Что делать

      Операция по зачистке — фарс. Кровавое шоу без сюжета. Бойня, недостойная называться боем.       Коори не хочет, чтобы его звали командиром отряда, не хочет, чтобы назвали прежним прозвищем, которое носил с гордостью, хотя знал, что его недостоин.       Командир отряда, которого больше нет.       Надежда отряда Аримы, которого тоже больше нет.       Под ногами скапливаются лужи крови, стекающей из отрубленных голов гулей. Белый плащ измазан кровью. Брызги крови на обветренных сухих губах, которые Коори боится случайно, забывшись, облизать. Её так много: всюду, куда ни ступишь. Он вытирает лицо рукавом — белый моментально становится красным, — и желчь подступает к горлу, хотя кровью он никогда не брезговал. Не знает, от чего его тошнит сильней: от себя или от поехавших недомерков отряда, возомнивших себя богами правосудия и позорящих звание следователя одним только своим видом.       Оггаи смотрят на него с презрением, словно беззвучно говоря «слабак», а Коори старается на них вообще не смотреть, чтобы его не стошнило прямо на месте. Даже в мыслях не получается назвать их детьми. Чертовы выродки. Чертов Фурута, который их создал. Просто чертов Фурута.       Всегда суетливый и беспечный Токио застывает в немом ужасе от кровавой бойни посреди улицы. Все расходятся через двадцать минут: те, кто могут идти, сами уходят, кажется, даже сбегают отсюда как можно быстрей. Закончив все необходимое, Коори петляет между домами. Двумя дворами дальше от зачистки все выглядит привычно повседневно. Люди, шум, рокот машин, рекламные листы с изображением Фуруты, расклеенные на стенах и призывающие всех взглянуть на дивный новый мир, который они построят все вместе. Хотелось бы сорвать их все, но их так много — смотрят сотней его глаз.       Коори возвращается в штаб, когда все нормальные работники уже покидают его стены. Из толпы людей, которые спешат ему навстречу, он ощущает взгляды, полные осуждения и сострадания, и не знает, что из этого ему нужно больше. Первое — знает сам, второго — не достоин. Пустующие коридоры кажутся бесконечными, каждый шаг дается тяжело, как подниматься по ступенькам туда, где на виселице призывно болтается петля для тебя — так же медленно и мучительно. А потом Коори понимает, что устал. Чертовски устал. Так устал, что, если споткнется и упадет, уснет на месте, и даже не видит уже в этом ничего плохого.       После стука в дверь раздается ласковое «войдите». Фурута говорит так издевательски нежно, как с маленьким ребенком, к которому обращается снисходительно, и кажется, что он уже знает, кто стоит по ту сторону. Хотя кто еще может быть тут в позднее время.       Колба с головой Ихей стоит на краю стола как знак послушания, как беззвучное доказательство беспрекословного подчинения. Как безмолвный наказ — да, Коори, ты сделаешь все, что тебе прикажут. Она стоит на (не)своем месте, как одна из дешевых безделушек, которых тут не сосчитать. Коори морщится и отворачивается, ему кажется это таким унизительным: выставлять её вот так открыто, словно насмешку над всем, что ему дорого. Он сжимает папку в руках, хотя хочет кинуть её прямо ему в лицо так сильно, чтобы улыбка отпечаталась кровью на черной обложке, а Фурута ждет и выглядит заинтересованным. Следит внимательно за каждым движением, словно мысленно делая ставки — бросит или все же нет? Коори с омерзением швыряет папку на стол ровно перед ним, и он разочарованно качает головой. Наверное, ожидал большего; Коори решает, что в следующий раз кинет в лицо. Точно. А потом понимает, что не кинет — не хватит смелости, чтобы выступить против того, кто держит его в поводьях.       Взгляд Фуруты скользит по обложке мимолетно, совсем без интереса, и возвращается к Коори. Фурута не проверяет отчет, не спрашивает, как всё прошло, хотя сам настоял, чтобы видеть результат лично каждый день, и неважно в какое время они закончат.       — Тебе нужен выходной, Коори, — его голос мягкий, как шелест ткани, — очень нужен. Ты устал и едва стоишь на ногах.       — У меня много дел, — нервно огрызается Коори, — кстати, которые именно ты мне поручил.       — Я поручил, я и забираю, — легко говорит Фурута, — завтра не приходи, — Коори фыркает. Из голоса Фуруты моментально исчезают заботливые нотки. Он становится холодным и сладким одновременно, именно таким обычно говорят долгожданно пойманной жертве, которой желают отомстить. — Думаешь, шучу? Хочешь, напишу приказ, чтобы завтра тебя официально не пускали на порог CCG? Мне не сложно, Коори. Всё ради твоего физического и психологического здравия. Я ведь не справлюсь без тебя.       Лучше бы Фурута родился немым. Лучше бы он вообще не родился. Коори смотрит ему в глаза, плотно сжимая губы, чтобы не проматериться, а потом отводит взгляд. У Ихей тонкие губы, застывшие в легкой улыбке, и довольное выражение лица. Хотелось бы знать, о чем она думала перед смертью, что была довольна ей. И не только перед смертью — о чем Ихей вообще думала? Думала ли?       Коори ни на секунду не забывает, зачем он тут вообще.       — Мне пора домой.       Действительно, он хочет домой, но больше — уйти отсюда.       — Зачем? — со смешком спрашивает Фурута и ставит локти на стол. Скрестив пальцы, он кладет на них подбородок и наклоняет голову вбок.       — Что?       — Зачем тебе домой? — четко по словам диктует Фурута.       В голосе ни капли шутки. Он спрашивает серьезно и ждет такого же ответа. Коори кажется это высшей точкой издевательства — он пытается выжать из него последние капли эмоций, что еще теплятся в теле.       — Ты шутишь?       — Нет, — с блистательной улыбкой говорит Фурута и взмахивает ладонями, показывая полную серьезность намерений.       — У меня дела, — выпаливает Коори на одном дыхании. — Личные дела, которыми я хочу заняться.       Пронзительный взгляд словно проходит насквозь, и Коори понимает, что очень плохо врет. Даже кажется, что Фурута считывает его мысли, которые расходятся со словами и звучат как проклятие богов:       Что ты делаешь в мире, где их больше нет?       Что ты будешь делать в мире, где их больше нет?       Внутри все сворачивается в тугой узел, и на секунду легкие сжимаются, не желая впускать в себя кислород.       — И..... — запинается Коори, заканчивая на выдохе, — не стоит обо мне беспокоиться.       «Не надо, только не ты», — добавляет про себя он.       — Хочу и беспокоюсь, — Фурута отвечает слишком резко и, спохватившись, улыбается как можно дружелюбней, словно боится спугнуть, но Коори устал и привык к театру одного актера. — Вы как-никак мой верный подчиненный, даже можно смело сказать — моя правая рука.       Каждое слово как насмешка. Выполнять его поручения — равно как проталкивать мир в сторону беды, чье присутствие неумолимо висит над Токио. Коори смотрит на эту улыбку и не может понять, как можно было поверить человеку, который улыбается именно так. Как можно было заключить сделку с дьяволом, и даже не заметить, и продать то единственное, что у него осталось.       — Ты хочешь выпить, Коори? — от мягкого голоса, в котором ничего кроме заботы, по спине бегут мурашки.       — Если честно, да, очень хочу, — кивает Коори, — как только выйду отсюда, пойду в ближайший бар и буду пить до глубокой ночи. А еще я хочу курить, но больше, наконец-то, уйти отсюда.       И выпить так много, чтобы завтра не проснуться. Завтра, где их снова не будет, кажется чернее черного, как небо Токио, покрытое полотном туч.       Смех Фуруты громкий и отдается в ушах звоном, а голова, кажется, вот-вот лопнет от боли. Коори дотрагивается до переносицы, массируя ее двумя пальцами.       — Чтобы ты не чувствовал себя одиноко, я составлю тебе компанию, — посмеявшись, произносит Фурута с дружелюбной улыбкой, которую уже хочется разбить кулаком. — У меня сегодня никаких дел. Кстати, благодаря тебе, Коори.       — А ты (гуль) можешь пить? — Коори делает шаг назад, осознав, что только что сказал. Отвернувшись, он выдыхает, пытаясь придумать, что можно сказать, чтобы исправить, но ничего не лезет в голову. Чертова привычка говорить правду.       Взгляд Фуруты застывает на Коори, как прицел пистолета, направленного точной рукой.       — Ты даже не видишь во мне человека? — Фурута разочарованно качает головой и тяжело вздыхает, грустно добавляя: — Во мне же его больше, чем нет.       В кабинете повисает звенящая тишина, в которой он ждет ответа, а Коори не знает, что ответить. Одергивает себя, чтобы больше никогда не поверить ни в одно его слово, какое бы красивое оно ни было, не верить ни одной его эмоции, ни одному обещанию, какая бы сладкая ни была ложь.       — Я пойду? — с надеждой спрашивает Коори как можно сдержанней и ровней, хотя нотки раздражения слышатся в каждом слове.       — Куда?       — Домой? — внезапно у Коори вырывается вопросительная интонация, и он чертыхается: кажется, что он спрашивает у Фуруты разрешения.       Ха.       — Нет. — Фурута улыбается сладко и говорит со сталью в голосе — приказывает. — Ты сказал, что хочешь выпить, а я сказал, что буду с тобой. Что не понятно?       Давящая аура кабинета директора играет ему на руку: за большим столом Цунейоши и на его черном кресле, окруженный регалиями владыки CCG, Фурута действительно похож на человека, чьи приказы ты должен выполнять, хочешь ты того или нет. Он выглядит — и ощущает себя тоже, считает Коори, — настолько всемогущим, что ни одно живое существо, будь оно кем угодно, не сможет оспорить его приказ.       Коори тоже не может, как и не может позволить потерять тот почти нулевой шанс еще хотя бы раз увидеть дорогих ему Ариму и Хаиру не в колбах — в них он видит их слишком часто, — а живыми и прямо перед собой. Хотя бы раз. Хотя бы один раз. Он согласен смотреть — хотя хотел был закрыть глаза и никогда этого не видеть — на то, как на глазах рассыпаются созданные поколениями идеалы CCG, согласен смотреть, как следователи, те, кто служат честью и правдой, преклоняют колено перед ним — Фурутой, — тем, кто идет по головам без каких-либо осечек, согласен, конечно же, выпить с Фурутой.       — Я даже разрешу тебе курить прямо тут, — моментально сменяет гнев на милость Фурута и встает с места. — Компенсация за испорченный вечер одиночества и самобичевания, — умолкнув, он останавливается и беззвучно двигает губами, словно выбирая, что сказать. В конце концов, он произносит тихо и без кривляний: — Я был слишком резок, прости, я всего лишь забочусь о тебе…       — Чтобы я не поломался раньше времени… — заканчивает Коори, отмахиваясь, — не беспокойся, я прекрасно понимаю.       — И вот как я могу не беспокоиться за такого смышленого помощника? — смеется Фурута.       Приглашающим жестом руки он показывает следовать за ним в другую комнату. Как только Коори оказывается рядом с ним, Фурута приобнимает его за плечо, слегка встряхивая, и тихо смеется, улыбаясь. Выходит так легко, словно он хочет приободрить или же извиниться за грубость. Вяло улыбнувшись в ответ, Коори замирает на пороге, но моментально получает толчок в спину и рефлекторно делает шаг вперед, чтобы не упасть.       Небольшая комната, которая скорее всего служила библиотекой Цунейоши. Стеллажи книг, кофейный столик, кресло, диван и ничего больше. Запах застоявшегося сухого воздуха говорит о том, что сюда давно никто не заходил. Коори смотрит на шкафы, читает десятки названий и понимает, что хочет домой больше, чем выпить.       — Проходи, садись, будь как дома, — выпаливает Фурута на одной ноте.       Безысходность всей ситуации заставляет Коори почти смеяться, но почему-то выходит только вяло хмыкнуть. Сев на диван, он наблюдает за Фурутой, который открывает бутылку вина, предварительно рассказав какую-то историю про его изготовление и цену, а потом замолчал так резко, словно у него выключили звук. Он говорит достаточно тихо, ведь в помещении ни единого шороха и ни одного окна.       — О чем мы будем разговаривать? — презрительно спрашивает Коори, понимая, что нарывается, но не может сдержаться: действия, которые навязывает Фурута, встали уже поперек горла. Слова сами складываются в едкие предложения, и от каждого следующего улыбка Фуруты сползает с лица, превращаясь в оскал. — О чем ты обычно говоришь с друзьями? О работе? О том, кого завтра оживишь, а кого казнишь? На какой улице завтра будет кровавая бойня? Или вы вместе выбираете, какой дурацкий костюм ты наденешь на следующее официальное мероприятие?       Напряжение в воздухе скапливается, и кажется вот-вот последует взрыв, способный обратить весь город в пыль. Голос Фуруты звучит приглушенно, будто бы из-под слоя ткани.       — С друзьями…? — только лишь тихо переспрашивает Фурута и смотрит на Коори так долго, что тому становится не по себе. Будто бы он сказал какую-то чушь; нет, будто бы он поднял ту тему, которую нельзя было поднимать, то, что задело Фуруту. Коори чертыхается — нельзя приписывать ему человеческие качества. Он не человек, и дело тут не в наличии какухо. Вовсе нет.       — Забудь.       Фурута не сводит с него взгляда и непривычно долго молчит. Коори впервые улавливает жужжание электричества в проводах над их головой.       — Хочешь, будем говорить об Ариме-сане, хочешь — о сестрице Хаиру, о бывшем следователе старшего класса Хирако Таке. — Фурута разливает вино по бокалам и хмыкает, — даже если хочешь, о тиране начальнике-директоре-CCG, который заставляет тебя работать сверхурочно и до глубокой ночи. О чем угодно.       Чертов садист. Коори видит, как Фуруту забавляет его искривленное от омерзения лицо и то, как он стискивает зубы. Зрелище доставляет удовольствие намного больше, чем весь фарс с прекрасной выпивкой и дружеской посиделкой. Коори берет бокал, наполненный доверху, и сразу же делает глоток — горло пересохло. Приятно на вкус, но ему кажется, что вину не хватает как минимум пары десятков градусов сверху, чтобы оно стало тем, что ему сейчас нужно.       — Ох-ох, Коори, а как же тост? — Фурута садится так близко, что они соприкасаются плечами. Облокотившись на Коори, он толкает его в бок. — Даю тебе право сказать первый тост.       Коори молча осушает бокал до дна и презрительно фыркает на Фуруту, чье вечное желание физического контакта уже стоит поперек горла. Он не вызывает отторжения — каждое его прикосновение игривое, шуточное, легкое и такое простое, словно они давным-давно стали друзьями, хотя Таке он никогда не позволял такого. Никому не позволял такого. Но Фурута и не спрашивал: спросить значит знать, что тебе могут отказать, а он не знает, что такое отказ. Досада ест изнутри от понимания, как быстро мир — и сам Коори — прогибается под его желания, минуя ярое сопротивление. Фурута как ядовитый воздух, который пробирается в легкие при каждом вздохе, скапливается, а только потом начинает травить изнутри.       Рядом с ним всегда предчувствие беды, ощущение апокалипсиса на пороге Токио.       Фурута протягивает руку и перебирает пальцами в воздухе: так быстро, что за ними тянется лентой красный шлейф. Щелчок, и Коори вздрагивает, едва не выронив бокал.       — Ты боишься меня, но зачем?.. — задумчиво, словно сам с собой, тянет Фурута и, прикусив пустую ткань перчатки, тянет на себя, снимая её с руки, и неряшливо отбрасывает на пол. Такие тонкие бледные пальцы, как кукольные. И не сказать, что именно ими он подписывает сотни казней в день. — Ожидал увидеть там уродливые когти, которые я так отчаянно скрывал?       Коори морщится — он угадал. Постоянное ощущение, что Фурута — не человек, преследует его. Чувство, будто бы он стоит на мине, готовой взорваться от резкого движения.       