Ученик великого Бхишмы

Солнце начало клониться к горизонту и дневная жара уже отступала, когда великий Бхишма въехал в ворота Хастинапура. Видура увидел его издалека с дворцовой стены, где размышлял о завтрашнем совете и возможных решениях брата Дхритараштры. С тех пор, как Дурьодхана и Шакуни покинули город, говорить с Дхритараштрой стало много проще, а его решения по большей части оставались взвешенными и разумными. Но Видура всё равно чувствовал невидимую стену между собой и царём, и потому его преследовало смутное недоверие, недостойное ни верного слуги, ни младшего брата. Видура с горечью думал, что эта стена стояла всегда, с годами становясь лишь прочнее. После смерти Панду и ухода царицы Сатьявати она стала вовсе непреодолимой, и, оставшись с Дхритараштрой один на один, даже без дяди, Видура осознавал это особенно остро. Поэтому он испытал огромную радость и облегчение, когда узнал приближавшегося ко дворцу всадника, и сбежал вниз с резвостью, подобающей восторженному юному племяннику, а не главному министру. Остановившись у входа, Видура оправил одежды, перевёл дух, и стал терпеливо ждать. Бхишма неторопливо въехал во двор и спешился. Следом за ним на землю спрыгнул какой-то юноша, и они оба поднялись по дворцовой лестнице. Не сдерживая улыбки, Видура сложил руки. – Моё почтение, дядя. – Видура? Приветствую, сын мой. Бхишма слегка удивился, однако выглядел довольным встречей. – Ты не дал знать о том, что возвращаешься, иначе бы мы все приветствовали тебя. Надеюсь, твоё путешествие прошло успешно. «В чём бы оно ни заключалось», – добавил Видура про себя. Его глодало любопытство. Пару недель назад великий Бхишма покинул Хастинапур, не объяснив никому причин, лишь сообщив, что есть дело, которое требует его внимания, и пообещав вскоре вернуться. Догадки строили всем городом, от самых радужных до самых мрачных, и Видура не стал исключением. Про себя он решил, что дело не связано с политикой, потому что иначе Бхишма не уехал бы один, и вряд ли грозит катастрофой, поскольку дядя не оставил никаких распоряжений на случай беды. Но дальше предположения Видуры становились совершенно смутными. При упоминании о путешествии Бхишма несколько помрачнел. – Всё прошло не так, как я ожидал, – весьма сухо сказал он и обернулся. Видура с любопытством посмотрел на юношу за его спиной. Тот походил не то на юного брахмана, не то на бродягу, осмелившегося украсть брахманские одежды, и носил лук и стрелы. В ушах юноши блестели роскошные золотые серьги, и Видуре показалось, что он уже где-то видел его, воспоминание вертелось в уме, упорно ускользая. – Кто это? – спросил Видура, пытаясь понять, зачем великому Бхишме понадобился странный мальчик, да ещё столько срочно и таинственно. – Это мой ученик. Голос Бхишмы звучал по-прежнему сухо, и он быстро зашагал во дворец, словно желал скрыться от дальнейших расспросов. Юноша пошёл следом. Пару мгновений Видура изумлённо стоял, затем поспешил за ними. Он снова всмотрелся в мальчика, в чеканный узор едва ли не пылавших в солнечном свете серёг, и наконец ухватил увёртливое воспоминание. – Это же!.. Карна, сын достойного Адирадхи, резко обернулся. Если бы Видура не узнал его, то решил бы, что Бхишма подобрал на дороге маленького асура, настолько вызывающим был взгляд будущего колесничего. Колесничего. – Твой ученик, дядя?! – воскликнул Видура, догоняя Бхишму. – Но... Бхишма резко остановился и шумно недовольно выдохнул. – Господь Парашурама, посчитал, что сын Адирадхи достоин обучения. Я не мог отказать, ведь ученик всегда чтит волю наставника и готов выполнить любое его требование. На последних словах он в упор посмотрел на Карну. Колесничие, подумал Видура, никогда не стояли на одной ступени со слугами и куда как реже склоняли головы. Но даже колесничие, да что там, многие из воинов не нашли бы себе дерзости, чтобы уставиться в лицо великого Бхишмы, упрямо вздёрнув подбородок. – Я клялся чтить твою волю и выполнять твои требования, наставник. Невольно Видура вспомнил Дурьодхану в худшие его дни, когда весь дворец, казалось, дрожал от разливавшегося в воздухе гнева. Нынче Дурьодхана учился смирению под присмотром великого Дроны, однако, судя по всему, ему нашлась достойная смена. Видура недовольно поджал губы, припоминая суету, возникавшую время от времени из-за сына Адирадхи. Это было неправильно. Закон не без причин запрещал учиться высокому искусству тем, кто не родился воином. Видура достаточно изучал шастры и историю, чтобы понимать, что у каждого запрета есть свои основания, к которым следует относиться с уважением. Люди низких каст были просто неспособны постичь суть некоторых вещей. Ему самому, вышедшему из чрева служанки, постоянно приходилось опираться на совершенное понимание дяди! Но господь Парашурама, наставник великого Бхишмы, вершитель справедливости, рассудил иначе, и оставалось лишь гадать, почему. Бхишма хмыкнул и снова зашагал к своим покоям. – Приходи ко мне на закате, Видура. Я хочу знать, что происходило, пока меня не было, – отрывисто велел он и добавил: – Когда закончу с моим учеником. «Мой ученик» по отношению к сыну колесничего из его уст звучало дико. – Конечно, дядя. Видура повернул к коридору, ведущему к его собственному кабинету, где ждали своего часа свитки и письменные таблички. В последний момент он остановился и ещё раз посмотрел вслед великому Бхишме и его новоиспечённому воспитаннику. Спина сына Адирадхи была прямой как палка, а сквозь чёрные кольца волос ярко блеснула золотая искра. Покачав головой, Видура пошёл своей дорогой, спрашивая себя, какие неприятности им сулит этот неожиданный поворот событий. В том, что это будут именно неприятности, он не сомневался. *** Хастинапур встретил Карну знакомыми глиняными стенами, разноголосицей, от которой успел отвыкнуть, и острым запахом большого города, в котором смешивалось всё, от навозной вони до аромата дорогих притираний. Люди на улицах расступались, кланяясь великому Бхишме, а на него самого глазели с колючим любопытством и не узнавали. Даже молодой стражник на воротах проводил равнодушным взглядом, а ведь пару лет назад, как раз накануне роковых состязаний в стрельбе, Карна дрался с ним, а потом терпел наказание за непочтительность. Возвращение домой – то ли триумфальное, то ли вовсе нет – заставило сердце Карны биться чаще, и он всё пытался угадать, как пойдёт его жизнь теперь. Великий Бхишма дал слово собственному наставнику, а значит не мог вновь отмахнуться и велеть сыну Адирадхи убираться на конюшню. И отцу больше не удастся запрещать Карне брать лук, а надменным отпрыскам воинов – смеяться над его выстрелами! А мама просто будет рада, и он сможет обрадовать её тем, что остался жив, здоров и переупрямил весь мир. Так должно было быть, но Карна не знал, будет ли. Бхишма направился прямо ко дворцу и там велел следовать за собой. Их никто не встречал, кроме господина главного министра, который посмотрел на Карну так, словно у него на лице моргали две пары глаз или выросли ракшасьи клыки. И даже упоминание о господе Парашураме не заставило министра скрыть возмущение. Карне осталось лишь стиснуть зубы, сильнее расправить плечи и сказать себе, что господин Видура может быть мудр и образован, но ничего не понимает в воинском искусстве. Потом они пришли в покои великого Бхишмы, и тот немедленно велел позвать Адирадху. Успокоившееся было сердце снова застучало быстрее, и Карна ждал отца со смесью яростной надежды и опаски. Он давно научился принимать родительский гнев, продолжая стоять на своём, но его душа жаждала не упрёков, а одобрения. И вот сейчас – отец обязан был понять, что все эти годы совершал ошибку! Несмотря на то, что прошло всего два года, Адирадха показался Карне непривычно постаревшим, от его глаз разбегались незаметные раньше морщины, а в бороде как будто появилась пара белых нитей. Карна почувствовал стыд за то, что оставил родителей одних, забыв о долге единственного сына. Он пообещал себе, что теперь всё станет иначе, и он не бросит их без помощи. Едва переступив порог, Адирадха впился в Карну взглядом и заметно побледнел. Карна коснулся его стоп и поднялся, выжидающе уставившись ему в лицо, ожидая... сам не уверенный, чего именно. Улыбки, благословения, вопросов? Адирадха смотрел на великого Бхишму. – В чём ещё провинился мой сын? Минутное раскаяние и надежда сгинули без следа, Карна вскинул голову, продолжая сверлить отца взглядом. «Я добился справедливости!» Однако ученику негодно лезть поперёд учителя, поэтому он промолчал. – Твой сын отныне мой ученик и воин Хастинапура. Сегодня я отпускаю его с тобой, а завтра он должен вернуться во дворец и оставаться здесь, пока я не сочту, что его обучение закончено. Теперь он не будет колесничим. На лице отца появился испуг. – Но, владыка... Бхишма поднял руку, одним жестом убивая любую возможность спорить. Невольно Карна спросил себя, окажется ли он сам хоть когда-нибудь способен отдавать приказы с подобной непреклонностью. – Такова воля господа Парашурамы, и ни ты, ни я не в праве её оспорить. Не этого Карна ждал от встречи с отцом, и на самом деле он никогда не желал отказаться от собственного происхождения. Но гордость всё равно наполнила его, ведь ему удалось заставить самого великого Бхишму признать свою неправоту. Так, как Карна обещал, покидая родной дом. Отец сложил руки. – Прости, владыка. Прости за то, что мой сын осмелился так оскорбить тебя и твоего наставника... Его тихие слова обдали Карну кипятком, разом выпарившем всю память о должной почтительности. – Я не оскорблял господа Парашураму! Он сам сказал, что хотел бы учить меня! Яркое воспоминание накрыло Карну с головой, и он словно вновь встал перед величайшим воином-аскетом посреди зелёных холмов, залитых благословенным светом Сурьи-дэва. – ...но, видя сияние твоего лица, я хочу дать тебе знания. Если ты действительно брахман, я возьмусь за твоё обучение. Слова упали, убивая последнюю надежду. Брахман. Если ты действительно брахман. Карна не был брахманом и даже воином, и никто не желал открыть ему дорогу к высокому искусству лука. Это было несправедливо! Парашурама ожидающе смотрел на него, а перед глазами Карны проносились все наставники, к которым он приходил, и которые прогоняли его, едва услышав о его происхождении. «Да, я брахман» Слова клубились на губах Карны, как облачко во время холодного рассвета. Ложь – это грех, он всё ещё помнил об этом, но в его душе кровоточили раны, нанесённые многократным отвержением, горели гнев и обида, и Карна уже почти готов был пойти на преступление. Ещё один отказ, полученный от воплощения самой справедливости, уничтожил бы его вернее смерти. – Отчего ты молчишь, сын мой? Ложь – это грех, а полученное обманом никогда не станет принадлежать тебе по-настоящему, так когда-то учила Карну матушка Радха. Ложь величайшему святому – грех ещё более страшный. Но, казалось, сейчас одна лишь ложь могла стать путём к спасению, ведь если все уже отвернулись от Карны, почему господу Парашураме поступать иначе? Мгновения проносились мимо, стремительные и неумолимые, а Карна застыл между праведным путём, который сулил окончательное поражение, и грехом, обещавшим радость и сбывшиеся мечты. В тот миг, когда он уже собрался отпустить с языка осквернённое обманом согласие, собрав последние крохи решимости, Карна воскликнул: – Господь, почему моё происхождение для тебя важнее, чем способности? Даже если семя упало на чужую землю, оно останется собой и даст тот же самый побег! Ты можешь наказать меня за дерзость, господь, но если из-за моего прохождения ты откажешь мне так же, как все другие, то поступишь несправедливо! Голос его сломался, и Карна закашлялся, захлебнувшись словами. Он бы не удивился, если бы Парашурама проклял его на месте, обратив в каменный столб, однако тот не спешил обрушить гнев на голову наглеца. – Кто же ты, юноша? И кто те другие, что отказали тебе? – Великий Бхишма и великий Дрона, и вождь охотников с запада, и... – Карна перечислил их всех, даже тех, чьих имён уже не помнил, только что у одного наставника был шрам вместо левого глаза, а другой носил царские шелка, хотя был брахманом. К концу Карна окончательно осип, во рту у него пересохло. Парашурама молчал. Воткнув наконечник секиры в землю, он сложил на ней ладони и слушал, ни разу не перебив, лишь взгляд его мрачнел всё больше и больше. Когда Карна выдохся, Парашурама опять спросил: – Из-за чего все названные тобой сочли тебя недостойным? И снова ответ застыл на языке Карны, не в силах выйти наружу. Лгать, однако, было уже поздно, как и оправдываться. – Из-за моего происхождения. Я – сын колесничего, а колесничим не дозволено брать оружие и учиться высокому знанию. Вот почему они все отказали мне, господь, несмотря на то, что сам Сурья-дэв благословил меня умением и бронёй, и ты, верно, откажешь тоже. Но ты совершишь несправедливость, и я останусь здесь и не сдвинусь с этого места, пока ты не изменишь решение! Карна почти ждал, что вот сейчас-то точно Парашурама сразит его карающей молнией своей секиры. Вместо этого Парашурама тяжело вздохнул и сел на ближайший камень. – Не сдвинешься с места, говоришь? – хмыкнул он с неожиданным совершенно весельем. – Уж не должен ли я благодарить за то, что не сложишь себе костёр? Мысль о том, чтобы войти в огонь, швырнув таким образом обвинение в лицо всему миру, до этого не приходила Карне в голову. С горечью он подумал, что это может стать лучшим выходом, чем вернуться домой с позором, не добившись отклика нигде. Парашурама поднял голову, пристально глядя в небо, по которому неизменным путём шла колесница Сурьи-дэва. Карна заметил, что он тоже не щурится, глядя на солнце. Молчание опустилось между ними, и Карна стоял неподвижно, в самом деле готовый оставаться здесь хоть до смерти. Время, недавно мчавшееся вскачь, вдруг замедлилось, стало густым и тягучим. Шелестела трава и трещали кузнечики, их голоса в жарком воздухе казались Карне необычайно громкими. – Я выучил много воинов и верил, что каждый из них познал не только искусство войны, но и значение праведности, – наконец заговорил Парашурама. – Прошли годы, и ко мне пришла женщина, чтобы обвинить лучшего из моих учеников. Тогда я не захотел слушать и уверил себя, что она пожинала плоды собственной ошибки. Теперь ко мне пришёл ты, чтобы уже двоих моих учеников уличить в несправедливости. Значит ли это, что ошибся я, а не она? Слова застали врасплох. Карна удивлённо смотрел на Парашураму, не зная, какого ответа от него ждут и ждут ли вообще. А тот, ещё чуть помолчав, продолжил: – Я давно никого не учу и не стану менять это решение теперь, когда усосмнился в собственном знании. Но я обещаю, юноша, что твоим наставником станет величайший из нынешних воинов. А чему ты сможешь у него научиться, будет зависеть уже от тебя. Парашурама поднялся, и Карна рухнул к его стопам, уткнулся макушкой в колени, разом ослабев от облегчения и благодарности, и ещё не до конца понимая, что дверь, в которую он столь долго стучался, вдруг распахнулась. – Я не оскорблял господа Парашураму! Он сам сказал, что хотел бы учить меня! Отец, почему ты не желаешь признать то, что признал даже он?! Новое отцовское обвинение ранило вдесятеро сильнее, чем любое, звучавшее раньше. Будто полученная Карной величайшая милость была добыта разбоем, а не стала наградой за упорство и честность! Адирадха нахмурился, но ругать сына перед лицом господина не осмелился. – Карна. Карна обернулся к великому Бхишме. – Или ты, владыка, тоже считаешь, что твой наставник совершил ошибку?! – Карна! На этот раз голос Бхишмы громыхнул по всей комнате, заставив его попятиться и опустить голову. Спорить с отцом, подумалось Карне, было куда проще: его вид никогда не был столь грозен. – То, что господь Парашурама признал твой талант более важным, чем традиции Хастинапура, ещё не значит, что ты имеешь право дерзить родителям и собственному наставнику. Если ты хочешь учиться, сумей смирить норов! Иначе я лишь потрачу время впустую! – Бхишма перевёл дух, успокаиваясь. – Адирадха, забери своего сына с глаз моих, до завтрашнего утра он твой. Однако помни, что Карна больше не колесничий и не станет им, поскольку по нашей традиции человек может держать или лук, или вожжи, но не то и другое. – Да, владыка, – пробормотал Адирадха, глубоко кланяясь. Чуть замешкавшись, Карна тоже поклонился и покинул покои Бхишмы вслед за отцом. Они шли по дворцу, не говоря друг другу ни слова. Карна заметил, что Адирадха пытается выбирать такой путь, чтобы встретить как можно меньше людей. Немногочисленные слуги, которые всё же попадались навстречу, удивлённо оглядывались на них, и Карна чувствовал их любопытствующие взгляды всей кожей. Никто, однако, не поздоровался, никто не спросил, что вернувшийся сын Адирадхи делает во дворце, и Карне оставалось лишь гадать, что начнут болтать. И пусть болтают, решил он, уже завтра все узнают правду. В прежнем молчании Карна и Адирадха пришли к дому, и только когда ступили на родной двор, Адирадха резко обернулся и отвесил Карне тяжёлую затрещину. – Как ты посмел опозорить великого Бхишму и его величайшего наставника?! Теперь не только над тобой – над ними будет потешаться весь Хастинапур! И кто знает, как воины решат отомстить нам всем за их унижение и твоё высокомерие?! У Карны зазвенело в ушах, но боль от удара была ничтожна по сравнению с той, что пронзила, вывернула и скрутила его душу. Злые слёзы вскипели у него на глазах, и ничто во всём мире не могло дать ему ответ, почему родной отец обвиняет его вместо того, чтобы поздравить с победой. – Не смей! – выкрикнул Карна, забыв себя и свой долг примерного сына. Обида бушевала в нём, вытеснив всё остальное. – Господь Парашурама сказал, что я достоин оружия, а великий Бхишма согласился учить меня и назвал воином! У тебя нет права бить меня! Рука Адирадхи, поднятая для следующей оплеухи, замерла и бессильно упала, его лицо сморщилось и вдруг стало болезненно-беспомощным, а в уголках глаз блеснула влага. Карна тяжело дышал, чувствуя, что сказал, нечто ужасное и неправильное, но сквозь ещё неостывший гнев не понимал, где ошибся. Тишина тревожно шумела у него в ушах, а Адирадха больше ничего не говорил и не делал, и смотрел куда-то мимо. – Господин мой, что случи... Карна?! Радха вышла из дома и вскрикнула, а потом бросилась к ним, схватила Карну за плечи, за лицо трясущимися руками. Её пальцы были немного влажными, наверное, после мытья посуды или умывания, и от них тянуло знакомым травяным ароматом притираний, которые последние лет десять исправно продавал один и тот же торговец. Прохладные ладони ложились на кожу Карны, остужали его пылающий лоб и унимали недостойную злость на собственного отца. – Мама... Только у её стоп Карна смог почувствовать, что действительно находится дома. Радха подняла его и, плача, опять зарылась пальцами в волосы, перебирая жёсткие кольца прядей, гладя серьги. – Карна, сынок. Ты вернулся, мой Карна... – Он не вернулся, Радха, – тихо и печально сказал Адирадха. Руки Радхи замерли, и Карна тоже застыл, ощущая, будто что-то натянулось, задрожало тревожно и лопнуло у него в груди. – Что ты такое говоришь, господин мой? Вот же он! – Только на одну ночь, Радха. Завтра он покинет нас и уйдёт во дворец, потому что великому Бхишме пришлось взять его учеником. А ученик должен жить подле своего наставника, а не с родителями. Радха охнула, зажав рот ладонью, снова схватила Карну за руки, то ли обнимая, то ли желая удержать и не выпустить на улицу. – Ох, как же это... – в её взгляде мешались растерянность и страх, а губы дрожали, то складываясь в улыбку, то кривясь в преддверии плача. – Значит, великий Бхишма передумал, господин мой? Он счёл нашего Карну достойным? Карна, Карна, ты же забудешь о нас? Ты будешь приходить к своей старой матери, чтобы я как прежде могла накормить тебя и расчесать тебе волосы у меня на коленях? Против воли Карна посмотрел на отца, и Адирадха отвернулся, чуть сгорбившись. – Жизнь воина вовсе не беззаботна и не легка, и состоит не из состязаний в том, кто лучше пустит стрелу, сын. Сейчас ты рад, но пройдёт время, и ты ещё пожалеешь о том, что выбрал эту дорогу, и захочешь сойти с неё. Когда это случится, ты всегда сможешь вернуться в этот дом, чтобы найти здесь покой. С этими словами Адирадха ушёл в дом, а Карна остался стоять, оглушённый и наполовину не верящий в то, что услышал, а наполовину уже понимая, что отец запретил ему переступать порог родного дома до тех пор, пока он продолжает держать в руках лук. После всех его стараний за один только спор с завтрашнего дня этот кров оказался запретен для него. Всхлипнув, Радха взяла его за руку и повела в дом, и Карна покорно пошёл следом, словно слепой, во всём послушный поводырю. Он провёл вечер, лёжа головой на материнских коленях и оплакивая свою потерю. Наступившая следом ночь прошла в тревожном ожидании рассвета, когда зыбкий сон то подкатывал, то вновь бежал прочь, спугнутый любым неожиданным шорохом или больной мыслью. Утром же, едва на востоке забрезжил слабый свет, Карна вышел из дома, не зная, сможет ли когда-нибудь вернуться обратно. Перед тем, как пойти во дворец, Карна отправился на берег Ганги, как делал всегда, когда нуждался в утешении или хотел разделить радость, которую никто не мог понять. Утро выдалось приятно прохладным и остужало его тяжёлую после смутной ночи голову. Рассветные лучи красили небо и воды нежными шёлковыми оттенками розового и золотого, и Карна вглядывался в горизонт, пока над ним не показался край солнечного диска. – Я ведь не сделал ничего недостойного, господь Сурья? Сурья-дэв улыбнулся ему с небес блеском лучей. В любой другой день Карна остался бы на берегу в ярком свете, который постепенно наливался бы зноем, не причинявшим ему неудобств. Сидел бы до тех пор, пока горечь в душе не растаяла бы без следа и не утекла, как масло, забытое нерадивой хозяйкой. Но сегодня Карна не мог медлить, и едва солнце оторвалось от поверхности воды, он подхватил мешок с вещами, уложенными матерью, и зашагал к царскому дворцу. Где-то на полдороге Карна заметил, что идёт не один, а ещё через несколько шагов понял, что оказался рядом с самим великим Бхишмой. Без обычного царского убора, с распущенными волосами и в простой белой одежде, тот казался ещё более грозным, чем обычно. – Наставник. Бхишма слегка нахмурился, мазнув по Карне взглядом, однако его лицо тут же разгладилось. – Приветствую, ученик. Сурья-дэв, должно быть, горд тобой нынче. В другое время его слова пробудили бы в Карне радость, ведь он всегда считал, что должен оставаться достойным милости Сурьи. Теперь же боль от ссоры и расставания с родным домом лежала на нём чёрной тенью, и слова Бхишмы вызвали недоверие. Никогда раньше великий Бхишма не считал нужным замечать благоволение солнечного бога к сыну колесничего, и если бы Карна считал, что он вообще умеет шутить, то заподозрил бы насмешку. Больше ничего не сказав, Карна шагал следом за Бхишмой. Тот тоже не добавил ни слова до тех пор, пока они не оказались во дворце. Там, велев первой попавшейся служанке отнести вещи Карны отведённую ему комнату, Бхишма без лишних предисловий направился к плацу. Плац, расположенный возле сада, был большим, и много воинов могли тренироваться на нём одновременно. Раньше Карна порой приходил сюда, вот только днём у него не было шанса взяться за лук вместе с прочими, да и ночью его мог поймать проходивший мимо стражник. Когда Бхишма вышел на площадку, множество рук, сжимавших оружие, вскинулись в приветственном салюте, множество голосов слились в здравице, и множество взглядов устремились к нему. Карна, вставший рядом, ощутил эти взгляды всем телом, они окатили его с ног до головы хлёсткой ледяной волной. Он твёрдо посмотрел в ответ, узнавая множество лиц и вспоминая былые насмешки и многочисленные драки, которые заканчивались для него одинаково прискорбно независимо от поражения или победы. Молодые воины могли стесать кулаки о его броню до костей и не причинить вреда, но было множество иных способов унизить сына колесничего и напомнить ему о его месте. Кровь Карны разом вскипела, словно былые обиды нанесли вчера, а не несколько лет назад. – Сегодня ты лично проследишь за учениями, владыка? – спросил один из наставников, подойдя ближе. Бхишма покачал головой. – Теперь у меня есть свой ученик, Масуд, и я буду занят им. Запомни его, потому что когда моё время возьмёт служба трону, он станет тренироваться сам, в любое время дня и ночи. Масуда Карна знал. Тот был немолод, участвовал с Бхишмой во множестве боёв, и хотя бранился, что некоторым колесничим стоит больше пороть дурных детей, на самом деле не слишком злился и не старался лишний раз задеть больной насмешкой. Просто не пускал к стойкам с оружием. Карну Масуд тоже узнал и изумлённо раскрыл рот. Затем, опомнившись, воскликнул: – Но, владыка, это же!.. – Карна, сын Адирадхи. С сегодняшнего дня ты должен считать его воином Хастинапура как моего ученика. Все вы должны, – добавил он громче, и его слова разнеслись над плацем. Карна подумал, что, наверное, таким же трубным звуком его голос поднимался над шумом сражения, перекрывая бряцание оружия, крики и даже рёв боевых слонов. Недоумённо-недоверчивый гул пробежал над собравшимися людьми, похожий на ветер, говорящий кронами деревьев в лесу. Карна отчётливо увидел перекошенное лицо Сарала, одного из самых ненавистных ему сверстников-воинов, и его охватило мрачное дурное удовлетворение. Никто из них больше не смел смеяться над Карной, требовать ему наказания или прогонять прочь. Однако цена, которую пришлось заплатить за признание, оказалась непомерна, и Карне хотелось вызвать на поединок каждого из них, чтобы сокрушить, мстя за свою боль. Тихий голос внутри него шептал, что яростная драка со всеми без разбора вряд ли может называться защитой справедливости. Неизвестно, послушал бы Карна этого голоса, будь у него выбор, однако выбирать ему не приходилось: ни о каких поединках не стоило даже мечтать в присутствии Бхишмы. – Идём, – велел тот и повёл Карну на другой конец плаца. – Я видел твой выстрел на состязаниях, и он был достоин. Однако один раз ни о чём не говорит, всегда возможна удача или случайное вдохновение. Я хочу знать, на что ты способен на самом деле. Его недоверие было унизительно, и Карна сердито нахмурился. Впрочем, только глупец или совсем забывшийся в неправедном высокомерии гордец станет перечить наставнику в первый же день. – Как я должен доказать моё умение? Бхишма хмыкнул как будто одновременно раздражённо и весело, потом отошёл и воткнул в землю высокий шест с кольцом на вершине. Карна наблюдал за наставником, а сам чувствовал, как встают дыбом волосы на загривке от чужого недоброго внимания. Все на плацу продолжали глазеть на них вместо того, чтобы заниматься своими делами, и Карне приходилось держать себя в руках, чтобы не обернуться. – Ты должен поразить эту цель. Но сначала скажи мне, что ты видишь. Кольцо было совсем маленьким. Карна смотрел на него мгновение, другое, а потом мир и все населявшие его жестокие и надменные воины сделали шаг назад, уступая место единственному, что имело значение – мишени. – Я вижу кольцо, через которое должна пройти моя стрела. Так начался первый из множества уроков Карны в царском дворце Хастинапура. Этот день тянулся долго, и в то же время как будто пролетел в один миг. Карна делал выстрелы один за другим, пока солнце не поднялось выше, и Бхишма не отправился на царский совет. Перед этим он велел Карне сесть в своих покоях и так оставаться, держа в мыслях образ зажжённой свечи. – Зачем? О том, что брахманы и святые аскеты пытались достичь просветления и проводили долгие годы в молитвах и созерцании, знал любой нищий. Но для чего этим заниматься воину? Никогда раньше Карна не видел, чтобы защитники Хастинапура сидели рядами, пытаясь отрешиться от мира вместо того, чтобы отрабатывать удары и защиту. Бхишма нахмурился. – Разве ты не слышал о том, что все указания наставника должно выполнять без промедления и с полным старанием? Карна едва сдержал раздражение, отступившее было, когда его руки и мысли оказались заняты луком, и вернувшееся, стоило снова поймать возмущение на чужих лицах и услышать недобрый насмешливый шёпот, летящий вслед. – Я выполню любой твой приказ, наставник. Я просто не понимаю, зачем это нужно! Недовольство Бхишмы проступило явственней, и Карна решил, что его оставят один на один с заданием безо всяких объяснений. Это разозлило его ещё больше, однако Бхишма не ушёл, а неожиданно ответил: – Чтобы овладеть мистическим оружием, сознание должно быть чистым. Если ты действительно хочешь постигнуть высокое искусство, а не просто бросать стрелы в мишень, то должен успокоить свой разум, подобно господу Шиве, который созерцает Вселенную с вершины Кайласа. Сейчас ты попытаешься сделать это, и продолжишь пытаться до тех пор, пока не сумеешь. Либо от твоего обучения не будет никакого толку. С этим он удалился. Очень скоро Карна убедился, что справиться с полученным заданием ему непросто. Воображаемый огонь не желал задерживаться в его разуме, уступая место то воспоминаниям о ссоре с отцом и воображаемому спору с ним, то образу Сарала в толпе воинов, то попыткам угадать, как скоро обучение начнётся по-настоящему. Потом к беспокойным мыслям добавилось чувство голода и усталость от неподвижности. Карна злился на Бхишму с его повелениями, и на себя, неспособного справиться с уроком, и тосковал о тетиве под пальцами, с которой было легко и радостно. Время тянулось, нельзя было даже посмотреть на солнце, чтобы понять, сколько минуло времени. Карна старался думать о пламени из упрямства и яростного нежелания проиграть в первый же день. Когда ему наконец удалось ненадолго достичь нужного сосредоточения, к нему снова пришёл Бхишма, разбив хрупкую концентрацию, как плохо обожжённую вазу. Оказалось, что уже настал вечер, и настала пора вновь взяться за оружие, на этот раз меч. Следующий день прошёл так же: стрелы утром, медитация днём и меч вечером. Простые упражнения, которые Карна смог бы выполнить ещё ребёнком и распоряжение не спорить с наставником. Бхишма заставлял стрелять его снова и снова, поправляя руку, которая и так хорошо двигалась, а прочие воины глазели, словно на представление мимов и наверняка зубоскалили между собой. И ещё один день. И ещё... Постепенно на них перестали обращать внимание, совсем, как будто на площадке никого не было. И даже когда Карна оставался один, к нему не приближались, чтобы, как бывало раньше, ужалить насмешкой или приказом убираться прочь. Раз за разом Карна ждал нападения, ощущая, как звенят натянутые мышцы, складывая в уме слова достойного ответа, однако воины, даже такие как Сарал, проходили мимо и смотрели сквозь него. Это оказалось чуть ли не мучительней неприкрытого презрения. На насмешки Карна мог огрызнуться или начать драку, пускай безнадёжную и ведущую к неминуемой расплате. А бить просто так, не в ответ на чужое оскорбление, было глупо и недостойно, и злость от того, что вопреки воле самого Парашурамы его продолжают отвергать, копилась в душе Карны, получая новую пищу каждый день, но не находя выхода. Ещё хуже складывалось с бывшими знакомыми, которых он видел возле конюшен и кузниц. Карна опасался, что слова Адирадхи окажутся пророческими, и за его дерзость придётся расплачиваться другим. Заговорить с отцом он не нашёл сил, поэтому поймал младшего брата одного из своих приятелей, Ануджа, который раньше ни разу не смеялся, когда Карна сбегал из города, чтобы всласть пострелять. Анундж вообще редко над кем-нибудь смеялся, будь то сумасшедшая старуха с базара или неловко подвернувший ногу и плюхнувшийся в лужу воин. За прошедшие два года он вытянулся и раздался в плечах, и стал на полголовы выше Карны, хотя раньше был на пару пальцев ниже. На его щеках пробивалась первая щетина, и он выглядел совсем взрослым, чуть ли не женатым мужчиной. От того ещё неуютнее показалось Карне, когда Анундж поклонился ему, словно чужаку. – У нас всё хорошо, господин. Не стоит твоего беспокойства. На его плече синел синяк, однако оставили его явно зубы лошади, а не человеческий кулак. Накануне в царские конюшни привели изрядно горячих жеребцов – подарок какого-то царя. – Почему ты кланяешься? – спросил Карна, обрадованный тем, что не стал причиной несправедливого наказания, и возмущённый холодностью. Анундж выпрямился, но продолжал горбиться, чтобы не смотреть сверху вниз. – Ты же воин теперь. Мы должны тебе кланяться. Он сказал без какого-то упрёка или издёвки, просто и спокойно, как говорят о том, что боги требуют подношений, а ночью становится темно. Карна узнал этот тон: так говорил Адирадха с теми, кого почитал высшими, так учили говорить его самого, раз за разом повторяя, что нельзя перечить тому, у кого есть право повелевать. – Но... – Прости, господин. Мне ещё ось чинить. И он ушёл, а Карна остался, глядя ему вслед и чувствуя себя так же скверно, как когда люди проходили мимо и старательно его не видели. Анундж не стал притворяться, будто не слышит и не замечает, однако его слова и тон ясно дали понять, что он больше не считает Карну равным. Младший брат приятеля и сын соседей, когда-то таскавший компании старших ребят орехи или бегавший для них с мелкими просьбами в обмен на сладости, теперь смотрел на Карну, как на заносчивого воина, который всех людей низших каст считает хуже себя. От этого хотелось что-нибудь сломать или заплакать. Карна не сделал ни того, ни другого, он ушёл в свою комнату и пытался удерживать в мыслях пламя свечи, хотя это не помогало изгнать ни горечь, ни одиночество, ни обиду. В следующие несколько дней ничего не изменилось, минула неделя, пошла другая. Постепенно Карна привыкал к своему одиночеству, не смиряясь с ним. Стена отчуждения, вставшая между ним и всем миром, исправно поддерживала его гнев, и скоро он оказался готов совершить какую-нибудь непоправимую глупость. Обуреваемый желанием стать снова видимым хоть для кого-нибудь, кроме Бхишмы и нескольких слуг, Карна едва удерживался, чтобы после занятия не повернуться к другим воинам и не пустить стрелу прямо в толпу. Смог бы не заметить его тот, чью руку или ногу она бы пронзила? Или тот, на кого обрушилась бы стойка с оружием или удар кулака? Но использовать оружие так было бы преступлением, а Карна не желал превратиться в злодея, из тех, что считали, будто им всё позволено только потому, что родились с правом носить оружие. Кроме того, его самообладания хватало, чтобы понять, что он ничего не добьётся, лишь вызовет гнев наставника и, чего доброго, заставит его отказаться от себя. А потеря лука теперь стала бы для Карны во сто крат горше, чем раньше, ведь стрельба осталась его единственным сокровищем, за которое он заплатил слишком высоко. И всё же чувства Карны требовали выхода, и в один из дней вместо того, чтобы начать медитацию, он отправился в дворцовый сад. Он не был царевичем или сыном придворного и сомневался, что имеет право туда ступать. В глубине души Карна почти надеялся, что стражники закроют ему дорогу, вынужденно увидев его. Надежда не оправдалась, его лишь проводили сердитыми взглядами, не сказав ни слова и не начав движения, чтобы заслонить путь. В саду шумели манговые деревья, их тень давала приятную прохладу. Карна, впрочем, не стал прятаться от зноя, наоборот, вышел на пустую полянку и сел на землю, запрокинув голову. Солнце стояло над его головой, свет падал на землю, плотный и яркий, заставляя дрожать воздух. Лёгкие облака бежали прочь, пугаясь дневного жара, и небо походило на дно огромной перевёрнутой чаши из драгоценной бирюзы. Несмотря на то, что Карна каждое утро отправлялся к берегу Ганги и приносил подношения, ему приходилось почти сразу возвращаться. Сейчас впервые с момента переселения во дворец, он позволил себе расслабиться под благословенными лучами Сурьи-дэва. Его даже не заботило, что великий Бхишма наверняка будет разгневан, узнав, что ученик пренебрёг заданными уроками. Солнечное сияние дарило Карне привычное утешение, и он не знал, сколько просидел, вглядываясь в ослепительное небо и мысленно рассказывая Сурье-дэву обо всех своих горестях, которые тот и без того наверняка видел с высоты. Что-то тёмное вдруг пронеслось над головой Карны, на миг скрыв солнце, а незнакомый женский голос окликнул: – Эй, юноша! Привыкший, что его не желают замечать, Карна не сразу понял, что обращаются к нему. Потом ему на лицо снова упала тень, когда незнакомая женщина подошла и встала рядом, уперев руки в бока. – Негодно делать вид, что не слышишь, когда тебя зовут! Она была взрослой и наверняка имела мужа и детей, хотя в волосах у неё пока не было седины, а тонкие морщинки в углах глаз и рта только-только начали появляться. Изумлённый, Карна вскочил на ноги и недоверчиво рассматривал незнакомку. Он не помнил, чтобы встречал её раньше, и с трудом верил, что с ним действительно заговорили. – Прости. Я не понял, что ты обращаешься ко мне. – А что, здесь есть ещё какой-то юноша? – спросила она чуть сварливо. – Покрывало моей госпожи унёс ветер. Окажи милость, сними его с ветки. А то я уже слишком тяжела, чтобы лазать по деревьям. Карна поднял голову и увидел то самое покрывало, бледно-жёлтое, зацепившееся за одну из высоких веток. Если бы у него был лук, он смог бы снять покрывало стрелой, даже не повредив ткань. Но его самодельное оружие сжёг ещё Парашурама, заявив, что такая рухлядь не пристала будущему воину, а дворцовое Карна брал только на тренировках. Поэтому пришлось забираться на дерево самому, как какая-нибудь обезьяна. Где-то на полпути Карна подумал, что настоящий воин оскорбился бы из-за просьбы выполнить работу слуги. Однако он по-прежнему не собирался превращаться в такого напыщенного и самодовольного гордеца, а ещё был счастлив, понадобившись кому-то. И за проявленное внимание залез бы не только на дерево – на самый высокий шпиль дворцовой крыши. Лёгкий шёлк трепетал на ветру. Карна осторожно отцепил его от острого сучка и спрыгнул вниз. Служанка улыбнулась с куда большей приветливостью и пошла по усыпанной мелкими камушками дорожке. Карна зашагал следом, всё ещё держа покрывало в руках, и скоро они вышли к небольшой беседке. Шесть столбов, раскрашенных слонами и тиграми, держали резную крышу, под которой стояло ложе. – Вот, царица, покрывало в порядке, и тот, кто его достал – тоже, – сказала служанка, а Карна уставился на царицу Кунти, не веря собственным глазам. Сейчас она не походила на молодую красавицу, усыпанную драгоценностями, какой была, когда впервые въезжала в Хастинапур. И на измождённую горем вдову отшельника, босиком шедшую по пыльной дороге, не походила тоже. Одежды Кунти были неяркими, а украшения – очень скромными по сравнению с прочим убранством дворца. Карне показалось, что на лице царицы лежит тень печали, а её тёмные глаза смотрели внимательно и тревожно. Впрочем, она тут же слабо улыбнулась и кивнула, больше прося, чем приказывая приблизиться. Рядом выразительно кашлянула служанка, и Карна, опомнившись, с поклоном протянул Кунти её покрывало. – Спасибо, Карна. Это подарок моего господина Панду, и я была бы очень огорчена потерять его по неосторожности. – Откуда ты меня знаешь, царица? С самого детства Карна воображал, что царица Кунти заступится за него, как любящая мать, и лелеял фантазии с тем же упорством, с каким продолжал учиться стрелять. В реальности же собственное имя из её уст стало для него полной неожиданностью, потому что в глубине души он давно утратил веру, что на него обратят внимание просто так. Кунти улыбнулась шире. – Кто же не знает нового ученика Бхишмы? О тебе судачит весь дворец, если не весь город. Карна невольно передёрнул плечами, словно наяву услышав позади все эти недобрые шепотки. Наверное, подумал он, царица уже успела наслушаться о его дерзости и неуважении к закону, правда не понимал, почему тогда она улыбается ему с такой приязнью. А Кунти продолжила: – Говорят, ты был столь отважен, что не побоялся потребовать справедливости у самого Парашурамы, и что Сурья-дэв благословил тебя. Люди должны восхищаться тобой. – Они меня презирают и не желают видеть! Со мной даже говорить никто не хочет! – сердито выпалил Карна и напрягся, ожидая, что сейчас царица рассердится на его вспышку. Отец не раз повторял, что нельзя бросать своё недовольство вышестоящим в лицо. Улыбка Кунти померкла, а взгляд вновь стал тревожным и печальным. – Но почему? Сядь и расскажи, прошу тебя. Как вышло, что такого храброго юношу ругают, а не хвалят, – она похлопала рукой по сиденью возле себя. Много раз Карна представлял это себе во всех деталях: как царица Кунти подходит к нему и просит поведать о своих горестях. Но теперь, вместо того, чтобы действительно открыть ей свои обиды, Карна оказался не в силах сказать ни слова. Он думал, что отец опять разгневался бы, если бы узнал, что он жалуется самой царице, и пускай Карна раньше всегда спорил с ним, сейчас почему-то не мог переступить старый запрет. – Почему ты молчишь? – Зачем тебе знать, царица? Никому во дворце нет до меня дела. – Мне есть до тебя дело, Карна, – тихо и твёрдо ответила она. – Ты словно один из моих сыновей, которые нынче живут далеко от Хастинапура. Можешь считать меня второй матерью, а кому, как не матери, ребёнок может рассказать о своих бедах? От её слов на глаза Карны навернулись слёзы, ему захотелось уронить голову ей на колени и в то же время бежать прочь, вон из сада, и из дворца, на родную улицу, где осталась Радха, которую он больше не мог видеть. – Ты очень милостива ко мне, царица, но у меня уже есть мать, и мне не нужна другая. Карна вздрогнул, поражённый ожесточённостью собственных слов, а Кунти как будто даже перестала дышать. Рядом сердито зашипела её служанка. – Неблагодарный мальчишка! – Не говори так, Приямвада, – велела Кунти. – У него есть право не любить меня, – на последних словах её голос дрогнул. Карну охватил стыд за свою злость и за боль, которую он бездумно причинил тоскующей матери, пусть даже чужой, да ещё причинил в ответ на улыбку и участие. Он упал к стопам Кунти. – Прости, царица. Ты добра и милостива, как может быть только божество. Я не хотел оскорбить тебя! Но моя мать тоже живёт здесь, в Хастинапуре, и при этом нам запрещено видеть друг друга. Если я стану звать матерью тебя вместо неё, то совершу предательство! Он подумал, что оправдания звучат жалко и вряд ли будут приняты, но тут на его волосы легла мягкая ладонь. – Нет ничего более жестокого, чем лишить ребёнка его матери, а мать – её ребёнка. Кто же оказался настолько суров с вами? Неужели великий Бхишма? К изумлению Карны в голосе Кунти всё ещё не было гнева, только очень много грусти, словно она взяла себе часть его тоски. Так делала Радха, когда в очередной раз утешала его после чужих насмешек или наказания Адирадхи. Карна сглотнул вставший в горле ком. – Нет. Просто мой отец считает, что колесничий не должен становиться воином. И пока я держу лук, я не должен возвращаться домой. Он не хотел говорить, и не хотел, чтобы Кунти в чём-то обвиняла Адирадху или решила, что тот – дурной человек. Даже если Карна не желал безропотно принимать его волю, он любил отца и опасался подвести его под осуждение. Однако горечь требовала выхода, и Карну непереносимо тянуло выговорить её кому-то, а Кунти всё ещё терпеливо предлагала ему поддержку вопреки резким словам и недружелюбию. Поэтому невольно Карна заговорил и не останавливался, пока не рассказал всё с самого начала. Когда он замолчал и провёл сухим языком по губам, Приямвада протянула ему чашу с холодной лимонной водой, которую Карна жадно осушил. На щеках Кунти блестели мокрые дорожки слёз. – Мне очень жаль, что тебе пришлось пережить так много. И жаль, что твой отец не желал помочь тебе. Нет ничего тяжелее, чем лишиться поддержки родителей. Но я уверена, что всё ещё переменится. – Благодарю, – пробормотал Карна, запоздало смущённый собственной откровенностью. Он отвёл глаза и вдруг увидел, что тени деревьев стали заметно длиннее, а солнце уже вовсе не так высоко, как, казалось, было ещё совсем недавно. Карна вскочил на ноги. – Если я не