ПВП без названия

Прикасаться с сяо Шу, который стал Мэй Чансу, почти страшно. Руки Цзина осторожно пробираются сквозь бесконечные слои ткани, чтобы добраться до тела, а сам он вспоминает, как когда-то стискивал друга в объятиях. Как они падали на траву и катались по ней в шутливом противоборстве, сжимали друг другу рёбра чуть не до хруста и совсем не думали о том, что кому другому могли бы и кости переломать. Теперь Цзин не способен отделаться от подобных мыслей, и они отравляют исполнение старой мечты вязкой горечью. Мэй Чансу – сяо Шу – слегка передёргивает плечами, стряхивая пальцы Цзина, так и не преодолевшие заслон многочисленных одежд. Узкие кисти ускользают, прячутся в широких рукавах. – Ваше высочество, если вы настолько сомневаетесь в том, что желаете продолжать разговор, скажите об этом прямо, и я перестану докучать вам своим присутствием. В голосе Мэй Чансу – сейчас он полностью Мэй Чансу – нет недовольства или обиды, только лёгкий упрёк в том, что наследный принц по одному ему ведомой причине не обозначил свои желания прямо. А ведь между наследным принцем и его советником давно нет былых недоверия и неприязни! – Я явственно чувствую, вы утомились сегодня, и хотите отдохнуть, поэтому, с вашего позволения, оставлю вас... Мэй Чансу начинает вставать, и без приказа разума рука Цзина сама хватает его, притягивая обратно, почти вплотную. – Я не устал. Цзин не знает, что ещё сказать, чтобы правильно обозначить свои чувства и не оскорбить друга – друга в любом из его обличий – ткнув пальцем в чужую слабость. Возможно, слова не находятся, потому что страх Цзина на самом деле оскорбителен, и за него следует просить прощения. – Ваше высочество, я теряюсь в догадках, чего вы в таком случае хотите. Обычно вы куда прямолинейнее. Лицо Мэй Чансу – сяо Шу – совсем близко, его кожа болезненно-бледная, почти прозрачная, губы тонкие и сухие, и Цзин с силой впивается в них, словно хочет вдохнуть в этот рот немного собственной силы. Или много. Или всю без остатка. Он притягивает Мэй Чансу – сяо Шу – ближе, давит на затылок, ощущая ладонью гладкость зачёсанных прядей, обнимает крепко – не так, как в иные времена, но недвусмысленно запрещая отступление. Проходит порядочно времени, прежде, чем они отрываются друг от друга. Вкус чужой кожи на языке Цзина разливается удовольствием, совсем как вкус орехового печенья матушки. На губах Мэй Чансу играет сдержанная улыбка, но это улыбка сяо Шуо, которому удалась очередная шалость. – Ах, вот оно что! Наконец-то я понял, чего вы хотите. Как хороший советник, я обязан найти самый лучший способ претворить в жизнь... Цзин смеётся и опрокидывает его на пол, наваливается сверху. Когда-то давно заставить сяо Шуо замолчать можно было, только полностью лишив его возможности дышать. Конечно, такой способ помогал лишь ненадолго. – Как хороший советник, я обязан заметить, что голый пол – крайне неудачно выбранная позиция, ваше высочество. Голос сяо Шу звучит прерывисто, и Цзин поспешно приподнимается, освобождая его от своей тяжести. – Я знаю, как оценивать место расположения, – сообщает он и доказывает слова делом, увлекая сяо Шу в покои, где стоит кровать. – Признаю, в том, что касается мест расположения, вы действительно не нуждаетесь в наставлениях. Но в иных вопросах... На этот раз Цзин заставляет его замолчать поцелуем, и так получается определённо лучше. – А помнит ли ваше высочество, что перед главной атакой следует провести тщательную подготовку?.. – говорит сяо Шу, когда Цзин наконец преодолевает барьер одежды и начинает гладить ладонями впалые бока и выпирающие рёбра. Цзин пытается снова его заткнуть, но на этот раз так просто не выходит. Сяо Шу больше никогда не сможет натянуть свой любимый лук, но в его сухих кистях сохранилось больше силы, чем кажется с виду, а уж их ловкость и цепкость и вовсе не уменьшились. – А знаете ли вы, ваше высочество, что писал о правилах получения плотского