Наваждение

Когда лорд Жуслан неожиданно пригласил его на чашку чая, первым порывом Ариабарта было – отказаться. Чая ему не хотелось, хотелось поскорее убраться в свой угол и зализывать раны. После этого проклятого совета он чувствовал себя куда более разбитым, чем после самого поражения две недели назад. Чёртов Идрис! Да и все остальные … Но Ариабарт взял себя в руки, поднялся и выразил согласие перед отъездом в особняк задержаться ради беседы с лордом Жусланом. Во-первых, потому что побег сейчас оказался бы очередным поражением и проявлением слабости. Во-вторых, не стоило оскорблять лорда Жуслана отказом, особенно после того, как тот принёс искренние извинения за свою резкость. Нечасто от кого-то из их клана можно было услышать подобное не в качестве формальности. Ариабарт только высказал сомнение по поводу совместимости приглашения со своим домашним арестом, но лорд Жуслан заверил его, что вряд ли Аджиман сочтёт небольшую задержку нарушением своего приказа. Таким образом всё и решилось. Чай оказался хорош, хотя и уступал тому, с Липтии. Впрочем, чай с Липтии сейчас имел бы слишком явный привкус горечи поражения. Они молчали. Ариабарт наслаждался вкусом и наконец-то подступившей расслабленностью, первый раз после идиотской битвы. Лорд Жуслан тоже не спешил завязать разговор, за что его стоило поблагодарить. Было тихо и почти уютно. Ариабарт почувствовал, как веки наливаются свинцом, и попробовал встать, чтобы вежливо откланяться. Но сон навалился так стремительно, что подняться уже не получилось. Он тяжело осел обратно в кресло, и ещё успел отметить ощущение выскальзывающей из пальцев чашки, а потом окончательно провалился в забытьё. Жуслан поднял упавшую чашку и аккуратно поставил на стол. Потом так же аккуратно перенёс спящего Ариабарта и уложил на диван. Тот оказался несколько тяжелее, чем ожидалось, но не на столько, чтобы быть неподъёмным. Потом Жуслан подошёл к двери и повернул ключ на два оборота. Он не сомневался, что Франсия в точности выполнит приказ, и никого не подпустит к комнате, но в некоторых вещах лучше перестраховываться. Затем вернулся к Ариабарту, присел рядом, убрал за ухо щегольскую золотистую прядь, упавшую тому на щёку. Кончиками пальцев провёл по скуле, остановился на губах. Дыхание Ариабарта было спокойным и тёплым. Лицо расслабилось, вновь став похожим на великолепно сделанную скульптуру. Жуслан резко выдохнул. Это походило на наваждение – навязчивое желание подойти ближе дозволенного, прикоснуться, увидеть чужую растерянность от непрошенного вторжения… стиснуть чужие руки в собственных, оставляя синяки, вырвать стоны несдерживаемого удовольствия. Это раздражало, поскольку шло вразрез с давно усвоенными привычками, а ещё было потенциально опасно, и уж точно бесперспективно. И, в общем, это не сильно мешало жить, по крайней мере, ровно до дня церберосского сражения, когда Ариабарт легко мог погибнуть, а Жуслан вдруг разом осознал, что его жажда может оказаться неудовлетворённой никогда. Воспоминание о глупейшем проигрыше вновь вызвало острую вспышку раздражения. Жуслан рывком скинул свой мундир и рванул ворот Ариабарта, обнажая шею и грудь. Одна из пуговиц отскочила, звонко щёлкнув по подлокотнику дивана на прощание. Жуслан глубоко вдохнул, заставляя себя успокоиться. Будет не так просто объяснять лорду Ариабарту, по какой причине его одежда оказалась порванной после часа крепкого сна, поэтому следовало держать себя в руках. Неожиданно это получалось с трудом. Жуслан привык легко сдерживать свои желания, если они мешали ему, но совершенно не привык, чтобы кто-нибудь или что-нибудь отнимало у него желаемое силой. Мысль об этом вызывала вспышки гнева и детских планов мести. Мести Ариабарту, который посмел подставиться под удар и тем самым лишить Жуслана его тайного влечения. На самом деле это было так глупо, что уже смешно, и подходило, скорее, взвинченному