приду на плац вовремя, наставник Бхишма опять рассердится! – Тогда беги, – немедленно отозвалась Кунти. – Мы сможем поговорить в другой раз, а огорчать наставника негодно. Пусть тебя ждёт победа в любом твоём деле. Она подняла ладонь, и Карне показалось, что сила благоловения пролилась на его лоб парным молоком. Он поклонился и побежал ко дворцу, продолжая ощущать тепло полученной ласки. На площадку Карна успел вовремя и несмотря на то, что не потратил на медитацию и часа, чувствовал себя настолько успокоенным, что впервые дождался одобрительного замечания Бхишмы. В том, что на самом деле помогло ему отбросить обычный гнев, Карна решил не признаваться. Окончательно стемнело, только одинокие огни на вышках мигали, оповещая, что всё спокойно. Великий Бхишма глубоко вдохнул остывающий воздух, пробуя его на вкус и запах, и наконец достиг желаемого успокоения. Всё шло по заведённому порядку, никакая опасность не грозила городу и людям, вверенным под его опеку, и жар божественного гнева по-прежнему не опускался на эти земли. В последний раз окинув взглядом чёрные силуэты домов и стен, Бхишма развернулся и повернулся к спуску со стены. На верхней ступени он увидел Видуру, который сидел прямо на полу, не заботясь о чистоте одежд. С недоумением Бхишма подошёл к нему и уже наклонился тронуть за плечо, когда Видура обернулся сам и поспешно поднялся. – Ты что-то хотел? – Нет, дядя. Да. Просто поговорить, если ты не против. Мы мало говорили в последнее время. С тех пор, как Сатьявати и Панду оставили их, Бхишма завёл привычку по меньшей мере один вечер из шести коротать в обществе племянника. Здравомыслие и почтительность к закону, которые были неотъемлемой частью характера Видуры, стали настоящим отдохновением для его души, особенно после разочарования в Дхритараштре и его ста отпрысках. Однако теперь у Бхишмы прибавилось забот, и после возвращения в Хастинапур он не уделял Видуре прежнего внимания. Ещё одно досадное неудобство, которому бы не след возмущать его спокойствие. – Я хотел бы видеть тебя, но не сегодня, – сказал Бхишма с некоторым сожалением. – Есть вопрос, который я должен обдумать. Мысли его вернулись к Карне, сыну Адирадхи и в который раз заставили нахмуриться. Нарушение заведённой традиции по-прежнему беспокоило Бхишму, точно знавшего, что первый неверный шаг родит второй и третий. Попустительство пренебрежению законом казалось ему чуть ли не более преступным, чем само пренебрежение. И пускай не было никакой возможности, чтобы все недовольные судьбой сумели добраться до Парашурамы и тронуть его сердце, даже одно исключение царапало разум Бхишмы, как попавшая в туфель острая песчинка. Видура кашлянул. – Дядя, если я могу чем-то помочь... – Нет, – возможно, его ответ прозвучал слишком резко, и Бхишма счёл нужным пояснить: – Это касается моего ученика. Некоторое время они шли в молчании. Стражники салютовали им вслед слаженными точными движениями, которые, случись сражение, превратились бы в смертельные удары. В иной день их умение стало бы причиной гордости и удовлетворения, но не теперь. – Всё ещё странно думать, что ты изменил мнение и решил взять юношу в ученики, – наконец заметил Видура, и в его голосе Бхишма без труда узнал неуверенность и любопытство. – Я хочу сказать, что ты вообще решил взять ученика. – Я не менял своего мнения о нём. – сухо поправил Бхишма. – И не решал. Невольно в его памяти всплыло послание с велением явиться к наставнику и встреча среди гор, над которыми никогда не властвовал ни один царь. – До меня дошли вести, что ты совершил несправедливость, ученик. Бхишма почтительно сложил руки и поклонился своему великому наставнику, потом выпрямился и всмотрелся в него. Вид Парашурамы был суров, и во взгляде не светилось обычное лукавое веселье. На миг Бхишме показалось, что сейчас из-за его плеча выступит царевна Амба. Впрочем даже тогда в речи Парашурамы звучала тень приветливости, и, выполняя свой долг защитника справедливости, он не осуждал Бхишму. Сейчас же Парашурама стал хмурым и отчуждённым, и это вселяло беспокойство. Никакого греха не помнил за собой Бхишма, не понимал, чем вызвал праведный гнев, и лёгкий призрак сомнения коснулся его сердца стылым холодом. – В династии Куру не заключали браки в последние годы, – а недобрая свадьба Дхритараштры минула слишком давно, чтобы пришлось держать ответ за неё. Кроме того, тогда всё прошло по закону и общему согласию, пусть даже праведный путь оказался устлан терниями. Губы Парашурамы на миг дрогнули в усмешке и тут же вновь сжались в жёсткую линию. – Ты никогда не совершал одну ошибку дважды, ученик, – потом Парашурама поднял голову и вдруг гаркнул во всё горло: – Эй, Карна! Карна, асуров ты сын! Где тебя носит?! Его голос взметнулся к небу рёвом боевого слона, вызывая воспоминания о тех днях, когда Бхишма был ещё мал и прятался от наставника в зарослях, самонадеянно уверенный, что лучше него знает, чем должен заниматься. – Я здесь, господь. Бхишма недоверчиво уставился на сына Адирадхи, навсегда, как он надеялся, отдалённого от Хастинапура его собственным приказом. Мальчишка почти не изменился за прошедшие пару лет, даже, как будто, почти не вырос, хотя в его возрасте порой хватало совсем немного времени, чтобы вытянуться на голову. А даже если бы и изменился, Бхишма всё равно узнал бы отблеск Сурьи на его челе и серьгах. – Ты совершил несправедливость и, чтобы исправить её, должен взять себе ученика, – провозгласил Парашурама. – Карна, я обещал найти тебе наставника – вот он. Поклонись ему и отныне следуй его велениям. – Но!.. Голоса Бхишмы и Карны слились, и оба замолкли, обменявшись недобрыми взглядами. Наполнившись дурными предчувствиями, Бхишма разглядывал сына Адирадхи, а тот стоял, наклонив голову, словно молодой бычок, готовый побежать вперёд рогами и боднуть. – Вы станете спорить со мной? – повысил голос Парашурама, и в нём зазвучали ноты, заслышав которые миллионы лет назад храбрые воины вздрагивали как слабые листья, которые будут вот-вот сорваны с ветвей ураганом. – Наставник, Карна, сын Адирадхи – колесничий, а не воин, и не может учиться высокому знанию. Не ты ли говорил мне, что оружие можно дать лишь в руки достойного? Только воины и брахманы имеют право на могущественные мантры. Даже выросший ученик должен почитать наставника и подчиняться его воле, но не тогда, когда веление противоречит закону. Уже второй раз Бхишме приходилось перечить Парашураме, это заставляло его скорбеть, однако собственная боль никогда не становилась для него поводом отступиться от должного. Сын Адирадхи вскинулся, на его лице без труда читались все те возражения, которые он сумел удержать на языке. Парашурама нахмурился сильнее. – Мне горько думать, что блеск царского золота ослепил тебя, Бхишма, и если это так, моей обязанностью станет наказать тебя. Посмотри на этого юношу ещё раз и попробуй повторить, что его руки недостойны оружия. Обвинение неприятно задело Бхишму, считавшего, что сумел найти лучший выход из того жестокого противоречия, которое породили врождённая склонность Карны и закон Хастинапура. На миг ему захотелось огрызнуться, ответив, что на сына Адирадхи он насмотрелся уже достаточно, и Бхишма мысленно укорил себя за непочтительность. – Он вырос в семье колесничего, наставник. Традиции… – И когда же появилась традиция считаться со способностями меньше, чем с родом? – перебил Парашурама. – Так было всегда. Всегда рабочие занимались своим делом, земледельцы возделывали пашни, рыбаки ловили рыбу, воины отдавали жизни для защиты слабых и большей славы, а брахманы несли свет знания и дары богов. Те же, кто пытался сломать заведённый порядок, должны были понести наказание или покинуть общество, которое не желали принимать. – Нет, ученик, так было не всегда, и я хорошо помню время, когда люди не пренебрегали данным свыше талантом. Посмотри же внимательно и ответь мне честно и от сердца – ты в самом деле веришь, что этот юноша недостоин оружия? Бхишма всё же покосился на Карну, который продолжал молчать, кусая губы и сжав кулаки. Его тёмные глаза пылали, серьги, скованные из животворящего света, пускали сердитые золотые искры. Буйный нрав толкал Карну на бесчинства и бунт против традиции, а долгом Бхишмы было хранить Хастинапур и следить, чтобы царство не разорила война или бедствия и не покинула праведность. Вся жизнь Бхишмы принадлежала Хастинапуру. Сейчас Хастинапур был далеко, вокруг расстилались вольные холмы, на которые редко забредали люди, и лишь зверьё, птицы и ветер шли и летели сообразно природному закону, а не рождённым человеческим разумом правилам. Стоя здесь, перед своим наставником, который помнил иные эпохи, Бхишма не мог выговорить, что человек, рождённый в милости Сурьи-дэва, негоден для лука. – Он может найти наставника в Магадхе. Или в Матхуре. Недавно грешника Камсу убили царевичи, выращенные пастухами. Их традиция наверняка окажется милостивей к Карне. Парашурама покачал головой. – Васудева Кришна пришёл в мир для того, чтобы вдохнуть новую жизнь в традиции, верно. Но несправедливость, совершённую в Хастинапуре, должен исправлять не он, а ты. Я усомнился в тебе, ученик, и твой долг – развеять это сомнение. Худших слов Бхишма не слышал и не мог их представить, разве что если бы о своём сомнении ему сказала мать. Не желая принимать их, он пытался спорить, ссылался на закон и недопустимость его нарушения даже единожды. Однако когда на землю спустился вечер, великий Бхишма, хранитель Хастинапура, без единого удара проиграл своему великому наставнику и сдался. Карна опустился к стопам Бхишмы, как подобает примерному ученику, а потом вскинул голову, и в его взгляде не было и тени смирения или почтительности, только яростное торжество. Что теперь делать с этим учеником, Бхишма не знал. Послать Карну пасти коров, как любой другой наставник, он не мог, и сделать слугой во дворце – тоже. Это могло вызвать насмешки уже над царским достоинством всего города, а кроме того наверняка привело бы к какому-нибудь непотребству. Нрав Карны всегда был поводом для огорчения, и сначала следовало укротить его, а заодно выбить из тела юноши пару дурных привычек, которые тот по незнанию почитал умением. И то, и другое шло тяжело, а Бхишме не удавалось придумать, как исправить ситуацию. Рядом опять кашлянул Видура, и Бхишма понял, что уже долго шагает в молчании, уйдя в собственные мысли недопустимо глубоко. – Что ж, тогда я оставлю тебя, дядя. Как только появится что-то, чем я сумею стать тебе полезен, тогда сразу приду обратно. – Благодарю, Видура. Они расстались, и Бхишма в одиночестве удалился в свои покои, которые всегда были тихи и пусты и не могли наполниться тем теплом, что приносили только жёны. Верно, подумал Бхишма, ему самому для начала стоило успокоить разум и душу, и только тогда начинать искать решение поставленной задачи. Он уже собрался позвать Ишу, чтобы велеть никого не пускать к себе, когда тот с поклоном вошёл в покои. – Владыка, царица Кунти просит принять её. Бхишма не желал её видеть и имел полное право ответить на просьбу отказом, отложив встречу на потом. Это было бы легко и недостойно, а всю жизнь он выбирал достойное вместо простого. – Пусть царица войдёт. И проследи, чтобы нас никто не беспокоил. Ише он верил даже больше, чем верному Адирадхе, во всяком случае в том, что касалось чужих шпионов, которые теперь не прошмыгнули бы внутрь даже с помощью майи. Кунти вошла быстрым шагом, похожая на вспугнутую лань. Её движения были непривычно рваными, разительно отличаясь от обычной плавной мягкости. – Владыка. – Всех благ, дочка. Бхишма надеялся, что его ласковое обращение успокоит Кунти, однако та оставалась бледна и бездумно мяла браслеты из гранатовых бусин на своих запястьях. Раньше встречи с Кунти утешали Бхишму, как явное живое свидетельство того, что для царской семьи Хастинапура ещё не всё потеряно. Праведность и сила духа делали Кунти почти равной божественной Ганге, и она принесла благословение богов династии Куру и счастье Панду. Даже Кунти, однако, оказалась несовершенна, и сегодня Бхишма впервые за долгое время был не рад её видеть. – Владыка, я должна признаться тебе, – её губы дрогнули, выдавая страх, который Бхишма не мог оправдать, хотя мог понять. – Это... связано с... твоим учеником. С Карной. – Не нужно, – прервал он, не в силах слышать, как мучительно тяжело покидает её горло каждое слово. – Я знаю твой секрет, Кунти. В тишине они стояли, и только тени, рождённые светильниками, колыхались, лёжа под их ногами. Кунти не двигалась, словно Ахилья, проклятая мужем за мнимую измену, и её пальцы, стиснувшие запястье, побелели до цвета слоновой кости. А Бхишма ждал, что она скажет или сделает, не умея успокоить и утешить, и не считая, что напоминание о совершённой ошибке требует смягчения. – Ты осуждаешь меня? – Нет. Ты не совершала преступления. Обвинив её, пришлось бы так же обвинить Сатьявати, жену его отца, его вторую мать, родившую Ведавьясу до брака. Династия Куру продолжалась благодаря женщинам, которые приводили в мир детей силой благословений и совершали ошибки, и даже если Бхишму звали великим, не в его власти было изменить такое положение вещей. Кунти подалась к нему всем телом. – Тогда почему ты не признаёшь Карну, владыка? Он мог бы стать твоим внуком! – Но не стал. Панду не знал о нём и не назвал сыном, значит, Карна не может считаться царевичем. Возможно это и к лучшему, мелькнуло в мыслях Бхишмы. Дары богов несут благо лишь сильным, слабых они обращают в пыль. Дар Шивы уже уничтожал Дхритараштру, окончательно ослепив, и Бхишма не хотел, чтобы дар Сурьи сжёг племянника в пепел. – Слава династии Куру огромна, но разве кровь ядавов менее достойна? – Кунти выпрямилась, вскинув голову. Пускай её голос остался ровным, на миг сквозь скромный облик блеснула несгибаемая гордость дочери, жены и матери истинных царей. – Почему же моему сыну было отказано в его законных правах, если ты знал о них? – Не я лишил его прав. Царские права Карны были потеряны тогда, когда колесничий Адирадха нашёл его в реке и принял своим сыном. Суровость к Кунти далась Бхишме нелегко, в его душе шевельнулась глухая горечь, когда она качнулась от него, будто получив удар. И всё же он не мог взять слова обратно, ведь они были правдивы. Кунти отвернулась и отошла на несколько шагов, снова начав мять браслеты, потом решительно посмотрела на Бхишму. – Я совершила ошибку, владыка. И платить за неё должна я, а не мой сын. Если нет другого способа вернуть ему законные права, я готова признаться в своём преступлении. – Не делай этого! Бхишма порывисто шагнул к ней, протягивая руки, словно пытался удержать и не пустить к Дхритараштре прямо сейчас. Его ужаснула мысль о том, в какую ярость тот мог прийти, и какие глупости натворить, поддавшись низкому страху и зависти. А клятва потребовала бы от Бхишмы подчиниться даже самому вздорному приказу, как уже бывало не раз. Ещё Бхишме претило, что невежественные люди, едва ли понимавшие величие рождённых с помощью небесной мантры детей, стали бы порочить честь невестки династии грязными сплетнями. Кунти рядом с ним была маленькой и хрупкой, но её взгляд заставил его отступить. – Прошу тебя, дочка, не делай этого. Кроме Карны у тебя есть ещё пять детей, сыновей Панду. Подумай, чем это может обернуться для них. Дхритараштре не составило бы труда воспользоваться ситуацией, чтобы лишить Юдхиштхиру трона, прикрывшись словами о благочестии. Бхишма же знал, что никто, кроме Юдхиштхиры, неспособен вывести Хастинапур и их несчастную семью из болота пороков и ошибок, в котором они успели увязнуть, сами того не заметив. Тем более не был способен на такой подвиг Дурьодхана. Бхишма сомневался, что мудрости Дроны хватит на то, чтобы направить воплощённого асура, давно распробовавшего вкус безнаказанности, по пути праведности. – Мои младшие дети – причина, по которой я до сих пор молчу, дядя, – тихо сказал Кунти. – И поэтому я пришла к тебе за помощью. Если ты не можешь мне помочь и уберечь моего старшего сына от страданий, что мне останется? Я не смогу смотреть, как Карна мучается по моей вине, лишённый даже обычного человеческого тепла! Если люди отказываются говорить с ним, если его приёмный отец запретил ему возвращаться под свой кров, разве я могу снова бросить его? – Запретил? Бхишма ухватился за её последние слова, чтобы не думать об остальном. Появление Карны многие воины сочли оскорблением, а его вспыльчивый и дерзкий характер не способствовал смене неприязни на расположение. Поделать с этим Бхишма ничего не мог, считая любовь или нелюбовь личным делом каждого – до тех пор, пока они не мешали выполнять долг. В глубине души он и вовсе полагал, что, встретив осуждение окружающих, Карна наконец осознает всю пагубность стремления встать выше закона. Слова Кунти, однако, неприятно поразили Бхишму, никогда ему не приходила мысль, что Адирадха откажется от найденного и выращенного ребёнка, да ещё не имея других детей. Наверное, это какая-то ошибка, решил он. Возможно, Адирадха просто вспылил, ведь Карна смог бы довести до исступления кого угодно и вряд ли бы потом извинился, как пристало доброму сыну. – Сегодня я говорила с Карной, и я уверена, что он не лгал мне. Его жизнь полна боли, владыка, и хотя я старалась утешить его, этого недостаточно. В этот вечер, вспомнил Бхишма, Карна оказался необычно спокоен, и жар гнева, который можно было ощутить, просто поднеся руку к его телу, почти стих. Бхишма сомневался, считать ли это случайностью или же плодом медитаций, и только сейчас понял, что причина была в ином. За несколько часов Кунти сделала то, что ему не удавалось почти две недели. – Пока я не сказала Карне правду, – продолжила Кунти, – но я хочу твоей помощи, владыка. Я требую, ведь когда-то ты обещал мне защитить моих детей. Обещал защитить сыновей Панду, мог бы возразить Бхишма, однако вина сковала его рот не хуже железного замка. Он знал, что Бхима выжил лишь милостью богов, и признавал это своей ошибкой, даже если после постарался предотвратить её повторение. – Я сделаю, что смогу. И я велю... попрошу Адирадху... велю ему отменить свой запрет. – Если ты разрешишь, владыка, я сама хотела бы поговорить с этим человеком. Чувствуя недостойное облегчение, Бхишма кивнул. Он не считал себя вправе указывать кому-то, как обращаться со своими детьми, до тех пор, пока это не становилось преступлением. А Кунти всегда умела находить убедительные слова. – Конечно, дочка. И... позволь мне тоже одну встречную просьбу. Осветляющим озарением к Бхишме пришла мысль о том, что если она один раз уже смирила своенравного отпрыска, возможно, сможет делать это и дальше. Умиротворения, подаренного лаской царицы Кунти, хватило примерно на день. Потом одиночество вновь родило злость и обиды, ведь стена молчания вокруг Карны не исчезла. Ему опять казалось, что он стоит один против мира, а разговор с Кунти был только счастливым полуденным сном, подаренным Сурьей-дэвом. Полный мрачных раздумий Карна вновь отправился в сад. Он не собирался искать царицу, одна мысль об этом мнилась ему неслыханной дерзостью, его вела лишь смутная надежда на удачу. Возможно, Кунти снова захотелось бы отдохнуть среди цветов и зелени. Возможно, она заметила бы его и захотела сказать доброе слово. Мечтать о подобной милости было глупо после его грубости, которой Карна всё ещё стыдился, однако он упрямо вышел под сень деревьев, убеждая себя, что просто хочет попробовать медитировать не в душных дворцовых стенах, а под животворящим солнечным светом. Поляна, где Карна остановился, была той же, что и в предыдущий раз. Он опустился на траву и уставился наверх, словно ожидая, что над головой метнётся потерянное покрывало. Конечно, этого не произошло, и спустя какое-то время ему пришлось закрыть глаза и попытаться сосредоточиться. Трава щекотала его ступни, а колыхавшиеся под ветром ветви порой бросали на лицо тень, от чего Карна вскидывался и начинал озираться. Наконец, изрядно поёрзав, он нашёл удобную позу и опять закрыл глаза с твёрдой решимостью не отвлекаться больше ни на что. Стоило только начать думать о язычке пламени, как снова что-то заслонило свет. Карна приказал себе не обращать внимания, когда прозвучал знакомый голос: – Ну вот, и искать не надо. Хватит спать. – Я не сплю! – возмутился Карна, задетый тем, что его назвали лентяем, и вскочил на ноги. Приямвада улыбнулась с неожиданным теплом. – Всё равно хватит. Царица тебя зовёт. Сердце Карны радостно забилось, и он поспешил следом за Приямвадой, пытаясь придумать про себя, что скажет царице Кунти, когда снова её увидит. Любого будущего колесничего учили составлять хвалебные песни на радость воинам, однако обычные славословия совсем не подходили Кунти. Карна напомнил себе, что не должен почитать её больше Радхи, приходившейся ему матерью, и столь же сильно радоваться встрече. Впрочем, радость его померкла, когда, выйдя к знакомой беседке, он увидел рядом с царицей своего отца. Карна остановился злой и растерянный, словно его ждала драка, а не встреча с собственным родителем. Он должен был приветствовать Адирадху, как полагается, и чувствовал себя дурным человеком, не делая этого, и в то же время не мог как ни в чём не бывало совершить привычное поклонение, помня, что Адирадха отказал ему в праве видеть мать. Кунти подошла к нему и, взяв за руку, подвела ближе. – Вот твой сын, почтенный Адирадха, – сказала она. – Скажи ему, что он может вернуться домой. И хотя это были те слова, в которых душа Карны безмерно нуждалась, его охватил ужас. – Великий Бхишма отказывается учить меня?! Он не видел другого объяснения тому, что должен вернуться домой, и его пробила дрожь от предчувствия унижения и почти слепого гнева за то, что наставник нарушил волю Парашурамы и даже не пожелал сообщить об этом лично. – Тсссс, – Кунти закрыла ему рот пальцами, которые были тёплыми и мягкими, и пахли сандалом и цветами. У рук Радхи был совсем другой запах – еды и специй. Прикосновение отрезвило Карну, его ярость, готовая прорваться ещё неизвестным ему самому разрушением, словно застыла. Карна чувствовал себя камнем, который покачивается на краю обрыва под ветром, чтобы то ли откатиться назад, то ли сорваться вниз, увлекая следом лавину. Он смотрел на Кунти почти с мольбой, наполовину веря, что она снова сможет спасти его от падения и унижения. Кунти повернулась к Адирадхе, и тот слегка поджал губы, уставившись в пол, потом всё же поднял голову. – Карна... Я не говорил о том, что ты не можешь приходить домой. Наоборот, я сказал, что ты можешь прийти в любое время, чтобы отдохнуть от дворца, и вернуться обратно с новыми силами, – его слова звучали неловко, словно спотыкаясь друг от друга, а взгляд бежал куда-то в сторону. – Мать скучает по тебе и спрашивает, почему ты не возвращаешься. Чувствуя, как по-детски задрожали губы от недоверия и отчаянной надежды, Карна тоже опустил голову. Его злость прошла, и он рвался вернуться домой, но эхо пережитого страха всё ещё холодило его сердце. Даже если вкус исполнявшейся мечты оказался горек, вернуться к прежней жизни сейчас стало бы невыносимо. – Великий Бхишма никогда не нарушит данное слово, – строго сказала Кунти, заставляя его посмотреть на себя. – Ты – его ученик, и это не изменится. А теперь извинись перед отцом за то, что доставил ему беспокойство, и ступай навестить мать. И не опоздай к вечернему занятию, иначе твой наставник будет разочарован. За что именно следует извиняться, Карна не совсем понимал, да это и не имело значения. Он понял, что сможет увидеть Радху, не отказываясь от лука, и это сделала царица Кунти. Карна заморгал, прогоняя слёзы, а Кунти подтолкнула его за плечо к Адирадхе. – Давай. Нехорошо заставлять родителей тревожиться за себя, ведь это самый больной наш страх – что с нашим ребёнком что-нибудь случится. Перечить ей было немыслимо, так же, как по собственной воле отказаться войти в распахнутую дверь родительского дома. Карна сложил руки и пробормотал извинение. Адирадха коротко и неловко обнял его в ответ, и Кунти снова легко провела Карне по волосам. – Пойдём домой, сын. Поклонившись царице, Карна с отцом покинули сначала сад, а потом и сам дворец. Они снова шли в молчании, и Карна чувствовал неуверенность, вспоминая прошлый раз и случившуюся ссору. А ещё он не понимал, что же всё-таки произошло. Много раз Карне приходилось просить у отца прощения за неповиновение, и рано или поздно его прощали – после того, как заканчивалось наказание, а его вина становилась очевидна даже ему самому. В этот же раз наказания не было, и никто не потребовал в очередной раз, чтобы Карна отказался от своих желаний, а отец казался больше растерянным, чем гневным. Карна ждал, что Адирадха выбранит его, когда они окажутся подальше от дворца, но тот молчал. Адирадха заговорил только когда ступил на свой двор. – Радха! Радха, Карна пришёл навестить тебя. Радха выбежала из дома и застыла, зажав рукой рот. Карна бросился к ней, разом забыв о своих сомнениях и беспокойстве. Всё время, пока солнце не повернуло к закату, он провёл у ног матери, жмурясь от удовольствия, когда она разбирала гребнем его волосы, или протягивала ему приготовленный рис. Еда из её рук была куда вкуснее всего, что он ел в царском дворце, и ему показалось, что прошло всего несколько минут, когда тени вытянулись, а свет солнца приобрёл вечерние красные оттенки. – Тебе пора, сын, – сухо сказал Адирадха, и это было первое, что он произнёс с того момента, когда они с Карной прошли в дом. – Владыка будет разочарован, если ты станешь опаздывать. Смахнув слезу, Радха в последний раз зарылась пальцами Карне в волосы. Адирадха шикнул на неё, и она отступила. Карна обнял мать и оставил её, утешаясь тем, что ему позволено вернуться обратно. – Надеюсь, теперь всё наладилось? – спросила царица Кунти, когда он вновь встретил её спустя пару дней. Карна лишь кивнул, не сумев подобрать слова. В его мыслях мелькали, сменяя друг друга, пышные строки хвалы и благодарности, вдруг разом ставшие куцыми и жалкими, ничуть не подходящими, чтобы выразить его благодарность, переходящую в благоговение. Кунти протянула руку, словно хотела погладить его по щеке, однако вместо этого небрежно мазнула ему по плечу, стряхивая пыль. – Вот видишь. Если запастись терпением и принять все сложности, рано или поздно обязательно добьёшься всего, что захочешь. Подожди немного, и все остальные тоже признают твой выбор. – Я не буду спорить с наставником и сделаю всё, что он скажет, – пообещал Карна, всё ещё вдохновлённый возвращением домой. Возможно, подумал он, великий Бхишма рано или поздно всё-таки согласится, что был неправ, выгнав Карну из города. Надо только как следует постараться. Кунти опять улыбнулась, сдержанно и тепло, как умела она одна. – Ты, верно, должен выполнять уроки сейчас. Или, если у тебя найдётся время, ты мог бы ты немного побыть со мной? – Если ты хочешь, царица! После того, как она вернула ему дом и весь мир, Карна не мог отказать ни одной её просьбе. С того дня что-то изменилось. На плацу его наконец начали замечать, и хотя сближаться с ним явно никто не хотел, по крайней мере, Карна начал получить сухие сдержанные приветствия, и это было лучше, чем оставаться для всех пустым местом. Сжимая кулаки так, что ногти царапали кожу до крови, он поклялся себе, что станет лучшим и заставит их всех и великого Бхишму в особенности считаться с собой. Карна верил, что в любом случае станет лучшим, потому что даже теперь мало кто мог поспорить с ним в умении направить стрелу точно в цель. Осталось лишь добиться, чтобы это признали, а значит, для начала не сердить великого Бхишму и выполнять все распоряжения, не задавая вопросов. Слушаться у Карны получалось, а когда он заметил, что рука стала меньше уставать, если держать локоть так, как того требует наставник, осознал, что это действительно необходимо. С вопросами же у него по-прежнему не ладилось. Скоро Бхишма выдал Карне связки пальмовых листов с шастрами и пуранами и велел читать, а после пересказывать то, что понял и запомнил. Читать Карну учили, ведь могло выйти так, что колесничему придётся прочесть письмо для своего господина, и память тоже редко его подводила. Но часто Карну смущало новое знание, а спрашивать вновь приходилось наставника. Делать это было неприятно, потому что частенько в ответ Бхишма хмурился, и Карна не понимал, то ли из-за предполагаемой глупости ученика, то ли из-за любопытства самого по себе. И доказать Бхишме свои способности, то и дело нуждаясь в пояснениях, становилось задачей почти невозможной. – Когда ты прочтёшь и запомнишь всё, тогда постигнешь знание, – говорил Бхишма. Карна перечитывал уже изученное и брал новое, но ясности в его разуме не прибавлялось. Когда он находил ответы на одни вопросы, возникали новые. Это злило, и порой Карне хотелось швырнуть писания в стену, чтобы они измялись и рассыпались крошкой, чего он, конечно, никогда бы не посмел сделать на самом деле. Пережить сложности ему помогали нечастые визиты к матери и неизменная приветливость царицы Кунти, которая так и не лишила Карну своего внимания, чего он опасался. С той неловкой первой встречи Кунти больше не предлагала называть себя матерью, а сам Карна не считал, что ему дозволено просить о подобном. И порой, сидя возле её ног, он смутно тосковал о столь глупо утраченной возможности, несмотря на всю любовь к матери Радхе. Царица Кунти казалась Карне воплощением святости, и её доброжелательное спокойствие становилось для его души прохладным бальзамом, который остужал гнев и смягчал горечь. Беседы с Кунти дарили ему силы, чтобы продолжать упрямо двигаться вперёд и терпеть пренебрежение прочих людей. Дни сменяли один другой, похожие друг на друга, и сливались в одну длинную цветную полосу. Карна сам не успел заметить, как пролетело больше полугода, сменились сезоны и прошла пора сбора урожая. – Через три дня я покидаю царский дворец, и ты едешь со мной. Нас не будет долго, найди время проститься с родителями, – сказал Бхишма после очередного занятия. Карна кивнул, чувствуя, как гудит всё тело после полученных ударов. Его доспех спасал от ран, но не от боли, когда меч великого Бхишмы плашмя обрушивался на его открывшийся бок или плечо. – Куда мы отправляемся? И зачем? – выпалил Карна через пару мгновений, сообразив, о чём шла речь. Бхишма недовольно дёрнул ртом, пряча гримасу за усами. – Ученик следует за наставником, куда бы тот ни шёл, тебе пора запомнить это. Прикусив щёку, Карна уставился в землю, в который раз прокляв свой язык, опередивший разум. Объяснять Бхишма так ничего и не стал, а Карна не пытался расспрашивать, чтобы не получить новый выговор. Поэтому, когда спустя три дня небольшой отряд воинов отправились в путь, куда и зачем они едут, Карна по-прежнему не знал. Хастинапур покинули рано утром. Впереди неторопливо ехал сам великий Бхишма, колесницей которого правил почтенный Сундер. Позади шли воины, ведя несколько пустых повозок, запряжённых волами, с которыми управлялись сами, без помощи слуг. Карна шагал среди остальных, сверля спину Сундера недобрым взглядом. Ещё до того, как он покинул Хастинапур в первый раз, Адирадха и Сундер уже соперничали за честь возить великого Бхишму, и если раньше побеждал Адирадха, то сейчас стало иначе. Карна мрачно думал, не послужил ли причиной гнева Бхишмы, и в душе сердился одновременно на себя и на наставника за то, что тот заставил отца расплачиваться за поступки сына. При этом какая-то совсем маленькая часть сердца Карны радовалась, потому что путешествие под пристальным вниманием родителя стало бы для него довольно мучительным. За эту радость Карна сердился на себя ещё больше. Впрочем, постепенно размеренная ходьба изгнала неудовольствие. Путешествуя по землям Панчала и Куру, Карна приучился к долгим переходам, и пускай городские улицы всегда казались ему уютнее лесов и полей, сейчас он почувствовал себя почти свободным. Солнце поднималось всё выше и припекало сильнее. Карна с невольным злорадством косился на воинов, вынужденных тащить на себе броню и щиты и утиравших с лиц тёкущий пот. Сам он не нуждался в какой-то защите и нёс только полученное оружие, а по жаре чувствовал себя не хуже, чем в животворящей прохладе дождя. – Видать, Сурья-дэв и впрямь благоволит паршивцу. Всё ему нипочём, – донеслось Карне в спину чьё-то досадливое бормотание, когда начал приближаться полдень, ясный и сияющий, словно раскалённое золото. Он сделал вид, что не слышал, лишь сильнее расправил плечи, мимолётно глянув в небо. Днём отряд остановился для короткой передышки на берегу мелкой речушки, стремившейся к неблизкой сейчас Ганге, а к вечеру они подошли к большой деревне. К тому времени Карна порядком устал. Во время его одиночных скитаний он шёл столько, сколько хотел и таким шагом, каким хотел, сейчас же ему пришлось подстраиваться под заданный Бхишмой темп и шагать почти без отдыха. Впрочем, ему случалось выматываться много больше, особенно когда не удавалось раздобыть еды. В деревне Бхишму встретили с большим почётом, староста по имени Суман вышел вперёд, склонившись до земли. Слушая его приветствия, Карна наконец сообразил, что пошли они не на войну, как ему про себя желалось, а собрать подати. Мысленно он обозвал себя дураком за то, что не догадался сразу и вздохнул о том, что хранителю Хастинапура приходится самому заниматься такой неславной работой. Вечернюю трапезу Бхишма разделил со старостой, местными жрецами и их семьями. Как ученик Карна служил ему, помимо воли слушая разговоры за столом. Рассказ о дождях, урожае и поголовье скота не заинтересовал его, но потом Суман начал жаловаться на пару волков, недавно поселившихся рядом и уже задравших корову с телёнком. – Мы просили богов о помощи, да только волки не ушли. Прошу тебя избавить нас от этой напасти, владыка. Помочь деревне было бы достойно, а волки – не тигр и не ракшас, чтобы на них охотился сам Бхишма. После трапезы, оставшись с наставником наедине, Карна решился просить позволения отправиться в лес. Бхишма только сумрачно глянул на него и покачал головой. – Нет. – Но почему? У меня получится, однажды мне пришлось... – Нет. Слово легло каменной тяжестью и придавило. Карна замолчал, уверившись, что спорить будет бесполезно, и про себя негодуя, что ему даже не дали договорить. У него ведь в самом деле получилось помочь пастухам отбиться от стаи на севере Панчала! За это его напоили молоком и накормили творогом, а потом указали дорогу к воинской школе неподалёку. Из школы Карну потом, конечно, выгнали и только посмеялись, когда он сказал, что справился с волками. Наставник не смеялся, но слушать тоже не стал. Бхишма тяжело вздохнул и вдруг заговорил: – Эти люди отдают нам половину своих припасов и скопленных денег за то, что я защищаю их. Это моя обязанность, а свои обязанности человек не должен перекладывать на чужие плечи. Когда ты станешь воином Хастинапура, то возьмёшь часть ответственности на себя. Однако пока я здесь, это только мой долг. Карна недоверчиво посмотрел на него, изумляясь про себя, действительно ли услышал объяснение, о котором даже не просил. – Это просто волки, а не чужое войско. Бхишма лишь пожал плечами. – Не имеет значения, велик или мал труд. Это мой долг. А твой долг – выполнять мои приказы и перед завтрашним делом привести в порядок моё оружие. И держаться подальше от волков, – последние слова прозвучали с несомненной нотой угрозы. – Зачем тогда вообще нужно было брать с собой воинов? – проворчал Карна себе под нос, собирая оружие. – Так положено. И правда, глупый это был вопрос, и без того ясно, что никакой отряд для защиты Хастинапура и собранной дани Бхишме не нужен, кроме носильщиков. И он, Карна, не нужен тоже. Забрав лук, стрелы, меч и копьё, Карна вышел из шатра и уселся заниматься привычной работой. Ему хотелось есть, но сначала следовало выполнить дело, и только после набивать брюхо. Возиться с оружием Карне нравилось. Он и колесницы чинить любил бы, если бы не тоска о том, что ничего другого ему в жизни не позволят. Радха говорила, что работающие руки выгоняют из разума дурные мысли, и для Карны это было правдой. Он закончил со стрелами и взялся за меч, когда к нему подошла какая-то девушка. Невысокая и кругленькая, она бы считалась красавицей, если бы не длинный нос, чем-то похожий на лисью мордочку. – Меня зовут Уша. Твой ужин, господин. Еда была простой – немного риса, банан и один большой ладду. Карна с сомнением посмотрел на невычищенное оружие, но голод давал о себе знать, а меч и копьё всё равно никуда не могли убежать. – Благодарю. Ополоснув руки, он принялся за еду, а Уша стояла рядом и смотрела с откровенным жадным любопытством. Карну это смущало. – Это правда, что ты гандхарв и тебя прислал с небес сам Сурья-дэв? – спросила она, когда он проглотил всю еду, почти не жуя. Карна подавился последним кусочком ладду и закашлялся, а потом уставился на Ушу, не в силах понять, как ей в голову пришла подобная идея. Та опустила глаза, и тут же снова посмотрела на него со смесью веселья и опаски. – Торговец на ярмарке рассказывал, что Сурья-дэв послал к великому Бхишме одного из колесничих Индры-дэва в ученики. А ты и есть его ученик, да? Послал в наказание. Или в награду. Или чтобы великий Бхишма вбил в бестолочь немного ума. Правда, я так и не поняла, какое дело Сурье-дэву до колесничих Индры-... – Я человек! – воскликнул Карна, заливаясь краской от её насмешек. – Я – сын колесничего Адирадхи. И никто меня не посылал, – это Бхишму господь Парашурама заставил придти к себе, чтобы велеть ему забрать Карну, однако объяснять это было бы слишком долго. На лице Уши отразилось явное разочарование. – Значит, ты не ученик великого Бхишмы, просто слуга. Карна сердито стиснул зубы. Настанет ли когда-нибудь день, зло подумал он, когда его право на воинскую честь не станут отрицать, едва заслышав о его отце. – Я ученик великого Бхишмы! А ты – глупа, если думаешь, что у колесничего не может родиться сына, достойного взять оружие! Уша испуганно попятилась, потом спохватилась и поджала губы. – Не знаю, что с оружием, а вежества у тебя точно нет. Грубиян. Все вы, городские, такие! Она резко развернулась, так что только коса хлестнула по воздуху и быстро пошла прочь. Карне стало стыдно, и он бы извинился, только бежать следом за сердитой девушкой было бы неловко. Кроме того, он считал, что имеет право на обиду. Справа раздался негромкий смешок. Вскинувшись, Карна увидел Масуда. – Простофиля ты, – вдруг ухмыльнулся Масуд и тоже прошёл мимо. Ощущая, как горят лицо и уши, Карна снова взялся за копьё, которому к завтрашнему утру следовало быть в идеальном порядке. Волки на свете не зажились. Шкуры Бхишма оставил в деревне, чтобы не тратить время на ожидание выделки. Суман клялся, что доставит их в Хастинапур в целости и сохранности. На следующий день после расправы над стаей отряд покинул деревню с уже непустыми телегами. Карна заметил, что при взгляде на него девушки шепчутся то ли неодобрительно, то ли издевательски. Краска приливала ему к лицу, когда он пытался представить, что могла наговорить им рассерженная Уша, и теперь Карна опасался, не зовут ли его ракшасом, а не гандхарвом. Когда деревня оказалась позади, он вздохнул с облегчением. Дальше так и пошло: отряд приходил, забирал собранную дань, порой Бхишма решал местные проблемы: вершил суд или убивал забредших хищников, а однажды уничтожил отряд разбойников, явившихся откуда-то из совсем дальних земель. И ни разу ему не понадобилась помощь воинов, а Карне и вовсе не стоило даже мечтать о подвигах и оставалось заниматься оружием и бронёй, да стрелять по безопасным учебным целям. А ещё запоминать где и что они взяли, и почему. Для чего это нужно, Карна снова не понимал. Просто после выхода из первой деревни Бхишма неожиданно начал объяснять, как считаются и собираются подати. По мнению Карны, такими вещами должны были заниматься министры или чиновники, ну или царевичи, если уж говорить о воинах. – Зачем мне это, наставник? Я не царевич... Брови Бхишмы сошлись над переносицей так, что Карна разом замолк и прилежно запоминал, старательно вникая в поучения наставника. Всё оказалось не так уж сложно, только бесполезно: становиться сборщиком налогов Карна не собирался. Минула неделя размеренного движения, к которому Карна быстро привык и успел заскучать. За стенами Хастинапура дышалось вольней, чем в коридорах дворца, а прочие воины через пару дней стали как будто меньше его сторониться. Возможно, причина заключалась в общем деле, или в том, что среди них не было сыновей высоких родов, близких к династии. И всё же Карна предпочёл бы вернуться в город, где знал почти каждую улицу. В душе он мечтал, чтобы по дороге им всё же встретился бы какой-нибудь ракшас, решивший собрать с прохожих человеческую дань. Карна думал, что если бы ему очень сильно повезло, он бы мог наткнуться на ракшаса раньше наставника и тогда доказать свою храбрость и умение. Однако на землях Куру царил мир, и ни один демон не решался переступить границу с тех пор, как Бхишма изгнал их в зачарованный лес. А потом отряд вышел к той деревне. Она находилась у самой границы, и за лесом начинались чужие земли. Ничего нового от этой деревни Карна даже не ждал, уверенный, что всё произойдёт как обычно: их почтительно приветствуют, отдадут дань, и через пару часов они двинутся дальше, если только не окажется, что в лесу засел какой-нибудь тигр. Однако получилось иначе. Карна заметил, что лицо Бхишмы начало мрачнеть заранее, а потом увидел, что люди идут навстречу, не дожидаясь, пока воины войдут в деревню, и все встречающие носили траур. Худой пожилой мужчина в шапке старосты шагнул навстречу и упал на колени перед колесницей Бхишмы. – Владыка, смилуйся над нами! – Что случилось? Случилось несчастье: незадолго перед этим из-за леса пришли воины, угнали скот и забрали почти всё собранное на дань масло и молоко. Людям повезло спасти часть запасов, но теперь их хватало только чтобы самим пережить до следующего урожая. Карна вспомнил другую деревню, в которой они были пару дней назад. Там тоже по глупости местных детей прямо перед их прибытием не досчитались нескольких горшков с творогом. Бхишма сурово выговорил старосте и разрешил отдать недостающее в следующий год. Наверное, решил Карна, здесь будет так же, хотя речь шла и не о малой части податей. Люди не были виноваты, что на них напали, а раз Хастинапур не смог их защитить, то и плату было бы брать несправедливо. С каждым словом старосты лицо Бхишмы темнело всё больше. – Не я ли предупреждал тебя, Сандип, что такое произойдёт? Ты не захотел кормить воинов – так чего же ждёшь теперь? – Я был глуп, и теперь умоляю о твоей защите, владыка. – Раз ты глуп, то не можешь управлять здесь. Громко охнула и зарыдала жена Сандипа, которую тут же оттеснили назад, и молодой ещё безусый юноша, видно, сын, повёл её прочь. Бхишма обвёл тяжёлым взглядом притихших людей и покачал головой. – Если ваших коров ещё можно вернуть, я сделаю это. Обнадёживающие слова были встречены тревожным молчанием, только Сандип поклонился едва не до земли и побрёл следом за скрывшейся уже женой. Лагерь разбили возле ручья, с другой стороны от деревни. На следующий день Бхишма отправился через лес на земли соседнего царя. Вопреки опасениям Карны, возражать против его присутствия Бхишма не стал. Тропа через лес была не очень широкой, однако утоптанной, ей явно не раз пользовались. Может, это были торговцы, а может, местные обменивались новостями и товарами до тех пор, пока кража не сделала их врагами. Дорога заняла почти полдня, и когда лес остался позади, солнце перевалило через зенит. Наверное, думал Карна, было несложно перегнать коров через лес, особенно пастухам, умевшим обращаться со стадом. При их приближении в чужой деревне начался переполох. Люди здесь, видно, были разумней подданных Куру, потому что настречу Бхишме вышло несколько воинов вместе с немолодым уже мужчиной с длинной окладистой бородой. Украшения его пристали скорее зажиточному землевладельцу, чем вспахивающему поле крестьянину, а руки с наскоро нацепленными перстнями загрубели от работы, как у любого