На черных ногтях скользит тонкой полосой белый свет лампы. Фурута дотрагивается пальцами до своих губ, заинтересованно поглаживая их, словно касается впервые, а потом смотрит на руку, будто бы удивленно. Что-то в этом движении Коори совсем не нравится, кажется, что он опять придумывает себе развлечение.       — Боишься гулей только лишь потому, что они едят людей? — приоткрыв рот, Фурута проникает внутрь и проводить по ряду белых зубов. — А что будет, если человек съест гуля?       — Не говори глупостей.       Треск кожи от его укуса запечатывается в голове Коори, как мощный удар под дых. По спине пробегают мурашки, а тело бросает в холод. Они смотрят друг другу в глаза, и Коори первый раз видит, как происходит это. Темная радужка наливается красным, будто бы самой кровью, а белую склеру поглощает вязкая темнота. Завораживающее ужасом зрелище почти гипнотизирует. Фурута смотрит на него разными глазами — человеческий на правой стороне лица, которая сохраняет насмешливое выражение, и какуган на левой, где уголок губы подрагивает, показывая нетерпение. Коори поспешно двигается назад, но он лишь коротко усмехается, словно говоря «как забавно», и садится ближе.       Кровь стекает по пальцам, затекает между них и капает на согнутую ладонь, скапливаясь в углубление. Фурута скользит языком по губам, а потом блаженно прикрывает глаза, наслаждаясь собственным вкусом. Прикрыв рот рукой, Коори отворачивается, едва сдерживая позывы тошноты. Чертова тварь, которая имитирует человека. Чертов Фурута, который строит из себя следователя. Он даже не представляет, как сможет смотреть в глаза Аримы-сана после того, как пошел за этим. Как можно исполнять приказы того, кто ни капли не понимает, что такое быть человеком.       — Страшно? — Фурута оттягивает пальцем веко и двигается вперед, замирает около его лица.       Правый зрачок двигается асинхронно с левым, словно у сломанной куклы. Коори кривляется и выпаливает честно:       — Не боюсь гулей.       — Разве? — со смешком спрашивает Фурута и резко щелкает пальцами.       Брызги теплой крови попадают на лицо Коори, на губы и в глаза. Тошнота моментально подступает к горлу, и он пытается утереть лицо рукавом, но Фурута цепко хватает за кисть. Те тонкие пальцы, которые Коори сравнивал с кукольными, сейчас сжимают его до боли, словно стискивая руку стальным тросом. Постепенно она начинает неметь, но под внимательным взглядом — кажется, одно лишнее движение, и Фурута бросится на него, — Коори не смеет сдвинуться с места.       Тебя       Бледная ладонь ложится на плечо Коори, перебирая складки рубашки и пробираясь к горлу. За прикосновениями пальцев к белой ткани тянется багровый след крови. Один резкий толчок в грудь, и Коори падает спиной на сиденье дивана и, моментально выкинув бокал в сторону, вытягивает вперед руки, чтобы отгородиться от Фуруты, который нависает над ним, пытаясь вжать в диван.       Пульс стучит в голове Коори так громко, что звон разбившегося стекла отдается будто бы откуда-то издалека.       — Раз ты не боишься гулей, что же тогда получается… что же, что же получается… — задумчиво шепчет Фурута и наклоняется к его лицу, прислоняясь лбом ко лбу. — Значит получается…получается, что ты боишься меня, Коори? Да?       — Не перегибай, Фурута. — Коори хватает его за плечи, пытаясь отодвинуть от себя, но тот даже не трогается с места. — Держись подальше.       — Не приказывай мне, Коори, — парирует Фурута и легко касается испачканными губами его переносицы, запечатлевая там метку, как знак — я сделаю всё, а ты мне ничего. Запах крови резко ударяет в нос и смешивается со сладким запахом одеколона. Мягкие волосы спадают на лицо Коори и слегка щекочут щеки. Фурута проводит кончиком носа по скуле и трется об неё, поглаживая пальцами тяжело вздымающуюся грудь. — Если тебе не нравится, я не буду. Только скажи, ха-ха, честно. Хватит имитировать сопротивление, которое тебе не идет. Тебе ведь всего-то нужна ведущая рука, которой ты лишился в лице Аримы-сана. Тебе настолько противны мои идеи, что ты не можешь позволить себе побыть со мной как человек?       