоголя глаза и усмехнулся. Кто бы сомневался, что Никифоров все просчитает.       – Сам знаешь. Нечего больше выигрывать. Дальше – только вниз.       – Ничего я не знаю. А защитить титул? Побить мой пятикратный рекорд?       – Хочешь опять привязать меня к себе, думаешь, я всю жизнь буду плестись за тобой в надежде повторить твои достижения, как это собирался делать Юри? Нет уж, Никифоров, уволь. Я не хочу становиться вторым тобой. Мне и собой нравится быть.       – Ладно, что насчет все-таки пойти ко мне? Кататься в свое удовольствие? Поставить лучшую программу в истории?       – У тебя же вон там есть перспективные, издевайся над молодыми, а, – Юра вновь усмехнулся. Ничего нового он пока не услышал, чего бы сам себе многократно не говорил.       Виктор затих. Вопреки своему же совету вылакал залпом еще одну порцию коктейля и уставился в пространство в поисках очередных аргументов.       – А Яков знает? Ты же его лучший ученик!       – Ты хотел сказать, последний лучший ученик. И нет, Якову я еще не сказал. Никому не сказал, на тебе испытать решил.       И, прежде чем тот успел возразить, добавил:       – Слушай, Вик, я позвал тебя не для того, чтоб ты меня уговорил поменять решение. Я все обдумал давно. Просто ты достоин узнать это первым и лично.       Странно. Еще пару лет назад Юра бы все отдал за такого вот Виктора, практически умоляющего его остаться, вернуться, не бросать спорт и его. Но что-то перегорело. Одержимость Виктором ушла с последним завоеванным золотом, словно достигнутая цель перестала привлекать, как новая игрушка, которую ждал год до дня рождения, а потом обнаружил такую же у соседа. Неинтересно.       Он смотрел на молчаливо рассматривающего пустой стакан Виктора, так не похожего на себя прежнего и одновременно все того же звездного мальчика, смотрел и прощался с ним в своей душе. С тем, за кем шел всю свою сознательную жизнь, кого мечтал догнать и перегнать, кому подражал в четырнадцать и ненавидел себя за это в восемнадцать. Того, чье мнение до сих пор было самым важным. И от кого он мечтал получить наконец свободу.       Молчание затягивалось, бармен вопросительно поглядывал на них уже минут десять, а Виктор все гипнотизировал взглядом свой стакан. Наконец он поднял глаза и уставился прямо на Юру.       – Ты хороший спортсмен, Юр, и отличный фигурист. Ты доказал это своими победами, к которым так долго и упорно шел. Ты талантлив и молод, и тебе есть куда идти вперед и вверх. Если ты пришел за моим советом, то я говорю: не бросай спорт. Но еще ты взрослый человек, и, если это твое собственное обдуманное решение, то только тебе жить с его последствиями.       Вот так, в самый центр мишени. Иногда Юра дивился, как Виктору удавались такие фокусы: при всей его пугающей слепоте в отношении людей, он постоянно угадывал нужные слова.       – Нет, совет мне не нужен, я хотел, чтобы ты отпустил меня, Виктор. Отпустил идти своим путем, не твоим. Я люблю катание, я с детства только им и живу и, наверное, не представляю, как может быть иначе. Но я хочу узнать. Не хочу превратиться через пару лет в бывшего чемпиона, которого обойдут ваши с Кацуки перспективные одиночники. Хочу запомниться непобежденным. И хочу уйти, чтобы остаться собой, потому что я устал быть тобой или быть кем-то, кто не желает быть тобой. Я хотел, чтобы ты меня отпустил. И ты отпустил. Спасибо.       Растерянный вид Никифорова, явно не ожидавшего услышать подобное и совершенно точно опять интуитивно угадавшего, что именно надо было сказать, внезапно развеселил, и Юра понял, что давящее чувство несвободы наконец ушло и позволило расправить давно отросшие крылья. И засмеялся. Весело и легко.       – И да, коктейль этот твой – форменная гадость, – открыто улыбнулся он.       И поймал ответную улыбку внимательных синих глаз.