другого. Воины рядом с ним держали копья и смотрели на Бхишму с заметной опаской, видно, с одного взгляда ощутив его превосходство. Карна расправил плечи от невольной гордости: именно он, сын колесничего Адирадхи, удостоился чести стать учеником великого Бхишмы, а не какой-нибудь наследник царского рода или брахманской мудрости. – Всех благ вам, господа. Моё имя Ананд, я староста этой деревни, – поклонился разряженный мужчина. – Для меня честь приветствовать вас. Однако я вижу на вашей броне символы Хастинапура, а земли Куру заканчиваются за лесом, из которого вы вышли. – Я – Бхишма, и я узнал, что здешние жители обидели моих людей, украв у них коров. Карна подумал, что одного грозного взгляда наставника будет достаточно, чтобы испугать чужого старосту. Ананд и правда заметно побледнел и всплеснул руками. – Ай, какое несчастье! Горе нам, если мы вызвали гнев самого великого Бхишмы! Но, о владыка, прежде, чем карать нас, умоляю, позволь сказать хоть слово в нашу защиту! Бхишма коротко кивнул, дозволяя продолжать. Ананд снова поклонился и продолжил: – Кража коров – есть преступление, за которое нужно наказывать без пощады. Если мои пастухи, паче чаяния, совершили его, ты можешь делать с ними, что хочешь, и это будет справедливо. Но, владыка, ни я, ни любой человек, которого я знаю, не видел в нашем стаде коров с клеймом Хастинапура! Если ты не веришь мне, то можешь посмотреть сам. – Я посмотрю, – согласился Бхишма, и Карна без труда узнал в его голосе недовольство, которое, бывало, слышал, когда наставник гневался на иного ленивого воина, попытавшегося уйти от сложного боя на плацу. Местное стадо казалось велико, раза в два больше тех, которые Карна привык видеть в деревнях Хастинапура. Однако ни одной коровы с чужим клеймом найти им не удалось. Много раз прошёл Бхишма сквозь стадо, и Карна ходил следом, глядя во все глаза, и видел только чужие метки. – Я сочувствую беде Сандипа. Но даже горе не даёт ему право возводить напраслину на соседей, – заметил в какой-то момент Ананд. Карна заметил, что он теперь выглядел заметно свежее, чем раньше, и на его щёки вернулся здоровый румянец. Теперь он кланялся Бхишме уже не столь низко, а его как будто сокрушённые слова звучали и вовсе почти радостно. – Что ж, я приношу извинения за ложное обвинение. Мы уходим, – мрачно ответил Бхишма и развернул коня в сторону леса, не случая прочих словоизлияний. Карна поехал следом, остро недовольный. Он верил Сандипу и его крестьянам, искренне убитых горем, больше, чем Ананду с его огромным стадом и слишком сладкими речами. Ходить за скотиной Карне не доводилось, даже когда он путешествовал в поисках наставника, но пару раз пастухи разрешали ему остаться на ночь, и он помнил некоторые их разговоры. – Наставник, может, они просто переклеймили коров? – спросил Карна, нагнав Бхишму, когда они уже въехали под сень леса. Тот одарил его суровым взглядом, и Карна вспомнил, что сначала должен был просить разрешения на то, чтобы беспокоить наставника расспросами. – Конечно, переклеймили. Прошло уже две недели, времени было достаточно. – Почему тогда ты разрешил им оставить скот себе? Он же украден у наших людей! – А ты сумеешь найти коров со стёртыми клеймами, Карна? Если так, то мы можем вернуться и потребовать их обратно. Будь Карна пастухом, то, может, и сумел бы. Или узнал бы родных коров по мордам, или рогам, или копытам, или пятнам, как тот парень, встреченный как-то на ярмарке, который смог найти своего телёнка среди десятка таких же по одному мычанию. Вот только пастухом Карна не был, и две выкованных одним кузнецом стрелы отличались в его глазах больше, чем две коровы одного стада. Он прикусил язык и отстал от Бхишмы, не раздражая того вопросами ещё больше. К своим они вернулись уже вечером, когда солнце почти скрылось за горизонтом. – По ту сторону леса нет ваших коров, – объявил великий Бхишма. – Сандип лишается должности старосты, и вам следует выбрать нового. Так же вы должны заплатить налог, и у вас есть три дня, чтобы решить, как это сделать. – Владыка, мы же... – начал кто-то в толпе. Бхишма не позволил ему договорить, повторив так, что голос его опустился на землю тяжёлым покрывалом. – Три дня. Слово великого Бхишмы всегда было твёрже скал и неизменней небес, о чём знала вся Арьварта. Что означала передышка для других, Карна не знал, а для него она ознаменовалась стрельбой в темноте. Солнце ушло за край земли, ночь упала почти мгновенно, а Бхишма всё требовал, чтобы Карна пускал стрелу за стрелой и попадал в цель. И не смел перечить. Не всегда Карне удавалось понять, о чём думает Бхишма, и нередко он пропускал момент, когда стоило что-то сказать или сделать, или наоборот, не стоило. Однако сегодня недовольство наставника он чувствовал буквально кожей. Стрелы летели куда нужно. Карна понял, что ему не обязательно видеть цель, она осталась в памяти, словно выжженная калёным железом, яркая и чёткая. Недовольство Бхишмы его успехи не рассеяли. Спустя какое-то время он зажёг факел, и снова велел Карне стрелять. Пляшущий рыжий свет и чёрные тени не столько помогали, сколько мешали, сбивая с толку, однако врождённое чутьё помогло, и Карна снова попал, только целиться пришлось чуть дольше. – Хватит, – сказал наконец Бхишма, когда стало совсем поздно. Потом дождался, пока Карна соберёт стрелы и пошёл к лагерю, держа в руке факел. Больше он не произнёс ни слова. Они шли вдоль ручья, с другой стороны от которого располагалась злополучная деревня. Там было темно и непривычно тихо, ни мычания скота, ни отзвука голосов. Невольно мысли Карны вернулись к произошедшему днём и разговору Бхишмы с Сандипом. Староста приходил потом ещё и пытался просить, но так ничего и не добился. – Наставник, почему ты не позволил им заплатить в следующий год? Карна догадывался, что лучше не приставать с вопросами, когда наставник не в духе, и всё же не мог удержаться, неприятное предчувствие не давало покоя. – Им будет нечем платить на следующий год, – сухо сказал Бхишма после некоторого молчания. – Двойной налог – это не несколько недостающих кувшинов. У деревни нет скотины и нет денег, чтобы её купить. Даже если найдутся деньги, то скот снова заберёт враг, если не оставить здесь воинов. Если оставить воинов, то их придётся кормить, а нечем. Бесполезно ждать, что долг отдадут, а освободить деревню от платы совсем может только царь, у меня нет такой власти. Всё, что я могу сделать – разрешить этим людям заплатить так, как ещё способны. – У них ведь ничего нет! – У них есть они сами. Когда у человека не остаётся ничего, ему приходится продавать свою свободу. И сейчас для покрытия налога потребуется отдать меньше людей, чем через год. Никому из знакомых Карны не приходилось продавать себя или своих родичей в рабство. Отец говорил, что так бывает только с глупцами, которые забывают о выполнении долга и тратят жизнь на пустые развлечения. Тот, кто помнит про свои обязанности, непременно окажется награждён, а значит, ему не придётся отдавать последнее, чтобы сохранить жизнь. Однако жители деревни честно трудились и выполняли свой долг, а беда всё равно их настигла. – Они же не виноваты в том, что на них напали, а скот спрятали! Люди отдают царю налог за то, что их защищают, а на этот раз мы их не защитили. Почему же они должны платить? – Потому что таков закон, и поселившись в царстве Куру, они согласились принять этот закон. А Сандип виновен, поскольку вовремя отказался от помощи. Он пожадничал, не желая кормить тех, кто не станет работать, хотя его предупреждали, что враг может прийти. Хастинапур далеко, а моя слава – не щит и не клинок, чтобы прогнать отчаянных головорезов, рискнувших поживиться за чужой счёт. Многие боятся меня, это правда. Так же правда и то, что всегда найдётся смельчак, который решит испытать чужую силу. Даже господу нашему Шиве не раз приходилось доказывать, что его сил достаточно для защиты Кайласа и Вселенной. Ничего не было превыше закона в царстве Куру и в глазах Бхишмы, Карна знал про это лучше, чем многие. Ещё он знал, что если не отступать, то даже упрямство Бхишмы можно преодолеть. – Раз виноват староста, почему в рабство должен идти кто-то ещё? Пусть сам и платит! – За тех, кто облечён властью, всегда платят другие. Когда царь совершает грех, мор убивает скот и людей, когда генерал принимает неправильное решение, умирают воины. Когда староста деревни не умеет наладить труд, голод настигнет всех жителей. При этом царство не может существовать без царя, армия – идти в бой без генерала, а деревня обойтись без старосты и не опустеть через пару лет. Таково положение вещей, и даже богам не под силу изменить его. Кроме того, остальные тоже могут оказаться виновны, если сговорились с соседями о покраже, чтобы сместить Сандипа и освободиться от налога. В таком случае, их хитрость будет наказана. О возможном сговоре Карна даже не думал. Сама мысль о том, что кто-то решится обманывать Бхишму, казалась абсурдной, хотя о самой хитрости он слышал. Если крестьяне оказались настолько глупы, чтобы пойти на неё, теперь их ждала жестокая расплата. Если только это действительно было так. – А если... – Хватит, – оборвал Бхишма. – Разговоры не изменят сделанного, и того, что только Дхритараштра вправе освободить подданых от налога. Когда мы вернёмся в Хастинапур, я напомню ему, что царю дана власть прощать, а рабам можно вернуть свободу. Дальше всё решат царская воля и судьба. На миг Карна обрадовался, вспомнив, что отец и мать хвалили Дхритараштру. Он правил милосердно и не был жесток, как грешник Джарасандха из Магадхи или убитый нынче Камса, осмелившийся поднять руку на собственного отца, или даже Друпада, старый враг Хастинапура. Наверняка Дхритараштра проявил бы снисхождение. Едва подумав об этом, Карна разом вспомнил и множество других разговоров, куда более тихих и слышанных лишь краем уха. О несправедливости царского суда и жестокости сотни царевичей, бесчинства которых людям приходилось терпеть молча, не смея жаловаться. О том, что после отречения царя Панду урожаи стали бедней и рассчитывать стоит только на свои силы, а ждать помощи от вышестоящих бесполезно. Карну вдруг пронзило яркими образами из минувших лет, когда он пытался докричаться хоть до кого-то, чтобы получить дозволение проявить свой толант, и оказался вынужден искать господа Парашураму, чтобы великий Бхишма согласился слушать. Рабам не стоило рассчитывать на царскую милость, отчётливо понял он, во всяком случае, когда на троне сидел Дхритараштра, а не его брат. Это наполнило Карну горечью. Никогда до этого дня он не думал о том, насколько просто, человек может потерять свою свободу даже не получая праведное наказание, а из-за неудачи. – Это несправедливо. – Не тебе судить о том, что справедливо, а что нет, сын Адирадхи, – отрезал Бхишма, и Карна понял, что пробормотал свою мысль вслух. Он прикусил язык, однако произнесённые слова продолжали тлеть в его душе. Ночной сон не избавил Карну от мыслей о деревне и её несчастье, сомнения захватили его сердце и не желали уходить, несмотря на то, что никакого дела до этих людей Карне не должно было быть, как и им – до него. Закон стоял на стороне Бхишмы, а закон следовало соблюдать, ведь иначе наступили бы тёмные времена, когда сосед начнёт красть у соседа, женщин станут убивать, а боги отвернутся от людей. И в то же время Карна оказался не в силах забыть, что без снисхождения закон становится чрезмерно жесток. А ещё его возмущало, что Бхишма даже не попытался как следует дознаться, действительно ли крестьяне совершили преступление или стали жертвами чужого обмана. Ведь наказание невиновных было несправедливостью! Размышления ненадолго оставили Карну, когда Бхишма вывел его на берег реки и долго гонял сначала мечом, потом копьём. Под конец урока Карна получил россыпь синяков на плечах и гудящие от усталости руки и ноги. – А теперь успокой свой разум, – велел Бхишма под конец. Карна про себя лишь вздохнул. Медитации по-прежнему казались ему почти бесполезным нудным занятием, необходимость которого всё не проявлялась. Перечить Бхишме в такой момент, однако, стало бы совсем неразумно, да и распоряжения наставника, бессмысленные с первого взгляда, часто в итоге оказывались очень полезными. Успокаиваться разум Карны не желал. Вместо ясности в нём клубились сомнения и возражения, которые заставили бы Бхишму передумать, и воображаемый голос наставника, непоколебимо их убивавший. Чтобы унять безостановочные мысли, Карна решил пройти вдоль берега ручья. Он говорил себе, что честно выполняет приказ Бхишмы и просто ищет лучшее место, где получится сосредоточиться, а на самом деле знал, что ровный шаг успокоит его лучше сидения на одном месте. Выше по течению земля вокруг узкого русла становилась всё более каменистой, и то здесь, то там попадались большие круглые валуны. Откуда они взялись при том, что гор рядом не было, оставалось загадкой. Поняв, что ушёл уже слишком далеко, Карна остановился, гадая, что лучше – вернуться или же устроиться на одном из гладких крепких камней, чтобы всё же упражняться в средоточении. Тогда он услышал голоса, звучавшие совсем недалеко. – ...убежать! Говорил, как ему показалась, такой же молодой мужчина, как он сам, а в ответ зазвучал высокий женский голос. Не раздумывая, Карна подошёл к ним ближе. Обогнув короткие заросли кустарника, он увидел юношу и девушку, стоявших друг напротив друга с сердитыми и отчаянными лицами. – Ты красива, и у твоих родителей ещё двое детей! Тебя наверняка отдадут в уплату проклятого долга! – воскликнул юноша. Карна вспомнил, что именно он увёл жену Сандипа, когда та разрыдалась. Этот парень был похож на старосту – такой же нос и подбородок – и, наверное, приходился ему сыном или племянником. Девушку Карна если и видел, то не различил в толпе. Она действительно была красивой, не считая покрасневших от слёз глаз и распухшего носа. – И я, по-твоему, должна бросить моих родителей и сестёр? – сердито ответила она. – И ради чего? Куда мне бежать, Сабхаш? Меня поймают и бросят в тюрьму или задерут дикие звери. А Хастинапуру придётся отдать кого-нибудь другого. Ты думаешь, что Рашна или Сарика или любая другая больше меня хочет оказаться храмовой танцовщицей?! Или что я подведу своих родителей под наказание ради собственной свободы? – Зато это будешь не ты! Послушай, Эша... – Прекрати, Сабхаш. Никуда я не побегу, а сейчас возвращаюсь домой. И если меня отдадут в рабство – значит, такая судьба, – она говорила твёрдо и устало, и всё же на последних словах её голос задрожал, и она поспешно вытерла глаза углом сари. Потом снова выпрямилась, гордо вскинув голову, словно была дочерью воина, а не крестьянина из маленькой разорившейся деревеньки. Карна посмотрел на неё с невольным восхищением. У этой девушки, Эшы, хватало силы духа, и она думала о своих родных больше, чем о себе. Карна опять спросил себя, не слишком ли жестоко в таких обстоятельствах превращать свободных людей в рабов, даже если они не воины и не брахманы, и ему было просто жаль красивую девушку, которая придётся всю жизнь провести в услужении вместо того, чтобы счастливо выйти замуж и жить со своей семьёй. Сам не заметив, Карна шагнул ближе, и мелкие камушки громко захрустели под его подошвой. Сабхаш и Эша одновременно вздрогнули и уставились на него. – Ты подслушивал?! Карна недовольно нахмурился, раздражённый беспочвенным обвинением. – Я просто шёл мимо и услышал ваш разговор. Я не прятался и вы тоже не прятались. – И ты теперь расскажешь наставнику, что я советовал Эше сбежать? Сабхаш шагнул ему навстречу, сжимая кулаки. Несмотря на то, что он был выше и мощнее, Карне стало смешно. Всю свою жизнь он дрался с воинами и сыновьями воинов, не боясь ни ран, ни наказания, и один пастух не мог его напугать. Однако заметив, как побледнела Эша, Карна не стал дразнить Сабхаша и ответил: – Я не скажу, даже если она сбежит. Она не виновата в том, что вы упустили или отдали коров. – Мы ничего не отдавали! – возмутился Сабхаш. – Мой отец был хорошим старостой, и даже Бипин со своими сыновьями не стал бы вредить всей деревне, чтобы ему насолить! Наших коров правда украли, и Ананд сейчас, верно, смеётся, что провёл самого великого Бхишму! Карну задело, что его наставника как будто назвали глупцом. – Твой отец мог бы догадаться, что для защиты нужны воины, – огрызнулся он. – И не жадничать! Плечи Сабхаша разом опустились. – Если бы мы только жили не в Куру! – в его голосе послышалась горечь. – Говорят, когда коров крадут в других царствах, царь идёт наказать тех, кто на это осмелился. Когда асуры обидели пастухов Матхуры, царевич Кришна отправился к ним и сам угнал похищенных коров, не разбирая клейм. Вернул всех и даже разрешил пастухам оставить себе молоко и масло. Нас же никто не защитил только потому, что соседи решили схитрить. Царевич Кришна. Звук этого имени заставил Карну вспомнить давний спор господа Парашурамы с великим Бхишмой так явственно, будто он случился вчера. А ещё разговор с Парашурамой накануне... – Ты знаешь, почему людям низких каст запрещено брать в руки оружие? Вечерний костёр горел между ними, бросая отсветы. Давно уже великий аскет, господь Парашурама, не проливал кровь во имя справедливости, и теперь не причинял вреда даже живому дереву или зверям. Карна развёл костёр, натащив валежника, а ели они фрукты, собранные за день. И всё же в свете огня вид Парашурамы оставался грозен и велик, и никому не стоило гневить его так, чтобы он вновь решил поднять острую секиру, подарок господа Шивы. – Такова традиция. Карна нахмурился, почувствовал, что его ответ неправильный. Всю жизнь ему отказывали в луке, ссылаясь на закон, а он бунтовал против этого закона, и ни сам Карна, ни кто-то иной не думали, зачем такой закон нужен. Парашурама глянул из-под кустистых бровей и хмыкнул насмешливо. – Воины будут оскорблены, если посягнут на их право, – буркнул Карна. – И могут наказать остальных. Каждый должен заниматься своим делом, иначе наступит хаос. – Воинская честь нынче дёшева, если её может умалить один мальчишка с луком. Карна набычился и промолчал. Почему ему и другим колесничим нельзя брать лук, он жаждал узнать почти всю жизнь. Если запреты на воровство или убийство, или ложь, или клевету были ясны ему, то этот оставался смутным «так было всегда», вызывая отторжение. Он не собирался творить бесчинств с помощью оружия или оспаривать чужую славу. Карна хотел лишь права на то, что радовало его душу больше всех богатств и благ мира, и на уважение своего таланта. Парашурама снова хмыкнул и протянул руки к тёплому огню, словно хотел собрать его в ладони – Чем больше силы – тем больше ответственности. Не каждый умеет понять, что такое ответственность. Сила даёт власть легко разрушить чужую жизнь, и речь идёт не только о человеческой жизни. Животные, деревья, цветы и насекомые – всё будет выжжено, когда прозвучат небестные мантры. Потому их можно использовать только ради восстановления порядка и утверждения справедливости, а не для мести, не для славы и не по личной прихоти. Брахманы умеют отличать одно от другого, иначе не родились бы брахманами. Воины тоже умеют, пускай иначе, и чаще совершая ошибки. Люди низких каст лишены способностей к пониманию: не отличат должное наказание от мести за пустую обиду и не увидят, когда ещё следует смирить свой гнев, а когда уже нет. – Значит, я не должен был добиваться права на оружие?! Карна почувствовал себя преданным. Несколько дней назад Парашурама увидел его боль и принял справедливость его притязаний, обещав найти учителя. А теперь, словно в насмешку, говорил обратное: то же, что не раз повторяли отец и многие другие, даже если иными словами. Способности сына колесничего, неважно сколь великолепные, всё равно снова и снова оказывались недостаточными. – Если даже сам Сурья-дэв... – Помолчи, бестолочь! – рявкнул Парашурама, вдруг быстро и больно шлёпнув его по лбу открытой ладонью, так, что Карна опрокинулся назад. – Разве стал бы я искать тебе наставника, если бы считал, что ты недостоин?! Васудева Кришна вырос среди пастухов, но его величие не станет от этого меньше. Сатьявати с детства ловила рыбу, но все ошибки, что она совершила, были ошибками жены царя, а не рыбачки. Поэтому придержи язык, асуров ты сын, и не смей обвинять меня во лжи. Иные за такие слова платили головой! Потирая болезненно ноющий лоб, Карна снова сел, пока не до конца осознавая, что именно только что услышал. Его всё ещё терзало опасение, что Парашурама, подумав подольше, изменит своё решение. – Я не стану применять мистическое оружие недостойно, господь. Клянусь тебе, если я научусь высоким мантрам, то стану использовать их только справедливо. Парашурама прищурился. – Не разбрасывайся клятвами, Карна. Эту я услышал, и если ты изменишь ей, то будешь проклят забыть всё, что успеешь выучить, в тот миг, когда попытаешься сокрушить врага, и от этого будет зависеть твоя жизнь. Подозрение во лжи задело Карну, сильнее от того, что он помнил, как близок однажды оказался к этому греху. Забыв о страхе, он вскинул голову и расправил плечи. – Если я нарушу слово, данное тебе, господь, то заслужу проклятие. Но я не нарушу! С помощью своего оружия я стану защищать людей! Так он сказал, а на следующий день к жилищу Парашурамы пришёл великий Бхишма. Теперь обещание жгло Карну, словно пущенный под одежду раскалённый уголёк. Он должен был защищать людей. Великий Бхишма, хранитель Хастинапура, должен был защищать людей и получал за это дань. Однако Бхишма отказался выполнить свои обязанности, ссылаясь на закон, а Карне, его ученику, следовало подчиниться. Ему не хотелось подчиняться. Вся жизнь Карны состояла из отказа подчиняться, и на этом пути он сумел обрести благо, даже если расплачивался за него кровью. Он снова посмотрел на Эшу, которая кусала губы, упершись взглядом в землю. Даже если Сабхаш ошибся, и кто-то в деревне решился на сговор, в этом точно не стоило обвинять ещё незамужнюю девушку, не оставившую родительскую семью. И всё же именно ей предстояло платить за чужие ошибки, если только никто не захочет вмешаться. Карна знал, что люди редко вмешиваются. – Хорошо, я помогу вам, – сказал он. Сабхаш и Эша посмотрели на него с одинаковым недоверием, и Эша спросила: – Как ты нам поможешь, господин? Уговоришь наставника передумать? Ты всего лишь ученик. Досадливо фыркнув, Карна только головой мотнул. Проще было сдвинуть горы и вычерпать океан, чем уговорить великого Бхишму передумать. И если господу Парашураме такое чудо оказалось под силу, то Карне нет. – Ты сказал, царевич Кришна отправился к асурам и сам угнал похищенных коров, не разбирая клейм. Сделаем так же – угоним коров, а потом вы найдёте своих и вернёте остальную часть стада владельцам. Это не будет кражей, вы просто заберёте своё, а мои стрелы закроют вас от чужого оружия. Эша подалась навстречу, и на её лице появилась неуверенная улыбка, а тёмные глаза заблестели. – Тогда мы сможем в уплату долга отдать скот, а не людей. И часть всё равно оставить себе. В следующий год придётся тяжело, но это лучше, чем идти в рабство. Господин, благословят тебя боги, если ты поможешь нашим пастухам! – Даже если нас не убьют, когда нагонят, то накажут... – начал Сабхаш, но Эша только сердито ткнула его в плечо маленьким кулачком. Карна пожал плечами. – Если ты боишься, то ничем не сможешь помочь ни деревне, не ей, – он кивнул на Эшу. Сабхаш тоже покосился на неё, закусил губу, потом кивнул. – Тогда собери тех, кто сможет гнать коров, и вечером найди меня. Отправимся ночью, – велел Карна. У него мелькнула мысль, что наказание за нарушение воли наставника может оказаться тяжким, и сгинула. Клятва требовала действия, а сочувствие к красивой девушке, которую больше некому оказалось защитить, наполнило Карну решимостью, и быстро все его мысли сосредоточились лишь на том, окажется ли его умения достаточно, чтобы не дать погибнуть пастухам. Покинуть вечером лагерь не составило труда: Карна взял лук и стрелы и пошёл прочь. Если бы кто-то спросил его, куда, он собирался ответить, что должен упражняться стрелять в темноте, и это не стало бы ложью. Однако никто не пытался заговорить с ним или останавливать из-за того, что никому не было до него дела, или же потому что только великий Бхишма мог ему приказывать. Карна встретил Сабхаша, когда уже совсем стемнело. Хотя молодая луна светила ярко, она то и дело скрывалась за тучами, и приближение пастухов Карна заметил только в самый последний момент. К счастью, застать его совсем врасплох им не удалось. Сабхаш пришёл не один, с ним были ещё двое: невысокий тёмный крепыш с короткими курчавыми волосами и здоровяк, который был выше даже Сабхаша на полголовы, а Карны – и на всю голову. На поясе всех троих висели маленькие деревянные дубинки, которые даже оружием нельзя было назвать, и кнуты. – Это Базу и Гопал, – указал Сабхаш сначала на низкого, потом на высокого. – А старшие не захотели даже слушать. Карну это признание не удивило. Приди кто-то к его отцу и предложи рискованную вылазку, да ещё чуть ли не вопреки воле Бхишмы, тот бы тоже отказался, даже если бы это был единственный способ спасти собственную голову. А ведь Адирадха был колесничим и участвовал в сражениях, не то, что какой-нибудь пастух! – Вас хватит, чтобы перегнать стадо? Гопал громко фыркнул, в самом деле как недовольный бык, и промолчал. Сабхаш и Базу, переглянувшись, одинаково мотнули головами: – Хватит. – Если только не придётся драться... – добавил Сабхаш. – Не придётся. Окинув их взглядом ещё раз, Карна и развернулся к лесу. Дорога пешком заняла больше времени. Поначалу Карна опасался потерять в темноте тропу, однако пастухи уверенно шли вперёд. Невольно возникали подозрения в том, как часто и зачем они отправлялись в чужие земли по ту сторону леса ночью, только Карне некогда было думать о них. Перед ним стояла одна цель, словно маленькое кольцо на вершине шеста, и не существовало ничего, кроме неё. Рассвет застал их на вражеской опушке. По земле стелился туман, Карна следил, чтобы влага не попортила лук и стрелы перед возможным боем. Они укрылись в зарослях рядом с большим лугом, где прошлый раз паслось стадо. Сабхаш нервно приплясывал на месте, Базу напряжённо вглядывался вдаль, стараясь различить, не приближается ли кто. Гопал стоял мрачной скалой, скрестив руки на груди, не шевелясь и безмолвствуя. Если бы у него была борода или хотя бы доспех, он бы выглядел довольно грозно, а так, несмотря на рост и вес, оставался тем, кем был – молодым пастухом, не так давно упустившим стадо. Карна тоже всматривался и вслушивался, ожидая чьего-нибудь появления. Вопреки бессонной ночи, он не чувствовал усталости и не хотел спать. Его мысли и воля оставались сосредоточенны на предстоящем деле, а душу наполнила незнакомая спокойная решимость. Не раз раньше Карне приходилось идти к цели, и всегда его стремление питалось жаркой яростью, рождённой из незаслуженных обид. Сейчас ему не причиняли боль, оттого гнев не родился, а жажда добиться своего вместо дурного пожара обернулась ровным пламенем. Это новое чувство подспудно нравилось Карне, хотя он почти не обращал на него внимания, занятый другим. Небо становилось всё светлее, приближался восход. Солнце должно было скоро подняться над горизонтом, когда издалека послышался топот множества копыт и звон бубенцов на шеях коров. Сабхаш сделал шаг назад, глубже в заросли, Базу наоборот высунулся вперёд, так, что Карне пришлось осадить его, утягивая обратно. Гопал остался недвижим, только на его скулах выступили желваки, да глаза недобро сузились. Стадо гнали двое пастухов, один взрослый – Карна помнил его лицо, не помня имени – и юноша-помощник, с такими же кнутами и дубинками, как у Сабхаша с приятелями. Воинов со стадом не было. Карна подумал, что они, верно, считали ниже своего достоинства ходить с пастухами. – Ты убьёшь их? – спросил Гопал. Это были первые его слова с самого вечера. – Я не могу вызвать их на поединок, они не воины, – возразил Карна. – А убивать безоружного – грех. Так никто не делает. Гопал свысока глянул на него и пренебрежительно фыркнул. – Свяжем их, тогда они не смогут поднять тревогу, – решил Карна, а потом вышел из зарослей и вскинул лук. Пускай он не собирался причинять вреда, пастухи не знали об этом, а потому испугались. Следом за Карной выскочил Гопал и свирепо накинулся на младшего. Может, между ними была вражда, или он от природы обладал излишней воинственностью, или дело заключалось в чём-то ещё, Карна не знал, да его это и не волновало. – Остановись! Или я остановлю тебя! – велел он. С явной неохотой Гопал подчинился и поднялся, а его противник остался лежать на земле, постанывая от боли. Базу и Сабхаш подскочили и начали связывать его. Второй пастух, решив, что про него забыли, тихонько отступил и бросился бежать, но Карна продолжал следить за ним краем глаза, и выстрелил вслед, пригвоздив к земле его одежды. Сабхаш обернулся, тихо охнул, поняв, что они чуть не позволили позвать подмогу, и поспешил связать беглеца. – Воины Хастинапура решились на разбой? – с горечью спросил тот. Суман, припомнил Карна. Или Сумати? Впрочем, это было неважно. – Это вы решились на разбой и на обман, – возразил он, подходя ближе. – Мы всего лишь возвращаем похищенное. Сумати, всё-таки Сумати, поморщился, когда Сабхаш слишком сильно тряхнул его, затягивая путы из хлыста. – Ваших клейм нет в нашем стаде, и даже великий Бхишма это признал. – Это Звезда, – откликнулся Базу откуда-то из глубины стада. – Я узнаю её пятна и сломанный рог. А это... – Не сейчас! Собирай их! – прорычал Гопал. Карна смотрел на них какое-то время, потом повернулся к Сумати. «Великий Бхишма был неправ» – слова, которые когда-то он бросил в приступе бессильной злости, а теперь мог произносить по праву, стыли на его губах. Преданный ученик никогда не стал бы бесчестить наставника, поэтому вместо них Карна произнёс: – Мы докажем великому Бхишме, что вы солгали. Сумати скривился, и Карна отвернулся от него. Сабхаш, Базу и Гопал собирали скот. Какое-то время Карна наблюдал за ними, затем спросил, можно ли быстрее. Гопал коротко рыкнул, а Сабхаш только мотнул головой, вытирая пот локтем. – Мы делаем, что можем. Коровы не любят торопиться. Наконец стадо двинулось к лесу. Оно шло медленно, и Карна засомневался, удастся ли вернуться до заката. На прощание он посмотрел на Сумати и его помощника, которые сидели тихо, не пытаясь сбежать, и спросил себя, как быстро они, связанные, доберутся до своих и поднимут тревогу. Воины могли догнать похитителей на полпути, однако в руках Карны по-прежнему оставался лук, а страх был свойственен ему не больше, чем смирение и терпеливость. Следом за пастухами, он отступил в лес. Стадо шло также неспешно. Карна то и дело смотрел назад, высматривая погоню. Деревья могли послужить преследователям хорошим укрытием, и порой ему мерещилось, что он различает мелькнувшую фигуру. Каждый раз это оказывалась игра веток и теней. День прошёл, а лес всё не заканчивался, словно вдруг вырос в размерах. – До дома не очень далеко, но лучше остановиться, чтобы не потерять коров, – сказал Сабхаш, когда окончательно стемнело. Карна снова посмотрел назад. Даже если им удалось связать пастухов так хорошо, что те не смогли освободиться и добраться до деревни сами, после захода солнца их должны были искать и найти. Значит, погоня могла нагрянуть в темноте. – Коровы тоже устали, и им надо кормить телят, – добавил Сабхаш. Пастухам было лучше знать, о том, смогут они гнать скот ночью или нет, решил Карна и кивнул. – Тогда домой вернёмся завтра. Не зажигайте огня. Ночь прошла для него тревожно. Даже без света, который ослепил бы их самих, сделав окончательно беспомощными, он с трудом различал, что происходит вокруг. Карна прислушивался, ожидая, что в любой момент прямо перед ним возникнет воин, пришедший забрать коров и наказать похитителей, и крепче сжимал лук, чтобы успеть пустить стрелу. Он не хотел убивать чужих, ведь тогда попытка вернуть свою потерянную собственность и правда превратилась бы в разбой, а из-за разбоя всегда начинались войны. Начинать войну Карна не желал. Войны приносили славу и добычу тем, кто сражался, а ко всем остальным приходило горе. Время тянулось долго и тяжело. Карна давно не спал, и дрёма то и дело наваливалась ему на плечи, нашёптывая и уговаривая опустить веки, склонить голову. Он встряхивался и снова вглядывался в темноту, где скользили смутные силуэты, то похожие, то непохожие на людей. Спать было нельзя, потому что только от Карны зависели и своя жизнь, и чужие. Вместе с Карной во мрак вглядывался Базу, тогда как Гопал и Сабхаш улеглись среди коров. Воины так и не пришли, хотя Карна не понимал, почему они не бросились в погоню. Не могли же они в самом деле заблудиться в собственном лесу! Зато после мучительного ожидания вместо преследователей явился рассвет. В какой-то момент Карна понял, что видит свои пальцы намного лучше, чем сколько-то времени назад, а, запрокинув голову, обнаружил, что сквозь чёрные кроны просвечивают светлые кусочки неба. Он растолкал Сабхаша и Гопала. Коровы просыпались и начинали мычать, пришлось ждать, когда телята напьются молока. Потом пастухи собрали чуть разбредшееся стадо, пересчитали скот и погнали его дальше. Солнце едва поднялось над горизонтом, когда они вышли из леса, и взгляд в лицо Сурье-дэв позволил Карне стряхнуть часть сонливости. Он улыбнулся, счастливый и гордый тем, что смог совершить задуманное и помочь людям, а Сурья-дэв как будто подмигнул ему с небес. – Надо сообщить старшим. А коров пока отогнать на пастбище. И, ради всех богов, следите, чтобы их снова не забрали! – распорядился Сабхаш. Карна подумал, что это было бы умно – попытаться напасть тогда, когда они, добравшись до дома, решили, что находятся в безопасности и расслабились. Он невольно опять глянул назад, но лес оставался спокойным, и если кто-то шёл по следу, то увидеть его не удалось. – Пошли. Он подумал, что должен провести этот день рядом со стадом, чтобы увериться, что никто не посмеет на него посягнуть, и усталость вновь отдалась в его разуме. – Кар-рна! Собственное имя обрушилось на Карну подобно громовому раскату. Сабхаш придушенно охнул, Гопал с Базу попятились. Карна развернулся и встал напротив великого Бхишмы, гневного и похожего на обернувшийся человеком ураган. Он поклонился со всем достоинством, на которое был способен. – Моё почтение, наставник. Люди из соседней деревни украли коров и спрятали их, сменив клейма. Я подумал, что крестьяне всё равно смогут найти своих по другим знакам, поэтому пусть заберут их, а всех других вернут обратно. Это было моё решение наставник, поэтому ты не должен наказывать за него пастухов. Он выпрямился и опять посмотрел в лицо Бхишме. Карна почти ждал, что сейчас на него обрушится удар мощной длани. Ему не было страшно, во всяком случае не так, чтобы пытаться скрыться от наказания, он знал, что выполнил свой долг, и даже наставник не мог отнять этого. Так что Карна просто ждал приговора, полный тяжёлого утомлённого спокойствия. Бхишма молчал. Его глаза метали молнии из-под насупленных бровей, а тишина длилась и длилась. Если бы это был кто угодно другой, Карна бы решил, что он просто растерян. – Отдай оружие и отправляйся в лагерь. И я запрещаю тебе делать хоть шаг за его пределы, – наконец сказал Бхишма. Поклонившись ещё раз, Карна также безмолвно протянул ему лук и стрелы и пошёл, куда велели. В лагере на Карну смотрели с неодобрением и изумлением, будто уже не ждали встретить живым, или ему так только казалось. Он подошёл к шатру Бхишмы и сел за ним прямо на землю, полагая, что всё же должен дождаться наставника и решения о своей судьбе. Солнце поднималось всё выше, нежный теплый свет обнимал Карну, и он не заметил, как лёг на бок и уснул. Ему снилось, что он купается в озере из парного молока, на берегу которого топчутся коровы, споря о своих клеймах человеческими голосами. Проснулся Карна на закате, когда красные вечерние лучи ударили ему прямо в глаза. Он сел, растирая лицо и чувствуя себя свежим и отдохнувшим. Никого не было рядом, никто не ждал его пробуждения и не велел никуда идти. Карна сидел, гадая, что должен делать теперь. Если бы Бхишма хотел его видеть, то позвал бы. Или, может, он хотел, чтобы ученик сам явился с повинной, тогда как вместо этого Карна сладко проспал весь день. Карна спрашивал себя, какое наказание ему могут отмерить, и впервые с того момента, когда он решил угнать коров, ему стало зябко. Что, если Бхишма разозлился настолько, что выгонит его? Ведь лук и стрелы наставник у Карны отобрал. Тревожные мысли не успели зайти слишком далеко, когда к Карне из-за угла шатра осторожно прошмыгнула Эша. У неё в руках была маленькая плошка риса и несколько манго. – Я подумала, ты захочешь. На её лице играла улыбка, и не было следа давнишнего испуга. Карна посмотрел на еду и понял, что действительно голоден. – Благодарю. Невольно улыбнувшись в ответ, он взялся за еду, а Эша присела рядом, обняв колени и положив на них подбородок. Она не отрывала от Карны радостного взгляда, и это наполняло его жарким волнением. – Что с коровами? Наставник сердился на вас? Эша рассмеялась. – Если и сердился, я об этом не знаю. Я не видела, как вы пригнали стадо. Даже если и так, то когда пришёл Ананд... Ах, ты не знаешь. Ананд приходил сегодня днём просить прощения. Он был очень испуган, и мой отец думает, что он вообразил, будто приказ забрать скот отдал сам великий Бхишма. Поэтому быстро нашёл виновников и привёл на суд, заверяя, что все остальные ничего не знали, – Эша пренебрежительно фыркнула, и Карна согласился, что это была очень глупая отговорка. Он помнил, что испуганные люди часто делали глупости, например, пытались убежать от куда более быстрых хищников, а то и вовсе застывали на месте вместо того, чтобы драться. – И что сделал наставник? – Ну, он велел пастухам разделить скот, виновников казнить, а за их преступление заплатить нам либо телятами, либо маслом. Нам отдали телят, потому что масло всё равно уже ушло на налоги. – Значит, тебя не отдадут в рабство? Всё хорошо? Карна почувствовал облегчение. Не только потому, что избавил Эшу от печальной судьбы, ещё и потому что его собственное наказание, как он подумал, не должно стать чрезмерным. Раз Бхишма признал, что преступление совершили жители чужой деревни, значит, сам Карна не сделал ничего дурного, и это тоже придётся признать. Эша слегка нахмурилась и вздохнула. – Дядя Сандип всё равно наказан и уедет отсюда с Сабхашем. И следующий год станет тяжёлым, а жить придётся в ссоре соседями, это плохо, – взглянув в лицо Карны, она тряхнула головой и снова улыбнулась. – Хотя мы помиримся. И да, теперь мы выплатили долг, поэтому никого не станут лишать свободы. Благодаря тебе, – Эша вдруг подалась вперёд, совсем вплотную к Карне, её тёплое дыхание пощекотало ему ухо. – Только никому не говори, – прошептала она и коснулась его щеки горячими губами. Потом так же неожиданно отпрянула, подхватила плошку из-под риса и, вскочив, быстро зашагала прочь. Карна замер, схватившись за щёку и ощущая себя так, словно кровь в его теле обернулась жидким огнём. – Ну, ты и наглец! Подпрыгнув на месте, Карна развернулся и уставился Торила, одного из воинов, лучшего друга Масуда. С ним Карна говорил редко, считая его слишком самодовольным. Сейчас Торил стоял, уперев руки в бока и с самым возмущённым видом. – Пошёл поперёк воли владыки, потом продрых весь день, словно так и нужно, теперь ещё и девку себе нашёл. А ведь кого другого!.. – Я её не нашёл! – воскликнул Карна, ошпаренный обвинением, словно кипятком и обиженный за Эшу. Она всего лишь пришла поблагодарить! Он вскочил, готовый хоть драться за честь девушки, подвергнутую сомнению. – Да, тебе и искать не надо, сами липнут, словно им мёдом помазано! – рыкнул Торил. – Ничего, ещё посмотрим, что про это скажет владыка. Он тебя ждёт... а я должен бегать и звать, как какой-то слуга, – последнее Торил проворчал совсем тихо, и Карна не услышал его, разом сорвавшись с места. Великий Бхишма собирался огласить его приговор. Карна нашёл наставника отдающим приказания воинам. Часть из них, судя по некоторым репликам, оставались в деревне на случай возможного столкновения с соседями. Приблизившись, Карна остановился чуть поодаль, ощущая неприятный холодок в желудке. Он по-прежнему считал, что всё сделал правильно и не раскаивался в своём выборе, только мало кто был способен вызвать на себя гнев великого Бхишмы и остаться полностью спокойным. – Ты задержался, – сухо сказал Бхишма, увидев его. – Приведи оружие в порядок, забери лук и помоги Масуду, – потом отвернулся к Сундеру, который как раз докладывал, что заменил чеку на колеснице. Карна растерянно глазел в спину Бхишмы, не в силах сообразить, что это значит. Он ждал, что его, по меньшей мере, отругают так, что потом будет стыдно смотреть в глаза любому, кто услышал, и наверняка накажут. А Бхишма лишь велел ему заняться обычными обязанностями и даже вернул оружие. Непонимание оказалось мучительным, и стоило Сундеру отойти, как Карна позвал: – Наставник... – Ты ещё здесь? – Я... ты не станешь наказывать меня? Бхишма сложил руки на груди и мрачно изучал его, смотря сверху вниз. Карна упрямо смотрел в ответ. – За что я должен наказать тебя, ученик? Ты совершил преступление, о котором мне неизвестно? Оскорбил меня? Нарушил мой запрет? Если бы Карна считал себя неправым, ему следовало бы ответить «да». Он напал на соседнюю деревню, что считалось преступлением, и сделал это вопреки объявленной воле наставника. В то же время Карна лишь выполнил свой обет и поступил по справедливости, а Бхишма не запрещал ему возвращать людям потерянную собственность. Не зная, что ответить, Карна растерялся. Раньше никто не разбирался в том, почему он поступил так или иначе, отец сердился из-за неповиновения, и эта злость превращалась в наказания. – Я... нет, наставник, – наконец сумел он собрать слова. – Людям следовало помочь. Даже если кто-то по глупости пошёл к логову голодного тигра, это не значит, что надо пройти мимо и разрешить зверю убить неосторожного. И всё же ты гневаешься, значит, должен наказать меня. – Чей-то гнев не может быть причиной наказания, только нарушение закона. Раз ты не нарушал закон, мне не за что тебя карать. Иди и займись делом. Карна сжал за спиной кулаки. Ему следовало радоваться тому, что всё обернулось столь удачно, и его ученичество не оказалось под угрозой. Вместо этого он чувствовал себя несчастным и обманутым, будто оказался наказан лишением наказания, или его просто не приняли всерьёз, или... Карна не знал причину своей досады, только ощущал, как чаще сжимается сердце от рождавшегося гнева. – Мне не нужно снисхождения! Если ты считаешь, что я поступил дурно!.. – Наступит ли день, когда ты перестанешь перечить каждому моему слову, ученик?! – прогремел Бхишма, и кто-то из проходивших недалеко людей шарахнулся в сторону. – Я не... Карна едва успел поймать выскочившее возражение и проглотить его обратно. Бхишма ошибался, но глупо было убежать его в том, что Карна вовсе не желает спорить, начиная тем самым новый спор. – Я прошу прощения, – пробормотал он себе под нос. – Хотел бы я знать, за что. В голосе Бхишмы появилась странная нота, которая звучала бы как насмешка, если бы говорил кто угодно другой. – Пожалуйста, прости меня. Я не хотел тебя оскорбить, наставник. Этим людям нужна была помощь, а я обещал, что стану защищать тех, кто в этом нуждается. По справедливости! Разве воины не должны помогать тем, кто нуждается в их защите?! – Карна понял, что снова начинает горячиться и приказал себе замолчать. Бхишма вздохнул с неожиданной усталостью. – Ты считаешь, что знаешь о справедливости больше всех в этом мире, мальчик? Больше тех, кто веками составлял закон, проявлял его и придавал ему форму, как скульптор, что вытёсывает прекрасную статую из груды пустой породы? Ты считаешь себя умнее их всех? Состязаться в мудрости с древними брахманами и царями Карна не намеревался, как и оспаривать знания и праведность самого Бхишмы. Наверное, все они были правы, создавая свой закон и трактуя путь праведности