«And it finds me The fight inside is coursing through my veins And it's raging The fight inside is breaking me again» Red — Fight Inside ©
До конца смены оставалось всего пару часов, а наступающие с востока тучи разогнали любителей яблочных слоек и кофе с тыквенным сиропом по домам. Шутка ли, — середина рабочей недели! Работягам подавай добрый кусок мяса, а Реджина развела тут сентиментальность на пустом месте, на которую падки лишь студенты сельскохозяйственного колледжа, единственного в городке. Эмма повесила на крючок ярко-желтый фартук и присела на стул. От долгого стояния у нее гудели ноги, а на погоду привычно раскалывалась голова: рутина, к которой привыкаешь. Все-таки привыкаешь. Эмма смотрела в окно, за которым ветер яростно трепал молодую рябинку, и думала о том, что стало бы с ее жизнью, не познакомься она четыре года назад с «пришельцем из другого мира». Ей было двадцать четыре года, сводному брату Робину — на два года больше. Они неплохо ладили, несмотря на то, что в приемную семью женщины по имени Ингрид оба попали в достаточно взрослом возрасте. Ингрид всю свою жизнь проработала продавцом в многочисленных магазинчиках Сторибрука, после чего открыла свое собственное дело, а когда дети стали старше — приучила к работе и их. Эмма не жаловалась. Уж лучше стоять у прилавка, чем жить под мостами и воровать в забегаловках булки, она видела в своей юности и такое. Робин же вообще был образцом примерного поведения, во всем помогал матери, отваживал навязчивых ухажеров сестры и мечтал уехать в Нью-Йорк учиться в полицейской академии. Ингрид навязчиво пыталась переубедить сына, она вбила себе в голову, что в городке ему будет лучше, Эмма же сама тайком откладывала деньги на колледж, потому в терки брата с матерью не вмешивалась. Эмма мечтала стать врачом, приносить людям пользу больше той, что могла принести, стоя у прилавка. Как только о ее затее узнала Ингрид, дома разгорелся скандал. Мать кричала и сыпала упреками, твердя о том, что торговля — это что-то вроде их семейной династии, и никто ее детям не нужен, и вообще, они должны слушаться и быть благодарны, что она их однажды усыновила. Эмма и Робин сначала молчали и пытались достучаться до разума Ингрид, а после пошли в открытую конфронтацию, однако, мать была непреклонна. И без того тяжело начавшийся вечер, закончился еще хуже: Робин побросал вещи в сумку и уехал из города в ближайшей попутке, Эмма заперлась у себя в комнате, а Ингрид зачем-то полезла на чердак. Дети и раньше замечали за ней странные привычки, но с каждым годом ее странности лишь усугублялись. Ингрид долго гремела какими-то ящиками наверху, а когда спускалась, то нечаянно оступилась с лестницы и полетела вниз… Ингрид похоронили, магазинчик закрыли, оставив работу в кафе за Эммой, Робин, все-таки, уехал учиться в Нью-Йорк, а Эмма передумала становиться врачом. Как бы там ни было, а эта женщина их вырастила, вырвала из лап системы и показала, какой может быть нормальная жизнь, однако больше Эмма не чувствовала себя дома ни в этом городке, ни где-либо еще. — Робин, возьми меня с собой, — вспоминала она давний разговор с братом. — Ну да, Лебедь, и куда я тебя спрячу? Под кровать в ящик? — усмехался Робин, но было видно, что ему тоже не хочется оставлять сестру в Сторибруке. — Да хотя бы и под кровать. Робин мерил шагами кухню, то и дело останавливаясь у окна. Эмма сидела на высоком стуле и таращилась в пустоту: ему через три часа уезжать, это неизбежно. Робин встал напротив нее и схватил за плечи. — Ты же хотела в медицинский поступать, давай посмотрим, на сколько хватит сбережений, а там видно будет? — Больше не хочу, — буркнула Эмма, отворачиваясь. — Ну, а что тогда, Эм? Мы ведь уже не маленькие, надо что-то решать. — Надо, — вздохнула Эмма, подтягивая одно колено к подбородку, — Попробую поступить в наш сельскохозяйственный, буду заниматься нашим кафе, пока хватит сил и времени, а потом ты приедешь. — А справишься одна? — Ну, ты же будешь приезжать на каникулы, — растерянно пожала плечами Эмма, — А там видно будет. — Я обещаю, слышишь, обещаю, что тебя не брошу! — сказал Робин. И за все прошедшие годы ни разу не нарушил собственное обещание.***