подростку, чем взрослому лорду Титания. Вечером после битвы Жуслан сообщил себе этот факт, затем просчитал все возможные последствия и составил план. В тот момент ему стало плевать на возможный риск, который, к тому же, можно было минимизировать, а ещё он надеялся, что, наконец, сумеет избавиться от этого докучливого наваждения. В конце концов, запретные плоды часто имеют довольно посредственный вкус, в противовес своей внешней притягательности. И теперь Ариабарт лежал на его диване, порой глубоко вздыхая во сне. Красиво очерченные мышцы перекатывались под гладкой кожей. Что ж, во всяком случае, хотя бы на свой вкус Жуслан посетовать не мог – объект его вожделения был по-настоящему привлекателен. На свою беду, слишком привлекателен. Жуслан аккуратно, хотя и несколько торопливо расстегнул рубашку Ариабарта до конца, и прижался губами к его животу, с силой провёл руками по бокам, оставляя ярко-розовые следы. Вкус кожи Ариабарта был чуть солоноватым, запах здорового тела смешивался с морским запахом одеколона, и это кружило голову. Жуслан облизнулся. Собственные действия отдавали резким вкусом порока со слабой примесью подлости, и это поднимало со дна души что-то тёмное и безжалостное, заставлявшее хищно скалиться и сжимать бока Ариабарта сильнее. Ах да, не надо, чтобы появились синяки. Иначе позже могут возникнуть ненужные вопросы. Жуслан хрипло рассмеялся и опустил ладони ниже, тиская задницу Арибарта через плотную ткань. Ему почти хотелось, чтобы метки всё-таки остались. Почти. В собственных брюках Жуслана уже давно было тесно, но он не спешил, оттягивая желанное удовольствие. Вместо этого положил руку на пах Ариабарта, чуть сжал. Тот снова вздохнул, но больше никак не отреагировал. Неудивительно – снотворное было достаточно сильным, мозг почти не отзывался не внешние раздражители. Жуслан зло кусал губы. Почему-то ему это не понравилось. Он хотел другого. Хотел, чтобы Ариабарт с довольным стоном выгнулся ему навстречу, улыбнулся сытой улыбкой, подарил ответное прикосновение… Воображение нарисовало картину настолько чётко, что это отдалось болью в брюках. Жуслан поспешно расстегнул пуговицы и с облегчением сжал свой член в кулаке. Навис над Ариабартом, оперевшись второй рукой на диванную подушку рядом с его головой, дыша тяжело и неровно. Ариабарт спал, глубоко и спокойно, и за это хотелось его ударить, разбить губы, оставить фиолетовый синяк на пол-лица. Нет, на лице не надо. И совсем не надо, слишком опасно. Собственная рука на своём члене казалась издёвкой, но желанной разрядке это не помешало. Жуслан со стоном наклонился, жадно впиваясь в губы Ариабарта, и кончил. Несколько секунд полежал, навалившись на его по-прежнему неподвижное, отстранённое тело, потом поднялся. Тщательно стёр все следы, привёл в порядок одежду, сначала свою, потом Ариабарта. Сел в кресло, налил себе коньяк и сделал большой глоток, неотрывно глядя на спящего. Огненный ком крепкого алкоголя обжёг горло и ухнул в желудок, наполняя утомлённое тело приятным теплом. Что ж, очевидно, план не сработал. Желание не стало меньше, более того, обрело вполне конкретную форму, которая, к сожалению, не допускала возможности неведения Ариабарта. И определённо, теперь не получится подавлять свои порывы так же легко, как раньше. Жаль… немного. Жуслан выпил ещё, задумчиво постукивая пальцем по подлокотнику и продолжая смотреть на Ариабарта. До окончания действия снотворного оставалось около получаса. Достаточно времени, чтобы продумать объяснение для оторванной пуговицы, а так же начало новой стратегии поведения с Ариабартом. Вопросы же безопасности можно отложить на потом, как пока что неактуальные. Пока что. В том, что через какое-то время они станут очень даже актуальными, Жуслан не сомневался – то, что он хотел по-настоящему, он получал всегда. Ариабарта Жуслан хотел. Всего. Полностью. И на неограниченное время.