так, а не иначе. Однако сердце Карны не могло с этим смириться, и он сказал об этом. – Сердце слепо, – ответил Бхишма с незнакомой и потому чуть пугающей печалью. – Даже если один раз оно оказалось право, в другой раз ты совершишь непоправимую ошибку, пойдя у него на поводу. И впредь я запрещаю тебе выходки, подобные вчерашней! Карна подался ему, дрожа от волнения и не до конца веря в то, что услышал. – Наставник, значит, в этот раз я был прав? Скривившись едва заметно, Бхишма вновь отвернулся. – Ступай и займись делом, – сердито бросил он через плечо, и прежде, чем Карна успел обидеться на отказ отвечать, добавил. – В этот раз твой поступок оказался... приемлем. Однако не забывай, что если бы Ананд не испугался, а догадался бы обвинить нас, то твоя вылазка стала бы причиной войны, и ты понёс бы суровое наказание. Твоё сердце слишком необузданно, Карна, так что не давай ему воли. Карна молча поклонился его спине и пошёл забрать оружие. Его сердце, подтверждая слова Бхишмы, колотилось так, словно желало пробить рёбра, вырваться на свободу и воспарить к закатному небу. Пускай даже с недовольством, его решение признали, и это опьянило Карну сильнее любого дурмана. Одно его решение признали, и рано или поздно, если он будет стараться как следует, признают всё остальное, в тот момент он верил в это полно и непреклонно. Карна шёл, улыбаясь во весь рот, не замечая удивлённых и косых взглядов, и мечтал о том, как вернётся в Хастинапур. Как войдёт в дом и скажет отцу, что сам великий Бхишма объявил, что он, Карна, оказался прав. В его воображении Адирадха говорил о том, что сожалеет, что не понял того же раньше, а Радха счастливо смеялась и подкладывала ему новые ладду. А потом, думал Карна, он отправится во дворец и скажет то же самое царице Кунти, которая обязательно обрадуется его успеху не меньше Радхи. – Царица Кунти. Оклик заставил Притху вздрогнуть и вернуться из своих мыслей в мастерскую, где красильщики носили шёлк и опускали его в чаны с разноцветными красками. Служанка протянула ей новый отрез ткани, сияющий голубым, словно лучшая бирюза. Притха пропустила шёлк между пальцами, проверяя, что цвет лёг ровно и нет некрасивых разводов. Ткань струилась, и мысли Притхи норовили так же скользнуть и улететь прочь, далеко-далеко от Хастинапура, запаха красок и пёстрого разноцветья. Перебрав складки шёлка дважды, она всё же велела себе сосредоточиться и смотреть внимательно, потом вернула отрез служанке. – Это получилось хорошо. С поклоном девушка отошла. – Сегодня ты витаешь в облаках, Кунти. Что-то случилось? Гандхари неловко потянулась к ней, и Притха пододвинула руки ей под пальцы, избавляя от необходимости шарить по воздуху. – Всё хорошо, сестра. Ничего не случилось. С тех пор, как все её дети покинули дворец, он словно опустел, и казалось, ничто не может всколыхнуть его радостью. – В твоём голосе звучит тоска. Прошу, не пытайся скрыть от меня неприятную правду. Пальцы Гандхари сжали её запястье сильнее, рождая чувство дурной неловкости. Притхе хотелось освободить руку, однако это выглядело бы так, словно она отвергает старшую невестку и не желает находиться с ней рядом. Это было неправдой, даже если именно сейчас Притха хотела остаться одна. – Ничего не случилось, сестра, – повторила она. – Просто я задумалась о своих сыновьях. Как они там? – О... Гандхари чуть вздрогнула и опустила голову, и тут же снова выпрямилась, гордо расправив плечи. – С нашими сыновьями всё хорошо, Кунти. Они учатся у великого Дроны, чтобы стать лучшими воинами Арьяварты. Когда они вернутся, мы будем гордиться ими и радоваться, что отпустили их расти. Притхе стало стыдно. Гандхари привела в этот мир сотню сыновей, и нынче её сердце должно было изнывать от разлуки во много раз сильнее. Все дети Гандхари находились далеко, а один из сыновей Притхи оставался подле неё, и ей следовало радоваться, а не грустить. Ей следовало возносить хвалы Сурье за то, что сдержал обещание: сохранил ребёнка, которого она сама бросила, и привёл именно сюда, в Хастинапур, где стала возможна встреча. Ей следовало благодарить судьбу, за то, что Карна нашёл приют и рос в семье, где о нём заботились. У Притхи не получалось радоваться и испытывать благодарность, тоска и вина отравляли её сердце, иссушали его, и она не знала, где найти противоядие. Возможно, лекарством стала бы правда, но этот путь закрыл страх. Она, Притха, дочь двух царей, жена царя и воина, удостоившаяся благословения четырёх дэвов, оказалась неспособна совладать со страхом. Страхом перед отцом, страхом за отца, страхом перед обществом, страхом лишиться любви мужа, страхом принести несчастье детям. Своего поражения она стыдилась куда больше, чем несвоевременного использования чудесной мантры. – Ты снова грустишь, – с едва заметной укоризной заметила Гандхари. – Прости, сестра. Притхе не стоило грустить. Ей стоило взять себя в руки и заняться наконец проклятыми тканями, которые она с большим удовольствием выкинула бы на улицу, чтобы их подобрали бедные женщины, никогда в жизни не носившие шёлка. К её удаче вскоре в мастерскую вбежала ещё одна служанка: – Великий Бхишма возвращается в город, он прибудет, когда солнце подойдёт к зениту. Царь приказал готовить встречу. Забыв обо всём, Притха вскочила, чувствуя, как зашлось сердце. Вместе с великим Бхишмой в город возвращался Карна, сын Радхи и Адирадхи. Всегда Бхишму встречали всей семьёй, и всегда Притха искренне радовалась видеть его. Когда дядя её мужа находился рядом, казалось, что мир стоит прочно и надёжно. Сегодня же душа Притхи словно решила предать её, и вместо успокоения её охватил ужас, когда она увидела, что Бхишма вернулся один. С трудом дождавшись окончания приветствий и пропустив вперёд Дхритараштру с Гандхари, Притха позволила себе встать рядом с Бхишмой. – Твоё возвращение радость для нас, владыка. Но где твой ученик? Бхишма покосился на неё как будто с неодобрением. Возможно, задавать такой вопрос первым было действительно не очень прилично, однако сейчас дань должному поведению заботила Притху меньше обычного. – Я отпустил его к родителям. Он вернётся завтра. К родителям, повторила она про себя. К матери. Игла ревности уколола Притху, заставила заныть сердце. Она вновь укорила себя, поскольку давно потеряла право соперничать с этим родством. Тот родитель, который воспитал ребёнка, всегда будет получать почести и любовь в первую очередь. С болью она вспомнила первый разговор с Карной и его безжалостно справедливые слова о том, что у него уже есть мать. – Надеюсь, он не доставил тебе неприятностей, владыка. – Не более, чем обычно. И если ты встретишь его завтра, Кунти, напомни ему о правилах вежливости. – Конечно, владыка. Притха невольно потупилась, как всегда смущённая, что её сын, лишённый должного воспитания и мягко-непреклонной направляющей руки Панду, вырос столь буйным. Её неловкость, впрочем, была мимолётной, тогда как радость – огромной. Завтра, подумала она. Завтра можно будет увидеть его, расспросить о путешествии, узнать, чему новому он успел выучиться и как себя чувствует. Завтра опять появится шанс сказать правду. Последняя мысль обдала Притху зябким холодом, и она с трудом сдержала дрожь. Притха посмотрела в спину Дхритараштры, а её воображение ярко нарисовало картину его ярости и презрения, и насмешек, которым могли подвергнуть остальных её сыновей, если бы только о её позоре стало известно, и того, как Карна отворачивается, говоря, что его мать зовут Радха. Бездумно Притха коснулась запястья, на котором давно не было верёвочного браслета Приямвады, и всё же он до сих пор там был. Она знала, что ничего не скажет завтра, как и во все прошедшие дни. Но когда-нибудь, подумала Притха. Когда-нибудь, когда Юдхиштхира станет царём, когда можно будет перестать бояться, когда... Когда-нибудь, как заклинание твердила она, не разжимая губ. Когда-нибудь. Когда-нибудь на трон Хастинапура сядет новый царь, мудрый и праведный, а рядом с ним встанет новый хранитель. Так решил великий Бхишма, и своё решение он претворял в жизнь со всем тщанием, просто не умея поступать иначе. Увы, результат стараний оставлял желать лучшего, со вздохом думал Бхишма, глядя с галереи во двор царского дворца, где молодые воины спорили о чём-то, а мудрец Крипачарья внимал им с весьма страдальческим видом. По правую руку Крипачарьи виднелась знакомая макушка, и издалека можно было различить яркий блеск солнечных серёг. Бхишма сложил руки на груди, не спеша вмешиваться, пока только приглядывая, чтобы глупый мальчишка окончательно не перешёл границу приличий. Пять лет промелькнули быстро, как рябь на поверхности матери-Ганги, и что-то успело измениться за это время, а что-то осталось прежним. Вздорный нрав Карны, сына двух отцов и двух матерей, не спешил исправляться даже под мощной дланью Бхишмы. Упрямый, своенравный, самоуверенный... Бхишма одёрнул себя, останавливая поток эпитетов, которые мог подбирать долго. Воспитание юнца было его обязанностью, и если учение пропадало втуне, то вину учителя следовало считать столь же великой, как вину ученика. Нужно было больше работать с неподатливым материалом, заставляя приобретать нужную форму. Обязательно нужно было работать. Хотя Карна не стал частью династии Куру, считать его чужим Бхишма тоже уже не мог. Он долго думал, что предпринять, чтобы не принести династии новый раздор и одновременно не допустить ущемления прав старшего сына лучшей из невесток. После всех размышлений Бхишма пришёл к единственному приемлемому выходу: сделать Карну хранителем трона, каким много лет являлся сам. Следующим царём Бхишма видел Юдхиштхиру, не сомневаясь в его праведности и уме, и полагал, что тот отнесётся к незаконному брату с должным уважением. Карна же в свою очередь стал бы защищать младших, как пристало его положению старшего, и его способностей хватило бы даже для укрощения бешеной натуры Дурьодханы. Составив такой план, Бхишма приступил к его выполнению, и сразу обнаружил его главный недостаток: упрямое нежелание Карны осознать своё предназначение и смириться с ним. Во дворе Крипачарья наконец поднял руку. Гомонившие юнцы разом замолчали, слушая его. Даже издалека Бхишма без труда различил, как сначала нахмурился Карна, а потом расплылся в широкой улыбке и что-то сказал своему противнику. Тот вскинулся и потянулся к копью, но Крипачарья вновь поднял руки, принуждая спорщиков если не уняться, то перенести ссору долой с его глаз. Обиженным или оскорблённым мудрец не выглядел, и Бхишма с некоторым облегчением подумал, что нынче не придётся извиняться, а то и дарить пару коров из царского стада. Само по себе то, что за его ученика, возможно, пришлось бы извиняться, ярко говорило о том, как продвигается обучение. Всё ещё счастливый, Карна вскинул голову, и они с Бхишмой встретились взглядами. Улыбка Карны чуть померкла, он вытянулся, словно пытаясь прибавить себе роста, как всегда, когда собирался в очередной испытать терпение наставника. Бхишма махнул ему рукой, приказывая подняться: скоро должен был начаться царский суд, где им следовало присутствовать. Карна быстро взбежал по лестнице и встал напротив. Прошедшие годы добавили ему крепости и избавили от мальчишеской худобы, но не дали ни роста, ни выдержки. – О чём вы спорили? – Аниш сказал, что женщины глупы и нечего давать читать им шастры, всё равно ничего не поймут. Я сказал, что глуп он сам и не сумеет ничего прочесть, даже если ему позволить. Потом мы пошли к господину Крипачарье, чтобы он нас рассудил. Он сказал, что прав я, – на последних словах Карна вздёрнул подбородок тем жестом, который тоже почти не изменился за прошедшие годы. – И это всё? Губы Карны сжались в линию, а глаза недобро сверкнули, однако он лишь кивнул, подтверждая, что всё. Вытягивать из него правду необходимости не было, Бхишма и без того легко представлял, какими путями мог пойти подобный спор. С тех пор, как Сатьявати покинула Хастинапур, люди словно разом забыли о почтении к женщинам, взаимном уважении и благодарности за чужую работу. И хотя Бхишма делал всё, чтобы держать подданных в рамках приличий, а Дхритараштра без пагубного влияния Шакуни достойно вершил суд и выполнял прочие обязанности, иногда Бхишме казалось, что все они стоят подле края пропасти, в которую могут упасть. Такие изменения по сравнению с временами правления его отца и Сатьявати ему не нравились. – Сарасвати-дэви принесла людям шастры, и неразумен тот, кто это отрицает. Ты был прав. И ты мог бы обойтись без оскорблений. В который раз Бхишма вспомнил Юдхиштхиру, который, даже будучи совсем юным, умел переносить чужие ошибки снисходительно и сохраняя полное спокойствие. – Прости, наставник. В следующий раз я постараюсь быть вежливым. Сколько раз Бхишма слышал такие – или подобные – слова, он давно сбился со счёта, и давно перестал им верить. Он не мог обвинить Карну во лжи и заявить, что тот не станет стараться, просто толку с этих стараний обычно выходило немного. – Меня огорчает, что ты тратишь время на пустые споры тогда, когда мог бы успокаивать разум созерцанием или шлифовать свой талант, – который воистину заслуживал любовной обработки, подобно самому дорогому алмазу. Озвучивать последнюю мысль Бхишма не стал. Он опасался хвалить Карну, и даже когда слова одобрения просились на язык, прятал их. На похвалы сыну была щедра Кунти, и Бхишма не желал окончательно испортить Карну, сделав его слишком заносчивым. Против воли он вспоминал судьбу Читрангады, погибшего в глупой стычке из-за собственной несдержанности, которую питала неограниченная любовь матери. Повторять эту ошибку Бхишма не собирался. – Я сожалею, что разочаровал тебя. И всё же, разве воин должен слушать, как кого-то несправедливо оскорбляют, и не вмешиваться? – Воин должен уметь понять, когда стрелам стоит покидать колчан, а когда ещё нет. И хватит об этом, сейчас у меня нет времени на твоё упрямство. Скоро Дхритараштра начнёт суд, и твоя обязанность быть там вместе со мной. Как бы там ни было, думал Бхишма, шагая к тронному залу, Юдхиштхира получит своего хранителя трона полностью готовым выполнять нелёгкий долг. Смотреть на царский суд Карне нравилось и не нравилось. Сюда приходило множество людей, и все они были разными, кто-то вызывал сочувствие, кто-то – отвращение. Некоторые не боялись хитрить даже под угрозой гнева царя и богов, другие просили о милости или же просто честно хотели разобраться, не зная, как правильно поступить. Иногда здесь бывало скучно, особенно если торговцы начинали спорить о том, кто кому задолжал за три года, а то и пять лет, иногда же случались настоящие побоища: мужчины вцеплялись друг другу в бороды, а женщины в волосы так, что даже стража с трудом разнимала. Впрочем, под взглядом великого Бхишмы обычно замолкали все. Из-за чего Бхишма хотел, чтобы Карна учился суду, оставалось неясным, сам же Капеа быстро понял, что должен разобраться в происходящем как можно лучше. Парашурама обещал ему проклятие, если его оружие обратится против невиновных, значит, следовало уметь различать, кто действительно преступник, а кто нет. Порой Карна думал о том, что также надо научиться понять, где закон хорош, а где нет, хотя благоразумно молчал о крамольных мыслях, даже когда слова сами просились на язык. А слова порой просились даже слишком. Закон бывал таков, что Карне хотелось одного – встать и в лицо всем министрам и мудрецам заявить, что они несправедливы и делают людей несчастными. Вот только его опять не стали бы слушать, а Бхишма и вовсе запретил ему вмешиваться и говорить, если только не спросят прямо. В такие минуты Карна неотрывно смотрел на балкон, где стояли царицы: Гандхари, всегда похожая на очень красивую и безразличную статую, и Кунти, которая ловила его взгляд и улыбалась или качала головой, призывая к сдержанности. И потом, после суда, Карна шёл к ней, чтобы выговорить своё возмущение и получить разъяснения, почему судили так, а не иначе. Бхишма тоже отвечал ему и даже словно начал приветствовать любопытство, которое прежде осуждал, однако слова наставника оставались сухи, не располагали к смирению и не давали лучшего понимания. Кунти же по-прежнему умела остудить гнев Карны, и даже если он не желал соглашаться с её словами, подле неё легче переживал своё недовольство. Сегодня суд не должен был отличаться от любого другого, и Карна о нём почти не думал, шагая за наставником к тронному залу. Его мысли всё ещё занимала ссора с Анишем и то, не дойдёт ли дело до поединка. Крипачарья рассудил их, да только дело было не столько в шастрах или женщинах, сколько в том, что Аниш не мог простить Карне украденную в прошлом военном походе славу, а Карна ему – постоянные упоминания своего происхождения и недостаточное почтение к царице Кунти. И вот с этим Крипачарья уже ничем помочь не мог. У дверей в зал стояла стража. Карна заметил, как Лочан подмигнул ему и сделал быстрый жест одобрения. Времена, когда никто не желал с Карной говорить, канули в прошлое, он нашёл среди воинов если не друзей, то приятелей, с которыми чувствовал себя свободно. С Лочаном Карна водил знакомство с той же самой войны, на которой поссорился с Анишем. Довольный вид приятеля сказал ему, что весть о поражении Аниша успела опередить неспешно шагавшего Бхишму. Как это оказалось возможно, оставалось лишь удивляться, но Карна давно привык к тому, как быстро во дворце все узнавали обо всём. Он торжествующе усмехнулся Лочану, кивнул и вошёл в зал. Советники уже собрались, Карна поклонился всем присутствующим и встал за спиной Бхишмы. На него давно не обращали внимания, словно он был ещё одним стражником или держателем опахала. Только Крипачарья и Видура слегка кивнули в ответ. Когда-то Карну не любили оба. Теперь, после того, как Карна вслух усомнился в мудрости великого Дроны, Крипачарья стал снисходительнее. А Видура унял неприязнь из почтения к дяде. Ожидая появления Дхритараштры, Карна невольно прислушался к разговорам в зале. Порой советники обсуждали интересные новости, например, очередной подвиг Васудевы Кришны и его брата Баларамы, и тогда Карна слушал с жадностью. Увы, сегодня речь шла лишь о податях и том, что царь Джарасандха опять пошёл войной на соседей. Соседние царства он грабил уже много лет, и Карна думал, что давно пора Джарасандху остановить. Все говорили о том, что он – великий грешник, и люди станут счастливы, когда он отправится в ад. Хастинапуру же служил великий Бхишма, непобедимый благодаря праву выбрать время собственной смерти. Бхишма мог если не убить Джарасандху, то пленить его и освободить Магадху. Но когда Карна попробовал начать об это разговор, наставник лишь рассердился. Они находились в покоях Бхишмы у стола с картами, и наставник перечислял Карне царства Арьяварты и объяснял, кто из них союзник Хастинапуру, а кто нет. Вычерченная на шёлке Магадха и другие земли асуров лежали к востоку от Куру и Панчала большим красным пятном, и Карна спросил, почему всё остаётся так, как есть. Бхишма покачал головой. – Нельзя начинать войну так. Если каждый решит, что сосед живёт неправильно и с оружием в руках начнёт заставлять делать иначе, разве это будет хорошо?! Войны ведутся ради славы и ради богатства народа, за который выступает армия. Победители не меняют чужие законы и не приводят на чужие троны своих царей. Карна представил, как господин Вришабхану приходит к ним в дом с мотыгой и требует от отца... что-нибудь, неважно что. Или как Адирадха требует у Вришабхану провести сваямвару Вришали, потому что так надо. Получилось нехорошо и воображаемая картина Карне не понравилось. Однако остановить грешника и не позволить ему совершать преступления – не то же самое, что заставлять соседей жить по твоему порядку. Так он Бхишме и сказал, на что тот лишь привычно закатил глаза. – Что бы ты ни думал, начинать военный поход, не проводя раджасую, нельзя. Это оскорбит богов и не принесёт удачи. Пока трон не перейдёт к Юдхиштхире, Хастинапур не станет воевать, кроме как для защиты себя или союзников. Карна насупился. О следующем царе, по мыслям Карны, думать было рано: Дхритараштра пребывал в добром здравии и отправляться в рай не собирался. И спрашивать, когда же он наконец оставит трон, пожалуй, не следовало, чтобы не вышло так, будто Карна желает царю смерти. Кроме того, было ещё неясно, кого на самом деле объявят наследником. – Почему обязательно царевич Юдхиштхира? Я слышал, как говорили о... – Следующим царём должен стать Юдхиштхира, – отрезал Бхишма, разом потемнев лицом. – И если ты желаешь Хастинапуру счастливого будущего, то не станешь этого оспаривать! Трон должен принадлежать достойному. Стоило ли считать достойным Юдхиштхиру, Карна не знал. Во дворце говорить об отсутствующих нынче царевичах не любили, и до него доходили только обрывки слухов о старых скандалах. Всё, что из них понял Карна, что сыновья Дхритараштры и Панду не ладили, а ещё что слуги, даже самые преданные, были щедры на похвалы Юдхиштхире с братьями и не вспоминали ничего хорошего про Дурьодхану. У Карны это вызывало смутные чувства. То, что говорили о Дурьодхане, слишком напоминало ему, как раньше болтали о нём самом: дурной нрав, непочтительность, буйство и отобранное во имя закона наследство. Карна невольно задавался вопросом, был ли этот царевич в самом деле так плох, или же он тоже всего лишь сражался за то, на что имел право и чего оказался лишён. С другой стороны стояли сыновья царицы Кунти. Карна не верил, что сыновья такой матери способны оказаться неправедными людьми, и всё же не мог избавиться от обиды, до сих пор сидевшей в его душе. Слишком хорошо он помнил, как Дрона прогнал его прочь, а царевич Арджуна погасил его стрелы, словно стирая само его присутствие и без слов заявляя, что сыну колесничего нечего мечтать о высоком знании. Возможна служба Арджуне – или его брату – невзирая на унижение, претила Карне. Недовольство рождало сомнения в праведности и справедливости Юдхиштхиры и его способности изменить жизнь Хастинапура к лучшему. Юдхиштхира, как и прочие, молчал, когда кому-то причиняли боль по закону. С Бхишмой своими сомнениями Карна, разумеется, не делился. А на замечание, что трона заслуживает достойный, ответил: – Если к тому времени никто не одержит победу над Джарасандхой, и это велит сделать Юдхиштхира, тогда я признаю его достойным и стану ему служить. Если же нет... Бхишма громко хлопнул ладонью по столу. – Не много ли ты возомнил о себе, сын Адирадхи, если берёшься судить о достоинстве царей? Видно, мне пора снова сбивать с тебя спесь! Карна невольно передёрнул плечами, живо представив, сколько ударов обрушится на них во время вечерних упражнений. Раскаяния он не почувствовал. Даже если сыну колесничего и не стоило оценивать царское достоинство, тому, кто принёс Парашураме обет и учился воинским мантрам у великого Бхишмы, приходилось это делать. Ведь если царь, которому Карна станет служить, окажется жесток или неправеден, то придётся выбирать между клятвой и грехом восстания против законной власти. – Мы станем служить тому, кто наденет корону, – добавил Бхишма тише. – И молись, чтобы ничто не помешало Юдхиштхире это сделать. Молиться об этом Карна не стал. Появление Дхритараштры вернуло задумавшегося Карну в зал суда. Царь прошёл к трону с уверенностью зрячего и только на верхней ступеньке чуть замешкался, нащупывая опору. Карна посмотрел на балкон, где должны были стоять царицы. Они обе были там, и он подосадовал, что пропустил появление Кунти. С некоторым запозданием он всё же поклонился ей издалека, а она ответила едва заметной улыбкой. Потом стражники позволили войти первым просителям. Карне было скучно. Сначала перед царским троном предстали два землевладельца, которые никак не могли договориться о цене на стадо, и каждый уверял, что другой обманул его. Потом привели проворовавшегося смотрителя царских подвалов, вина которого была столь очевидна, что тот даже не пытался её отрицать и лишь молил о милости, ссылаясь на бедственное положение. Если бы Карне дали волю, он бы высказал толстяку, что такое бедственное положение на самом деле, а так просто порадовался суровому приговору. Потом снова пошли тяжбы о ценах между торговцами, и Карна перестал следить за происходящим, вновь обратившись мыслями к Анишу, представляя, как одержит над ним победу на следующих состязаниях. В мыслях он видел, как пускает одну стрелу, а в мишени вонзается сотня, по десять в каждую, оставив Аниша завидовать тому, что для него оставалось недоступным. Конечно, такого бы не случилось, даже если бы не было прямого запрета использовать на состязаниях мантры: Карна считал ниже своего достоинства побеждать оружием, которого лишён противник. И всё же мечта доставила ему немалое удовольствие. При появлении очередных просителей по залу прошёл лёгкий шум, возвращая Карну в настоящее. Он окинул просителей взглядом и увидел, что на этот раз за царским судом пришла семья воинов, имена которых Карна прослушал. – О, царь, я обвиняю свою жену в неверности... Карна уставился на эту женщину с невольным любопытством. Неверность жены была худшим преступлением, чем воровство, убийство или предательство. И хотя не находилось палачей, у которых бы поднялась рука на женщин, тюрьма, которая ждала развратниц в Хастинапуре, вряд ли была много легче. Карна видел нескольких преступниц, они были грязными и походили на испуганных зверей, шарахавшихся от каждого взгляда, и вызвали в нём жалость пополам с брезгливостью. Но та женщина, которая стояла перед троном сейчас, лишь вскинула голову, обводя зал надменным взглядом, и расправила плечи. – О, царь, слова моего мужа – ложь, и это я обвиняю его в том, что он не смог защитить меня! – она развернулась и ткнула пальцем мужчине в грудь. – А потом решил воспользоваться случаем, чтобы не выполнять обязательств перед моим отцом и братьями! Карна заметил, как Бхишма подался вперёд, словно увидел что-то, недоступное остальным, затем откинулся обратно с шумным выдохом. – Это очень жестокие обвинения в очень серьёзных грехах. Что у вас есть, кроме ваших слов? – спросил Дхритараштра. Они заговорили разом, и Видуре пришлось ударить скипетром в пол, заставляя их умолкнуть и говорить по очереди. Сначала выступил муж, которого, как оказалось, звали Вишал. Он говорил, что его жена Шанти, вопреки прозванию, непокорна и непочтительна, и часто нарушала его волю. В этот раз она без разрешения уехала из дома, по её словам, к родителям, а когда возвращалась, то якобы была похищена. – Я не верю ей, царь. Она придумала всё это, чтобы скрыть, чтобы остаться с другим мужчиной! – Хотела? Хотела?! Так хотела, что меня пришлось связывать верёвкой! – прорычала Шанти, вскидывая руки, на которых Карна увидел тёмные синяки и множество цапапин. – Мне пришлось драться с ними, и одному я выцарапала глаза! А потом бежала по лесу и чуть не разбила голову, когда упала в овраг! Хотя ты бы, верно, был счастлив, если бы так случилось! Невольно Карна почувствовал что-то вроде уважения. Даже если женщине следовало быть скромной и кроткой, дать отпор обидчику, отстаивая свою честь – этим стоило восхититься. Если Шанти говорила правду, добавил он про себя, вспоминая множество случаев, когда преступники лгали о своей невиновности, порой весьма убедительно. – И похитители не пытались догнать тебя? – спросил Видура. Шанти передёрнула плечами. – Мне некогда было оглядываться, господин министр, я бежала. Если и пытались, то не смогли. И ни один из них перед этим не пытался коснуться меня иначе, чем только чтобы связать или вести. Может, они хотели выкуп и боялись потерять его, если бы причинили мне вред. А может, это мой муж нанял их... – Да кто поверит, что женщина смогла справиться с мужчиной, державшим оружие?! – воскликнул Вишал. – Руки можно связать для вида, и расцарапать кожу! И ты ещё смеешь выставлять меня виноватым! – Есть ли какие-то доказательства у вас обоих? – вновь вклинился Видура в их перепалку. Доказательств не нашлось. Когда Шанти вернулась к дому родителей, её отец и братья отправились в лес. Там они обнаружили только кострище и ни одного человека поблизости. Ещё нашлись несколько обрывков сари там, где, судя по следам, бежала Шанти. Их отдали Вишалу вместе с женой, но он отказался принимать её обратно, заявив, что всё подстроено. Карна переводил взгляд с одного на другую и не знал, что думать. Вряд ли женщина способна справиться с воинами. Однако Шанти сама была дочерью воинов, её учили обращаться с оружием, и она носила с собой нож. А её похитители могли на самом деле происходить из слуг или пастухов, которым надоело честно работать. Посмотрев на советников, Карна заметил, что не он один растерялся. Видура обернулся к трону, словно надеялся услышать подсказку. Дхритараштра сжал и разжал пальцы на подлокотниках и как будто поёрзал. – Речь идёт о чести и праведности женщины, – начал он. – Я хочу услышать, что думают царицы. Кунти быстро посмотрела на Гандхари, а та нащупала её руку. Потом Кунти шагнула вперёд. – Царь, обвинение в неверности очень серьёзно. Оно будет означать конец жизни этой женщины. Поэтому нельзя принимать его без доказательств. Скажи, господин Вишал, твоя жена когда-нибудь желала видеться с другими мужчинами? Может быть, слуги заставали её за праздными беседами с ними, или носили письма, или что-то ещё? Под взглядом царицы Вишал слегка сник и буркнул: – Нет, царица. Но почему она уехала, не спросив меня?! Разве это не подозрительно? Кунти едва заметно поджала губы, а Гандхари укоризненно покачала головой. – Жена всегда должна следовать за своим мужем и принимать его волю, иначе будет наказана. Воспрянув, Вишал энергично кивнул. – Шанти никогда меня не слушалась! Почему я должен теперь верить ей? – Если уж везде следовать за мужем, мне, верно, пришлось бы и к храмовым танцовщицам ходить за тобой! Заодно посмотреть, получилось бы у тебя сделать с ними хоть что-то перед моими глазами! Или, может, мне тогда стоило бы надеть повязку, чтобы ничего не видеть, как делают некоторые праведные жёны? Гандхари отшатнулась, хватая воздух ртом, а Кунти испуганно вскинула ладонь к лицу. – Молчи, женщина! – Дхритараштра вскочил на ноги, трясясь от гнева и закатив глаза. – Если ты так перечишь мужу, тебя нельзя назвать невиновной! По залу прошёл взволнованный шёпот, Карна увидел, как сильно побледнела Кунти. Видура шагнул к трону. – Но, царь... – Я всё сказал! Кунти совсем побледнела, и Карна, глядя на неё, подумал, что, наверное, приговор слишком суров. Ведь даже если Шанти провинилась в том, что не сумела стать хорошей женой, это было совсем не то же самое, что оказаться неверной женой. Плохую жену можно пристыдить и заставить исправиться, а неверную – только выгнать прочь. – Я отказываюсь принять такой приговор! – выкрикнула Шанти – И если царь не знает, что такое справедливость, я требую божьего суда! Пусть меня испытают огнём, или водой, или защитник отстоит мою честь в поединке! А если мне откажут, то я взойду на костёр посреди царского двора, и мой пепел станет встречать всякого, кто въедет в ворота! Дхритараштра гневно замотал головой, а Видура снова попытался обратиться к нему. – Доказательств измены нет. Нельзя признать госпожу Шанти виновной просто так. Божий суд – хорошее решение. Кунти схватила Гандхари за руку и что-то тихо заговорила ей на ухо. Та неуверенно помотала головой, потом кивнула. – Мы... божий суд будет правильным, – сказала она так тихо, что Карна едва услышал. – Хватит! Замолчите все! – Дхритараштра несколько раз сжал и разжал кулаки. – Завтра утром будет поединок, если найдётся тот, кто захочет драться за эту женщину. Если нет – она должна быть изгнана из города, как распутница. Потом он быстро спустился и вышел из зала, чуть не столкнувшись с шарахнувшимся Вишалом. Помедлив пару мгновений, Видура выбежал следом. – Царь! Видура нагнал Дхритараштру только после третьего поворота. Слепой или нет, его брат изучил дворец как свои пять пальцев, и двигался по нему быстро и уверенно. – Царь! – Что тебе, Видура?! Дхритараштра пошёл чуть медленнее, и Видура смог, наконец, встать рядом с ним, подстраиваясь под быстрый шаг. – Божий суд должен быть подготовлен как полагается. И мы должны выбрать защитника... – Я не хочу, чтобы эту женщину кто-то защищал! Крик Дхритараштры отразился в нескольких ближайших коридорах, и его наверняка слышали все стражники и слуги. Быстрее, чем вода в водяных часах опустится на одно деление, весь дворец будет знать о том, что царь не желает, чтобы госпожа Шанти нашла защитника. Видура выбранил себя за неловкие слова. Не стоило ожидать, что обиженный Дхритараштра внемлет разуму и вспомнит о долге быть справедливым. Он вообще вспоминал о справедливости только тогда, когда ему это было удобно. Выбранив себя ещё раз за последнюю весьма злую мысль, Видура всё же попытался снова: – Послушай, брат... – Ты зовёшь меня братом, только когда хочешь чего-то добиться! Я говорил, чтоб ты не смел так делать! – Царь, даже если поведение просительницы было непристойно, мы должны наказать её за непочтительность, а не за измену. По закону... – Закон! – воскликнул Дхритараштра. – Для тебя нет ничего, кроме закона! Эта вздорная женщина оскорбила мою жену! Едкий вопрос о том, действительно ли стоит считать оскорблением сказанную в глаза правду, просился изо рта, но Видура привычно сглотнул его. В бесчётный раз он с тоской вспомнил царицу Сатьявати, к которой даже после ссоры Дхритараштра прислушивался куда охотнее, чем к нему самому. Она умела смягчать неприятную правду, кроме того, была старшей в роду и для всех них так или иначе оставалась могущественной бабушкой, имевшей власть карать и вознаграждать. Увы, Сатьявати сейчас жила на берегу реки в хижине отшельницы, а обязанность справляться со вспышками дурного настроения Дхритараштры легла на плечи Видуры. Он осознавал, что не подходит для такой роли, однако никого другого всё равно не было. – Если ты не хочешь сказать ничего действительно умного, уходи, – велел Дхритараштра. Сказать Видура мог бы много, и непременно сказал бы, если бы они снова были юными братьями, ни один из которых пока не надел корону, и если бы Панду с его утешающей мягкостью ещё оставался рядом. Те времена давно минули, и Видуре пришлось выучиться сдерживать свои разумные, но в лучшем случае бесполезные замечания. – С твоего позволения, царь. Вздохнув, он направился к покоям министра, размышляя, должен ли всё же попытаться что-то изменить и если да, то как. В его обязанности не входило заботиться о глупых женщинах, решивших на царском суде спорить с царём и говорить неприятные вещи царице. Однако возмущение несдержанностью Дхритараштры и раздражение на себя, столь недальновидно усугубившего ситуацию, побуждало Видуру действовать. Что предпринять, пока оставалось неясным. Видура не мог повлиять на Дхритараштру и не видел смысла просить об этом Гандхари. У него не было права приказать кому-то взять на себя роль защитника для госпожи Шанти, а его влияния явно не хватило бы, чтобы высказанное им пожелание перевесило бы так же озвученную волю царя. Всё, что Видуре оставалось – обратиться к дяде, однако вряд ли тот захотел бы действовать в подобных обстоятельствах. Видура вошёл в покои и пару раз прошёл туда-сюда, неодобрительно поглядывая на прошения на своём столе. Новых идей к нему не пришло, и он уже решил отправиться к Бхишме, чьё слово могло стать для кого-то из воинов более важным, чем слово Дхритараштры. – Господин министр. На пороге стоял Карна, сын Адирадхи. Видура со смесью раздражения и обречённости подумал, что только этого недоразумения ему сейчас не хватало. Карну Видура не то, чтобы деятельно не любил, скорее до сих пор не мог определить, как к нему относиться. Сын колесничего, который претендовал на куда более высокое положение и не побоялся обратиться к самому Парашураме, выбивался из границ, в которых Видура привык жить. Он пытался опираться на волю Бхишмы, принявшего ученика, но слишком хорошо понимал, что дядю заставили переменить решение против его воли. Этого Видура в глубине души так и не мог простить: принуждение Бхишмы к тому, чего тот не желал, да ещё каким-то мальчишкой, казалось почти кощунственным. – Что ты хочешь? – Наставник спросил, хочет ли кто-то из оставшихся людей, чтобы он сам рассудил их. Они сказали, что придут в другой день. Тогда наставник велел мне отправляться к тебе и выполнить работу, которую ты мне дашь. Видура с трудом удержал гримасу. Присутствие Карны в его покоях обычно превращалось в сплошное беспокойство. Конечно, Видура не мог отказать Бхишме, явно вознамерившегося вбить ученику все возможные знания, в том числе о законе и традициях. Для чего это дяде понадобилось, он не спрашивал, просто исправно давал Карне возможность разобраться в прошениях, а потом отвечал на бесконечные вопросы. Только сегодня выдался совершенно неудачный день для того, чтобы растолковывать упрямому и самоуверенному юнцу, почему следует принять то, а не другое решение в тех или иных обстоятельствах. – Ты знаешь, куда пошёл дядя? Карна наконец прошёл с порога в кабинет и пожал плечами. Даже этот простой жест в его исполнении казался Видуре наполненным дерзким вызовом. – На плац, наверное. Или к Ганге. Наставник всегда ходит туда, если сердит. Видура потёр лицо и решил, что не стоит тревожить дядю, если тот в самом деле сердит. Скорее всего, вместо помощи Видура получил бы пускай правдивую, но всё равно неприятную отповедь о поведении Дхритараштры и своём собственном. Будучи взрослым мужчиной и главным министром одного из самых больших царств, перед лицом Бхишмы он оставался мальчишкой, которого непременно отчитают за допущенный промах. – Могу я спросить, господин министр? Карна смотрел на него привычным тёмным взглядом, под которым Видура всегда чувствовал себя немного неуютно: словно кто-то уже нацелил стрелу ему между глаз. Порой в такие моменты Видура вспоминал первую встречу с Карной и вновь повторял про себя «маленький асур», а ещё удивлялся, как мог посчитать его ярость схожей с гневом Дурьодханы. Дурьодхана походил на бурю, чья злость ломала всё вокруг, не считаясь с последствиями. Перед взглядом Карны как будто всегда была определённая цель, к которой он шёл, не замечая подвернувшихся под ноги препятствий. – Спрашивай. Ничего хорошего от вопроса Видура не ждал и оказался в этом прав. – Сегодня царь был справедлив? Видура не смог бы назвать ещё одного человека во дворце, который явился бы к нему и спросил что-то подобное. Во всяком случае, с тех пор, как сыновья Панду отправились учиться у Дроны, поправил он себя, вспомнив, как когда-то Арджуна пришёл с похожими сомнениями. Но Арджуна никогда не выразился бы так! Порой Видура не мог справиться с удивлением от того, что длинный язык до сих пор не довёл Карну до большой беды. Хотя рано или поздно это обязательно случится, в который раз сказал Видура, а в его мыслях сама собой нарисовалась картина из самого начала их знакомства. Новый ученик Бхишмы смотрел со злым дерзким вызовом. Что с ним делать, тогда Видура не знал ещё больше и оттого ещё больше сердился и на себя, и на мальчишку и – совсем немного – на дядю, зачем-то подославшего такого помощника. Разумеется, ничем путным сын колесничего при ведении дел помочь не мог. – Если ты не хочешь видеть меня, господин главный министр, скажи об этом моему наставнику! – выпалил Карна, когда Видура в очередной раз весьма резко велел ему не трогать что-то, теперь он уже не помнил что. – Только наставник может приказать мне находиться или не находиться здесь. По закону, который ты так чтишь! – По закону тебя здесь вовсе быть не должно! – в сердцах огрызнулся Видура, на какой-то миг забывая о достоинстве взрослого мужчины и главы совета. – Если бы ты чтил закон, занимался бы своим делом и не лез в чужие! Краска выплеснулась на щёки и шею Карны, он вскочил, сжав кулаки. – Господь Парашурама признал меня достойным, и великий Бхишма тоже! А если закон не может быть нарушен никогда, почему Хастинапуром правит слепой царь? Вчера в твоём законе я прочёл, что такое запрещено! Видура затруднился бы сказать, что перевешивало в охватившем его тогда оцепенении: неверие или ужас. Такие речи в стенах дворца Дхритараштры были самоубийством, на подобное не осмеливались даже мудрецы и знатные воины, а какой-то безродный юнец с лёгкостью швырнул ему в лицо самый большой позор Хастинапура. Почти объятый паникой, Видура покосился стоявшего у входа в кабинет слугу и торопливо сделал жест, означавший, что ни одна живая душа не должна узнать о случившемся. Нирав, которому Видура доверял почти всецело, едва заметно опустил подбородок, принимая приказ. Это следовало понимать как то, что вскоре о выходке ученика предстояло узнать великому Бхишме, но никому кроме. – Если способности царя Дхритараштры оказались столь велики, что перед ними отступил закон, почему ты считаешь, что ни с кем ещё не может случиться так же?! – продолжил Карна, будто не заметив чужого замешательства. – Я... – Замолчи! – рявкнул Видура, приходя в себя. – И никогда не повторяй таких слов! Карна осёкся, на его скулах отчётливо выступили желваки, и он исподлобья смотрел на Видуру, словно хотел протаранить его прямо лбом. Видура медленно перевёл дыхание и вытер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот. Впредь не следовало допускать ничего похожего, понял он, если не ради глупого мальчишки, то ради дяди, которому придётся отвечать за неразумные слова ученика. Следовало запретить Карне вовсе открывать рот, вот только Видура подозревал, что запреты окажутся бессильны. Следовало найти другой путь. – Я приношу извинения, – сказал он после долгой паузы. Карна пару раз сморгнул, на его лице отразилось недоверие. Видура опять вздохнул и провёл рукой по лицу, собираясь с мыслями. Ему претило обсуждать с мальчишкой низкого происхождения сложности царской семьи и вынужденные решения, которые он сам почитал ошибочными. – Я не хотел унизить твои способности или решение Парашурамы и дяди. Просто я считаю, что закон должен быть един для всех. Что касается Дхритараштры... То, как он занял трон не связано с его талантами, на самом деле у нас не осталось выбора. И это не самая принятая во дворце тема. Стараясь подбирать слова как можно осторожнее, Видура молился про себя, чтобы его дара убеждения хватило, и язык Карны впредь не подводил под опасность самого великого Бхишму. Лишь спустя несколько недель Видура осознал, сколь сложную задачу взвалил на свои плечи, и даже спустя несколько лет ему не удалось решить её до конца решить. Видура устало потёр виски. Меньше всего сейчас ему хотелось обсуждать с Карной суд Дхритараштры, или его дурной нрав, или отвечать на вопросы о справедливости. Однако опыт подсказывал, что если Карна задал вопрос, то рано или поздно обязательно получит ответ, неважно, какой ценой. – Я знаю, царица Кунти любит говорить с тобой о законе. К его удивлению Карна резко нахмурился. – Господин Видура, ты же не считаешь, что женщины недостаточно умны для этого? Видура лишь головой покачал, представив, как кто-нибудь попытался бы заявить подобную глупость во времена, когда здесь царила Сатьявати. – Конечно, нет. Напротив, я хотел сказать, что тебе лучше задать свои вопросы ей. Я... – ему следовало успокоиться и решить, стоит ли говорить с дядей о нынешнем скандальном разбирательстве. Не говоря о том, что прошений накопилось больше обычного, и ими следовало заняться, не отвлекаясь на пояснения. – Сегодня мне ничего не нужно. Я понимаю, что приказ наставника свят, но лучшей помощью будет, если ты не станешь... – Мешать, – закончил Карна, когда Видура замялся, подбирая слово. На это оставалось лишь кивнуть. – Моё почтение, господин министр. К облегчению Видуры, спорить Карна не стал: поклонился и вышел. Тогда он почти рухнул в кресло и опустил голову на скрещенные ладони. Рядом на стол опустилась чашка с ароматным травяным взваром, после чего всё тот же неизменный Нирав вернулся к двери. Иногда Видуре казалось, что слуга полностью разделяет его чувства по поводу происходящего вокруг. Говорить с Карной о шастрах, традициях и законе царица Кунти действительно любила. Или, скорее, она любила просто