Эмма с содроганием вспоминала первые месяцы после отъезда брата в Нью-Йорк. Дом казался невероятно большим, город — пустынным, а люди — чужими. Эмма каждый вечер открывала кафе и с улыбкой встречала посетителей, расставляла по подоконникам герань и продавала детям рожки мороженного, а после отправлялась в свой огромный дом и понимала, что так и не сумела завести в этом городе друзей. И Эмма, и Робин всю юность провели, помогая матери в магазине и кафе, а на каникулах пропадали на ближайшей ферме, зарабатывая деньги на собственные нехитрые развлечения, им, попросту, было не до знакомств, а теперь, когда Эмма осталась одна, ей предстояло на собственном опыте испытать, что такое одиночество. В первые месяцы было очень сложно возвращаться в дом, в котором никто больше не ждал, не переключал сопливую мелодраму на бейсбольный матч, не вязал у камина свитера и не прятал под кровать банку пива. Эмма потерпела двенадцать недель, а после — написала брату в Нью-Йорк предложение продать дом и купить квартиру подешевле. Робин примчался в первые же выходные, да не сам, а привез с собой невесту: эффектную брюнетку, которая по размышлениям Эммы: «Непонятно что нашла в ее простоватом брате». Однако, с первого взгляда на пару становилось ясно, что у них всё серьезно. Девушку звали Реджина, она училась на экономическом факультете, познакомилась с Робином, как ни банально, в Центральном парке, и так же, пошла против воли матери, прочившей ей фамильную карьеру адвоката. — Скука смертная, — на все расспросы Эммы твердила Реджина и уже кропала в блокноте бизнес-план по развитию Сторибрука. — То есть, твое крючкотворство — это весело? — дразнила Эмма, заглядывая через плечо, но мало что понимала в ее каракулях. — Это, хотя бы, принесет нам всем стабильный доход, — веско отвечала Реджина и звала всех в гостиную делиться планами. На семейном совете было решено продать приносящий одни расходы дом, отказаться от убыточных кафе и магазина, на вырученные деньги купить жилье подешевле и открыть закусочную. Реджина скрещивала руки на груди и в сотый раз объясняла ничего не соображающим в бизнесе брату с сестрой принципы экономики. — Да поймите вы, кафешка «У бабушки» — это очень хорошо для всяких леди, разменявших седьмой десяток и никуда в жизни отсюда не выезжавших, — Нам нужно что-то, что привлечет внимание и молодежи, и семейных пар, и простых рабочих, такое, чтобы работало круглый год и всем было интересно. Так и появилась на свет закусочная с горделивым названием «Городские огни». В ней первой воплотили в жизнь идею с кофе «на вынос», поставили вывеску с перечнем сезонных блюд и заманивали сладкоежек выпечкой по выходным. Реджина разбиралась не только в цифрах, но и сама частенько стояла у плиты, сооружая двухэтажные торты по фамильному рецепту. Главная конкурентка Эммы и Робина — бабушка Лукас, как ни странно, была только рада новым соседям, переманившим к себе вечно орущих детей и хамовитую молодежь, постоянные же посетители ее придерживались консервативных взглядов не только на жизнь, но и на еду, потому, никуда не ушли. Все остались довольны. Эмма оттачивала мастерство официантки, вечерами заваливала Реджину вопросами о том, как управлять кафе, и прятала от брата километровые счета за междугородные разговоры. Всё потихоньку налаживалось, пока под конец ее смены в закусочной не объявился красавчик-приезжий и с первых же минут не пригласил Эмму на свидание. Его звали Нил Кэссиди, он учился в Маннес-колледже в Нью-Йорке, мечтал стать музыкантом и повидать весь свет. А еще, ему просто было скучно, и он отправился путешествовать по ближайшим городам и штатам, так дорога и завела его в Сторибрук. Он кормил Эмму мороженным и дарил ей букеты красных роз, сыпал