удовольствия великий Линь Чу? Ах, знаете ли вы, что он вообще писал об этом? – тянет сяо Шу, пока его коварные пальцы обманным манёвром подбираются к пояснице Цзина и как-то по особому давят точки над ней, отчего удовольствие простреливает по позвоночнику вверх и вниз. Цзин вынужден признать чужое превосходство, его собственный укус в основание шеи вряд ли может претендовать на хоть сколько-нибудь достойный ответ, однако сяо Шу шумно втягивает носом воздух и запрокидывает голову, подставляя горло. Скоро это превращается в состязание. – Один почтенный даос, его имя... боюсь, позже мне придётся освежить его в памяти... так вот, один почтенный даос не раз поминал, что двум мужам должно... – На самом деле, всё надо делать совсем не так. Научные трактаты говорят, что... Сяо Шу опять и опять начинает вязать заумные фразы лёгким, почти светским тоном. Его руки при этом делают новые и новые выпады, каждый из которых открывает очередную возможность ощутить наслаждение. Цзин старается не отстать и ответить той же монетой, а заодно остановить, наконец, издевательство над именами учёных мужей. В какой-то момент он с удивлением понимает, что побеждает. Слова сяо Шу становятся всё более отрывистыми и бессвязными, волосы давно растрепались и теперь липнут к лицу и шее неровными прядями, руки бесцельно шарят по спине Цзина, а бёдра сжимают поясницу. Их тела трутся друг о друга, жарко, влажно и голодно, и, наконец, сяо Шу выгибается дугой, а потом обмякает в руках Цзина и смотрит на него почерневшими глазами. У сяо Шу всё ещё острые скулы Мэй Чансу, и бледная кожа Мэй Чансу, поглотившая старые родимые пятна, но шальной взгляд полон незамутнённого удовольствия, совсем как тринадцать лет назад, и улыбка широка почти по-старому. Всё тело Цзина сотрясает дрожь, потому что в первый раз он так отчётливо видит черты прежнего сяо Шу в новом лице Мэй Чансу. Ощущает кожей, плотью и костьми, что это – он, он и никто другой. Сяо Шу жив, и можно ли вообразить что-то лучшее?! Сяо Шу искалечен, отравлен и годы его сочтены, можно ли придумать худший кошмар?! Счастье и боль в сердце Цзина невыносимы и неразделимы, их невозможно сдержать, и они вырываются наружу криком, слезами и семенем. – Сяо Шу, – слышит Цзин собственный голос спустя какое-то количество долгих мгновений. – Сяо Шу, не смей больше умирать. Я запрещаю тебе, сяо Шу! – его глаза жжёт, одна слеза стекает по носу, вторая падает сяо Шу на плечо Невесомая рука ложится ему на затылок. – Как ваш советник, я придумаю лучший способ выполнить приказ, ваше высочество. Потом рука падает, сяо Шу закрывает глаза. Цзина охватывает короткая лютая паника, но почти тут же он ощущает лёгкие удары сердца под своей ладонью, лежащей на чужой груди. На всякий случай Цзин склоняется к лицу сяо Шу и слушает тихое дыхание. Потом сгребает поближе одеяла и одежду, накрывает сяо Шу, обнимает его, не позволяя теплу рассеяться. Нельзя позволить холоду проникнуть и навредить его здоровью! Сяо Шу поворачивается во сне и утыкается мокрым лбом Цзину в плечо. Нужно позвать слуг, чтобы они позаботились о нём по-настоящему, и сяо Шу проснулся бы в удобной чистой постели, с ожидающими его чаем, едой и лекарствами. Но сейчас Цзин не в состоянии разрешить посторонним вторгнуться в пространство, пропитанное запахом общего пота и дыхания, и касаться сяо Шу, с кожи которого ещё не улетучилось общее тепло. «Пятьдесят ударов сердца» – жёстко говорит себе Цзин и начинает считать. Мгновения утекают с безжалостной стремительностью, и Цзин желает впечатать их в свою память клеймом от калёного железа, чтобы когда-нибудь, оставшись одиноким стариком, доставать и перебирать, словно величайшие драгоценности. Пятьдесят ударов сердца. Цзин позволит своему эгоизму ровно пятьдесят ударов сердца, а потом велит слугам позаботиться о сяо Шу как должно. У него остаётся ещё сорок... тридцать... Спустя ровно пятьдесят ударов сердца Цзин спит.