говорить с ним о чём бы ни пришлось, и так вышло, что в какой-то момент Карна пожаловался на непонимание и получил нежданные объяснения. С тех пор он предпочитал просить разъяснений у Кунти, невольно воспоминая родной дом и матушку Радху. Когда-то в детстве точно так же её наставления ложились в его разум прочно и без сопротивления, тогда как отцовские поучения вызывали желание сделать поперёк. Сегодня Карна тоже направился в сад, где обычно находил Кунти, проводившую там послеобеденные часы почти в любой день. Неудовлетворённость царским решением продолжала терзать его. Пускай не находилось оправданий поведению заподозренной в неверности жены, Карну не покидало чувство, что всё сделано неправильно. Вместо того чтобы вынести справедливый приговор, Дхритараштра сорвал злость, и это возмутило Карну. У него не получалось считать праведностью обычный гнев, столь похожий на вспышки его собственного отца в ответ на нежелание повиноваться. Сегодня в саду было пусто. Разочарованный, Карна, однако, не пытался искать Кунти, не считая для себя возможным отвлекать царицу от её забот. Он сел на любимой полянке, думая, что делать дальше. Видуре его помощь оказалась не нужна, а Бхишма вряд ли бы обрадовался, узнав о пренебрежении своим приказом. Карна мог отправиться на стрельбище или вновь погрузиться в созерцание, необходимое при изучении мантр. Он по-прежнему не любил медитации и не избавился от подспудного ощущения зря потраченного времени, но из чистого упрямства тратил на них много усилий, в глубине души надеясь когда-нибудь поразить Бхишму способностями к сосредоточению. – А, вот и ты. Так и знала, что прибежишь, – на поляну вышла Приямвада, к огорчению Карны, одна. – Опять хотел обругать всех и пожаловаться, что они неправы, да? В её устах намерения Карны звучали совсем не так, как представлялось до этого, и его уши загорели от смущения. – Я вовсе не жалуюсь! Просто цари должны судить справедливо, а... Нахмурившись, Карна замолк. За прошедшие годы он выучился не только стрелять, вести солдат в бой и основам законов, а ещё и тому, что о некоторых вещах лучше не кричать на весь сад. Во всяком случае, если не хочется получить выволочку от наставника и огорчить царицу Кунти. – Если эта женщина преступница... – начал он тише. – Дура она, а не преступница. Нашла, кому тыкать в глаза и чем. Приямвада со вздохом погладила косу и покачала головой. Карна подумал об аскезах царицы Гандхари, за которые её всем городом почитали святой. Почитать почитали, а не любили. Всегда, когда во дворец собирали дары, самое лучшее несли царице Кунти. Он сам, несколько раз столкнувшийся с Гандхари, не почувствовал ничего, и не мог представить, что станет сидеть у её ног и выслушивать советы, словно от родной матери, а её аскеза вызывала больше отторжения, чем восхищения. Карна не знал, что такое быть калекой, его воображение не желало воссоздавать такую картину, и всё же, если бы он был калекой, то, как ему казалось, не захотел бы, чтобы его жена наносила себе увечья только чтобы стать такой же. – Вот что, ступай пока отсюда? – попросила Приямвада. – Госпоже сейчас не до тебя – всё сестру пытается утешить. Та, конечно, помирать станет, а не пожалуется, только госпожа всё равно переживает. Ты её своими вопросами ещё больше расстроишь, ясно же, что и ту дуру тоже начнёт жалеть. – Госпожу Шанти могут завтра оправдать. На божьем суде, – напомнил Карна, досадуя, что не удастся поговорить с Кунти и что её расстроили. Приямвада только фыркнула. – Да не будет никакого божьего суда. Уже все слуги и стражники знают, что царь не желает, чтобы нашёлся защитник. Кто же тогда сунется? Так что выгонят из города – и иди в отшельницы, или вот на костёр ещё можно. В раю потом воздастся, только до него сначала добраться нужно. Вот это было совсем неправильно. Одно дело, если бы боги осудили Шанти, подтвердили её неверность, и совсем другое, когда за женщину просто некому заступиться. Карне всегда говорили, что женщины неспособны защищать себя сами, потому это должен делать кто-то ещё: отцы, братья, мужья или просто хорошие люди. – Не может так быть. У неё же есть семья, и кто-то обязательно вызовется, чтобы боги сказали слово. Во взгляде Приямвады появилось то выражение, которое Карна особенно не любил: смесь сердитости и снисходительности. – Только так и может. Семья... Это мужчинам позволено совершать ошибки, делать глупости и топать ногами от злости. А женщине лучше молчать, иначе опозорят и выгонят прочь, даже если до этого звали святой. И собственный отец первым возьмётся за плеть. – Ты неправа! – возмутился Карна, задетый таким огульным обвинением. – Вот твоя госпожа ведь не молчит, если ей что-то не нравится. Но её никто никогда не выгонит, даже если... – даже если бы она сделала что-то неправильно, хотел закончить Карна и не смог, потому что даже просто предположить, будто царица Кунти может что-то сделать неправильно, казалось глупостью. Видно, это был плохой пример, и Карна насупился, не зная, как ещё подтвердить свои слова, и не желая соглашаться с Приямвадой. Слишком уж неприятным было то, что та говорила. Лицо Приямвады странно изменилось. – Да что ты понимаешь, ты, мальчишка?! – шикнула она. – Если бы!.. – и осеклась. – Что? – спросил Карна после долгой паузы, когда понял, что договаривать она не станет. – Ничего. Для вас, мужчин, всегда ничего. А если женщина хоть раз отступится, на весь мир ославят и живой похоронят! И чем больше сначала восхваляют, тем больше крика будет потом. Карну охватило странное смутное подозрение. Приямвада как будто обвиняла его в том, что он недостаточно верит в царицу Кунти или перестанет быть ей верен, если вдруг найдётся злодей, который решит опорочить её честь. Карна вдруг встревожился. Никто не мог желать причинить вред царице Кунти, её все любили. И в то же время Карна уже видел жестокость людей, живших во дворце. В одном Приямвада была права: тех, кого вчера славили, завтра могли начать хулить тем злее, чем больше мёду лили до этого. – Я никогда так не сделаю, – выпалил Карна. – Даже если про царицу Кунти станут дурно говорить, я стану её защищать. Что бы ни случилось! Даже если... – даже если бы она сделала что-то неправильно, пускай такого по-прежнему не могло быть. – Дурак. Иди отсюда, – сердито сказала Приямвада и быстро пошла прочь. Карна смотрел ей вслед, а на его сердце лежала мрачная тень. Спустя некоторое время он тоже покинул сад, понимая, что ни о какой медитации речи не идёт: его слишком растревожили. Карна отправился в единственное место, где мог справиться с любыми дурными чувствами – на стрельбище. На этом поле всегда было пусто: нельзя вызывать оружие мантрами там же, где тренируются простые воины с обычными мечами и луками. Когда-то Адирадха был в ужасе, узнав, что для его сына, единственного, сделали отдельный плац. Карна поначалу тоже чувствовал себя странно, целясь по мишеням в тишине и пустоте, потом начал проводить здесь почти всё время, не отданное на учение чему-то другому. Стрела слетела с тетивы и разделилась на сотню стрел, каждая из которых вошла точно в цель. Ещё раз, и ещё. Тетива пела под пальцами, наполняя спокойной радостью. В тот момент, когда в его руках оказывался натянутый лук, Карна любил всю вселенную, подарившую ему столь восхитительную возможность. Ещё сотня стрел, ещё. Когда-нибудь на их остриях будет рождаться огненное беспощадное солнце, пока же Карне удалось добиться лишь ярких искр. Ещё... – Достаточно. Опустив лук, Карна обернулся. Бхишма скрестил руки на груди и, хмурясь, изучал усыпанные стрелами мишени. Порой Карна досадовал на то, что до сих пор не смог добиться от Бхишмы похвалы большей, чем бесстрастное «хорошо». Даже отец, бывало, хвалил Карну и улыбался, когда он ловко справлялся с колесницей и целую неделю ухитрялся скрывать занятия с луком. Приходилось унимать злость и в который раз обещать себе, что когда-нибудь Бхишма будет доволен им по-настоящему. Бхишма внимательно осмотрел мишени и слегка покачал головой. Присмотревшись, Карна смущённо отвернулся: сегодня его стрелы легли не столь ровно, как следовало, у него получалось справляться лучше. – Твоим рукам и глазам достаточно выучки. Однако твой разум по-прежнему в беспокойстве. Пока ты не достигнешь отрешения – не достигнешь и совершенства, – произнёс Бхишма то, что Карна слышал уже, наверное, тысячу раз. Он знал, что наставник прав, и от этого обычно злился лишь сильнее. Бхишма снова покачал головой и бросил ему копьё. Они закончили, когда стемнело и удары приходилось наносить больше на слух. Бхишма остановился точно тогда, когда тяжёлая усталость наполнила Карну до краёв, словно тягучий мёд, сковывая движения и мешая поднять руку. Потом Карна складывал оружие, а Бхишма ждал. Обычно так бывало, если Бхишма собирался открыть ему новую грань искусства, дать новую обязанность или же выбранить за какие-то провинности. Помня, сколько ударов сегодня пропустил, Карна ждал последнего. Он был невнимателен. – Ты был недостаточно внимателен сегодня. Что случилось? – спросил Бхишма, когда Карна прибрал плац и они вернулись во дворец. – У меня есть вопрос, наставник. Чуть нахмурившись, Бхишма кивнул, разрешая продолжать. – Сегодня царь был справедлив? Видура не захотел отвечать, а царица Кунти была занята, и больше не было тех, у кого дозволено спрашивать, даже если Карна рисковал вызвать гнев наставника. Не идти же к самому Дхритараштре, к которому его бы просто не пустили. Бхишма досадливо поморщился и словно замялся. – Решение не противоречило закону и дало просительнице то, чего она хотела. А завтра рассудят боги. – Ты выйдешь её защитником? Если другие воины боялись царского гнева, то Бхишму не могло испугать ничего. Значит, только ему и осталось попытаться защитить госпожу Шанти. Бхишма покачал головой. – Царь не давал мне такого приказа. Я служу трону и говорю от имени трона. Если Дхритараштра захочет, я выйду на этот поединок. – Да он даже обычным воинам запретил вмешиваться! – воскликнул Карна, разом забыв, что о царе следует говорить с подобающим почтением. Великий Бхишма не боялся никого и ничего, сама мысль об ином была невероятной глупостью, и в то же время не хотел сражаться. Это вдруг разозлило Карну необычайно. Словно речь шла не об одной женщине, заподозренной в неверности, а сразу обо всех вещах, о которых он когда-то спорил с наставником и оказался вынужден отступать. – Придержи язык, – Бхишма повысил голос совсем немного, и обычно этого хватало, чтобы любой, вызвавший его гнев, утих, покорно принимая наказание. Вот только Карна был слишком сердит, а кроме того, давно привык к нраву своего наставника и к тому, что порой тот выглядел суровей, чем был на самом деле. – Все слуги и стражники знали ещё днём. А сейчас уже вообще все знают, наверное: царь не хочет, чтобы на божьем суде госпожу Шанти кто-то защищал. Разве это справедливо – даже не дать ей шанса? – Ей не следовало так себя вести! Чем обвинять других, она должна была подумать о том, в чём сама совершила ошибку и извиниться за неё! Вместо того, чтобы тревожить богов или господа Парашураму! У Карны зачесался язык сказать, что господа Парашураму и так постоянно кто-то тревожит из-за несправедливости в Хастинапуре, и тот, верно, уже привык. Он сдержался, понимая, что за такую дерзость будет изгнан из покоев Бхишмы немедленно и наверняка лишится права прикасаться к луку на целую неделю. – Разве мужчины не должны защищать женщин? – спросил Карна вместо этого. – Особенно цари. Когда в прошлом году Васудева Кришна освободил пленниц Наракасуры, он не спрашивал о том, виновны ли они в том, что позволили себя похитить! Бхишма снова поморщился. Карна всё не мог взять в толк, то ли наставник осуждает Васудеву за его многочисленные подвиги, его жён и его шутки, известные не меньше подвигов, то ли просто не может смириться с тем, что кого-то спасают, нарушая традиции. Для самого Карны имя Васудевы Кришны за прошедшие годы превратилось в символ дозволенного. Васудева Кришна совершал чудеса, сражался с асурами и отступал от обычаев, оставаясь праведником. Когда Карне в очередной раз говорили о преклонении перед законом, он вспоминал имя Васудевы Кришны, и вина за свою непочтительность к некоторым традициям покидала его. – Я служу трону Хастинапура, а не Матхуры и не Двараки, – сказал Бхишма. – И выполняю только приказы царя Хастинапура, такова моя клятва! Ты поймёшь, когда станешь служить следующему царю... В сердцах забыв о всяком уважении к словам наставника, Карна выпалил: – Не стану я ему служить! Я клялся защищать людей, а не выполнять приказы, даже если они законны! Если царевич Юдхиштхира станет так же, как его дядя и будет отказывать людям в помощи потому, что закон позволяет это... – Как тебе не стыдно возводить напраслину! Оба они, и Карна и Бхишма, резко обернулись ко входу, услышав новый голос. Видура сложил руки, чуть кланяясь, и выглядел он несколько смущённо. – Прости, дядя, слуга сказал, ты не запрещал тебя тревожить, поэтому я осмелился войти. Карна, твои обвинения оскорбительны. Дхритараштра бывает несдержан, но он вовсе не отказывает людям в помощи! А Юдхштхира и подавно воплощение праведности, он никогда не бросит человека в беде! – Видура! – прикрикнул на него Бхишма, от чего господин главный министр разом стал похож на провинившегося юнца. Карна же, вдруг найдя поддержку там, где никогда бы её не ждал, лишь больше воодушевился. – Раз праведность – не бросать нуждающихся в беде, почему же ты делаешь это, наставник? Бхишма громко хлопнул ладонью по столу. Видура изумлённо переводил взгляд с одного из них на другого, шокированный спором. Карна мельком подумал, что ещё не видел главного министра таким растерянным. Некоторое время было тихо, потом Бхишма шумно выдохнул носом, и его плечи расслабились. Неожиданно он показался Карне очень утомлённым. – Отправляйся в святилище, Карна. Ты принесёшь жертвы богам и проведёшь ночь в бдении. И если к утру твоя решимость не иссякнет, я не стану возражать, если ты станешь защитником на этом суде. Но запомни, если боги рассудят, что женщина виновна, отвечать за свой выбор ты станешь сам, – Бхишма обошёл стол и встал перед Карной, нависая над ним, словно был выше на целую голову. – И никогда больше не смей обвинять Юдхиштхиру! Когда я решу, что научил тебя всему, что мог, ты станешь ему служить, ибо такова твоя судьба. Много лет судьбой Карны было держать вожжи и везти в битву другого. Сейчас он держал лук, и по его воле одна стрела превращалась в сотню, а те, чьими колесницами он когда-то правил, не могли о подобном и мечтать. Сейчас судьба Карны принадлежала слову, которое он дал тому, кто первым пожелал его услышать, а не царевичу Юдхиштхире или кому-то ещё. Говорить об этом было рано и бессмысленно, потому что Юдхиштхира находился далеко, а Карна получил разрешение сделать так, как считал должным. Будущее ночное бдение и поединок занимали его больше, чем очередная судьба, с которой ему предстояло сражаться ещё через много лет. Принятое решение успокоило Карну, и когда он, шаг за шагом совершив все подношения, сел перед алтарём, то смог погрузиться в созерцание с необычайной лёгкостью. Ночь спустилась на землю, а он оставался на месте неподвижно и отстранённо. Карна понимал, что мог ошибиться, на самом деле пытаясь защитить виновную, и тогда назавтра его ждали поражение и позор. Знал, но не верил, и его сосредоточенность оставалась прежней. Когда наступил рассвет, он по обыкновению отправился на берег Ганги. Сурья-дэв встретил его с неизменной приветливостью и благосклонно принял чистую воду, которая смешалась с волнами реки, протекавшей через три мира. Значило ли это, что он поступает достойно, мыслью спросил Карна, глядя в золотой солнечный диск. – Господь Сурья, с высоты неба ты видел всё, что случилось, и знаешь, правдивы ли слова госпожи Шанти. Если она говорила правду, прошу твоего благословения на победу. Конечно, Сурья-дэв не ответил ему, как отвечал лишь величайшим из живущих. Карна ощутил, как закипает кровь в жилах в предвкушении, которое вплелось в найденное ночью спокойствие, не убив его, но наполнив душу радостью. Когда Карна вернулся к царскому дворцу, ему казалось, что он превратился в огромный лук, с которого вот-вот спустят стрелу. Толпа собралась на площади перед воротами, люди шумели от возбуждения и любопытства. Семьи Шанти и Вишала стояли по разные стороны от царского места. В руках Шанти держала меч, явно собираясь сражаться за себя сама, если не найдётся никого другого. Заплаканная круглая женщина ниже её ростом что-то тихо и яростно говорила ей, но Шанти словно не слышала: стояла, прямая как палка, глядя куда-то перед собой и вздёрнув подбородок. Иногда можно было разобрать выкрики, доносившиеся из толпы, и одни порочили её имя, а другие насмехались над Вишалом. Первых было больше. По углам поля дымились курильницы и сидели брахманы, бормоча под нос молитвы. Когда появилась царская семья, первым шёл Бхишма. Он приветствовал людей коротким благословляющим жестом и опустился в приготовленное кресло, а Карна встал рядом с ним. Царицы сели отдельно, а Санджай медленно подвёл Дхритараштру к незнакомому сидению. Народ затих с появлением царя, люди кланялись, и только Шанти осталась стоять, вытянувшись, словно тонкое копьё. Видно, она решила, что для неё уже не имеет значения, сколько раз нарушить традицию, в любом случае её либо оправдают, либо осудят. – Решил ли кто-то из вас признать свою вину или простить другого? – спросил Дхритараштра, заняв своё место. – Нет, – Вишал и Шанти ответили одновременно, и её звонкий голос почти полностью заглушил его. Женщина, пытавшаяся урезонить Шанти, снова заплакала. – Тогда есть ли тот, кто станет защищать эту женщину перед лицом богов? На несколько мгновений стало тихо. Карна видел, опустила голову царица Кунти и как некоторые из воинов отводят глаза. Один из братьев Шанти качнулся вперёд, тогда отец дёрнул его обратно. Сама Шанти лишь крепче сжала губы и рукоять меча побелевшими пальцами. Тогда Карна вышел и сказал: – Я, Карна, сын Адирадхи, ученик великого Бхишмы, стану её защищать. Дхритараштра резко повернул голову, словно вопреки сплепоте смотрел прямо на Бхишму. Карна почувствовал, как на него устремляется множество разных взглядов, враждебных, удивлённых и одобрительных. Это не стало для него новым испытанием, много раз раньше ему приходилось вот так выступать против толпы, пытаясь отстоять право на свой талант. Гул голосов поднялся чуть ли не сильнее, чем раньше, и его ухо уловило отдельные слова: «...опять этот...», «...повезло дурной...», другие. Карна решил не слушать их, ведь его ждал бой, и ничто больше не имело значения. Никто не мог прогнать его сейчас, велеть убраться и не высовываться, кроме наставника, который уже разрешил делать, что он хочет. Кунти улыбнулась со своего места и быстро подняла руку мимолётным благословением, Приямвада подле неё только поджала губы и затеребила косу. Дхритараштра молчал, его кулаки сжимались и разжимались на подлокотниках. Главный брахман покосился на него, подождал немного и, не услышав царского протеста, обратился к Шанти: – Согласна ли ты на защиту этого человека? Шанти смотрела на Карну с изумлённым недоверием. Услышав вопрос брахмана, она вздрогнула всем телом и как-то неловко кивнула, будто сама не знала, действительно собирается согласиться или возразить. – Да он же неуязвимый! – воскликнул Вишал. – Его нельзя победить. Карна посмотрел на него с презрением. Настоящий воин не должен бояться врага, даже превосходящего силой. Тем более, на божьем суде, где всё будут решать благословения, а не человеческие способности. – Сурья-дэв подарил мне свой доспех, и сейчас он рассудит тебя и твою жену, за которую я стану сражаться. Если я встал за неправедную сторону, Сурья-дэв заберёт свою защиту, и тогда ты выиграешь, а я проиграю. Произнося это, Карна невольно попытался представить, как станет ощущаться его кожа, лишённая привычного покрова, будет ли это холодно или больно, или... Солнечный свет падал с небес ему на голову, и спину, и руки, и отражался на золоте брони, проявившейся прежде, чем он помыслил об этом. Карна легко улыбнулся: больше не существовало возможности, чтобы в этот день он проиграл. Конечно, он выиграл, думала Приямвада, проигрывать этот мальчишка как не умел, так и не желал учиться. Воин по духу и про крови, что ещё скажешь. Лишь хастинапурские упрямцы могли много лет упорно этого не видеть, пока не получили весть аж от самого господа Парашурамы. Приямвада покосилась на Кунти, которая пыталась сохранить невозмутимость, только без особого успеха: прямо светилась от радости и гордости. Да и какая бы мать не гордилась, когда сын идёт сражаться за правду и побеждает. Карна стоял на площади над поверженным противником в сияющем доспехе и улыбался, сам похожий на маленькое солнце. Сурью-дэва Приямвада так и не видела, чему ничуть не огорчалась, однако думала, что Карна должен походить на него, особенно сейчас. Она вновь покосилась на Кунти, потом по сторонам. Все глазели вниз и приветствовали победителя, до цариц никому не было дела. Вот и хорошо, сказала про себя Приямвада, вот и славно. А если кто вдруг и посмотрит, решит, что Кунти рада за эту дурочку Шанти, которой тихо не сиделось, что аж с мужем воевать додумалась. Другую бы на её месте выгнали без долгих разговоров, и делай потом, что хочешь, хоть к господу Парашураме через все царства шагай. Да и тот то ли станет слушать, то ли нет, кто ж его знает. Если когда-нибудь секрет Кунти откроется, возможно, идти к господу Парашураме придётся ей. Зябко передёрнувшись, Приямвада отогнала эту мысль. Никто не узнает, повторила она себе. А если Кунти всё же не выдержит и признается, сыновья её защитят. Хотя бы один, он обещал, а от своих слов Карна отступаться не умел. Дхритараштра поднялся, вынуждая людей разом притихнуть, Карна повернулся к нему. Приямваде пришло в голову, что иногда всё же хорошо, если царь слепой. Народу от этого одни несчастья, конечно, зато чужого нахальства не увидит и казнить не велит. – По слову богов, женщина по имени Шанти невиновна в неверности мужу. Вишал должен принять её обратно, как честную жену. За свою дерзость и непочтительность я присуждаю Шанти совершать аскезы до тех пор, пока её нрав не станет подобающим для праведной жены. Издалека Приямвада не видела, и всё же ей показалось, что губы Шанти скривились не то в болезненной гримасе, не то в усмешке. Станет такая скромной и тихой женой, как же. Если боги с рождения ума не дали, никакие аскезы не помогут. Потом Шанти подошла к поднявшемуся Вишалу и они оба, не глядя друг на друга, поклонились царю, как и все их родичи, которые уже, небось, давно жалели, что вообще придумали донести дело до трона. – Суд окончен, – объявил Дхритараштра и начал спускаться с помоста, нащупывая ступеньки. – Сестра, я должна идти к своему господину, – сказала Гандхари. Кунти поймала её неуверенную руку и помогла подняться, с другой стороны встала Сугдха, чтобы вести царицу, куда та пожелает. Гандхари спустилась по ступенькам ещё медленнее Дхритараштры, и только оказавшись на ровной земле, ускорила шаг, надеясь догнать мужа. Тот успел уйти далеко широким размашистым шагом, чтобы поспеть за ним, надо было бежать. Царь, несомненно, сердился, и Приямвада опасалась, чем обернётся его гнев: то ли на головы слуг выльется, то ли на одного упрямца, который вечно не может пройти мимо и не сунуться в пекло. Уже у самой лестницы во дворец их нагнал великий Бхишма. Он шёл один, Приямвада даже обернулась быстро, выискивая Карну, однако того не было. Может, наставник отослал от греха подальше, может, всё ещё собирал чужие приветствия – или брань. И того и другого Карне всегда доставалось полной мерой, им восхищались или терпеть не могли, и редко кто оставался равнодушным. – Ты поступил великодушно, когда велел ученику заступиться за эту женщину, владыка, – тихо сказала Гандхари, угадав Бхишму по шагам или ещё как. Приямвада не знала, правда ли слепые могут так хорошо слышать, или же это сила аскезы дала Гандхари особые способности. – Я не велел и не запрещал. Нельзя запретить стать орудием богов для обнаружения правды. Гандхари опустила голову, словно это по её слову никто другой не решился выйти на поединок. Хорошая жена не только не перечит мужу, она принимает на себя последствия его решений, а царица была хороший женой. Правда, хвалить её за это почему-то не спешили. – Я должна идти к своему господину, и скорее, – тихо произнесла Гандхари. – Прости, сестра, тебе лучше не ходить со мной. Сугдха, шагай быстрее. Кунти качнулась было следом, протянула руки, то ли обнять хотела, то ли удержать, и отступила. Приямвада про себя облегчённо вздохнула: не дело влезать между мужем и женой, а особенно между царём и царицей. Сами пусть разбираются промеж собой и не трогают других людей. Она знала, что если бы сказала что-то подобное вслух, то получила бы от госпожи укоризненную отповедь. – Дочка, удели мне немного времени, – попросил Бхишма. Он выглядел хмурым, хотя как раз этого Приямвада не боялась. За много лет жизни в Хастинапуре она поняла, что Бхишма был из тех, кто больше грозен на вид, чем на расправу. Незаслуженных наказаний от него не ждали и чрезмерно жестоких тоже. Защиты от него, впрочем, не ждали тоже, по крайней мере, там, где речь не шла о чужих армиях. Кунти кивнула и пошла с ним. Приямвада пристроилась позади, стараясь быть тихой, как тень на стене. Её не отослали, значит, пока было можно. Когда они вышли на галерею, Кунти остановилась и чуть поклонилась Бхишме. – Прости, если мой... если ученик доставляет тебе слишком много беспокойства, дядя. Здесь было хорошее место, подслушать трудно. Случалось пару раз, когда Приямвада злилась из-за того, что из ближних коридоров ничего не удавалось разобрать из чужих разговоров, сегодня же это её только радовало. Бхишма покачал головой. – Тебе не за что извиняться. И всё же есть то, что меня тревожит, дочка. Карна должен признать права своих братьев. Пускай он старше, ему придётся принять их положение, как сыновей Панду. – Дядя, разве он когда-то пытался его оспаривать? Карне не нужны царские почести. Ещё, небось, и расстроился бы, добавила про себя Приямвада, а то вдруг в самую гущу драки запретят бросаться. Царей берегут, тот же Дхритараштра без охраны и не выезжал никуда. Да ладно Дхритараштра, слепца защищать в любом случае придётся, но и царь Кунтибоджа войска водил не сам, уступая генералу. – Я не вижу в Карне жажды власти или богатства, – подтвердил Бхишма. – Однако ты сама знаешь, дочка, что не все согласны признавать сыновей Панду первыми над сыновьями Дхритараштры. Я не хочу, чтобы Карна сомневался в правах своих братьев, и верю, что тебе лучше удастся развеять его сомнения. Кунти побледнела, а Приямвада прикрыла рот ладонью, чтобы не охнуть и не обратить на себя внимание. Дурьодхану с братцами она помнила хорошо, и как кто-то мог хотеть посадить маленького ракшаса на трон, не понимала. Её саму пугала одна мысль о том, как тот начнёт распоряжаться. Вот только перед слугами Дхритараштры даже заикаться о подобном было нельзя. Сугдха, спокойная и рассудительная в обычной жизни, могла выцарапать глаза, если кто-то стал бы поносить её царя и царицу с их потомством, даже за собственного сына так не взъедалась, как за их. А Карна... а что Карна, досадливо подумала Приямвада. Ему наплетут о том, что-де, царевича обижали, он и послушает. Болтать ведь станут, что у маленького отродья отобрали трон, а не о том, как он отравил царевича Бхиму. Слуги рассказать побоятся, особенно Карне: он же опять решит искать правды и узнавать, почему Дурьодхану не наказали. Тут обязательно спросят, кто ему про преступление старшего сына Дхритараштры разболтал, и накликать себе беду не захочется никому. А Кунти не станет позорить семью, и тоже промолчит. – Я верю, что Карна полюбит братьев, когда узнает их, – тихо сказала Кунти. Приямвада тихонечко стояла за ней, не подавая голоса, и убеждала себя, что надо рассказать. И про Бхиму, и про остальное. Только момент выбрать удачный и, главное, взять с Карны слово, чтобы молчал и не вздумал требовать от наставника справедливости: тогда обойдётся. А когда царевичи вернутся, даже если Карна братьям не обрадуется, то и Дурьодхану, зная правду, защищать не пожелает. А там они как-нибудь разберутся, и Кунти их помирит, уж это она всегда умела, ещё с юности, когда умаслила самого вздорного Дурвасу. И, может, даже вправду станут одной семьёй. Сама Приямвада так рисковать не стала бы, но видя, как привечает Карну Кунти, понимала: госпожа по-другому не сможет, и либо примет старшего сына, либо случится что-то очень нехорошее, чего просто нельзя было допустить. Бхишма кивнул. – Я верю в твой дар убеждения, дочка. Надо рассказать, окончательно решила Приямвада. За шесть лет подходящий момент обязательно найдётся. Ещё шесть лет промелькнули так же быстро, как и предыдущие, только свистнули. Сотни тысяч стрел сорвались с тетивы за это время, и на их остриях теперь пылали не маленькие искры, а огромное огненное солнце. Плавилось, горело и превращало тела врагов в спёкшиеся угли. Карна опустил лук, оглядывая поле боя. Сражению армий он предпочёл бы поединок с вражеским генералом или царём, когда один бой решил бы исход войны. Но вражеские цари и генералы не спешили отказываться от своих армий, и с этим приходилось мириться. Такова была судьба воинов: умирать на поле боя, собирая славу, хвалы и проклятия. Рядом остановилась колесница Раджива. Раджив был одним из знатных воинов Анги, которую нынче защищали Карна и великий Бхишма от царевича Видарбхи, заключившего союз с асурами. Из-за Бхишмы Анга лишилась царя до того, как тот успел оставить наследников, и теперь обязанность защищать и судить здесь лежала на Хастинапуре. Теперь великий Бхишма сражался за Ангу на поле по другую сторону города. Карна, оставленный в городе, был зол, пока не оказалось, что асуры, пришедшие на помощь царевичу Видарбхи, коварны, и подошли ещё одной армией с другой стороны. – Теперь я понимаю, почему именно тебе великий Бхишма доверил город! – воскликнул Раджив, переводя взгляд то на остатки вражеского войска, то на Карну. – Я был глуп, что не верил слухам! – Даже если не всяким слухам правильно верить, к некоторым стоит прислушаться. Карна тоже смотрел на выжженное поле. Было ли справедливо звать мистическое оружие здесь и сейчас, обрушив его мощь на головы воинов, даже если они асуры? В любом случае выбора не оставалось: врагов было много, и они умели отводить глаза. Только небесный огонь мог сжечь майю – с теми, кто её наводил. – Жаль, что сюда не пришёл сам тысячерукий Банасур или Джарасандха, или Кальявана, верно, тогда бы ты избавил нас от них наконец, – засмеялся Раджив и тут же поморщился, потрогав рёбра. Он был ранен в предыдущих сражениях, потому тоже оказался вынужден остаться в городе, досадуя на это не меньше Карны, а то и больше: он-то не мог воевать за свой народ, не за чужой. Однако навстречу новому врагу вышел со всеми. Карна отвернулся от останков вражеского войска, почерневших, спёкшихся. Как бы там ни было, они сами пришли в чужие земли и напали бесчестно, никто не заставлял их поступать так. Они могли сражаться в общей битве против Бхишмы, а не подкрадываться к беззащитным стенам, и тогда кто-то из них, верно, остался бы жив. – Я не знаю, победил бы я Банасура или Кальявану, или Джарасандху, – ответил Карна Радживу. – Попытался бы обязательно. Тот снова засмеялся и поморщился. – Верю тебе! Возвращаемся? Нынче нас будут славить не меньше, чем тех, кто пошёл с великим Бхишмой. Ты можешь гордиться! Карна слегка улыбнулся. Он гордился собой, своим умением и тем, что оно понадобилось для защиты Анги, даже если предпочёл бы направить его на равного соперника, а не на сотню слабых врагов. Они поехали к городу, и Карна ловил на себе изумлённые и восхищённые взгляды. Здесь, вдали от Хастинапура, его знали разве что по сплетням, и видели иначе. Уже недалеко от ворот колесница Раджива вдруг резко дёрнулась и встала, провалившись колесом в яму. Тот вскрикнул, хватаясь за рёбра, потом огрел возницу тупым концом копья. – Смотри, куда едешь! – Он не виноват. Эту яму сложно было увидеть, я бы не смог, – резко заметил Карна. Раджив, занёсший было копьё, чтобы ткнуть возницу ещё раз, обернулся к нему, моргнул и опустил руку, тяжело опершись на край колесницы. – Ты всегда заступаешься за чужих слуг? – Если они не виноваты. Надменность знатных людей вызывала у Карны досаду. В Хастинапуре об этом не забывали, и даже если насмехались, Карна не помнил, чтобы последние несколько лет кто-то срывал пустой гнев на слугах при нём. Раджив внимательно посмотрел на него и протянул понимающе: – А-а-а... Да. Несколько лет назад Карна бы принял это за оскорбление и вспылил бы. Сейчас он только внимательно смотрел в ответ, ожидая продолжения: иногда высокомерие воинов было лишь дурной привычкой, от которой они отказывались, столкнувшись с неодобрением. Раджив пожал плечами и спустился с колесницы, облегчая возможность вытащить колесо. Карна улыбнулся ему, думая, что не зря сразу почувствовал к Радживу симпатию. Возница суетился, смущённый или даже уязвлённый чужим вмешательством, брал колесо неловко и неправильно. У Карны руки зачесались отодвинуть его и показать, как делать. Анундж, который стал его собственным колесничим четыре года назад, вопросительно обернулся. Карна слегка кивнул, и он тоже спрыгнул на землю. За прошедшие годы Анундж ухитрился вырасти ещё на пару пальцев, и теперь они с Карной рядом выглядели почти смешно, и это тоже нередко превращалось в повод для зубоскальства. Однако из молодых колесничих мало кто управлялся с лошадьми так же хорошо и относился бы к Карне с таким же спокойствием, поэтому отказываться от него было бы глупо. А затыкать насмешником рты вызовом на поединок Карна научился давно. Колесо вышло из ямы, Раджив вновь зашёл на колесницу, и они въехали в город. Их встретили приветственными криками, не такими громкими, каких обычно удостаивался великий Бхишма, однако искренне радостными. У царского дворца, сейчас стоявшего без хозяина и служившего местом суда, Карну встретил Чирандживи, мудрец, помнивший ещё прежнего царя и видевший, как великий Бхишма пресёк династию Анги. – Только что прибыл гонец: вражеское войско отступает. Должно быть, они поняли, что их план провалился, и не захотели продолжать бессмысленный бой. Скоро наши воины вернутся в город. На следующий день от царевича Видарбхи пришли послы с предолжением мира, которое великий Бхишма принял. В честь окончания войны от имени города принесли подношения богам, и состоялся торжественный пир, на котором Карна присутствовал, как если бы был знатным военачальником. На самом деле он и был военачальником Хастинапура уже, по меньшей мере, три года, с тех пор, как Бхишма позволил ему командовать частью войска самостоятельно. Место Карны между других знатных воинов, рядом с наставником, стало законным и неизменным. Но порой на него всё равно накатывало острое чувство того, что он лишний, что он пробрался в чужой дом, словно вор, и обманывает хозяев. В такие моменты Карна стискивал зубы и решительно изгонял эти глупости головы. Несмотря на то, что праздновали окончание войны, из-за того же разгорелся нешуточный спор. – Владыка, почему мы должны соглашаться на такую малость? Они всего лишь вернули нам то, что забрали во время набегов! А как же плата за оскорбление? Раджив горячился, пускай и старался сохранять почтение. – Помолчи, мальчишка! Тебя даже в бою не было, чтобы ты мог теперь чего-то требовать! – одёрнул его Калидас, бывший генерал Анга-раджа, а нынче просто генерал Анги, немолодой полуседой воин без двух пальцев на левой руке и без одного глаза. – Если твоя память стала совсем плоха, генерал, то напомню, что я был в бою! – Победу в котором одержал сын колесничего! На щеках Раджива проступили красные пятна, он сжал кулаки и, казалось, был броситься в бой прямо через стол. – Тебя оскорбляет победа сына колесничего, господин Калидас? – резко спросил Карна. Он почувствовал себя задетым, даже если укол направляли не на него, а на Раджива, кроме того, ему не понравилось пустое обвинение. Раджив не был виноват в том, что получил рану и Бхишма не захотел брать его в бой. И когда пришла нужда, Раджив выступил, готовый сражаться вопреки всему. Набычившись, Калидас уставился на Карну, и некоторое время они мерили друг друга взглядами. – Достойная победа остаётся достойной, кем бы ни был рождён тот, кто её одержал. Ты служишь трону Хастинапура так же, как и я, и твои победы так же почётны, как мои, – вмешался Бхишма. Карна покосился на него, едва не скрипнув зубами. В последнее время напоминания о службе успели набить ему оскомину, и всё чаще он хотел огрызнуться, заявив, что пока клялся в верности только наставнику, а не Хастинапуру. Карну сдерживало старое обещание не повторять таких слов. Калидас тоже опустил глаза и неловко поёрзал на месте, словно был смущён. – А чего бы ты хотел, Раджив? – спросил Нихил, ещё один из здешних воинов. – Продолжить войну? У нас не так много людей и золота, чтобы тратить их на месть вместо того, чтобы восстанавливать разрушенное. Карна вспомнил, что Нихил приходился дальним родичем предыдущему царю, слишком дальним и не по той линии, чтобы корону отдали ему. Раджив презрительно скривил губы. – Хастинапур не станет продолжать войну, – сказал Бхишма, словно приложил последнюю печать. – И Анга тоже, потому что некому провести обряды. Нельзя начинать наступление, не испросив благословения богов, такая война обречена стать греховной и принесёт поражение. – А почему в Анге до сих пор нет царя, владыка? – мрачно спросил Калидас. – Сколько ещё нам ждать? – Крестьяне вот-вот откажутся возделывать пашни, опасаясь набранных грехов. И земля скоро истощится, – подхватил Нихил. Раджив опять слегка поморщился, однако тоже проворчал: – Не говоря о том, что всякий дурак готов решить, что раз у нас нет царя, то мы – лёгкая добыча. А Хастинапур не так уж близко. Лицо Бхишмы потемнело. – Никто из вас до сих пор не смог доказать, что имеет больше прав на трон, чем любой другой. Отдавать же корону по своей воле, не считаясь с законом, мы не можем. Докажите своё право, и у Анги появится новый царь. Глядя на недовольные лица всех троих, Карна догадался, что разговор этот заводился уже много раз, и ничего не менялось. Это было неправильно: без царя страдает весь народ, ведь некому привести с небес на землю дары богов. А молитв брахманов и обрядов, проводимых временным правителем, не хватало: Карна помнил поля, мимо которых пришлось проезжать, и они были меньше и беднее, чем даже в Хастинапуре, где правил слепой. Позже он сказал об этом Радживу. Празднество продолжалось, и танцовщицы со сказителем развлекали гостей историей о победах Индры. Но формальности были соблюдены, и уже разрешалось встать с места, пройтись, поговорить с кем-то, кроме соседей по столу. Карна вышел на балкон, чтобы отвлечься и унять лёгкое головокружение от вина и огонь, закипающий в крови от вида красивых женщин с манящими улыбками. Будучи учеником Бхишмы, вся жизнь которого стала аскезой, Карна считал себя обязанным воздерживаться от пустых удовольствий, и укрощённое желание превращалось в жар, наливавший его руки силой, а глаза – зоркостью. Раджив пошёл следом, чтобы, по собственному признанию, не устроить драку на глазах Бхишмы. Тот бы не одобрил. Карна против воли усмехнулся и подтвердил, что да, наставник бы не одобрил. Потом они вновь заговорили о пустующем троне Анги. – А то я не знаю, что без царя плохо, – проворчал Раджив. – Ты слышал, что меня считают претендентом на корону? Не верь, только я отказался бы от неё. – Верю. Раджив по мнению Карны не походил на человека, непременно жаждущего повелевать. На замечание Карны он улыбнулся немного и снова нахмурился. – Если я отступлюсь, то коронуют либо Калидаса, либо Нихила. С Калидасом у нас старая вражда, и я не хочу подвергать семью опасности. А Нихил – трус. Он пытался договориться с Рукми миром, уже после того, как на нас напали! Я не хочу служить трусу. Вот ты бы стал? – Нет. Невинный вопрос совсем испортил Карне настроение, направив мысли к собственной судьбе и будущей службе. Жаркое солнце, отражение мощи Сурьи-дэва, теперь покорно рождалось на кончике его стрел и жило, пока он того желал. Это значило, что скоро придёт время заплатить наставнику за науку, выполнив любое его требование, и дальше жить самому. Карна всегда знал, что рождён служить. Вести чужую колесницу в бой и слушаться приказов. Даже отстаивая право на лук и на признание своего таланта, он не собирался отказываться от выпавшей по рождению судьбы. Став воином, он просто нёс службу иначе, не сидя впереди с вожжами, а стоя позади и посылая стрелы навстречу врагу. Так было правильно. Теперь же Карна чувствовал недовольство, чем дальше, тем более сильное, ведь с того мига, когда он принёс Парашураме клятву не только исполнение чужой воли стало его судьбой. А за двенадцать лет Карна увидел слишком много несправедливости возле трона Хастинапура. – Ты мог бы поговорить с наставником... – с некоторым колебанием начал Раджив, и Карна сразу мотнул головой. – Он не станет слушать. Никто не убедит наставника действовать вопреки закону. Раджив хмыкнул. – Ты же убедил. – Для этого мне пришлось идти к господу Парашураме. Если вы втроём тоже придёте к нему, тогда, может, сможете добиться, чтобы наставник изменил решение. Или господь Парашурама вспомнит о своём обете и снесёт вам головы, уравняв во всех правах. Это была плохая шутка, понял он, едва договорив. Улыбка Раджива вышла весьма кривой, и Карна, вздохнув, пообещал: – Я спрошу наставника. Конечно, Бхишма не стал его слушать. – Мы не будем спорить об этом, Карна. Я не имею права распоряжаться короной Анги, всё, что я могу – напоминать Дхритараштре, чтобы он не отдал её недостойному. Когда жители Анги решат, кто из них достоин царства по закону и по своим достоинствам, тогда здесь появится новый царь. Не раньше. – Но что делать людям сейчас? Почему они должны страдать от того, что несколько знатных воинов не могут договориться? Устройте состязания... – Карна! Бхишма стоял перед ним, словно могучий и закованный бронёй слон, которого не свалишь ни стрелами, ни копьями, и не сдвинешь с места, пока наездник не ткнёт стрекалом. По его лицу ясно читалось, что Карне лучше прекратить разговор, смиренно извиниться за беспокойство и уйти. Однако досада была слишком велика или, может, остатки хмеля ещё не окончательно выветрились из головы, так или иначе, Карна решил, что не станет уступать. – Если ты не хочешь решать сам, наставник, ты можешь заставить царя Дхритараштру... – Заставить?! – Бхишма упёр руки в бока, его брови сошлись над переносицей. – Ты сказал, заставить царя?! Я служу Хастинапуру, а не правлю им! И ты тоже служишь Хастинапуру, поэтому выкинь подобные мысли из головы раз и навсегда. До тех пор, пока царь соблюдает законы праведности, ни ты, ни я не имеем права перечить ему. Как не перечат тебе лук и стрелы, когда ты делаешь выстрел. – Но, наставник, ты-то человек, а не лук! Так нельзя! Карна упрямо тряхнул головой, разом вспоминая все те случаи, когда он оспаривал царские решения, пусть не возражая Дхритараштре напрямую. Когда заступался за слуг, когда выходил на божий суд, когда допытывался у Видуры, почему царь поступил так, а не иначе, и шёл к царице Кунти, чтобы убедиться, что не ошибается. Да если бы Карна никогда не перечил ничьим решениям, он бы до сих пор правил колесницей, а не побеждал асуров в войне! – Только так и должно, – отрезал Бхишма. – Каждый человек обязан следовать своей судьбе и жить по закону праведности, иначе он развеет свою силу в ничто и превратится в животное. Мой долг, который я принял на себя – хранить Хастинапур. И твой тоже! Кем ты станешь, Карна, если отбросишь преданность Хастинапуру? Убийцей, способным призывать мистическое оружие?! – Я... Возражения не находились, на этот раз Бхишма был прав. Человеческая жизнь без праведности и преданности