умными речами и музыкальными терминами, и обещал показать мир. И Эмма верила, хотя, разменяв третий десяток, в сказки верить грешно. Ни Робин, ни к тому моменту уже его официальная невеста Реджина выбора Эммы не одобряли. Реджина в открытую обзывала Нила «мамочкиным франтом», который ничего в жизни не достиг, Робин серьезно с ним поговорил и пообещал зарыть на заднем дворе, если тот его сестру обидит, но влюбленную молодежь угрозы и уговоры не остановили. Закрыв закусочную до лучших времен и отдав ключ от дома соседям, Эмма пустилась в бега, чтобы четыре года спустя рыдать на пороге всё того же дома, в котором жил теперь ее брат с женой, а после — идти на работу всё в ту же закусочную.***
Эмма наделала множество глупостей, погнавшись за красивыми словами, и единственным, что держало ее на плаву, было рождение Алисы. После рождения дочери она поменяла документы, сменив фамилию мужа на детское прозвище Свон — Лебедь, и записала под таким же именем Алису. В городе посплетничали сначала о ее чудачествах, а потом списали всё на молодость и стали с прежним рвением ходить по выходным за мороженным. Он пришел сегодня после обеда, тот самый незнакомец, о котором болтали по углам Реджина и Руби. Эмма принесла заказ: яичницу с беконом и чашку крепкого кофе без сахара, попыталась начать разговор, но наткнулась на колючий взгляд синих глаз и предпочла не связываться. Его можно было бы смело назвать красавчиком, если бы не одержимый чем-то взгляд исподлобья. А так, вполне хорош собой: высокий, занимающийся спортом, почти военная выправка, небритость, в его случае подчеркивающая неуловимый шарм, но не делающая похожим на разбойника с большой дороги, и глубокие синие глаза. Эмма подсматривала за ним из-за кухонной занавески, после чего приказала себе не позориться и вернулась к работе. Незнакомец едва притронулся к яичнице, до последней капли допил кофе и оставил двадцать долларов чаевых, ни проронив ни слова, а когда Эмма вытирала со стола, то обнаружила на салфетке рисунок якоря с разорванными цепями — четкие штрихи шариковой ручкой, что ж, вполне талантливый экспромт. Выждав положенные до конца смены два часа и списав сегодняшнюю неактивность постоянных посетителей на надвигающуюся грозу, Эмма замкнула дверь закусочной и уже потянулась за роллетом, но после нескольких неудачных попыток сдвинуть его с места поняла, что он намертво застрял. А на востоке уже сердито погромыхивало, готовясь в любую секунду разлиться дождем. Эмма упрямо закусила губу и вновь подергала роллет, обещая себе дать брату хорошую взбучку. Он уже три недели игнорировал ее настойчивые просьбы смазать проклятую железку. Эмма сердито посмотрела вверх и вновь схватилась за край рольставня. Но в этот самый миг ее ладонь перехватила мужская рука, одетая в кожаную перчатку, и знакомый уже голос с ирландским акцентом спросил: — Помочь, лесс? Эмма, еще не успевшая толком испугаться, узнала в незнакомце сегодняшнего таинственного посетителя. — Не откажусь. Как вы здесь оказались? Мужчина несколько минут возился с застрявшей конструкцией, после чего резко дернул ее на себя, и роллет поехал вниз. — Смазать бы… У меня где-то было масло, — пробормотал он, — Кажется, готово. — Спасибо, — растерянно поблагодарила Эмма, — Вы не ответили на мой вопрос. — Да… я обходил доки, шериф закрепил за мной этот район, и увидел, как вы мучаетесь с дверьми. Простите, после обеда я был слегка не в себе. — Пустяки, я привыкла к молчаливым посетителям, — Эмма выдавила из себя улыбку, заметив, что у незнакомца задрался рукав и обнажил уже знакомое ей изображение якоря на его запястье, — Вы давно в городе? — Приехал в минувшую среду. Кстати, я не представился — Киллиан Джонс. — Очень приятно. Эмма Свон. — Так вы позволите помочь вам с роллетом? — Как я уже сказала: не откажусь. Было в его манерах что-то слегка старомодное и завораживающее, и Эмме подумалось, что, возможно, сговор Руби и Реджины не был такой уж дурацкой идеей.