высшему не имела смысла, и её оставалось лишь оплакать. Так говорила когда-то Радха, и раньше Карна верил её словам. Теперь же его душа ныла, не желая принимать прежнюю истину из уст Бхишмы, и в яростном протесте Карна выпалил: – Я стану оружием справедливости, а не Хастинапура! Я клялся в этом господу Парашураме! Твоя клятва крепка, как гора Кайлас, наставник, но это не значит, что моя – легковесней! – Юдхиштхира – вот будущий царь справедливости. Так суждено ему именем и происхождением, ибо в нём в мир пришла сила самого Ямы-дэва. И Юдхиштхира станет править Хастинапуром! Карна едва не зарычал, готовый возненавидеть и это имя, и его обладателя, которого видел едва ли несколько мгновений за всю жизнь. Возможно, судьбой Карны и впрямь было вверить свой лук и способности кому-то другому, иначе почему бы он родился в семье колесничего, а не воина. Однако даже если так, он желал хотя бы сам выбрать себе господина, а настойчивость Бхишмы рождала в нём яростный протест. Полный гнева и почти отчаяния, Карна резко развернулся и вылетел из покоев Бхишмы. – Карна! На окрик он не обернулся, несмотря на наказание, непременно ожидавшее его за дерзость позже. Следующие несколько дней, пока они оставались в Анге, и позже, во время дороги до Хастинапура, между Карной и Бхишмой словно встала невидимая стена. Они говорили меньше обычного, и Карна постоянно ощущал гнев наставника. Он знал, что должен извиниться, и знал, что рано или поздно сделает это, пока же упрямо молчал, не желая признавать неправоту, когда не считал себя неправым. Как всегда при возвращении с войны, в Хастинапуре их встречала толпа людей, радостных или просто любопытных. На полпути ко дворцу Карна тронул Анунджа за плечо и, велев дальше ехать одному, спрыгнул с колесницы. Во время торжественного приветствия он всё равно никому не был нужен, а матушка Радха всегда волновалась за него. Раньше Бхишма позволял и даже как будто приветствовал то, что Карна первым делом шёл в дом родителей, в этот раз он тоже не стал возражать, хотя Карна был уверен, что если обернётся, встретится с его хмурым взглядом. Спина чесалась от ощущения чужого тяжкого внимания. Толпа расступилась перед ним, и Карна услышал несколько приветственных возгласов в свою честь, не просто заодно с остальными победителями. Он сложил руки, благодаря людей, и пошёл дальше. Мать поймала его ещё по дороге, обняла, улыбаясь сквозь слёзы. Карне стало неловко за то, что из-за него ей снова приходится переживать, хотя что могло случиться с ним, защищённым от вражеских ударов доспехом Сурьи-дэва. Радха повела его домой, и с каждым шагом, удалявшим Карну от воинских колесниц и великого Бхишмы, ему становилось легче. Недовольство и обида гасли, для них не находилось места в доме его родителей. Позже, во дворце, они должны были вернуться, однако пока Карна мог отдохнуть. Дома его ждали сладкие шарики ладду, фрукты, лепёшки и рис, которые он мог пробовать только здесь, и с которыми не сравнялась бы даже еда с царских кухонь. Радха смеялась, а Карна рассказывал ей о победе над асурами, чувствуя себя тем мальчишкой, который когда-то хвастался матери, что сумел справиться с большой колесницей, несмотря на то, что отец говорил, будто ему ещё рано. Адирадха молчал, и только когда на Хастинапур опустился вечер, позвал Карну за собой. Они поднялись на крышу. Солнце уже нельзя было разглядеть за другими домами, сгущались сумерки, лишь на западе небо ещё оставалось светлым. Адирадха сцепил руки в замок, его спина и плечи напряглись, словно в ожидании большой тяжести. Карна, знавший эту позу, почувствовал, как поднимается тревога, а в груди вдруг что-то начинает ныть. – Сын, – наконец начал Адирадха. – Ты почти двенадцать лет учился у великого Бхишмы. Скоро это закончится, и тебе надо подумать о своём будущем. – Я не оставлю лук! – отрезал Карна. У него закружилась голова, и ему почудилось, что он проваливается в далёкое прошлое, когда ещё был беспомощен и отвергаем всеми, а отец, точно так же застывший, говорил, что великий Бхишма изгнал Карну из родного города. Карна тряхнул головой, прогоняя наваждение. Всё изменилось, нынче ему кричали хвалы за то, над чем раньше смеялись. И никто не мог отобрать у него лук и стрелы! Адирадха повернулся к Карне, его лицо было печально. – Я смирился с тем, что из тебя не выйдет колесничего, и с тем, что не смогу уберечь тебя от судьбы воина. – Ты всё ещё недоволен мной. Скрыть горечь у Карны не получилось, да он не слишком и пытался. Его рот наполнился кислым привкусом обиды, старой и, как оказалось, неизжитой. Все эти годы он говорил с Адирадхой очень мало, даже когда возвращался домой, почти всё своё время отдавал Радхе. Не получая привычных упрёков, Карна поверил, что отец, даже если ничего не говорит, про себя гордится сыном. Хотя бы совсем немного! Выходило, что он ошибался. – Ты недоволен мной, несмотря на то, что был неправ, и царь никого не стал наказывать за мою дерзость, и!.. – Глупый мальчишка! – Адирадха повысил голос совсем как раньше. – Я боюсь за тебя! Карна, ты жил во дворце двенадцать лет, неужели ты до сих пор не понял, насколько это опасное место?! Что блеск золота и богатых одежд скрывает неправедность?! – Кого ты считаешь неправедным, отец? Моего наставника? Царицу Кунти? Или царя Дхритараштру? Даже в сумерках он заметил, как изменилось лицо Адирадхи, а когда тот снова заговорил, его голос звучал тихо. – Великий Бхишма – опора праведности Хастинапура, и только благодаря ему на наш город до сих пор не обрушились кары богов. А царица Кунти – воистину святая женщина. Мы с твоей матерью не устаём молиться за неё и благодарить за её милость к тебе. Но не великий Бхишма и не царица Кунти правят дворцом и городом, Карна. Они не смогут помочь, если случится преступление. Преступление, повторил про себя Карна. Преступление того, кто правит Хастинапуром. Когда-то Приямвада говорила о нём... Карна не мог поверить. – Но как... Как урождённый воин царского рода мог решиться на отравление? Как великий Бхишма допустил подобное? Как преступникам удалось избежать наказания? Как, в конце концов, получилось, что до сих пор Карна ничего не слышал о попытке убить царевича?! Никто ни разу ему про это не сказал, а ведь сплетни среди слуг расходились со скоростью ветра. Карна не знал, о чём спросить первым. – А вот так, – пожала плечами Приямвада. – И помни, ты обещал никого больше об этом не спрашивать. Обещание легло на губы Карны скрепляющей печатью, заперев новое знание внутри, словно раскалённое железо. Он не мог ни забыть, ни осмыслить, и одновременно верил и не верил. Не могло такого быть! А Приямвада не стала бы лгать просто так. Значит, всё же было. Или нет? Вдруг Приямвада ошиблась. Она боялась и не любила царевича Дурьодхану, и легко могла вообразить себе преступление там, где на самом деле произошла случайность. Или заподозрить не того. Или... Карна хотел спросить царицу Кунти, которая точно не стала бы лгать или обвинять людей из одной лишь неприязни. Он не мог спросить, дав слово ни с кем про отравление не говорить. Промучившись около недели, Карна всё же не выдержал. Речь зашла о старых приговорах и случайно коснулась царевича Дурьодханы. При его упоминании лицо Кунти всегда становилось отчуждённым, Карна не помнил ни одного другого человека, чьё имя вызывало бы у неё такую холодность. И пускай он не собирался нарушать слова, всё же решился спросить. – Царица, почему ты так не любишь царевича Дурьодхану. Он сделал тебе что-то дурное? Пальцы Кунти, нежно перебиравшие пряди у его виска, замерли. – О чём ты, Карна? – Ты очень милостива ко всем, царица. И если кого-то не любишь, наверное, он действительно совершил что-то очень дурное. Не просто обидел тебя, а сделал ну... что-то... Карна смешался, стараясь найти такие слова, чтобы не отступить от слова и при этом добиться правды. Если царица не станет напрямую отрицать, можно ли это считать подтверждением преступления, подумал он, и тут же ответил сам себе: нет. Этого оказалось бы слишком мало, чтобы поверить в отравление. Кунти чуть нахмурилась и повернулась к Приямваде. Та кусала губы и смотрела куда-то в сторону, теребя кончик косы. Кунти укоризненно покачала головой, а Карна залился краской, понимая, что всё же невольно нарушил слово. Его охватил стыд, и он уже жалел, что вообще начал этот разговор. – Я простила Дурьодхану, – наконец ровно ответила Кунти. – Он был ещё ребёнком, всего пятнадцать... Он не понимал, что делает, а настоящим виновником надо считать его дядю Шакуни. Задолго до того, как пятнадцать лет исполнилось Карне, отец кричал на него, говоря, что он уже взрослый и обязан понимать ответственность перед другими людьми и не подвергать их опасности ради своих забав. А ведь Карна родился сыном колесничего, и никто не ждал, что когда-нибудь ему придётся править многими землями. Тут ему на ум пришёл один из уроков Видуры. – Шакуни, брат царицы Гандхари – царь Гандхара. Почему он царь, если он совершил преступление? – Карна... – на лицо Кунти набежала тень. Она попыталась улыбнуться и снова погладила Карну по виску немного неверным движением. Карна видел, что должен остановиться, что своими распросами причиняет Кунти боль. В его душе, однако, бурлили недоумение и негодование, и слова так и просили отпустить их с языка. «Это неправильно!» Его сердце забилось чаще от просыпавшегося гнева, а руки сжались в кулаки, и в мыслях он уже поднимал лук, нацеливая стрелу в сердце того, кто пытался отнять у Кунти одного из её сыновей. – Почему ты не потребовала наказать его, царица?! Почему твой старший сын не потребовал этого?! – Когда Шакуни отослали из Хастинапура, а Дурьодхану собрались отнять у родителей и отправить к великому Дроне, мы решили, что этого достаточно. Иначе нам пришлось бы во всеуслышание обвинить брата моего мужа и родичей его жены. Мой господин Панду очень бы огорчился, узнав, что его брат поддался дурному влиянию. Преступнику надо дать шанс осознать свою ошибку, особенно если речь идёт о семье. Нельзя ссориться с близкими. – Когда Васудева Кришна убил своего дядю за совершённые преступления, никто не говорил, что ему нельзя было ссориться с семьёй! Кунти вздрогнула всем телом в явном ужасе и поспешно накрыла пальцами губы Карны, как делала, когда он по её мнению говорил что-то совершенно недопустимое. – Не повторяй этого, Карна! – с неожиданной силой велела она. – Никогда! Воевать с родичами – это грех. Я горжусь тем, что Юдхиштхира смог простить Дурьодхану и Дхритараштру за их ошибку. Её ладонь продолжала закрывать Карне рот, от неё привычно пахло жасмином и сандалом, и она едва заметно трепетала. Царица Кунти была женщиной. Женщинам всегда приходилось прощать и смиряться, это Карна запомнил. Но её сыновья были мужчинами, а значит, им следовало оружием защищать свою честь и жизнь своей матери. Почему они не сделали этого? Почему царевич Юдхиштхира, Царь Справедливости, отпустил виновного вместо того, чтобы заставить его предстать перед судом. В душе Карны кипел гнев. Царица Кунти не переставала думать о своих детях и боялась потерять их, а её старший сын не хотел защищать братьев, верно, потому что был слишком слаб или ленив. В сердцах Карна готов был вслух обвинить его, и сделал бы это, если бы не знал слишком хорошо, как больно матерям, когда кто-нибудь порочит их детей. Его мать Радха один раз даже облила ледяной водой из колодца какого-то воина, который хотел ударить Карну, когда увидел в его руках лук. А отец потом долго гневался и наказал его за то, что он вынудил мать так поступить. – Хватит. Давай больше не будем говорить об этом, – попросила Кунти, и Карна кивнул, не в силах ей перечить и раскаиваясь в том, что из-за него ей пришлось вспомнить и снова пережить старую боль. Однако ярость осталась с ним, и возвращалась, когда Карна слышал хвалы царевичу Юдхиштхире. Не сумевший уберечь мать и брата, он не заслуживал любви и почтения, с которыми его вспоминали. – О чьём преступлении ты говоришь, отец? – спросил Карна, уверенный, что знает ответ. Адирадха пожевал губы, покачал головой. – Я просто не хочу, чтобы ты совершил ошибку, сын. Дары из неправедных рук могут казаться щедрей и богаче. На самом же деле они не приносят блага, лишь разочарование, как пустоцвет, не приносящий плода. Скоро из школы великого Дроны вернутся царевичи, сыновья Дхритараштры и Панду, и тебя заставят выбирать. Я всегда надеялся, что ты станешь служить если не Панду, то кому-то из его детей... – Когда царевичи вернутся, я решу, кого мне выбрать. И я стану судить по их достоинствам, а не по молве! – резко перебил Карна и, увидев гримасу досады на лице отца, добавил: – Прости мою дерзость. Сейчас рано об этом говорить. Сначала царевичи должны вернуться, а я – заплатить наставнику за обучение. – Я верю в то, что ты не разочаруешь великого Бхишму и царицу Кунти. И раз ты не желаешь слушать меня, спроси совета у неё, – сухо ответил отец и, более ничего не добавив, начал спускаться с крыши. Карна последовал за ним, сердитый и встревоженный. Ему не нравилась мысль о выборе между царевичами и участии в их соперничестве за трон. Карна клялся использовать своё оружие не для того, чтобы кто-то мог надеть корону, не имея на это прав или не обладая царскими достоинствами. Он не знал, была ли у него возможность отказаться выбирать. Остаток вечера Карна провёл, опустив голову на колени матери и повзолив её рукам изгнать беспокойство и дурные мысли прочь. Следующее утро выдалось особенно ясным, и Сурья-дэв радостно приветствовал его на восходе у благословенных вод Ганги. А потом Карне пришлось вернуться в царский дворец. – Я слышал, ты выиграл битву! Расскажи! Лочан с горящим взглядом поймал его у входа на плац. – Битву с маленькой кучкой асуров, пока великий Бхишма расправлялся с настоящим войском. Мимо прошли Аниш и Вимал. Аниш скользнул по Карне надменным взглядом и перенебрежительно скривился, ничего не добавив к словам приятеля. После того, как он с десяток раз проиграл в состязаниях, его насмешки уже для всех стали очевидной завистью, и Аниш начал держаться осторожней. Зато Вимал, племянник того самого Вишала, которому Карна когда-то помешал в суде, не упускал случая ужалить. – Если бы ты не остался в Хастинапуре, то тоже получил бы шанс победить маленькую кучку асуров. Хотя пришлось бы выйти за стены города, а для тебя это должно быть страшно. Вимал сердито вспыхнул и уже набрал воздуху, чтобы ответить, когда все разговоры оборвало жёстким: – Тихо! Великий Бхишма подошёл неслышно и теперь мрачно оглядывал всех. При виде Карны он нахмурился сильнее. Карна не отступил и ждал очередной отповеди наставника с гордым – он надеялся, что гордым – видом. Карне казалось, что перед самым возвращением в Хастинапур Бхишма как будто отошёл и сменил гнев на милость, однако теперь он вновь был разгневан. – Карна, если ты решил, что достиг совершенства, научившись зажигать солнце, ты ошибаешься. Идём. Отсутпив в сторону и поёжившись, Лочан едва слышно прошипел: – Что ты опять натворил? – Потом расскажу, – так же тихо ответил Карна, спеша следом за Бхишмой. В спину ему полетел пренебрежительный смешок, до которого сейчас Карне не было никакого дела. Он смог догнать Бхишму лишь у входа на второй плац, тот, где разрешалось применять мистическое оружие. – Наставник... – Возьми лук и не болтай, – отрезал Бхишма. Спустя совсем недолгое время, Карна понял, что наставник и в самом деле задался целью доказать, что до совершенства ему ещё очень далеко. Сражаться с асурами было куда проще, чем нанести удар рассерженному Бхишме. Карна чувствовал себя злым и униженным, а главное – совершенно растерянным, потому что не мог взять в толк, в чём провинился. Дело не могло быть только в ссоре из-за короны Анги. Бхишма никогда не таил зло, и если ему случалось вспылить, то сразу после совершения проступка, а не через неделю. Однако с возвращения в Хастинапур Карна ничего не сделал! Он только и успел провести одну ночь в родительском доме и поспорть с отцом, а Адирадха постыдился бы жаловаться Бхишме на непочтительность сына. «В чём я провинился?!» – воскликнул бы Карна, если бы у него оставалось на это хоть мгновение. Мгновений же не было, ни единого мига. Стрелы Бхишмы сыпались дождём, гневные, тяжёлые, полные гудящего пламени и каменной тверди, водяного холода и режущего ветра. Карна едва успевал встречать их ответными выстрелами и удерживать в поле зрения каждую атаку. Под конец стрела, которая расколола его собственную надвое, ударила ему в грудь и опрокинула на песок. Карна лежал, смотрел в расчерченое лёгкими перьями облаков небо и едва не плакал с досады. После недавней победы столкнуться с настолько сокрушительным поражением оказалось больно, и оставалось лишь радоваться, что никто не видел этого позора. Зажмурившись, Карна сглотнул и рывком вскочил на ноги. По обыкновению сложив руки на груди, Бхишма наблюдал за ним. Карна вытянулся перед ним, не желая уступить и виниться неизвестно за что. – Отправляйся к себе и приведи себя в порядок, – велел Бхишма после долгой паузы. – Дхритараштра хочет видеть нас сегодня. Тебя тоже. Карна терялся в догадках, отчего Дхиратарштра вдруг захотел его видеть. Раньше царь обращал на него внимание довольно редко и сдержанно. Иного и ждать не стоило, ведь Карна самим своим существованием нарушал один из законов Хастинапура и никогда не мог похвастаться скромностью. После всех его дерзких выходок и поединков со знатными воинами скорее удивляло то, что за всё время он ни разу не вызвал на свою голову царский гнев. Милостей от Дхритараштры Карна не ждал и не желал. Это ребёнком он мечтал о том, что царь, которого все подданные должны почитать отцом, во всеуслышание похвалит его и прикажет уважать. Теперь детские мечты вызывали у Карны неловкость и сожаление о былой глупости: может Панду и был другим, а Дхритараштра не снисходил до мелких обид слуг или колесничих. А узнав историю с отравлением царевича Бхимы, Карна и вовсе в душе признал правоту отца: иногда лучше, чтобы вышестоящие тебя не замечали. Вслух он об этом так никому и не сказал, даже царице Кунти. Потому неожиданное приглашение к царю взволновало Карну и больше насторожило, чем обрадовало. Спеша в свою комнату, он мучительно пытался вспомнить, не оскорбил ли перед отъездом в Ангу какого-нибудь министра или придворного, или гостя из соседнего царства, да так, что обиженный захотел бы потребовать его голову. Ничего стоящего на ум не приходило. В комнате его уже ждали брадобрей, пара слуг, чистая одежда и всё, необходимое для омовения. Карна терпеливо выдержал чужие хлопоты, чувствуя себя при этом очень странно. Даже живя во дворце, он оставался лишь учеником, который должен сам заботиться о себе, и не привык, чтобы ему служили. Когда в конце брадобрей поставил перед ним бльшое заркало, Карна несколько мгновений рассматривал себя, в душе сомневаясь, что приложенные усилия того стоили. Теперь он походил на настоящего царевича, вот только царевичем по-прежнему не был. А Дхритараштра, подумалось ему вдруг, всё равно ничего не увидит. Порог царских покоев Карна переступил вслед за наставником с трепетом и любопытством. Он снова гадал, что мог натворить, чтобы Дхритараштра заинтересовался им, и одновременно предвкушал, что увидит за дверью. Карне казалось, что комнаты царя должны быть особенными: расписаны руками небесных мастеров с пола до потолка, или полностью вызолочены, или засыпаны драгоценностями ещё больше, чем весь остальной дворец. Он остался разочарован, поняв, что почти ничем эти покои не отличаются от остальных. Дхритараштра ждал Бхишму, сидя на большом диване, вместе с царицей Гандхари. Слева от них разместился министр Видура, места справа оставались свободны. В центре стоял небольшой столик со сладостями, фруктами и лимонной водой. Бхишма опустился в кресло и кивнул Карне в сторону Дхритараштры. – Моё почтение, царь. Карна склонился перед царём, как полагалось верному подданому. Дхритараштра нащупал его голову, заставил поднять лицо и провёл по лбу, носу, скулам. К удивлению Карны, его пальцы оказались твёрдыми и крепкими, и с узнаваемыми мозолями от оружия. Глупо было удивляться, тут же понял Карна, вспомнив многочисленные рассказы о поединках царя со слонами в молодсти. Даже если Дхритараштра порой оказывался несправедлив и не выполнял всё, что должен делать царь, из-за слепоты, он был воином, которого воспитывал сам великий Бхишма, и носил корону не просто так. – Тебя не было вчера, когда я приветствовал победителей. Говорил Дхритараштра как будто с укоризной, при этом вполне приветливо улыбаясь. – Прости, царь. Я ушёл, чтобы увидеть родителей и сказать им, что я жив. Я не знал, что стану нужен тебе. Дхритараштра наконец отпустил Карну, и широко махнул рукой в сторону свободного места рядом с креслом Бхишмы. – Матери всегда волнуются о детях, оказавшихся делако, даже если те защищены. Меня радует, что ты не забыл о своём доме, – сказала Гандхари. Сев, куда велено, Карна покосился на Бхишму в надежде хоть на какую-то подсказку. Тот молча хмурился и, поймав взгляд Карны, чуть поджал губы. Карна посмотрел на Видуру, который едва заметно покачал головой, словно пытался о чём-то предупредить. – Да, это очень хорошо. Праведный человек всегда сохраняет почтение к родителям, – согласился Дхритараштра. – Я слышал, в этой войне ты совершил подвиг и захотел тебя расспросить. Нехорошо, что в моём дворце живёт герой, а я об этом не знаю, – он негромко рассмеялся. Карна снова удивился и даже немного расстроился. Это была не первая война, в которой он участвовал, и не первое сражение, где одержал победу. Враги Хастинапура уже начинали бояться его доспеха и лука, конечно, и вполовину не так, как оружия великого Бхишмы. Не говоря обо всех тех состязаниях, которые Карна выигрывал, находя себе всё больше врагов и друзей, и всех ссорах со знатными воинами и мудрецами. Получается, Дхритараштра до сих пор ничего не замечал? – Расскажи, как ты победил, – велел Дхритараштра. Покосившись на Бхишму ещё раз, Карна ответил: – Асуры пришли под стены с другой стороны. Армия уже сражалась, в городе были только раненные и я. Поэтому я вышел, призвал небесный огонь и убил их. Ещё была майя, которая создала иллюзию большой армии вместо небольшого отряда, на который хватило бы одних лишь стрел. Признаваться в этом Карне показалось неловким, он не хотел разочаровать царя. И сколько бы ни пришло врагов, итог был бы один! – И всё? – после некоторой паузы уточнил Дхритараштра. Карна пожал плечами и, тут же спохватившись, вслух подтвердил: – И всё. Про себя он проклял свой вдруг одеревеневший язык и попытался наскрести в мыслях слов, из которых можно было бы сложить хвалебную песнь. Он ведь сумел бы расписать всё цветисто и пышно, чтобы у слушателей перехватывало дыхание, если бы постарался! Сейчас, однако, подходящие строки рассыпались, а славословия самому себе слишком походили бы на пустое бахвальство. Справа в ладонь кашлянул Видура, и по лицу служанки царицы Гандхари тоже скользнула улыбка. Бхишма остался невозмутим и хмур, Дхритараштра же благосклонно кивнул. – Скромность пристала мудрецам, а не воинам. И всё же меня радует, что ты чужд самодовльства, которое губит многих. Я хочу наградить тебя за доблесть. Скажи, чего ты желаешь? Можешь подумать. Награды Карна ожидал в последнюю очередь, хотя ничего удивительного, если вдуматься, в ней не было. Он действительно защитил Ангу от подлого удара, по сути, в одиночку. Обычно за подобные вещи воинов награждали. Правда, Карна оставался учеником Бхишмы, и все его победы принадлежали наставнику. Вспомнив об этом, он так и сказал Дхритараштре: – Я – ученик, поэтому почести следует воздать великому Бхишме. – Дядя, ты же разрешишь ему принять награду? Я прошу тебя, – Дхритараштра повернулся к тому. – Разрешаю. Карне и смотреть на него не надо было, чтобы почувствовать, что недовольство Бхишмы растёт. Неужели его гнев оказался вызван тем, что Дхритараштра обратил на Карну внимание и захотел наградить? Карна начал сердиться. Конечно, об ученике не должны вспоминать вперёд наставника, но самого Бхишму простлавляли со вчерашнего дня. Карна же тоже одержал победу, которой имел право гордиться, что же плохого было в том, что его наградят? Тем более, его выигрыш добавлял славы и Бхишме, ведь был наполовину заслугой наставника. – Так чего ты хочешь, Карна, сын Адирадхи? Карна хотел множества вещей. Например, чтобы Бхишма перестал на него гневаться ни за что, а отец признался бы, что рад иметь такого сына. Чтобы царице Кунти не приходилось больше бояться за своих детей, а самого Карну перестали принуждать им служить. Чтобы ему не выпало нарушить слово, данное Парашураме, и когда-нибудь удалось бы встретить Васудеву Кришну и удостоиться его восхищения. Ничего из этого Дхритараштра не смог бы ему дать, даже если бы захотел. А просто для себя у Карны и так было всё, чего он желал: его лук и признание людьми его таланта. Однако теперь, когда даже Бхишма разрешил, отказаться от награды стало невозможно: царь бы заслуженно оскорбился пренебрежением к своей милости. Карна лихорадочно пытался придумать хоть что-нибудь. Золото? Только торговцы просят в награду золото. Милосердия для какого-нибудь осуждённого? Никого, кому Карна мог бы посочувствовать, суд пока не осуждал. Права на что-нибудь? На что тогда? Опять глянув на Бхишму, Карна вспомнил спор о короне. – Мы сражались за Ангу, потому что у них нет своего царя. Это неправильно, и народу Анги тяжело... – Карна! – оборвал его Бхишма, даже привстав на своём месте. Дхритараштра вскинул руку. – Постой, дядя. А ты, Карна... ты хочешь корону Анги? – в его голосе послышалось недоверие. Карна неловко поёрзал, ощущая гнев Бхишмы как жаркое дыхание на своём лице, и вдруг разом усомнившись в том, что действительно может просить за целое царство. Отступать, впрочем, было поздно. – Да, царь, – руки Дхритараштры застыли, и Гандхари чуть приоткрыла рот, а Сугдха за её спиной округлила глаза. – Отдай корону Анга достойному. Например, там есть Раджив, сын... – Раджив слишком горяч, – резко перебил Бхишма. – Он станет затевать ненужные войны, и Анга скоро вновь лишится царя, а мы – вассального царства. И, Дхритараштра, я обязан напомнить тебе, что нельзя просто отдать чужую корону. В Анге сами должны решить, кто её достоин. – Но дядя, разве Карна неправ? Вспомни, как тяжело было Хастинапуру, когда не было царя, и бабушка Сатьявати торопила появление наследников. Ты знаешь об этом больше меня. Карна заметил, как рука Бхишмы сжалась в кулак, а глаза влажно блеснули. – В Хастинапуре сложилась иная ситуация. И мы пережили её достойно. Вспомни и ты, что никто не пришёл и не попытался самовольно распоряжаться тем, кто должен править здесь, мы решили это сами. – А что скажешь ты, Видура? – спросила Гандхари. – Ты главный министр. Что говорит закон? Видура неловко поёрзал, посмотрел на Крану, потом на Бхишму. – К сожалению, закон ничего не говорит о такой ситуации: в Анге действительно не осталось ни одного наследника, а основателя новой династии должны отметить боги. Я считаю, дядя прав: неправильно вмешиваться в чужую политику и судьбу. Что, если кто-то решит, что так можно делать по собственному желанию и разумению? Если же ты, царь, намерен распорядиться чужой короной, не считаясь с велениями богов, по крайней мере, отдай её Нихилу. Он благоразумнее остальных. – Он же трус, – вырвались у Карны, в памяти которого мгновенно всплыло эхо слов Раджива. – Он хотел договориться с ворами мирно. – Карна! – снова прорычал Бхишма, осёкся, глубоко вздохнув, и продолжил спокойней. – Суметь договориться о мире – не менее почётно, чем выиграть войну. И наследником трона Хастинапура я хотел бы видеть человека, который это умеет. «И потому на все мирные переговоты ты берёшь с собой армию?» Злой ответ завертелся у Карны на языке. Он сдержался, не желая унижать наставника дерзостью на глазах царя, и всё же не мог отделаться этой мысли. Дхритараштра стиснул пальцы до белизны, его глаза на несколько мгновений закатились. Карна замер, не понимая причины царского гнева, а Дхритараштра уже взял себя в руки. – На троне должен сидеть воин, не так ли, дядя? Мудрецы лишь советуют ему, а не правят, – его голос звучал едко. – Я выполню твою просьбу, Карна. У Анги будет новый царь. А в ответ я рассчитываю, что ты и дальше будешь служить Хастинапуру... и моей семье так же, как сейчас. – Я буду, царь. Видура поджал губы, а взгляд Бхишмы, казалось, мог испепелить Карну на месте. Окончание разговора с царём Карна чувствовал себя так, словно его придавили большой каменной плитой. Молчаливое неодобрение клубилось в воздухе, незамечаемое только Дхритараштрой, который не видел лиц дяди и брата. Когда Карне было позволено уйти, он отправился к покоям Бхишмы и ждал, пока тот не пришёл тоже, по-прежнему сумрачный, будто океан перед штормом. – Наставник!.. Одного взгляда в лицо Бхишмы хватило, чтобы Карна осёкся. – Я не думал, что твоё тщеславие успело вырасти настолько, – холодно сказал Бхишма, скрестив руки. – Ты в самом деле веришь, что стал достаточно силён, чтобы оскорблять меня? – Что я сделал?! – Ты ещё спрашиваешь?! Ты пренебрёг моим приказом! Карна отступил на полшага. Он понимал, что поступил не очень правильно, обратившись к царю с просьбой, которую наставник уже не одобрил. И всё же это не должно было стать оскорблением, Карна всего лишь хотел помочь людям, уставшим жить без царя, и выполнить обещание человеку, который встал с ним плечом к плечу, сражаясь за свой город. А ещё Карна смутно чувствовал, что на самом деле недовольство Бхишмы вызвано чем-то иным. – Ты гневался на меня ещё до того, как я просил у Дхритараштры корону Анги для Раджива. И я не пытался оскорбить тебя! Если ты считаешь, что я виновен, то я готов понести любое наказание, но сначала скажи – что я сделал неправильно? – Карна... Бхишма медленно выдохнул, опустил руки и отошёл к столу, опять став очень усталым на вид, почти растерянным даже. Карне было неприятно, когда великий Бхишма выглядел так. – Ты пока не стал лучшим воином Арьяварты. Я надеюсь, ты помнишь об этом и не позволишь царской лести вскружить тебе голову. Слова отца о дарах из неправедных рук, услышанные накануне, всплыли в памяти Карны. Во внезапной вспышке озарения, он заподозрил, не скрывалось ли за недовольством Бхишмы опасение, что Карну попытаются подкупить или переманить себе на службу. Думать так было одновременно странно, обидно и лестно. Предать наставника он не мог даже помыслить, а подобному обвинению почти оскорбился. И в то же время сердце Карны забилось чуть чаще при мысли о том, что получить его лук захочет сам царь. – И даже если ты действительно не хотел ничего дурного, твоя просьба Дхритараштре вопреки моей воле унизительна. Ты провёл во дворце двенадцать лет и должен был научиться понимать подобные вещи! – Я прошу прощения. Если ты хочешь, я скажу царю, что... Бхишма с глухим ворчанием закатил глаза. – Царские милости не возвращают, как оказавшиеся тесными башмаки! Твоими стараниями корона Анги будет отдана новому хозяину, и чем бы это ни обернулось, помни, что случившееся – твоя заслуга. А теперь иди, и постарайся, чтобы до вечера я тебя не видел! – Наставник... Подняв руку, Бхишма оборвал всякую возможность продолжать. – Иди. Навести Кунти, она, должно быть, тревожится. Карна опустил голову, принимая его волю. До возвращения сыновей осталось всего несколько месяцев, а радость грядущей встречи отравляли опасения, всё те же, прежние, никуда не исчезнувшие за прошедшие годы. Дворец полнился разговорами, которые смолкали при появлении цариц. Гандхари старалась вести себя по-прежнему, словно ничего не изменилось, и рядом с чужим волнением её неизменное спокойствие только больше бросалось в глаза. Притха пыталась испытывать благодарность за намерение Гандхари сохранить мир, но лишь глушила невольную досаду. Ей стало тяжело спать. Ночью возвращались старые кошмары: окровавленные драгоценности Бхимы на узорном ковре, укоризненные взгляды Панду и Мадри, которых Притха не уберегла, и чьих детей не защитила. К ним прибавился новый: Карна с улыбкой брал чашу из руки, унизанной гандхарскими перстнями. Притха пыталась закричать, чтобы не он пил, и не могла, пыталась подбежать, чтобы выбить зелье, и оставалась недвижной. Она просыпалась, лежала, глядя в темноту, и бранила себя за то, что не решилась признаться раньше. А сейчас снова стало не время: страсти разгорались и после возвращения детей должны были вспыхнуть в полную силу. Глупо подливать масла в огонь, который вот-вот вырвется из очага и охватит весь дом. В тот день Притха чувствовала особенную тревогу. Дворцовые новости не радовали её, и она не могла найти себе занятия, чтобы отвелечься от дурных предчувствий. Притха уже решила было направиться в святилище, в который раз принести жертвы за жизни и удачу своих сыновей – всех своих сыновей – когда вошла Приямвада. – Царица, с тобой хочет говорить госпожа Радха, если ты согласишься уделить ей время. Какой-то миг Притха была совершенно уверена, что её тайна открылась, и речь пойдёт об этом. Потом она встряхнулась, сбрасывая нелепое подозрение. Никто не догадывался, кроме великого Бхишмы, который знал. – Конечно, я хочу видеть госпожу Радху. Сейчас. За все годы она ни разу не искала встречи с этой женщиной, не желая вызвать новых вопросов, за что сын колесничего получил расположение вдовы царя Панду. И Радха тоже раньше не приходила. Теперь Притха рассматривала её с невольным любопытством и томительным чувством, в котором со стыдом признавала зависть. Радха, жена Адирадхи, носила на руках её сына, кормила его молоком и хлебом и вырастила из него яркого, словно солнце, юношу. А Притха отреклась от всего этого, сама, по своей воле, и не могла изменить прошлого. – Всех благ тебе, царица, и долгой жизни твоим сыновьям. Радха показалась ей такой... обычной. Просто зрелая женщина, ничем не отличимая от сотен других. Притха укорила себя за подобные мысли. Каждый человек достоин уважения, а чтобы пожалеть выловленного из реки ребёнка не нужно обладать всеми земными и небесными достоинствами. – Приветствую, – кивнула она в ответ и указала на свободное сидение. – Что ты хочешь? Радха опустилась, с лёгкой неловкостью расправила складки сари. – Все эти годы я молилась за тебя, царица, и не уставала благодарить за милость к моему сыну. Я знаю, что ты поддерживала его, хотя и не знаю почему. Нынче я волнуюсь за него больше обычного. Я хочу, чтобы Карна был жив и счастлив, а дворец – опасное место. Притха сглотнула. – Не только дворец опасен. Поле битвы, и глухой лес, и дорога, и море с рекой опасны. – В битве, в лесу и в дороге Карна себя защитит, спасибо Сурье-дэву за его милость. Дворец – другое дело, и тебе ли, царица, не знать об этом. Притха невольно ухватилась за концы покрывала, стараясь скрыть дрожь. Глаза Радхи были тёмными и пронзительными, и Притха решила бы, что Карна унаследовал этот взгляд, если бы не знала правду. – Адирадха пытался говорить с ним. Только, боюсь, Карна не стал слушать. И меня, верно, тоже не станет. Само собой, он не стал слушать, в мыслях согласилась Притха. Карна был упрям и запоминал и добро и зло так, словно огнём выжигал их в своём сердце. Люди и обстоятельства менялись, а он смотрел на них прежними глазами. И теперь, даже спустя годы, по-прежнему не верил отцу, когда-то по ошибке не пожелавшему признать способности сына. – Ты неправа. Я заметила, что Карна часто сомневается в наставлениях отца, однако не помню, чтобы он когда-то сомневался в твоих словах. Когда я спрашиваю, почему он поступил так, а не иначе, он вспоминает тебя, – лицо Радхи вспыхнуло радостью и гордостью, такими же, какие чувствовала Притха, когда Арджуна или Юдхиштхира, или любой другой из них приходил и говорил: «я сделал это, потому что ты учила меня, что так правильно». – И раз ты хочешь, я тоже поговорю с Карной. Во дворце сейчас правда неспокойно, – добавила она. Радха снова насторожилась и затеребила край сари. – Я слышала, его пригласил к себе сам царь. Ты знаешь, зачем, царица? Притха догадывалась. Много лет Бхишма делал всё, чтобы Дхритараштра не слишком интересовался его воспитанником, и это было нелёгкой задачей при том, что Карна, подобно своему небесному отцу, не умел не привлекать внимания. Но скоро предстояло вернуться Дурьодхане, Юдхиштхире и их братьям, а Карна, неуязвимый для обычного оружия, впитавший воинскую науку, как губка – воду, стал бы лучшей защитой тому, кому согласился бы служить. Дхритараштра не мог не вспомнить об этом. Притха в который уже раз пожалела, что поддалась уговорам Бхишмы и не открыла правду до того, как начала собираться буря. Страсти бы улеглись заранее, и ни у кого не возникло бы сомнений, на чьей стороне выступит Карна. В её воображении встала картина из сна: рука в перстнях и чаша с отравой. Возможно, возразила Притха сама себе, она поступила единственно верно. – Я думаю, Дхритараштра наградит Карну за победу в Анге. Наверное, щедро наградит, – сказала Притха. – Моего сына не купить золотом. Когда великий Бхишма одарил его полным кошешём, Карна отдал его первому встречному, не желая такой награды. Эту историю Притха знала и, несмотря на безрадостный разговор, улыбнулась, вспоминая, насколько по-разному звучали события в устах самого Карны и его наставника. Её улыбка почти сразу увяла. У Дхритараштры наверняка нашлись бы дары получше золота и драгоценностей, и он умел понять, чего желает тот или иной человек. – Обещаю, что предостерегу Карну и постараюсь держать его подальше от... наших семейных ссор. – Благослови тебя боги, царица. Теперь моё сердце будет спокойней. Радха поднялась. Притха благосклонно кивнула ей и в неожиданном порыве отдала золотой браслет, доставшийся ещё от отца. Малая крупица по сравнению с тем, что она задолжала приёмной матери Карны. Когда Радха ушла, Притха позвала Приямваду: – Когда Дхритараштра отпустит Карну, найди его и приведи в сад. Отпустив Приямваду, Притха спустилась по лестнице и вышла из дворца. Служанки хотели следовать за ней, но она велела оставить себя одну. В саду царила приятная прохлада, рождённая тенью деревьев и влагой фонтанов. Подойдя к любимой беседке, Притха увидела, что ждать ей не придётся: Карна уже сидел на ступенях, красивый как никогда в новой богатой одежде, и очевидно расстроенный. При виде Притхи он вскочил на ноги и тут же снова опустился перед ней, прося благословения. – Всех благ тебе. – Прости, царица, я не спрашивал, желаешь ли ты видеть меня. Я думал... – Я всегда рада видеть тебя, – Притха вошла внутрь беседки и опустилась на покрытую мягкой леопардовой шкурой скамью. – Что случилось? Ты выглядешь опечаленным. Царь не был милостив к тебе? Карна сжал губы и смотрел на неё исподлобья. Потом он встряхнул головой и, словно бросаясь в реку, выпалил: – Я поссорился с наставником. И обидел его. С таким же видом когда-то давно Накула шёл к ней признаваться в совершённой шалости или в том, что подбил на неё братьев. Не видя ещё остальных сыновей взрослыми, Притха почему-то считала, что Накула станет похожим на Карну. Или, возможно, Сахадэва... – Это нехорошо. Но я верю, что ты поступил так не со зла. Расскажи мне, что произошло. Как сотни раз до этого, Карна опустился на пол у её ног, глядя снизу вверх с открытостью, от которой у Притхи ныло сердце. От его рассказа она обеспокоилась ещё больше, теперь не сомневаясь, что Дхритараштра попытается получить Карну защитником Дурьодхане. – Ты осуждаешь меня, царица? – спросил Карна после недолгого молчания. – Я вижу, ты хмуришься. Притха встрепенулась, вырвавшись из своих мыслей. – Нет. Я хочу сказать, ты был неправ, не слушая наставника. Но ты хотел помочь людям, и это хорошо. Просто... – она заколебалась, не желая говорить дурно о брате своего мужа, и чувствуя, что сдержанность, которая всегда служила ей защитой, теперь может стать губительной. – Ты попросил у Дхритараштры очень много – целое царство. Даже если не себе. Теперь ты должен ему, или другие решат, что должен. Меня беспокоит, чего от тебя могут потребовать взамен. Мгновение Карна смотрел на неё, потом в его взгляде вспыхнуло понимание, а лицо тут же стало угрюмым. – Ты говоришь о службе царевичу Дурьодхане? Его прямолинейность, почти не сглаженная дворцом, вызывала у Притхи тревожную нежность, напоминая о Бхиме. Бхима тоже не умел искать обходную тропу там, где мог пройти или проломить стену напрямик. Вот только у Бхимы были Юдхиштхира и Ардхуна, всегда готовые остановить и направить простодушного брата. – Кто знает, – тихо сказала Притха. Её подозрения оставались всего лишь подозрениями, и пока Карну никто не принуждал к нежеланному делу. Карна продолжал смотреть на неё, а потом вдруг спросил: – Ты хотела бы того же? Чтобы я служил твоим сыновьям, а не царя Дхритараштры? Вырвавшиеся слова испугали его самого. Столько лет царица Кунти одаривала Карну своим расположением, выслушивала и помогала разобраться в сложных ситуациях. А теперь он бросил в неё вопросом, опасным, как копьё, даже не задумавшись, просто оставаясь во власти досады на отца, Бхишму и Дхритараштру. Губы Кунти задрожали, и он подался к ней ближе, схватил её ладонь в свои. – Прости! Прости меня, царица, я не имел в виду... – чего именно? Того, что она пыталась привязать его к своим сыновьям? Того, что любила их и беспокоилась о них больше? Конечно, Кунти любила родных детей больше, чем чужого. Эта мысль ужалила Карну ревностью, на смену которой сразу пришёл жгучий стыд. Его притязания были недопустимы, а внезапная зависть к сыновьям Панду нелепа и дурна. – Карна, – выдохнула Кунти наконец. – Карна, Карна, что ты такое говоришь? Разве за эти годы ты не стал мне ещё одним сыном? Иногда я забываю, что не могу называть тебя одним из них. Ты можешь служить любому, кому захочешь! Но если это окажется враг моих детей – что станет со мной? Как мне смотреть на то, что ты, их старший брат... словно ставший их старшим братом, будешь воевать с ними и ранить их? По её щекам скатилось несколько слезинок, каждая из которых падала в душу Карны расплавленным золотом. – Я никогда не раню никого из твоих сыновей! – хрипло воскликнул он. – Клянусь, кому бы я ни отдал свой лук, и что бы ни случилось. Даже если я окажусь с ними по разные стороны поля боя! Ни одна моя стрела не причинит им вреда, ни меч и ни копьё. – Ох, Карна... Покачав головой, Кунти снова положила руки на его голову, и Карна замер под ними, едва дыша и не почти не веря, что она так легко забыла его минутную жестокость. Сердце царицы Кунти воистину было подобно священному лотосу, думал он, закрыв глаза и отдаваясь ощущению того, как она перебирает пальцами его волосы. Воды реки бежали мимо, такие же ласковые и неумолимые, как руки матери-Ганги. – Что я сделал не так, матушка? Все говорят, что сила и знания твоего сына неисчерпаемы. Так почему же они не помогли мне справиться с одним юношей. Волна поднялась из глубины, где сновали рыбы, крокодилы и наги, рассыпалась лёгкими брызгами. Мать посмотрела на Бхишму с обычной своей улыбкой – нежной и немного грустной. Не хотелось думать, что причиной печали раз за разом становился он сам. – С кем же не смог справиться мой сын? Под её ногами на песке не оставалось следов, только неровные влажные пятна. – Со своим учеником. С Карной. – Бхишма невольно поджал губы, когда привычное недовольство властно зашевелилось в его душе. Собственная беспомощность и чужое упрямство выводили его из должного равновесия, и Бхишме это не нравилось. – Я смог выучить его обращаться с оружием, и не смог привить почтение к закону. А воин, владеющий мантрами и не владеющий собой, опасен как для мира, так и для себя. Мать слегка покачала головой, по-прежнему улыбаясь. Возможная угроза её как будто не то, что не волновала – забавляла. Мать-Ганга видела слишком много воинов, опасных для мира и для себя, и все они оказались повержены временем и другими героями. – Какие же преступления успел совершить твой ученик? Бхишма смутился. Обвинять Карну в преступлениях было рано, разве что в разной степени тяжести проступках. – Он – упрямый, своенравный, самоуверенный... – Ганга чуть подняла бровь и улыбнулась шире, заставляя Бхишму прерваться. – Нет, пока он не совершал преступлений, матушка. И всё же я опасаюсь этого, ведь сердце, подверженное страстям, обязательно приведёт на гибельный путь. Страсти – как безбрежные воды, люди тонули в них и не могли выплыть. Бхишма помнил себя-ребёнка, блужадющего в придонных течениях, которым не было конца и края. Если бы мать не ставила ему пределы, до которых можно доходить, он бы, верно, скоро добрался до океана, а там погиб или потерялся. С тех пор он помнил, что пределы необходимы каждому, даже если ты – сын Ганги, который играет в волнах родной матери. Для людей ими был закон, без закона люди быстро терялись в мире и собственных желаниях, превращались в дикарей, не знающих смысла жизни и просветления. Так же, как когда-то мать, Бхишма старался ставить границы своим воспитанникам: с той же твёрдостью, с той же заботой. Однако Карна словно их не замечал! И порой делал, что ему вздумается, словно и не слышал слов наставника! И сейчас, когда Дхритараштра всё же обратил на него внимание, это стало особенно опасным. Дхритараштра в слепоте своей уже погубил собственного сына, разрешая его сердцу и желаниям раз за разом брать вверх, поощряя несдержанность дарами и снисхождением. Бхишму приводила в ужас мысль о том, что теперь подобная судьба может ждать Карну, который, как и Дурьодхана, был вспыльчив, обидчив и вечно полон кипящими чувствами. Ганга мягко погладила его по виску, её пальцы ощущались как струи воды. – Неужели твой ученик не смог заслужить хоть каплю твоей веры, сынок? Неужели ты так боишься отпустить его в самостоятельный путь? – Он совершит ошибку! – Каждый способен совершить ошибку, даже Брахма, Вишну и Шива совершали ошибки в своё время, а затем искупали их. Разве раньше ты пытался удержать кого-то от ошибок силой? Раньше ошибки совершали Сатьявати и Дхритараштра, и приказывать им обоим у Бхишмы не было прав. Это он сам выполнял их приказы, ибо принёс такой обет. Ему оставалось лишь напоминать, что потакание страстям не приносит благо, и смотреть, как сбываются собственные опасения. Мать смотрела на Бхишму внимательно и сторого, и он со вздохом смирился. Она была права в одном: запирать Карну в клетку, пытаясь спасти от самого себя, было жестоко и бесполезно. – Я отпущу Карну, – глухо пообещал Бхишма. – После того, как Дхритараштра назначит Юдхиштхиру наследником. Он не даст Дхритараштре заполучить защитника Дурьодханы до того времени, а потом... потом так или иначе всем придётся смириться. – До встречи, сынок. На прощание мать обняла его и скрылась в собственных волнах. Бхишма ещё какое-то время стоял на берегу, размышляя о предстоящем возвращении детей Дхритараштры и Панду. Тревога не желала покидать его сердце. Позади послышались тихие шаги. Обернувшись, Бхишма увидел Видуру. – Прости, что беспокою, дядя. Я решил, что ты должен узнать сразу: только что пришло послание – в Хастинапур скоро прибудет царь Гандхара. Новость о скором приезде Шакуни, брата царицы Гандхари, взбудоражила всех. Слуги тревожно переговаривались, а на кухне повар едва не выгнал двух помощников и придирками довёл до слёз нескольких служанок. – Почему все так переживают? Гандхар-радж дурно обращается с людьми? На самом деле на этот раз Карна думал не о слугах, его мысли снова и снова обращались к отравлению царевича Бхимы. У Карны язык чесался вновь о нём заговорить, расспросить, однако расстраивать царицу Кунти ещё больше он теперь боялся, а завести такую беседу с кем-то другим мешало обещание и здравый смысл. Масуд, который в позапрошлом году потерял ступню в сражении, и теперь ходил на деревянной колодке, сердито подёргал усы и пожал плечами. – Да не то, чтобы дурно. Так посмотришь, вроде и нет. Да только радости от него всегда было мало. Выше держи, разиня! – последнее он кринул одному из воинов на площадке. В сражении Масуд больше участвовать не мог, и Бхишма велел ему помогать учить юношей, ещё только готовившихся вступить в войско. Масуд ворчал под нос, что и без снисхождения бы не помер, а сам был счастлив, что не прогнали прочь. Карна про себя тоже радовался, что тот, кто когда-то одним из первых согласился его замечать, остался во дворце. – В общем, сам увидишь, когда Гандхар-радж явится. Насмотришься так, что больше не захочешь. И ради всех богов, не спорь с ним! Карна только фыркнул в ответ. Иногда люди вели себя так, словно он и впрямь только и делал, что перечил окружающим каждый день и по любому поводу. На самом деле это давно уже стало не так, и сталкиваться со знатными господами ему приходилось всё реже – если не считать собственного наставника. Впрочем, после ссоры из-за дара Дхритараштры, Карна даже с Бхишмой больше не пререкался, стараясь загладить глупую ошибку. Бхишма тоже как будто отошёл и не гневался, и больше не вспоминал о царевиче Юдхиштхире. Они словно помирились, хотя Карна чувствовал, что всё равно что-то осталось не так, и между ним и наставником стоит незримая преграда. О Шакуни Бхишма тоже Карну не предостерегал и вообще ничего о царе Гандхара не говорил. А перед самым его приездом отправил Карну в одну из деревень недалеко от границы: её жители начали жаловаться на пропажу коров. Карна подозревал, что, будь воля наставника, отправился бы не просто в деревню, а на полноценный объезд границ, однако скот они в этом году уже поклеймили, время сбора налогов ещё не пришло, и даже со стороны Панчала набегов не случалось уже года два как. В деревне опять объявился тигр, уже пятый за последний десяток лет. То ли место здесь было проклято, то ли боги гневались, то ли ещё что. Убив зверя, Карна в который раз посоветовал жителям обратиться к брахманам, чтобы узнать причину напасти. Те в который раз обещали так и сделать, оставив его в полной уверенности, что через год-другой снова придётся ехать, чтоб подстрелить очередного зверя. Можно было возвращаться домой, однако Карна задержался, ожидая выделки шкуры, чтобы привезти её наставнику. Проще было приказать, чтобы трофей потом доставили сами крестьяне, если бы только Карна не подозревал, что Бхишма не хочет видеть его в городе. Он подстрелил в лесу несколько оленей, великодушно оставив их подарком местным, показал мальчишкам, как держать луки, удостоившись мягкого укоризненного замечания от старосты, а мысли его то и дело вовзращались в Хастинапур. Карна беспокоился о царице Кунти и просто ощущал себя неуютно, оказавшись вдали от привычной толчеи и возможности сходу узнавать любые новости. Когда спустя неделю крестьяне торжественно принесли ему свёрнутую шкуру, он отправился в Хастинапур, больше нигде не задерживаясь и не делая лишних остановок. Желание исполнить невысказанную волю наставника покинуло Карну ещё несколько дней назад, и пока не возвращалось. Недалеко от города строили большую арену. Когда Карна уезжал, как раз закончили закладывать фундамент и начали возводить ряды для зрителей. Прошло совсем немного времени, а стены с тех пор заметно выросли. Карна придержал коня, с невольным любопытством разглядывая стройку. Без сомнений, Дхритараштра хотел отпраздновать возвращение сыновей с размахом, чтобы о празднике и состязаниях в честь царевичей Куру потом с восхищением и завистью говорили во всех землях. При виде будущей арены, Карна почувствовал гордость за Хастинапур, на время забыв о собственных тревогах, возникших по вине тех самых царвичей, ради которых всё и затевалось. Громкий треск привлёк его внимание. Вскинув голову, Карна увидел, как один из деревянных помостов для рабочих зашатался и кренится, готовый рухнуть. Люди внизу бросились врасспыную, один упал и безуспешно пытался подняться. Карна соскочил на землю, бросил поводья кому-то, не глядя и не думая, с коротким: – Подержи! – и бросился вперёд. Человек – это оказался пожилой мужчина в одежде рабочего – всё же поднялся, шагнул на правую ногу и снова рухнул, коротко взвыв. Сверху посыпались щепки и каменная крошка. Карна подмял рабочего под себя, и ему на спину обрушился дождь из обломков. Кому другому перебило бы спину и размозжило голову, но Карна падал со скалы и выносил почти полновесные удары великого Бхишмы. Когда обломки закончились, он выпрямился, вытряхивая из волос мусор, и сердито подумал, что того, кто отвечал за строительство, следовало примерно наказать. Доспех Сурьи-дэва медленно гас, оставляя после себя ощущение приятного тепла. – Спасибо, господин, спасибо, – строитель несколько раз поклонился и заковылял прочь, стараясь не ступать на поверждённую ногу. Карна подумал помочь ему, но двое других уже подбежали и подставили пострадавшему плечи, чтобы смог опереться. Убедившись, что помощь больше не требуется, Карна вернулся к своей лошади. Человек, которому он швырнул повод, оказался воином в доспехе, каких в Хастинапуре не носили. Он пялился на Карну, приоткрыв рот и послушно удерживая лошадь. Та недовольно переступала с ноги на ногу, пофыркивая на незнакомца. – Спасибо, почтенный, – поблагодарил Карна, забирая поводья. Воин отступил, и неуверенно обернулся к господину на колеснице рядом. Тот тоже был иноземцем и носил пёструю одежду, украшенную мехом и драгоценностями едва ли не с царской пышностью. Господин с жадным любопытством смотрел на Карну, прищурив один глаз. Карна вежливо сложил руки, приветствуя его и благодаря за позволение охраннику присмотреть за чужой лошадью, потом вскочил в седло и направился ко дворцу. Только на следующий день он узнал, что, сам того не подозревая, познакомился с царём Гандахара. Второй раз Карна увидел Шакуни на совете, немало этому удивившись. Царь Гандхара не походил на правителя: невысокий, хромой, с широкой улыбкой, которой встречали людей мимы или торговцы. В обсуждение он почти не вмешивался, только посматривал на собравшихся да поглаживал бороду. Поймав взгляд Карны, он расплылся в улыбке ещё больше и слегка кивнул. Карна вежливо склонил голову и постарался смотреть в сторону, однако невольно снова и снова возвращался к Шакуни, о котором столько слышал. Совет прошёл как обычно, присутствие царя Гандхара никак на него не повлияло. Даже о приезде царвичей почти не говорили, кроме того, что арена для их состязаний должна быть готова к сроку и без несчастных случаев. Карну спросили про рухнувшие помосты, и он честно рассказал, что случилось. Дхритараштра повелел наказать распорядителя стройки, не заметившего опасности, а вместо него назначить другого, какого-то Пурочану. Ещё через день, когда Карна спускался от Видуры в сад, царь Шакуни встретился ему на галерее со статуями. – Карна, сын Адирадхи! – воскликнул он, обернувшись на звук чужих шагов. – Какая приятная встреча. Хастинапур сильно изменился за прошедшие годы, а ты – прямо символ этих изменений. Карна остановился и поклонился ему. – Прими мои поклоны, Гандхар-радж. О чём ты говоришь? – Раньше здесь никогда не согласились бы изменить закон даже ради самого особенного случая. Даже ради царских детей! И вот я вижу, что великий Бхишма научился уступать. Воздев палец, Шакуни покачал им из стороны в сторону и склонил голову на бок. Он был удивительно подвижным, словно капля ртути, как будто не двигаться совсем было для него мучительно. Карна снова невольно подумал о представлениях мимов и понадеялся, что эту мысль по его лицу не прочитает никто и никогда. Не стоило сравнивать царей с шутами. – Разве закон не отменялся ради царевичей? – спросил он и тут же отругал себя за то, что не прикусил язык. Напоминать о совершённых преуступлениях, пожалуй, тоже не стоило, особенно если сам Карна не знал точно, что же тогда случилось и кто в чём на самом деле был виноват. Шакуни всплеснул руками. – Как?! Живя здесь, ты не знаешь о попытках лишить права на корону царя Дхритараштру? Уже после того, как моя сестра навсегда лишила себя света, а он уже поднимался по ступеням к трону... Добродушное выражение на лице Шакуни словно треснуло и в щель дыхнуло яростью. Миг – и всё сгинуло, оставив Карну гадать, действительно ли он видел что-то или показалось. – Это было давно. В то время Карне едва сравнялся третий год, и его не волновала не только законность чьей-то коронации, а даже и возможность пускать стрелы с тетивы. – Разве время может унять обиду? – протянул Шакуни и подступил к Карне, поглядывая искоса. – Не станем про это. Лучше окажи мне любезность, ответь на один вопрос. Ты так пристально рассматривал меня из-за плеча своего наставника. Почему? Неужели обо мне дурно здесь отзывались? Да уж куда дурнее, подумал Карна, разве что о злодее Камсе или грешнике Джарасандхе говорили злее. Но заявлять такое в лицо царю было неразумно, а наушничать о том, кто и за что его не любил – и вовсе подло. – Просто... Я думал, что цари – воины. А про тебя говорят, что ты мудрец, – вывернулся Карна и даже не солгал, потому что и правда этому удивлялся. Шакуни захихикал, потом успокоился было, но, глянув на Карну, снова зашёлся в смехе. – Какое подкупающее прямодушие. Да, я мудрец, и не зря ношу это звание, поверь. Мой разум стоит, пожалуй, половины войск половины царств. Разве всегда на тронах сидят воины? Вспомнить хотя бы Дхритараштру или Васудеву Кришну, единственного, кто может соперничать со мной в хитрости? Карна уставился на него в искреннем возмущении, не понимая, как человек, который кичится умом, может говорить такие глупости. – Дхритараштра – воин! Он учился у самого великого Бхишмы, сражался на арене против четырёх слонов разом и не промажет по мишени. А о подвигах победах Васудевы Кришны говорят во всех царствах! Опять захихикав, Шкуни покачал головой. – Ах. Значит, ты думаешь, что я промахнусь мимо цели и не смогу победить? Хочешь поспорить? Он смотрел на Карну, под его взглядом было неуютно. Карна пожал плечами, не говоря ни да, ни нет. Шакуни достал нож. – Деревянный герб за пятой статуей, – сказал он и сделал бросок, почти не глядя. Повернувшись, Карна увидел, как дрожит резная рукоять, тогда как лезвие застряло в названном украшении. Рядом стояла бледная служанка, Шила, едва не попавшая под удар. Кувшин в её руках ходил ходуном. – О. Какая неприятность едва не случилась... – хмыкнул Шакуни. – Ты принесёшь мне нож? Карна пошёл за оружием, на ходу ободряюще улыбнувшись Шиле и тихо сказав: – Сожалею. Иди, ничего страшного. Она, поклонившись, мышью шмыгнула мимо, а Карна вернулся к Шакуни. Тот забрал оружие с прежней ослепительной улыбкой. – Иногда вещи и люди не таковы, какими кажутся, Карна, сын Адирадхи. Воины, мудрецы... Некоторые прикидываются слабыми, чтобы испытать сильных. Некоторые прикидываются сильными, чтобы их все боялись. А некоторые называют себя праведниками и пользуются этим, чтобы разрушать чужие жизни. Ты же встречался с такими не раз, верно? – Нет. Карну передёрнуло от отвращения, когда он представил, как какой-нибудь совсем уж падший грешник наряжается брахманам, чтоб обманывать людей и заставлять их страдать. Только подлые ракшасы, верно, решились бы на подобное, и обманщика следовало убить сразу, как только встретишь. Шакуни приподнял бровь. – Нет? – повторил он. – Я слышал, что ты много пережил, пока смог добиться того, чтобы тебе позволили взять оружие. Карна нахмурился. Пускай раны в его душе давно зажили, рубцы от них остались, а память порой воскрешала эхо пережитой боли. Однако это было другое. Или нет? Или... Карна сердито отбросил заклубившиеся смутные мысли. Даже если Бхишма когда-то рассудил неверно, то не по злому умыслу и безо всякого коварства. Карна мог тысячу раз считать наставника неправым, это не умаляло его уважения к заслугам и праведности Бхишмы. И что бы ни происходило между ним и Бхишмой в прошлом или в настоящем, это не касались царя Гандхара. – Ты хочешь оскорбить моего наставника или наставников тех школ, где меня не приняли? – резко спросил Карна, с вдруг возросшей неприязнью глядя на Шакуни. Лицо того разом приобрело самое невинное выражение. – Я? Я сказал что-то оскорбительное? Карна вспомнил, как Масуд предупреждал его не спорить с царём Гандхара, и теперь у него закралось подозрение, по какой именно причине. – Нет. Прошу прощения. С твоего позволения, мне нужно идти, Гандхар-радж. Царица Кунти ждёт меня. Пожалуй, не стоило упоминать о ней в разговоре с человеком, который, возможно, пытался убить её сына, но было поздно. – Ах да, кто-то говорил, что госпожа Кунти очень добра к тебе. – Царица Кунти стала мне второй матерью. И любого, кто причинит ей зло, я призову к ответу, – несколько мгновений Карна буравил Шакуни взглядом, потом коротко прощально поклонился и заспешил дальше. Он не оглядывался, однако был уверен, что если бы оглянулся, то увидел бы, как царь Гадхара продолжает смотреть ему вслед. Следующие недели с Шакуни Карна больше не сталкивался. По-прежнему видел во время советов, где тот неизменно улыбался всем присутствующим и вмешивался в дела не более любого другого. Если Шакуни обиделся на резкость Карны, то этого не показал и мстить как будто не собирался. Хотя последнего от него можно было бы ожидать после всех пугающих слухов о его коварстве и злопамятности. Пару раз Карне казалось, что он видел разноцветный тюбан Шакуни, когда оборочивался после тренировке на поле, где использовал мистические мантры. Точно Карна уверен не был. Беспокойные разговоры о приезде царя Гандхара, ходившие первые несколько дней, побурлили и стихли, и Карна уже начал сомневаться, что повод для волнений действительно был. – Должно быть, Гандхар-радж в самом деле изменился. Великий Бхишма надеялся, что корона поможет ему вспомнить об ответственности перед народом и правдености, – сказала как-то Кунти. Она улыбалась, а взгляд оставался тревожным, и Карна подозревал, что Кунти не верит собственным словам. Время возвращения царевичей всё приближалось, уже были посланы гонцы в школу Дроны, и вернулись обратно. Строительство арены успевало завершиться в срок. – Твоё обучение тоже скоро будет завершено. После того, как коронуют наследника трона, я назову тебе цену, и ты перестанешь зваться моим учеником, – объявил Бхишма однажды вечером. Эта новость, несмотря на то, что Карна её ждал, слегка оглушила его. Он привык считать себя учеником Бхишмы, и не был уверен, что станет делать, когда окажется свободным. Когда-то Карна хотел всего лишь признания своего таланта и права получить знания. Он не желал судьбы воина и согласился бы отдать жизнь ремеслу отца, добросовестно исполняя обязанности колесничего. Сейчас же, попытавшись представить будущую жизнь, он осознал, что всё изменилось. Люди перестали смотреть на него, как на взбалмошного сына колесничего, которого следует призвать к порядку, теперь его считали воином. И сам он тоже слишком привык к праву на оружие и на бой. Наверное, самым лучшим было в самом деле пойти на службу одному из царевичей, как того желал Бхишма. Но Карна не знал их и не хотел связыть себя клятвой верности человеку, который окажется недостоин и потребует от него биться за свою жадность или тщеславие, а не за славу или для защиты подданных. В конце концов, Карна решил, что подумает об этом, когда и в самом деле расстанется с Бхишмой, а царевичи вернутся и поделят между собой корону наследника. Тогда он смог бы узнать их лучше и сделать свой выбор, не оглядываясь на волю наставника или желания кого бы то ни было ещё. Именно об этом Карна думал во время совета, когда царь Шакуни предложил устроить поединки вместо обычного состязания. – Я против. Бхишма поднялся, в его голосе зазвучало знакомое тяжёлое недовольство. – О! Если владыка против, я не смею настаивать, но… Слова Шакуни свивались точно змеи, и вот уже первоначальное «не смею настаивать» превратилось в свою противоположность. Карна тряхнул головой, будто надеясь выбить голос Шакуни из своего разума. Ему захотелось громко вмешаться просто чтобы заставить того замолчать, однако говорить Карне никто не дозволял, и Дхритараштра рассудил по своему разумению, выбрав поединки. Может, это было и правильно, размышлял Карна чуть позже. Из царевичей следовало выбрать лучшего. Во время боя же становилось видно не только умение воина, а ещё и привычки: станет ли он отступать, готов ли нанести нечестный удар. На арене на глазах у всех вряд ли кто-то согласится покрыть себя позором, нарушив правила сражения, но в бою всё равно легче узнать противника, чем в простом состязании. Карна помнил, как сходился в поединках на плацу с разными воинами из армии Хастинапура, и почти всегда натура того или другого отражалась в ударах, словно в зеркале. Стрелы Карны, наверное, точно так же рассказывали о нём самом, как чужие копья и мечи о своих владельцах. Он подумал, что если увидит поединки царевичей, то лучше их поймёт. Бхишма же был мрачен, когда уходил с совета, несмотря на то, что его условия проведения боёв были приняты. Карна последовал за ним, полный противоречивых мыслей: ему и нравилось предложение Шакуни, и было обидно за наставника, советом которого Дхритараштра пренебрёг. – Ты в самом деле опасаешься, что царевичи убьют друг друга? Они же братья, – решился спросить Карна, когда тронный зал остался далеко позади вместе с министрами, мудрецами и царём Гандхара. Впрочем, двенадцать лет назад родство не остановило покушение, и Карна в который раз внутренне передёрнулся от этой мысли. Попытка убийства родича, да ещё столь подлая, по-прежнему не укладывалась у него в голове. Даже веря в то, что Кунти не лгала, он надеялся, что кто-то ошибся или произошёл несчастный случай, или что-нибудь ещё. Бхишма покосился на Карну исподлобья, покачал головой. – Дрона – суровый наставник, и за прошедшие годы мог обуздать нрав сыновей Дхритараштры. Если бы я не верил в его способности, не позволил бы царевичам учиться у него. Это был странно уклончивый ответ, совершенно несвойственный Бхишме, который всегда оставался прямолинеен и неумолим. Повисла короткая пауза, и Карна продолжал смотреть на наставника, не скрывая недоумения. Бхишма шумно выдохнул через нос. – Итог учения зависит не только от учителя, так же и от ученика. Даже лучший наставник ничего не сможет сделать, если ученик не желает его слушать, – его взгляд смерил Карну с ног до головы, заставив насупиться. – Я верю в то, что Юдхиштхира и его братья взяли у Дроны всё возможное. И я хотел бы верить, что Дурьодхана смирился и последовал их примеру. Однако сомнения не оставят меня, пока я не увижу этого сам. – Но прямо на твоих глазах… твои же внуки не посмеют убивать друг друга! – Что ж, на это я рассчитываю, – согласился Бхишма. Позже, возвращаясь в свою комнату, Карна продолжал гадать, есть ли основания у подозрений Бхишмы. Он знал, что сыновей Панду наставник любил больше и, возможно, был предвзят, хотя никто другой не решился бы обвинить Бхишму в несправедливости в лицо. Мысли Карны были прерваны подошедшим слугой: – Царь Дхритараштра желает видеть тебя. На этот раз Карну провели к царю без церемоний и долгих сборов. В покоях его встретил сам Дхритараштра, а ещё Шакуни, которого Карна не сразу заметил в тени. Ни царицы Гандхари, ни Видуры с Бхишмой не было, как и благовоний или угощения, которое символизировало бы царскую милость. Карна поклонился, Дхритараштра ответил коротким благословляющим жестом и слабо улыбнулся. – Я слышал, скоро и твоё обучение завершится. Совсем, как у моих сыновей. И что ты хочешь стать преемником дяди на его посту. Карна покачал головой, забыв, что Дхритараштра не может этого видеть, и поправил: – Наставник хочет этого. – А ты разве нет? Хранить трон Хастинапура – почётнейшая судьба! Спроить с этим было невозможно: удостоиться чести встать на одну ступень с самим великим Бхишмой мечтали многие, а многие не решались даже мечтать. Только Карне это великое благо казалось скорее тяжким бременем, чем заветным сокровищем. Много лет он провёл рядом с Бхишмой, много раз начинал с ним споры, и слишком часто их разногласия начинались там, где долг хранителя трона выступал против сердца Карны. Бхишма был велик и связан своим долгом, словно цепью, даже если его цепь сковали из самой праведности. Делиться такими мыслями с Дхритараштрой Карна, само собой, не стал, лишь сказал: – Я не знаю, моя ли это судьба. Слона не запрягают в колесницу, а на спину коня не водворяют беседки. И наставник это понимает. Дхритараштра улыбнулся шире и закивал. – Что ж, раз твой выбор не связан волей дяди, ты выполнишь мою просьбу? Подозрения, забрезжившие, когда Карна переступил порог царских покоев, обрели форму и встали перед ним во всей ясности. Он нахмурился, чувствуя гнев от того, что его вновь пытались толкнуть на определённую дорогу, и сомневаясь, что вправе выпустить чувства наружу здесь и сейчас. – Ты желаешь, чтобы я служил твоим сыновьям, царь? – У меня и Хастинапура есть великий Бхишма, – кивнул Дхритараштра. – Однако город для него всегда был важнее жизни моих детей. Я отец, Карна, и моё сердце болит при мысли о том, что между Хастинапуром и Дурьодханой дядя выберет Хастинапур. И я сам тоже обязан выбрать Хастинапур! Я – правитель, а правители жертвуют своей душой ради народа. Если бы у моего сына была такая защита, как твой доспех и твоё воинское умение, я смог бы спать спокойно. Не так уж много царь жертвовал ради народа, во всяком случае, ради людей низких каст, промелькнуло в мыслях Карны. И уж точно Дхритараштра не согласился бы отдать ради них собственных детей. Но царям не отказывали в просьбах, а после такой милости, как право распорядиться чьей-то короной, и вовсе следовало принять любой приказ с благодарностью и выполнить в лучшем виде. Карна молчал. Дхритараштра слегка нахмурился и чуть повернул голову, будто прислушивался к его дыханию или биению сердца. – Что же ты не отвечаешь? – Прости, царь, – тихо сказал Карна. – Ты можешь гневаться на меня и наказать. Я клялся господу Парашураме, и кому бы ни стал служить в будущем, не могу нарушить клятву. С твоим сыном я не знаком, поскольку не жил во дворце, когда он был здесь. Поэтому не могу обещать, что стану его щитом и оружием, пока не увижу, каким он вырос. Лицо Дхритараштры разом потемнело, а руки сжались в кулаки. – Ты обвиняешь моего сына в том, что он мог стать недостойным человеком?! – Нет, царь. Я лишь говорю, что не знаю его. Дхритараштра шумно вдохнул, явно пытаясь взять себя в руки, Карна видел, как из-под полуопущенных век ярко блестят белки слепых глаз. Он спросил себя, будет ли просто изгнан из города, или посажен в тюрьму, или навсегда лишится дозволения сказать хоть слово против царской воли. – Тогда кому же ты станешь служить? Шакуни, о котором Карна почти позабыл, так тихо и незаметно тот сидел, поднялся и ловко захромал ближе. Он двигался с необычайным проворством, заставив Карну вспомнить вонзившийся точно в указанную цель нож. – Я ещё не выбрал. Карна настороженно следил за ним, не зная, чего ожидать. Шакуни встал совсем рядом, заглянул ему в лицо. – Выбрал? – его голос стал вкрадчивым. – Ты так уверен, что сможешь выбрать? Великий Бхишма может назначить твоей платой такую службу, какую пожелает. Карна почти испугался, что так и в самом деле случится, но сразу же понял, что это ошибка. Они с Бхишмой спорили о будущем, а если бы тот захотел связать Карну обетом, то не стал бы переубежать, просто объявил бы свою волю. – Наставник не станет так делать. Он бы мне сказал. Шакуни захихикал и сделал в сторону Дхритараштры жест, словно предлагая полюбоваться. Слепой царь, разумеется, никак не ответил, он смотрел в никуда и сердито кривил губы. – В самом деле? В самом деле сказал бы? – Да, Гандхар-радж. Наставник никогда не обманывал меня, – отрезал Карна. Шакуни сделал шаг назад и, прикрыв глаз, рассматирвал Карну с жадным вниманием. На его лице играла улыбка, и невозможно было понять, то ли его забавляет разговор, то ли это попытка проявить доброжелательность. – Тебе всё равно придётся кому-то служить. Ты родился колесничим. От внезапных слов Дхритараштры Карна вздрогнул. Уже давно никто не смел заявлять ему ничего подобного. – Господь Парашурама разрешил мне взять оружие. Если я не стану служить твоему сыну, ты отменишь его волю? Карна так разозлился, что вспомнил, как именно во времена своей молодости господь Парашурама обходился с пренебрегавшими его праведностью воинами, знатными и нет. Карна едва успел прикусить язык, чтобы не напомнить о том же Дхритараштре. Даже для него, ученика великого Бхишмы, подобная дерзость могла обернуться если не плахой, то очень серьёзным наказанием, а ещё могли пострадать его близкие. – Конечно же нет! – всплеснул руками Шакуни. – Воля господа Парашурамы священна! Никто не отберёт у тебя лук и стрелы! – он снова шагнул ближе и взял Карну под руку. – Царь всего лишь хочет сказать, что даже с оружием в руках ты должен выбрать себе службу. Но! – Шакуни поднял палец и покачал им. – Служба означает выполнине воли воина, ставшего тебе господином! Ответь мне, сын Адирадхи, многие ли из них разрешат тебе во время боя выпустить вожжи, чтобы посылать во врагов стрелы? Кто-нибудь из обычных вояк? Или сыновья придворных? Или дети Панду, учитель которых не захотел тебя принять? Как ты думаешь, Юдхиштхира, названный Царём Спаведливости за свою готовность беспрекословно исполнять закон, даст тебе право сражаться? – Шакуни укоризненно покачал головой, будто сокрушаясь недальновидности Карны. – Зато мой дорогой племянник Дурьодхана никогда не скажет слова против. Обещаю! Карна тяжело дышал, полный гнева, унижения и бессилия. Не желая говорить с Шакуни, он посмотрел на Дхритараштру. – Пока я не узнаю царевичей, я не могу дать слово, что стану служить кому-то из них. Твоим сыновьям, царь, или сыновьям Панду, – повторил он сквозь зубы. Шакуни пренебрежительно скривилсяи отвернулся, заковыляв к своему преженму месту. Дхритараштра откинулся на подушки, его вид был хмур. – Можешь идти, – сухо велел он. – И я запрещаю тебе говорить об этом разговоре. Без любых приказов говорить об этой беседе Карна не стал бы даже под страхом смертной казни. Он шёл по коридорам дворца, сам не зная куда, оглушённый и потерянный. Обрывки царских речей кружились возле, вновь звучали в ушах, вперемешку и одновременно. Постепенно Карна всё сильнее осознавал смысл случившегося, и его душа наполнялась горечью. Дхритараштра был не в силах просто принудить его служить своему сыну. И, пожалуй, в самом деле не мог отбросить волю Парашурамы, словно незначительную ветошь. Однако в руках царя была власть, и за неповиновение предстояло расплачиваться. Угроз себе Карна не боялся, зато страшился за судьбу родителей и своих приятелей, которых спустя двенадцать лет оказалось не так мало. Ещё он представлял, что в самом деле опять берёт в руки вожжи и идёт в бой без права коснуться лука. Или, хуже, неся с собой лук и не имея возможности сделать выстрел. Представлял не так, как прежде, а по-настоящему, во всех подробсностях, и тонул в тоске и ярости. Насмешки всех, кто боялся обидеть его раньше, зазвучали в его ушах, как если бы были уже произнесены, пробуждая чувства, которые, казалось, давно погасли и развеялись пеплом. Карна словно возвращался в прошлое, становился юноцом, готовым без устали кричать о своём праве, не обращая внимания на удары и боль. Только сейчас его гнев не хлестал во все стороны без смысла и цели, а сосредоточился в одну точку, в остриё, направленное в сердце врагам. Но враги Карны были недосягаемы, и даже в страшном сне он не осмелился бы поднять руку на царя или царских детей. Тогда он подумал, к кому может обратиться за помощью, и тотчас понял, что ни к кому. Царице Кунти приходилось защищать родных сыновей, а великий Бхишма служил трону, и воля Дхритараштры оставалась для него законом, даже если вызывала протест. Не далее, как на сегодняшнем совете Карна видел яркое тому подтверждение. А если не великий Бхишма, то кто ещё противостоял бы воле царя? Царевич Дурьодхана, прозвучал в ушах Карны голос Шакуни. Или царевичи Пандавы? Карне показалось, что даже колонны, стоявшие вдоль коридора, рассмеялись в ответ. Жил ли в Арьяварте хотя бы один царский сын, готовый поспорить с собственным отцом или дядей за судьбу простого человека, спросил себя Карна и сам же ответил: Васудева Кришна, царевич, выращенный пастухами. Вот только Васудева Кришна нынче жил в Двараке, а не в Хастинапуре. Сыновья Панду приходились Васудеве Кришне братьями. Могли они в самом деле дать Карне шанс? Люди любили их и верили им, и пускай ему было бы неприятно признать, что судил о них неверно, со своей ошибкой Карна смирился бы с большей лёгкостью, чем с лишением права на оружие. Он сомневался. Когда-то царевич Арджуна погасил его стрелы, не желая признать равным. Вряд ли в обучении у Дроны, тоже отказавшем Карне, он изменился. Следовало испытать их, понял Карна. И пускай другие лишь засмеялись бы, узнав, что сын колесничего намеревается испытывать сыновей царя, у него не оставалось выбора. Ему следовало испытать сыновей Панду, и если... – Карна? Карна, сынок, что случилось?! Словно очнувшись ото сна, Карна заморгал, растерянно оглядываясь, и понял, что успел покинуть царский дворец и прийти к порогу собственного дома. Радха сбежала с крыльца и остановилась перед ним, с тревогой притянув его голову ближе и вглядываясь в его лицо. – Что с тобой, сынок? – Мама... – вырвалось у Карны помимо воли. – Мама, что мне делать? Царь велел ему молчать, и Карна честно не называл имён и не расскрыл подробности. Но он всё равно не смог удержаться и жаловался матери почти как в детстве на чужие насмешки и жестокость взрослых воинов. Только сейчас речь шла о выборе между неправедной службой и лишением самого большого счастья в жизни. Радха гладила его по голове чуть дрожащими пальцами. – Ах, сынок, мы с отцом боялись, что это случится. Что все эти правители и их приблежённые захотят заполучить твой драгоценный доспех, а ты сам не будешь нужен никому. Карна, Карна, если бы ты стал просто хорошим честным колесничим, и служил, как все другие! Он не мог. С самого рождения дар Сурьи-дэва, на счастье или на беду, выделил его из прочих людей. Однажды Бхишма сказал Карне, что дары богов даются людям не для радости, а для труда, получив их, стоит готовиться к борьбе. В этот раз он оказался прав. – Я не буду счастлив, если откажусь от лука, мама. Тогда я откажусь от самого себя, а моя жизнь станет той колесницей, которую ни разу не запрягли, боясь повредить. – Знаю, сынок. Я знаю, – пальцы Радхи были мокрыми от слёз, которые она вытирала, а потом вновь касалась лба и волос Карны. – Ты всегда был таким. Сколько бы отец тебя ни бранил, и сколько бы я ни просила, ты всё равно продолжал совершать чудеса. Помнишь, как ты упал со скалы? Или схватился с тем чуземным бойцом? И как подарил царице дождь из лотосов? Несмотря на тяжесть в душе, Карна слабо улыбнулся, думая о детстве. Тогда было трудно, ему приходилось сталкиваться со множеством обид, и в то же время тогда было легче, потому что Карна видел благородную цель и не видел её цены. – Царица поверила, когда я признался ей, что осыпал её цветами. Она была рада. Она была добра ко мне все эти годы, так может, её дети тоже будут? – Уж всяко больше, чем Дурьодхана со своей сворой, – едва слышно пробормотала Радха, бысто прикрыла рот, и снова опустила ладонь Карне на лоб. – Не волнуйся, сынок, сыновья Панду – хорошие люди, они не станут тебя обижать. Карна невольно сжал кулак. Ему было мало, чтобы его не обижали, он хотел уважения и права на оружие, вопреки мести Дхритараштры и Шакуни. – Даже если добры и великодушны, мама, я не знаю, смогу ли служить им. Что, если они откажутся признать мой лук, как отказался когда-то их дед, великий Бхишма? Что, если за прошедшие годы они стали надменны, как великий Дрона, который учил их? Мама, неужели это так много – то, что я хочу сам выбрать себе господина? То, что я хочу, чтобы господин уважал меня и мой талант? Неужели гордиться своим даром – неправедное выскомерие?! Наверное, если бы отец был здесь, он бы сказал, что так и есть, мельком подумал Карна. Приказал бы просто выполнять распоряжения Бхишмы, а потом принять свою судьбу. Адирадха делал так всю жизнь, и когда великий Бхишма, взявшись за учение Карны, велел ему возить министра Видуру, покорно пошёл к новому господину. Карна никогда не поступал так, как отец, и сейчас радовался, что того нет дома. Он подозревал, что не выдержал бы возвращения старых ссор и в самом деле повёл бы себя недостойно и заносчиво. – Конечно, ты можешь собой гордиться, сынок. И царевичи Пандавы обязательно станут тебя уважать. – Станут ли? – пробормотал он не столько в ответ матери, сколько повторяя мысль, упрямо не оставлявшую его разум. – В прошлый раз мне пришлось идти к господу Парашураме, чтобы добиться признания. В этот... Пальцы Радхи задрожжали, она воскликнула: – Нет! Только не ещё несколько лет, когда я не знала, где ты и что с тобой! Нет. Ты не станешь опять бродить за тридевядь земель, а я не стану гадать, жив ли ты ещё, накормлен ли и одет ли! – Но я не могу обещать, что стану служить сыновьям Панду. А если нет... – Тссс. Карна, сынок, послушай, я знаю, что сделаю. А ты поступай, как захочешь. Ты всё равно так поступишь и никого не станешь слушать. Всё будет хорошо. Карна поверил ей, пускай даже знал, что ничего хорошего не получится, если, испытав царевичей Пандавов, он не найдёт себе среди них достойного господина. Слова матери дали ему надежду и успокоение, в которых Карна нуждался слишком сильно, чтобы отказаться от них. Адирадха, бывший колесничий великого Бхишмы и нынешний колесничий главного министра Видуры, стоял в тени возле двери и не входил в дом, хозяном которого был. Он кусал губы, не пуская сердитые слова, упрёки и увещевания, которые рвались из самого его сердца, и которые были бесполезны. Его сын никогда не слушал, сколь возмутительно и горько это ни было. Адирадха хотел сказать ему множество резких слов, однако сдерживался. За двенадцать лет он смирился с тем, что утратил власть над собственным ребёнком, и даже если Карна в который раз творил очередную высокомерную глупость, ничего не мог с этим поделать. Возможно, он никогда и не имел такой власти, ведь его сын на самом деле принадлежал кому-то другому. Такие мысли утешали Адирадху, превращая его ошибки и бессилие в непреодолимое веление судьбы, и всё же не утоляли боль до конца. Когда разговор в доме затих, он наконец переступил порог. День состязаний, казалось, был благословлён богами, Карна чувствовал это в воздухе и в свете. К его удилению, Бхишма дал ему разрешение делать, что хочет. Карна принял это как символ благосклонности судьбы, ведь теперь само слово наставника дозволяло ему исполнить задуманное. С утра Карна молился Сурье-дэву: не просто принёс подношения, но просил о поддержке в грядущем деле. Сурья-дэв никогда не отказывал ему раньше, и теперь не показал своего недовольства, что тоже стало немалой поддержкой. Потом Карна отправился к арене. Народ собирался на праздник с утра, к полудню многотысячная толпа шумела так, что закладывало уши. Гомон, запах еды и тел, азартные крики могли свести с ума. У одного из входов какой-то не то торговец, не то вор принимал ставки на победу царевичей. Карна велел ему убираться, потому что так поступил бы Бхишма, а ему показалось важным сделать то, что понавилось бы наставнику. Впрочем, он понимал, что тот же человек, или другие за соседними углами снова начнут дурную игру. Карна поднялся на одну из башен в углу арены. Там уже стояли воины в полном вооружении, нужные здесь больше для почёта, ну и ещё, возможно, чтобы утихомирить толпу, если слишком разойдётся. Среди прочих там был Лочан, который радостно ухмыльнулся при виде Карны. – Я думал, ты будешь внизу, со знатными господами. – Я не знатный господин, так что мне нечего там делать. – Уж не решился ли ты замахнуться на долю брахманов, раз предаёшься самоуничижению? – засмеялся Лочан, и остальные следом за ним. Карна не ответил, он опёрся руками о перила и наклонился вперёд, жадно вглядываясь в колыхавшуюся внизу толпу и яркий песок арены. Скоро здесь должна была решиться судьба Хастинапура – и его собственная. Наконец прибыла царская семья, глашатаи протрубили в трубы, возглашая её появление. Искусные танцовщики и танцовщицы прошли по арене и усыпали её лепестками цветов, Дхритараштра встал, чтобы обратиться к народу. Его голос звучно разносился в каменной чаше арены, без труда различимый даже на высокой башне. Дхритараштра говорил о наступлении благословенного времени, когда у Хастинапура наконец-то появится законный наследник, который поможет донести до людей божественную благодать. Карна почти не слушал. Он знал, как важно, чтобы короновали достойного, и надеялся, что выбор будет сделан по заслугам, однако собственное положение занимало его больше. Станет ли наследным царевичем тот, кому он сможет служить? И что, если нет? Если нет, тогда придётся оставить Хастинапур, сказал себе Карна и прислушался: не дрогнет ли сердце или рука. К собственному удовлетворению он остался непоколебим, на место уныния, охватившего его пару дней назад, пришло решительное смирение. Трубы снова пропели и ворота распахнулись. Царевич Дурьодхана въехал на арену на нескольких слонах. Он был высок, могуч и красив. К небесам в едином порыве взметнулся приветственный рёв толпы, разом забывшей о неприязни и страхе. Карна тоже шумно выдохнул, невольно поддавшись отголоску общего чувства, а Лочан и ещё пара воинов рядом тихонько вскрикнули и взмахнули копьями. Соревнование началось. Царевич Накула прилетел на орле и спрыгнул на песок с неменьшим блеском, чем Дурьодхана. Он сражался ярко и быстро, и несмотря на то, что был явно слабее, как будто не тяготился этим. Карна увидел в его ударах недальновидную лихость и не заметил остервенения, с которым идут за победой любой ценой. В атаке Дурьодханы гудела ярость и желание сломить, гнев и безудержная сила. В поединке с ним легко было бы забыться, даже стоя в стороне, Карна чувствовал, как раздуваются его ноздри от подспудно вскипающей в крови жажды битвы. Поединок закончился быстро, побеждённый Накула отошёл лёгким шагом человека, который не придаёт значения поражениям. Почти тут же Карна забыл о нём: этот царевич не мог стать его господином. Лочан с приятелями перекинулись несколькими словами, кто-то о чём-то спросил Карну. Тот не слушал и не ответил, полностью занятый происходящим внизу. Начался следующий бой. Сахадэва походил на брата, только оказался более спокойным. Его натиск был сильным и осмысленным, и, пожалуй, поединок стал бы занятной игрой – если бы шёл с другим противником. Дурьодхана, похожий на ураган, просто смёл Сахадэву грубой силой. Тот тоже отошёл в сторону, и Карна перестал о нём думать столь же быстро, как о его близнице. На третий бой вызвали Юдхиштхиру, и Карна нахмурился от вспыхнувшего подозрения. Сто пять царевичей участвовало в состязании, и имя каждого выбирала случайность – или же так только казалось. Уже третий раз против Дурьодханы выходил один из сыновей Панду, а не кто-то из девяноста девяти братьев. Карна задумался, считать ли такое совпадение изъявлением божественной воли или же уловкой. Колесо жребия вращалось быстро, и всё же если бы стрелу пускал он сам, то смог бы выбирать имя следующего участника по собственной воле. И великий Бхишма смог бы, и великий Дрона. А Ашваттхама, сын великого Дроны, наверняка унаследовал умение от отца. Карна посмотрел на сидевшего внизу Бхишму. Даже находясь далеко, он различал лицо наставника так ясно, как если бы находился напротив. Бхишма сердился, его руки стиснулись в кулаки, а брови сошлись над переносицей. Видно, он тоже подозревал подлог, но не мог вмешаться, поскольку обвинение без доказательств стало бы бесчестной клеветой. Кроме того, кого следовало обвинять? Кто придумал уловку, если это была действительно уловка, и чего хотел ей добиться? Крылось за ней желание уничтожить Дурьодхану или же его соперников? У Карны не находилось ответа, пока никто из царевичей не походил на человека, готового изобретать хитромуные ловушки. Между тем Юдхиштхира, Царь Справедливости, вышел на арену. Карна натянулся, впившись взглядом в того, кого многие люди ждали с нетерпением и сам великий Бхишма желал видеть на троне Хастинапура. Юдхиштхира оказался невысок и негрозен, его движения были плавными и сдержанными, в руках он нёс копьё. Его бой показался Карне странным. Удары Юдхиштхиры были точными, сильными, быстрыми и словно ненастоящими. В них не виделось даже проблеска того пламени, что зажигала битва в сердце самого Карны. Силы поединщиков казались равными, однако при этом Дурьодхана словно сражался, а Юдхиштхира – нет. Лишь в нескольких последних его выпадах появился нужный огонь, и тогда он сломил Дурьодхану и поверг того на землю. Карна чувствовал неприятное томление и замешательство. Сила и умение Юдхиштхиры не вызывали сомнений, однако его победа не понравилась Карне. Она были честной, она была достойной, она оставила его сердце глухим и безответным. Неожиданно Юдхиштхира отпустил Дурьодхану и пошёл прочь, не дожидаясь объявления своей победы. Несколько мгновений Дурьодхана ещё лежал на песке, потом вскочил и ударил Юдхиштхиру по спине. Карна тихо вскрикнул и отшатнулся, кто-то рядом тоже издал изумлённый возглас. – Так нечестно! – Видно, ничуть не изменился, отец рассказывал... Насмотря на то, что о конце поединка не объявляли и удар не нарушил правил, он был дурным и вызвал у Карны резкое отторжение. Если Дурьодхана желал продолжить схватку, ему следовало окликнуть противника и дождаться, пока тот повернётся и приготовится к атаке. Сражайся внизу сам Карна, он примерно наказал бы Дурьодхану за его нападение, не считаясь с родом и царским гневом! Юдхиштхира же признал поражение. Почему? Карна недоумевал, по какой причине старший из царевичей не ответил на нечестный удар, и его растерянность быстро переплавлялась в возмущение. Так ли когда-то Юдхиштхира смирился с покушением на жизнь брата? Карна сердито тряхнул головой. Ни одному из старших сыновей Дхритараштры и Панду теперь он не желал служить! Следующим вышел Бхима, тот самый, кому пришлось попробовать отравленное угощение. Его ярость и сила, столь же несдержанные, как у Дурьодханы, обдали лицо и руки Карны обжигающим жаром. Огонь непримиримой вражды заклубилась в воздухе, стоило Бхиме ступить на песок арены. Сердце Карны отозвалось знакомому пламени, а разум и душа сказали «нет». Карна обещал сражаться за справедливость, а не мстить, и в тот момент разница для него вдруг стала прозрачно-ясной, как никогда раньше. Бхима едва не убил собственного родича, и присуженное ему поражение было заслужено почти совершённым преступлением. Карна же подумал, что его изгнание из воображаемого грозит превратиться в самое настоящее: одного удара хватило, чтобы отвраить его от Дурьодханы, и четверо из сыновей Панду тоже не подходили ему. А потом на арену вышел Арджуна. Сердце Карны испуганно заколотилось, когда на Арджуну рухнула статуя, и затрепетало от предвкушения, когда оказалось, что щит из стрел остановил камни. Душа Карны запела, едва первая стрела сошла с тетивы. Забыв обо всём, забыв себя, он не видел ничего и никого, кроме лучника в солнечном свете, каждый выстрел которого был совершенством. Такого же. Равного. Великолепного. Вся сила и неистовость Дурьодханы разбились об искусство и сосредоточенность Арджуны. Воин, владевший луком так, воин, чьи стрелы пели такую песню, не мог оказаться подлым, жестоким или бесчестным. Арджуна должен был стать тем, кому Карна захотел бы служить. Он стал бы тем, кому Карна захотел служить! Если бы не две водных стрелы, пущенные двенадцать лет назад, если бы не бессловесный отказ признать. – Вот – победитель состязаний! Лучший воин Арьяварты! – объявил великий Дрона с торжеством и гордостью. Тогда Карна сделал глубокий вдох, взял приготовленный лук, коротко выдохнул и шагнул в бездну. – Я протестую! Тысячи изумлённых взглядов легли на него и среди них – гневный взор великого Бхишмы, так же как давным-давно, будто Карна снова стал вздорным недорослем, который смеет рваться туда, куда ему заказан вход. И точно так же, как тогда, он расправил плечи и шагнул грудью против чужого возмущения. – Царевич Арджуна воистину первый среди царевичей династии Куру. Но чтобы зваться лучшим воином Арьяварты, ему нужно одержать победу не только над своими братьями! Прежде, чем зваться так, пускай сначала одержит победу надо мной! – Карна! – Бхишма вскочил. – Что ты делаешь?! Всем телом Карна повернулся к нему и встал, расставив ноги, словно одна только воля Бхишмы могла смести его прочь и повергнуть на песок. – Защищаю твою честь, наставник! Великий Дрона оскорбил тебя, решив, что может назвать своего ученика лучшим, даже не испытав как следует. Это даже была не совсем ложь: пускай успех Арджуны заслуживал самой большой гордости, не стоило превозносить его так, как это сделал великий Дрона. Казалось, даже усы Бхишмы сердито встопорщились, а его взгляд словно собирался испепелить Карну, однако возражать он мешкал. По толпе на трибунах пробежал взбудораженный шум. Карна не слышал, вновь ли его осуждают или, против ожидания, одобряют, да его это и не волновало. Дхритараштра молчал, напряжённо застыв в своём кресле, только его пальцы беспокойно сжимались на подлокотниках. Карна надеялся, что он не станет вмешиваться, не желая полной победы одного из сыновей Панду, может, даже решив, что таким образом выполняется его пожелание. – Дедушка? – удивлённо воскликнул Арджуна. – Ученик? – эхом за ним спросил Дрона. – Ты? Я вспомнил тебя, ты сын колесничего. Великий Бхишма, почему этот наглец называет себя твоим учеником? Я не верю в это. – В таком случае тебе придётся поверить, великий Дрона, потому что он и есть мой ученик. Твоё высокомерие неуместно. Лицо Дроны исказила изумлённая и презрительная гримасса, а Карна воспрял духом, когда гнев Бхишмы переметнулся с него. Видура подался к дяде и что-то тихо быстро сказал. Бхишма не ответил, поджав губы, лишь едва заметно кивнул. Тогда Видура склонился к Крипачарье. Карна увидел это, однако не придал значения. Ничьё недовольство сейчас не имело для него значения, и с новыми силами он повернулся к Арджуне, который переводил взгляд с наставника на деда – Я вызываю тебя на поединок, царевич. Докажи делом слова своего наставника! – Карна! Не слушая, он смотрел только на Арджуну. Вот он посмотрел на Карну, и сжал губы, в его взоре вспыхнула решительность. – Я принимаю вызов! Толпа откликнулась единым рёвом, а душа Карны возликовала, он не сдержал радостную улыбку. Откашлявшись, с места поднялся Видура. – Сожалею, однако это будет нарушением закона. По нашей традиции на поединок с царевичем может выйти только человек царского рода. Поэтому... – он развёл руками. Карна прищурился. Видура в ответ беззвучно дёрнул губами и опустил глаза, Крипачарья отвернул лицо, пряча сожаление или смущение. Люди вновь зашумели, их голоса сливались в один гул, который наливался силой, становился всё оглушительней. Карна с трудом различал отдельные выкрики. Ему велели убираться прочь. Царевичу Арджуне велели сражаться. Опять впившись в Арджуну взглядом, Карна приказал не видеть ничего и никого кроме него, и ждал. Не минуту назад, сейчас решалось всё, сейчас предстояло узнать, протянет ли царевич руку ему, сыну колесничего, вопреки традициям и привычке воина. Арджуна молчал, только вновь глянул на Дрону, потом на деда. Толпа продолжала шуметь, её рёв ходил по арене, точно волны океана, поднимался, скручивался, отдавался эхом. Карна сжал древко лука так, что оно вот-вот должно было треснуть. Арджуна молчал. Великий Бхишма поднял руки, призывая к тишине, и люди послушно смолкли перед его волей. В наступившем молчании после недавнего шума у Карны зазвенело в ушах. – Закон запрещает этот поединок, – сказал Бхишма. – Великий Дрона, ты должен признать хвалу Арджуне преждевременной. – Я верю, что великий Бхишма способен вырастить воина не хуже меня, и не подразумевал иного. Вырастить воина, – подчеркнул Дрона и пренебрежительно усмехнулся в лицо Карне. Бхишма кивнул. – Карна, ты должен уйти. Карна втянул горячий воздух, ощущая, как раздуваются ноздри. Ему показалось, он уловил слабый запах водной пыли, что не так давно рассыпали чужие стрелы. Арджуна всё ещё молчал. – Карна, ты должен уйти, – с нажимом повторил Бхишма – Почему он должен уходить, владыка? Голос царицы Кунти, негромкий и чуть дрожащий, подхватил ветер, разнося над ареной. В изумлении Карна обернулся к ней, и увидел, что она стоит, опираясь рукой на ограждение, маленькая и прямая, и бледная словно призрак. Вина уколола Карну, и если бы он мог говорить взглядом, то непременно попытался бы уверить Кунти, что помнит обещание, что ни одна его стрела не коснётся тела Арджуны и не причинит тому вреда. Карне не нужна была победа, ему нужен был только бой. – Или царская кровь ядавов в самом деле недостаточно хороша для династии Куру, владыка? Он решил, что, должно быть, ослышался. Бхишма словно окаменел, и несколько мгновений стояла тишина, в которой два человека – могучий воин и маленькая испуганная женщина – мерили друг друга взглядами. – О чём ты говоришь, Кунти? – сердито и недоумённо воскликнул Дхритараштра. – Что это значит? – Арджуна, если ты в самом деле желаешь этого поединка, то ты можешь принять вызов! Слова великого Бхишмы прогремели в воздухе, заглушая любые дальнейшие вопросы и ответы. Дхритараштра завертел головой, словно пытался найти кого-то или что-то. Арджуна с Карной переглянулись, и каждый увидел на лице другого отражение собственного недоумения. – Так ты царевич? – Нет! Арджуна нахмурился, потряс головой и вскинул лук. – Я принимаю твой вызов. Его ответ непоправимо опоздал. После длинного безумного дня тишина вечера почти оглушала. Эхо случившегося всё ещё носилось вокруг, не желая окончательно кануть в прошлое, яркие образы всплывали и снова тухли. Ослепительный песок, запах слоновьего и людского пота, зловещий треск над головой и стук обломков по древкам стрел, присыпающая нос каменная пыль. Лицо матери, столь родное и любимое, радость, азарт, чужая ярость, чужая беспомощность и сила, изумление, непонимание... Сейчас всё сменил приглушённый свет масляных ламп, мягкие диваны и ковры, подушки с кистями, которые глушили звук шагов и голосов и приглашали расслабиться, уснуть. Их приглашение было лживо, как почти всё в царском дворце Хастинапура, а за внешним спокойствием как всегда скрывалась опасность. Арджуна не отрывал взгляда от проёма, ведущего в спальню матери. Когда солнце скрылось за горизонтом, и последний чудной поединок закончился, Дхритарштра потребовал объяснений. Их некому оказалось дать, потому что матушка Кунти упала в обморок, и её унесли во дворец под присмотр лекарей. Разом забыв обо всех несуразицах и соперничестве с Дурьодханой, Арджуна мог думать только о том, что с ней случилось. Наверное, это просто волнение, пытался уговорить он себя, однако беспокойство не унималось. В тот миг как никогда лучше Арджуна вспомнил, что в доме дяди опасность поджидала их верней, чем в лесу, полном диких зверей, змей и ядовитых пауков. – Идите к матери и оставайтесь с ней. Всё остальное завтра, – велел Бхишма, чему Арджуна был лишь счастлив подчиниться. – И ты тоже. Последние слова дед произнёс своему ученику. Чуть повернув голову, Арджуна всё же покосился на него. Хотя тревога за мать, желание увидеть её и убедиться, что всё хорошо, занимали большую часть его сердца, любопытству в нём тоже нашлось немного места. Карна, сын Адирадхи, в мыслях повторил Арджуна, прокатил имя по языку, пока не пуская наружу. Сын колесничего, в чьих руках лук пел так же громко, как в его собственных. Теперь Карна сидел в другом конце комнаты, подтянув колени к груди, угрюмый и будто выгоревший. Он смотрел перед собой и, кажется, не обращал внимания ни на что вокруг, погружённый в какую-то свою тоску. Вопреки немирному знакомству, Арджуне стало немного его жаль. Если бы не тревоги, рождённые соперничеством с Дурьодханой и здоровьем матери, сам Арджуна скорее бы радовался появлению достойного соперника, а не печалился об ускользнувшей победе. Победу он мог одержать и в другой схватке, время которой ещё только должно было наступить. Карна же нуждался в этом поединке очень сильно, и столь же сильно оказался разочарован. Тень жара от его вызова всё ещё лежала на лице Арджуны. Кем на самом деле был Карна, сын Адирадхи? Почему дедушка взял его учеником? Из чего родилась его вражда и вызов, неужели лишь из одной встречи, когда наставник Дрона не захотел пустить его в школу? Чего он хотел – утвердить своё превосходство, опозорить династию Куру, выполнить обет, добиться неизвестной милости, или иного, чего Арджуна и придумать-то не мог? И о чём говорила матушка, возвестив о царской крови ядавов? Был ли Карна их родичем, пока неизвестным и незнакомым? Сам он звал себя сыном колесничего и удивился, услышав иное, вот только дети колесничих не рвались в поединки с сыновьями царей, не носили божественную броню и не получали знания от самого великого Бхишмы. Может, Карну прятали? Только зачем кому-то из рода ядавов скрывать ребёнка под присмотром женщины, давно ушедшей в другую семью? На миг на ум Арджуне пришло имя Камсы, но это была глупость. В жилах Камсы не текла кровь ядавов, и сыновей у него не осталось. Хотя если бы остались, то могли бы походить на Карну – такие же неистовые и враждебные. Арджуна тихонько вздохнул: его мысли были наредкость неразумны. Рядом пошевелился Бхима. Ему даже говорить ничего не требовалось, Арджуна и без того чувствовал недовольство брата почти как своё. Пока Бхима молчал – все они молчали, как-то разом вспомнив, что среди роскоши царских комнат и переходов лучше придержать языки – однако вряд ли его сдержанности хватило бы надолго. Бездумно Арджуна положил ладонь Бхиме на плечо, погладил тихонько, унимая чужой гнев. Бхима и раньше-то недолго думал, если им бросали вызов, а сейчас, после многих склок с Дурьодханой, и вовсе бросался на любого обидчика словно взбешённый бык на погонщика с острой палкой. Под пальцами Арджуны рука Бхимы чуть расслабилась, а сам он едва качнулся назад. Улыбнувшись про себя, Арджуна так же, не размышляя, провёл по макушке Накулу, который сидел на полу и, единственный из них, так ни разу и не оторвал взгляда от дверей. Лекарь сказал им, что Кунти не нужно беспокоить, следует дать ей придти в себя самой, а до тех пор не тревожить. Арджуна знал, что искусству чужого человека Накула не поверил и хотел бы убедиться в его словах сам. На касание Арджуны он мотнул головой, словно прогонял досадную муху, а потом наоборот потянулся на встречу, прижался щекой. Арджуна некоторое время изучал дверь, потом вновь покосился на Карну и повернулся к Юдхиштхире. Тот слегка хмурился, и его мысли угадывались так же легко, как если бы произносились вслух. Юдхиштхира и, наверное, Сахадэва думали, что означало вмешательство в состязания царевичей, кем оно было подстроено и чего таким образом хотели добиться. И не вызван ли обморок матери руками тех же людей. Страшно было подозревать зло в доме собственного дяди, и не получалось не подозревать, ведь один раз оно уже настигло. С места вскочил Накула и бросился к двери. – Мама! Мигом все мысли и подозрения вылетели у Арджуны из головы, и он поспешил за братом навстречу Кунти, которая стояла в проёме и улыбалась сквозь слёзы. Они столпились вокруг неё, шутливо оспаривая право первым выразить любовь и удостоиться приветственного благословения. Кунти обняла их в ответ, Бхима навалился сверху, выбив из Арджуны дух и не позволяя снова глотнуть воздуха. Перед смехом и объятиями отступили все возможные угрозы и грядущие беды. – Мама, ты в порядке? Ты не болеешь? Из-за чего ты лишилась чувств? – спросил Юдхиштхира спустя какое-то время, когда все немного успокоились. Сердце Арджуны сжалось от того, как в один миг погасла улыбка матери, сменившись мертвенной бледностью. Кунти посмотрела поверх его плеча, а потом осторожно и непреклонно отстранила их. Арджуна проследил, как она подошла к Карне, протянула руку и остановилась так, не решаясь коснуться. Тот встал и теперь глядел исподлобья, насупленно и немного обиженно. – Карна... Губы Карны дрогнули, словно он хотел что-то сказать и не решился, только сглотнул. В груди Арджуны вдруг заныло, едва не до слёз. Он не понимал причины своих чувств. Просто в том, как Карна и Кунти стояли напротив друг друга и будто пытались, но не могли дотянуться, было что-то очень печальное. – Мама! А кто это вообще такой? – громко спросил Бхима. Вздрогнув всем телом, Кунти обернулась. Арджуна видел, как она несколько раз набирала воздух, чтобы ответить, но лишь безмолвно шевелила губами. – Я – Карна, сын Адирадхи, царевич. Ученик великого Бхишмы, вашего деда. Арджуна подумал, что с такой гордостью своё имя мог бы объявлять император. Царская кровь ядавов, всплыло у него в мыслях. – И чего тебе надо от моего брата? Раз ты – сын колесничего, вот и не лез бы в наши состязания! Бхима подошёл к нему и навис, уперев руки в бока. Карна вскинул голову, недобро сузив глаза. Он явно был не из тех, кто отступает перед противником только потому, что тот повыше да пошире в плечах. Арджуна почувствовал укол недовольства: чьим бы сыном Карна ни был, он оказался умелым и достойным соперником. – Я не собирался причинять вред твоему брату, как ты причинил своему, царевич. Лицо и шея Бхимы побагровели, Арджуна поспешил к нему и опять взял за плечо. – Хватит, – одновременно сказали Юдхиштхира и Кунти, и она добавила: – Ты не должен говорить так, Бхима. – Мама, почему ты его защищаешь?! – возмутился Накула. – Вы должны отнестись к Карне с уважением, – твёрдо начала Кунти и запнулась. – Вам придётся жить в одном дворце... – Арджуна поставил бы большие пальцы обеих рук на то, что она хотела сказать иное. – Им не придётся жить в одном дворце, Кунти. В покои быстрым шагом вошёл Бхишма, зачем-то держа в руках большой красивый лук. Арджуне захотелось броситься к нему, не так пылко, как к матери, но почти так, и он не смог сдержать широкой улыбки и шага навстречу. Несмотря на то, что учиться у Дроны было удовольствием, по деду Арджуна скучал: по его суровости, за которой пряталась доброта, по урокам и рассказам о старых сражениях и об отце Панду. Карна двинулся к Бхишме вместе с ним, плечом к плечу, только без капли приветливости. Можно было подумать, что Карна встречает не наставника, а вражеское войско, и в его сложенных руках было столько же смиренного почтения, сколько в салюте обнажённым оружием. – Что значит, им не придётся? Голос Кунти надломился. Бхишма на миг опустил глаза, и Арджуна ясно различил усталось, вину и беспокойство под неизменной сухой суровостью. – Ты должна понимать сама, дочка. Дхритараштра станет ждать лишь до утра, и это значит, что до утра твой старший сын должен покинуть Хастинапур. Арджуна охнул от ужаса, не понимая, за что такое наказание, ведь Юдхиштхира просто не мог ни в чём провиниться, не успел бы... – Его-то за что?! – эхом вскинулся Карна. – Наставник!.. – Я говорю не о Юдхиштхире, а о тебе. Царская кровь ядавов, растерянно подумал Арджуна, глядя, как сцепились взглядами великий Бхишма и его ученик. Наверное, это был какая-то нелепая шутка, решил Карна, пускай великий Бхишма не умел шутить и никогда этого не делал. Или глупая ошибка. Или борьба в царской семье, которая на этот раз оборачивалась не чашей с ядом, а тем, что его хотели отобрать у родителей. – Моя мать – Радха, и я не царевич! Даже если ты – величайший из живущих людей, у тебя нет ни права, ни власти сделать так, чтобы я перестал быть её сыном! – зло воскликнул Карна, впервые по-настоящему готовый вступить в бой с самим Бхишмой, даже если поднять руку на наставника было ещё большим грехом, чем поднять руку на отца. Его гнев возрос, когда он увидел, что на этот раз Бхишма никак не ответил на брошенную ему в лицо ярость. Он смотрел на Карну устало и непоколебимо. – Конечно, госпожа Радха – твоя мать. Царица Кунти шагнула между ними, словно в самом деле боялась, что кто-то нанесёт удар. Она опять потянулась к Карне, и опять её пальцы замерли, остановленные неведомой непреодолимой преградой. Он чувствовал призрак тепла от протянутой руки. – Когда мы с господином моим Панду просили благословений моих отцов перед свадьбой, сначала мы поклонилися тому, кто воспитал меня, и лишь потом тому, кто родил. Потому что воспитавший имеет больше прав на ребёнка, чем... – её голос прервался. Карна не понимал – отказывался понимать – к чему царица Кунти говорит это. Он появился на свет в доме колесничего Адирадхи и его жены Радхи, и не знал других родителей, чтобы выбирать между ними. – Так или иначе, кровь осталась кровью. До заключения брака тебя родила Кунти из рода Ядавов от господа Сурьи и оставила. Ты не был принят Панду в династию Куру и у тебя нет прав на нашу корону, поэтому сейчас должен оставить Хастинапур, – тяжело сказал великий Бхишма, и у Карны закружилась голова от желания ударить его – или же от смысла тех слов, что он произнёс. – Почему ты оскорбляешь царицу?! Почему вы, – он развернулся к её настоящим сыновьям, молчаливо слушавшим эти чудовищные вещи, – позволяете оскорблять свою мать?! Какие вы после этого ей дети?! – Карна... – голос Кунти был едва слышен, и Карна вновь обратился к ней, схватился за её плечи, как за маленький кусочек твёрдой земли посреди зыбких песков. – Ты не делала этого. Я знаю, что ты никогда бы не оставила своего ребёнка!.. По щекам Кунти покатились слёзы, а во взгляде было столько отчаяния, что все слова вдруг умерли у него в горле. Медленно и запинаясь, Карна повторил: – Ты же никогда бы не оставила свого ребёнка... Царица Кунти была к Карне добрее всех в большом и неласковом дворце, от неё он видел больше внимания чем даже от собственного наставника. Она учила его и утешала, когда становилось невыносимо, и приняла, как собственного сына. Царица Кунти была лучшей из женщин в этом мире, сравниться с которой в глазах Карны могла только его мать Радха. И она никогда не лгала. Глядя ей в лицо, он с неотвратимой ясностью понял, что сейчас тоже услышал правду. Мгновения падали в воцарившуюся тишину, и плечи царицы Кунти трепетали в его пальцах. – Если ты станешь презирать меня и осудишь, у тебя есть такое право. – Когда-то я обещал, что стану защищать тебя, что бы ни случилось и что бы я ни узнал о тебе. Поэтому у меня нет такого права, – Карна не узнал собственный голос, слова царапались у него в глотке и протискивались наружу с трудом, исковерканные и чужие. Кунти всхлипнула. Арджуна вдруг оказался рядом с ней, схватил, отбирая у Карны, и прижал к себе, укачивая в объятиях. – Мама, мама... Карна отвёл взгляд, не в силах смотреть на них, и уставился на одеревенело неподвижного Бхишму. Это выражение его лица Карна знал: с таким видом Бхишма выслушивал жалобы о личных обидах и неуёмных страстях, а потом пытался переложить суд на кого-нибудь другого. В последние две поездки за налогами даже Карне пришлось пару раз мирить поссорившихся жён и не поделивших любовь отца братьев вместо него. Под взглядом Карны Бхишма откашлялся и поднял руку, в которой держал лук. – Это Виджая, лук Индры. Никто не сможет победить воина, держащего его в руках. Наставник велел отдать его тебе, когда я сочту твоё обучение законченным. Теперь Виджая твой, с ним ты уйдёшь отсюда. И мне не нужно платы за обучение. – Другими словами, ты прогоняешь меня, наставник? – Карна произнёс это полностью спокойно. Бхишма отказывался от него, но он не находил ничего удивительного в этом после того, как узнал, что был оставлен женщиной, родившей его. Поджав губы, Бхишма на миг потупился. – Твой поступок привёл к дурным последствиям, он был неприемлем. И у нас нет времени закончить всё как должно. Бери же! Без новых ненужных слов Карна взял Виджаю. Древко оказалось гладким и тёплым и словно чуть-чуть гудело грозовой тяжестью. – Идём. – Постой, владыка. Кунти наконец высвободилась из объятий Арджуны и вытерла ладонями щёки. Сыновья столпились вокруг неё, и смотрели на Карну растерянно, настороженно, грустно... – Дочка... – Это не займёт много времени. С этими словами Кунти быстро вышла в соседнюю комнату. Карна хотел отвернуться и не видеть царвичей Пандавов, её сыновей, которых она родила позже него, и продолжал смотреть. Они оказались ужасно разными, непохожими, даже те, кого звали близнецами. Юдхиштхира был бледен, однако сохранял спокойствие лучше остальных. Какое-то время он держал взгляд Карны, потом его губы сжались в прямую линию, и он шагнул вперёд. В ярком озарении, Карна точно понял, что Юдхиштхира собирается сделать и попятился. – Нет! Мысль принять поклонение царевича повергла его в ужас, а сердце Карны сейчас было неспособно породить искреннее благое пожелание. Юдхиштхира остановился с застывшим лицом. Сейчас он казался твёрже, чем днём на арене, и вопрос «почему же ты не стал сражаться дальше?» просился прозвучать, но всё никак не звучал. Карна отдёрнул от него взгляд и наткнулся на Бхиму. Бхима переступил с ноги на ногу и буркнул: – Ну... Прости? Карна неловко пожал плечами и кивнул. Лицо Арджуны было мокрым от слёз, а взгляд широко распахнутых глаз – почти беззащитным. Карна подумал, что сейчас мог бы без стрел и любого оружия ранить его навылет, насмерть, одним словом. И промолчал, не желая вправду случайно так сделать. – Тебя ждёт удача. Я чувствую, – пробормотал один из близнецов. Второй при его словах дёрнулся и пояснил: – Сахадэва – пророк. Он всегда знает, что будет. Их слова прошли мимо Карны, в тот момент он не был способен постигнуть смысл слова «лучше». Он только заметил, что на лице Юдхиштхиры мелькнуло облегчение, а Арджуна слабо улыбнулся сквозь слёзы. Из спальни вернулась Кунти, держа в руках свиток. – Твоя матушка Радха просила меня написать это письмо. Оно для моего племянника, Кришны, и я прошу тебя отнести ему послание. В письме я прошу Кришну принять тебя гостем. Я не стала упоминать о нашем родстве, и ты сам решишь, рассказать ли о нём. Если ты согласишься отправиться в Двараку, твоей матушке не придётся волноваться... Нам обеим не придётся волноваться. Вместе с письмом Кунти протягивала ему кошель. Первым порывом Карны было ответить, что он не нуждается в заботе или деньгах и сам решит, куда идти, однако упоминание Радхи остановило его. И имя Кришны, царевича, воспитанного пастухами, сына двух матерей, о службе которому он в душе мечтал последние несколько лет. Проглотив вставший в горле ком, Карна взял письмо. Он должен был что-то сказать, но ни одна достойная мысль не приходила, только обрывки каких-то фраз и вопросов метались в его разуме. – Идём, – повторил Бхишма. Карна потянулся было, чтобы коснуться стоп царицы Кунти, как делал много лет, каждый раз, покидая её, и замер. – Ты сказала, что первой я должен просить благословения у моей матери Радхи. Её нет здесь сейчас, значит, и у тебя я не должен их просить. Уже произнеся это, Карна понял, что желал бы попрощаться совсем другими словами, которых по-прежнему не находилось. – Я скажу ей об этом, – тихо ответила Кунти. Карна сложил руки и поклонился ей, потом царевичам и пошёл следом за Бхишмой. Он чувствовал, что глаза начали гореть, а горло свело, и заморгал, разгоняя пелену перед собой. Плакать сейчас было не время и не место. Коридор возле покоев казался пустым, если не считать нескольких слуг и Адирадхи, одним своим присутствием мешавшего остальным подойти ближе. Впервые, наверное, Карне остро захотелось, чтобы отец взял его за руку и, не спрашивая, отвёл домой, а там велел оставаться и никуда не уходить. И именно сегодня у него не было ни малейшей надежды, что Адирадха в самом деле так поступит: великий Бхишма решил иначе, а его воля равнялась закону. Пока они спускались к воротам, Карна не отрывал взгляда от спины шагавшего впереди отца и не мог перестать гадать, слышал ли тот разговор в покоях царицы, или часть разговора. Адирадха мог бы сказать, что всё это ложь, и сына ему подарила Радха, а не случай, подкинувший чужое дитя. Карна знал, что Адирадха этого не скажет. – Я не могу дать тебе коня или колесницу, поскольку для этого нужно царское позволение, а своих у меня не было с тех пор, как я принёс обет, – не оборачиваясь, сказал Бхишма. – Поэтому не выбрасывай то, что дала Кунти. Это не милостыня, а забота. Кошель и письмо, убранные под одежду, казались Карне прикосновением лихорадочно горячих рук. Он не ответил Бхишме. – Адирадха, вот моё кольцо. Проводи сына до внешних ворот и скажи, что я велел выпустить его, невзирая на поздний час. И не задерживайтесь! Адирадха поклонился, после они с Карной покинули дворцовый сад через небольшую калитку. Бхишма остался внутри, и Карна не просил благословения, на которое глупо было рассчитывать после того, как его выгнали. – Ты мой отец! – воскликнул Карна, стоило им с Адирадхой отойти чуть дальше. Тот вздрогнул и посмотрел через плечо. – Тебе сказали правду. Мы с Радхой нашли тебя в реке, в корзине, полной лотосами... – Даже если и так – ты мой отец! – свирепо прорычал Карна, стиснув древко Виджаи. Он готов был сразиться с любым, кто решился бы утверждать иное, однако улица пустовала, и на ней не находилось ни одного противника, кроме Адирадхи. Адирадха остановился и повернулся к нему. – Конечно. Конечно, сын, – неверным голосом сказал он. – И мы с матерью будем молиться за то, чтобы Васудева Кришна оказался к тебе милостивей царской семьи Хастинапура. Карна обмяк, чувствуя неприятную жалкую слабость. – Вот, – Адирадха вдруг протянул ему свёрток. – Я взял на кухне дворца, когда понял, что собирается сделать владыка. Это оказались замотанные в тряпицу лепёшки и маленький мех с водой. Карна убрал их запазуху, куда бережнее, чем раньше – письмо и деньги царицы Кунти. Потом, согласно воле великого Бхишмы, отец довёл его до городских ворот и открыл ход наружу. Карна коснулся его стоп и вышел в ночную темноту, которую здесь, за стенами, рассеивал лишь слабый свет растущей луны. Он остановился, вглядываясь в едва различимую дорогу, а ворота Хастинапура захлопнулись за его спиной. Путешествия ночью Карна не боялся: возле Хастинапура он не заблудился бы даже в темноте, а напасть на него здесь и подавно было некому. А даже если бы и напали, в руках он держал лук, сделавший бы честь любому герою. Карна шёл вдоль реки, пока не занялся и не расцвёл рассвет. Ноги несли его то медленнее, то быстрее, Движение и попытки различить, куда шагнуть дальше, позволяли не думать о случившемся. Карна удалялся от Хастинапура и предпочёл бы оставить в нём все недавние откровения. Если это было бегство – что ж, значит, он бежал. Толка от побега не оказалось. Когда небо окончательно посветлело и настало время появиться солнцу, Карна остановился и в единый миг понял, что ворох из боли, недоумения, протеста и множества других чувств сохранился в его душе. В его разуме толкались слова, которые не пришли раньше, в покоях царицы Кунти, складывались в вопросы, упрёки, возражения на эти упрёки и оправдания. Только говорить сейчас было не с кем, берег пустовал, одна Ганга несла мимо воды, а над краем земли блеснул первый луч солнечного диска. Карна повернулся к нему. – Это правда? Ты всегда был щедр ко мне, господь Сурья, и если бы не твоя поддержка, я никогда бы не сумел достичь того, чего достиг. Но ведь это не значит, что ты непременно должен быть моим отцом! По-прежнему стояла тишина, не разверзлись небеса, солнечная колесница не спустилась к земле, лишь её тепло лилось вокруг, так же, как всегда от начала времён. Лишь по прикосновению лучей, без единого звука и образа, Карна узнал ответ. Он опустился на песок, и запоздалые слёзы всё-таки вырвались наружу. – Я счастлив, что появился благодаря тебе и ради твоей славы, господь, – сказал он позже, когда смог говорить. – И благодарю тебя за всё. Сурья-дэв снова не ответил, но Карне хотелось думать, что там, где-то в безбрежности неба на своей колеснице, он улыбался. После Карна соорудил себе постель в ближайших зарослях и проспал полдня, удивительно сладко для человека, мир которого был разрушен, и оправданно спокойно для того, кто всегда находится под рукой собственного отца. После пробуждения Карна достал данные Адирадхой лепёшки, тоскуя о том, что они вышли не из рук Радхи, и упрекая себя, что не догадался попросить свернуть к дому хотя бы для прощания. Закончив есть, он убрал остатки еды, отряхнул руки и некоторое время стоял, просто глядя на дорогу, по которой предстояло идти. От Двараки его отделяло много дней и много шагов. Путь оказался долгим, однако не таким трудным, как скитания Карны по Панчалу и землям Куру в попытке найти понимание. Тогда он не знал, сможет ли достигнуть своей цели и шёл на одном лишь упрямстве. Сейчас конец дороги был ясен, пускай сама она оставалась безрадостной. Долгие дни, когда Карне нечем было занять разум, кроме как размеренными шагами, мысли его возвращались в оставленный Хастинапур. Он думал о доме Радхи и Адирадхи, перебирая воспоминая с невозможной раньше нежностью. Он думал о царском дворце, жизнь в котором могла бы стать бесконечно тосклива, если бы не улыбка царицы Кунти. Сердце Карны ныло от недоумения, обиды и продолжавшей жить вопреки им любви, и он сожалел о том, как расстался со всеми: с наставником, с обеими матерями и братьями, которых по-прежнему не знал. Это было неправильно – то, что он совершенно не знал своих братьев. И то, что он ушёл, не пожелав взять на прощание даже доброе слово – тоже. Карну тревожило, чем для них обернётся ссора с Дхритараштрой, если таковая случится, и беспокойство лишь возрастало, когда он вспоминал, что сам стал причиной этой ссоры. Как старший, он обязан был защищать остальных, а не приносить им неприятности, а вместо этого шагал в Двараку, не имея возможности вернуться в Хастинапур и просто узнать, что там происходит. Полузабытый вкус беспомощности не понравился Карне, и, вспоминая свои мысленные упрёки Юдхиштхире за бездействите, теперь он подозревал, что судил слишком строго. Юдхиштхира когда-то не сделал ничего, сейчас же ничего не делал сам Карна. Порой в нём вспыхивала ярость, накатывала волной, и он вновь начинал протестовать, уверяя сам себя и кого-то ещё, что ему не нужна семья, кроме той, что он знал всю жизнь. Потом гнев проходил, и Карна чувствовал вину, даже если его злость никому не причинила вреда. Тогда он вспоминал, как сидел у ног царицы Кунти в саду хастинапурского дворца, ловя её улыбки, и пытался представить возле себя младших братьев. Постепенно его гнев становился всё тише, и хотя в душе оставалось достаточно сомнений, возмущения и недоверия, желание узнать сыновей Панду ближе и простить их – свою – мать всё больше перевешивало обиду. Карна начал думать, что способен впустить их в своё сердце, не умалив там места Радхи и Адирадхи. Наверное, это дейстительно возможно, получалось же как-то у других. Во всяком случае, получилось у Васудевы Кришны, к которому он шёл, а зачем же было равняться на меньшее. Наверное, Васудева Кришна мог ответить на все его вопросы, если бы только захотел. Наконец Карна подошёл к Двараке. Здешние земли отличались от тех, которые он пересекал прежде, и даже от тех, что жили под рукой Хастинапура. Богатые поля и стада коров говорили о благословениях богов, гнавших прочь любое несчастье. Вряд ли стоило ждать иного там, где возле царя стоял Васудева Кришна, который знал о праведности больше любого другого. В душе Карна радовался всем встреченным признакам благополучия, которые давали надежду, что его путешествие сделано не напрасно. День ещё не дошёл до середины, когда он вышел на большой луг неподалёку от городских стен. Здесь паслось стадо коров, рядом протекала широкая река. Карна решил передохнуть и искупаться: он не хотел войти в Двараку усталым и с ног до головы пропитавшимся дорожной пылью. Пастухи, трое молодых весёлых мужчин, оказались необычайно приветливы. Они позволили пообедать вместе с ними и поделились с Карной молоком. – Царь не возражает, если мы чуть-чуть берём себе, – сказал один из них, Арун, а другой, назвавшийся Говиндой, улыбнулся и кивнул. Спустя совсем немного времени Карна говорил с ними, словно со старыми знакомыми. Он жадно слушал, что пастухи скажут о своём правителе и, главное, его внуке. Арун и его брат Анкер рассказывали охотно, и по их словам выходило, что царь Уграсена добр и заботлив, а Васудева Кришна воистину совершеннейший из людей. Говинда же больше шутил и одну за другой припоминал весёлые, но несколько сомнительные истории о своём царевиче. Арун возмущался, заставляя Говинду ещё больше веселиться, и Карна тоже невольно улыбался их разговору, про себя же изумляясь такой лёгкости. В Хастинапуре никто не посмел бы смеяться над царём или великим Бхишмой, или кем-то из царевичей, из уважения или же из простого страха. Карна сомневался, считать разговоры пастухов признаком возмутительной непочтительности или же близкой любви к своим правителям. Когда-то кто-то сказал ему, что истинное величие не боится смеха, как не боятся скалы лёгкого ветерка. Кто-то... конечно, это была царица Кунти. Вспомнив её, Карна опять немного расстроился. Между тем Говинда засобирался, заявив, что ему нужно в город, и Карна понял, что тоже должен отправиться дальше. До его цели оставалось совсем немного. Арун и Анкер проводили их, помахав на прощание. – Итак, Радхея, что ты жаждешь найти в Двараке? – спросил Говинда, когда они чуть отошли от луга. – Васудеву Кришну. Я должен передать ему письмо от царицы Кунти, его тёти. И ещё... – Карна замялся, не уверенный, что стоит продолжать. За самое короткое время в нём успели родиться и вырасти необъяснимые, но крепкие доверие и симпатия. Может, дело было в имени, которым Говинда выбрал звать его, или же в искреннем расположении, или в чём-то ином, так или иначе Карна почти готов был поделиться с новым знакомым если не всеми своими сомнениями, то большой их частью. В то же время он ясно понимал, что не стоит разбалтывать кому попало о делах царских семей. – Ах, – Говинда немного погрустнел. – Послание от тётушки будет кстати. Для неё настало тяжёлое время, и я рад получить её весточку. – Ты?! Карна остановился посреди тропы, уставившись на него во все глаза. Тот, кто вместе с другими именами, носил имя Говинды, вновь улыбнулся широко и весело. Он был высок, и это оказалось единственным в нём, что отвечало нарисованному воображением Карны образу. Больше не нашлось ничего – ни оружия в могучих руках, ни сияния вокруг лица и тела, ни даже жалкой грозовой молнии надо лбом. Вместо всего этого – шутки и чистая живая радость. – Я же говорил, что знаю о приключениях Кришны куда лучше Аруна. Теперь ты видишь, что это в самом деле так. Надеюсь, я не обидел тебя? Его обман действительно был несколько обиден, выставил Карну дураком. Кришна тяжело вздохнул и покаянно сложил ладони, впрочем, безо всякого следа сожалений на лице. Досада Карны потрепетала ещё пару ударов сердца, и умерла под ясным взглядом. – Тебе не стоит вводить людей в заблуждение, иначе тебя станут называть лжецом, – укоризненно сказал он, доставая письмо и протягивая Кришне. – О, меня называют лжецом! А также трусом, предателем и коварным обманщиком. Люди, и не только люди, обижаются, если я мешаю им творить зло, и начинают обзываться. Карна ощутил, как подрагивают губы, рождая смех. – Наверное, и впрямь обижаются, – согласился он. Кришна сломал печать и развернул свиток, Карна наблюдал, как его глаза быстро бегут по строчкам. Сердце Карны колола какая-то заноза, источник которой не получалось найти. Кришна остановился и перечитал строку, слегка нахмурившись. Смутная тревога стала отчётливей. – Почему ты сказал, что для царицы Кунти настало тяжёлое время? Кришна поднял голову, пристально изучая Карну. Веселье его пригасло, сменившись опасной собранностью. Под его взглядом Карне подумалось, что, если б только захотел, Васудева Кришна мог бы стать отличным лучником, с которым, возможно, даже ему не удалось бы справиться. – А ты не знаешь? Карна покачал головой. В пути он всеми силами избегал слушать, что люди говорят о Хастинапуре, о состязаниях принцев и, чего доброго, о нём самом. Словно боялся узнать, что уже весь мир не считает его сыном собственной матери. – Принц Дурьодхана был объявлен новым наследником Хастинапура, несмотря на то, что Юдхиштхира и Бхима старше его. Юдхиштхира сказал, что признаёт брата более достойным, хотя тот не отличается ни должным для царя благоразумием, ни великодушием. Соседи Хастинапура... – Дхритараштра заставил их?! Заставил Юдхиштхиру отказаться?! Возможно, Карна ошибался, и всё произошло иначе. Юдхиштхира... Нет, Юдхиштхира не признал бы более достойным того, кто ударил его в спину и много лет назад отравил Бхиму. Но Дхритараштра желал видеть наследником родного сына, а теперь в его власти было опозорить вдову брата на все земли. Карна ощутил, как, несмотря на жаркий день и любовный свет Сурьи-дэва, по спине бежит мерзкий холодок. Словно вживую он услышал слова Приямвады, что женщине не позволено совершить ошибку, даже если раньше люди считали её святой. Особенно если раньше люди считали её святой! Случилось ли в самом деле так? Пришлось ли Юдхиштхире отступиться от своего права ради того, чтобы его мать – их мать – сохранила доброе имя и любовь людей, о которых заботилась долгие годы? Могло быть иначе, однако Карна слишком долго жил в царском дворце Хастинапура, и теперь дурные подозрения завладели им. Он крепче сжал в руках Виджаю, бесполежно стараясь унять вспыхнувший в груди гнев. Даже если царица Кунти согрешила в юности, даже если бросила его, даже если Карна не собирался отказаться от приёмной матери для неё, Дхритараштра не имел права использовать это против её сыновей и своих племянников. Устранить соперника, угрожая бедой самому близкому его человеку, было подло и недостойно царя. И Дурьодхана, принявший от отца подобный дар, тоже был недостоин стать наследником и владеть землями и людьми. – Почему ты говоришь, что царь Дхритараштра заставил Юдхиштхиру? Каким образом он мог сделать это? – спросил Кришна. Внимательно Карна посмотрел на него. Васудеву Кришну звали самым справедливым судьёй и человеком, понимающим суть праведности. Васудева Кришна никогда не оставлял в беде ни своих подданных, ни чужих, и боролся с грешниками, не оборачиваясь на то, что потом станут болтать. Когда-то, среди зелёных холмов, бывших домом Парашураме, имя Васудевы Кришны стало для Карны символом справедливости. – Я давно хотел служить тебе. Ещё с тех пор, когда услышал, что тебе нет дела до происхождения человека, и к пастухам ты относишься с тем же уважением, что и к царям. Кришна чуть склонил голову набок и опять улыбнулся. – Достаточно увидеть твоё лицо, Радхея, чтобы не сомневаться в твоих способностях. Для меня стало бы радостью принять твою службу, а ещё большей – твою дружбу, если бы ты того захотел. Карна ещё не слышал подобных слов, обращённых к нему с такой искренностью, и они отозвались в его душе звуком, сладким, как гудение тетивы, отпустившей стрелу точно в цель. – У меня есть одно условие. Качая головой, Кришна тихонько рассмеялся. – Ко мне ещё не приходили служить, требуя выполнения условий. Чего ты хочешь? Карна расправил плечи и вскинул голову, и несколько мгновений молчал, собираясь с мыслями, а потом ответил: – Я хочу восстановления справедливости. Ты сам сказал, что у Дурьодханы меньше достоинств, чем у Юдхиштхиры, к тому же он – младше. Права моих братьев были отобраны, и отобраны подло, и я требую, чтобы их восстановили! Я готов стать твоим оружием и служить до конца жизни, если ты обещаешь мне, что корона Хастинапура – или любая другая – по справедливости будет отдана Юдхиштхире. Мгновение Кришна молчал, а потом просиял ослепительной радостью, всё лицо и тело его, казалось, вспыхнули, так, как порой бывало в воображении Карны. – Обещаю, – возгласил он, и его слово загудело в воздухе, наполняя звуком словно всё мироздание. – Так будет, и будет непременно. Рано или поздно ради восстановления праведности во всех землях Юдхиштхира, Царь Справедливости станет править Арьявартой и приведёт к благу всех её людей. А ты, Радхея, можешь стать тем, кто позволит этому случиться. Ты согласен? – Да. Тогда Васудева Кришна протянул ему руку, и Карна принял её.