Коори елозит на месте, нелепо упираясь руками в грудь Фуруты, чтобы удержать его на дистанции: не хочет, чтобы вновь кто-то касался его заботливо, как это делала Хаиру и мог бы сделать Арима. Под ладонью бешено бьется его сердце — Коори даже удивлен, что оно у Фуруты есть, но уверен, что оно нужно лишь для того, чтобы гонять кровь по телу и ничего больше.       — Ты вообще, мать его, о чем? — голос почти срывается, когда Коори находит силы, чтобы осмыслить происходящие. Под тяжестью свалившегося на него тела он выдыхает и, согнув руки в локтях, приобнимает Фуруту за плечи и находит это до смеха нелепым. Посмеявшись, он слегка встряхивает его, намекая, чтобы тот встал, но Фурута не двигается и утыкается лбом ему в грудь. — Я не боюсь гулей, — вместо ответа повторяет он, — они вызывают у меня отвращение, омерзение и ничего больше.       Хотя ты вызываешь у меня еще больше.       Фурута лишь смеется и поднимается с места. Встав коленями на диван, он проводит ладонями по ногам Коори и разводит их в стороны, чтобы дать себе место, и вновь наклоняется, а Коори отворачивается, хотя знает, какой глупый поступок — выпускать врага из виду, и резко дергается, когда по скуле скользит быстрое движение. На белом кафеле расползлась лужа вина, в центре которой лежат осколки. Коори вспоминает сегодняшнюю операцию и думает, что крови там было намного больше. Холодная ладонь ложится на щеку, требовательно заставляя развернуться лицом.       Разномастные глаза Фуруты выглядит красиво, соединяя в себе частицу человека — которым он не является — и гуля — которым тоже нет.       — Ты привык, что о тебе заботятся, привык, что ты заботишься о ком-то, — он не спрашивает и не требует ответа. Голос тихий и мелодичный, приятно ласкает слух, если бы только не говорил гадости. — А сейчас ты остался совсем один и не привык, что с тобой ведут себя так, как я. Ты, наверное, растерян, возможно, напуган. Да, напуган. Я ощущаю это по твоему запаху. Ты ведь знаешь, что тело — это предатель? Оно показывает все, что хозяин хочет скрыть. Страх до дрожи в коленях, злость до скрипа зубов. Все-все-все!       Холодные пальцы вплетаются в волосы Коори, мягко поглаживая кожу у корней и чуть взбивая их, и Коори не может отрицать, что ему приятны легкие ненавязчивые прикосновения. Если забыть чьи они, стало бы проще, но не будет — слишком нагло чувствовать себя довольным, когда его трогает тиран Токио.       — Если ты так хорошо меня понимаешь, то почему тебе тогда не отстать от меня? — с горьким смешком спрашивает Коори и смотрит ему в глаза. Он не ждет снисхождения — не от Фуруты точно, возможно, он даже не знает такого слова.       Человек, кто вертит его жизнью по своему усмотрению и насмехается над самым дорогим, что у него есть, не может знать, что такое снисхождение. Не может ни знать, ни понимать.       Фурута дотрагивается до его нижней губы и, чуть оттянув её, проводит кончиками пальцев по плотно сомкнутым зубам.       — Я сделаю то, за что ты, Коори, меня никогда не простишь, — сообщает, как неизбежность.       — Я тебя и так никогда не прощу. — Коори смотрит ему в глаза и раскрывает рот, позволяя вытереть испачканные в крови пальцы об язык. Соленый металлический вкус отдается во всех рецепторах, заставляя желудок сжаться в ком.       — Правда? — тихо спрашивает Фурута и так печально, что Коори на секунду теряется. Его взгляд такой уставший и напоминает собственный, который он видит в зеркале каждый чертов день.       Если нужно ему следовать за богом смерти, то почему у него такое слишком человеческое лицо.       Фурута кусает собственные пальцы и сгибает ладонь, дожидаясь, когда кровь скопится в ней. Взяв Коори за подбородок, он легко улыбается, как бы говоря извечное «прости», и берет его за щеки, нажимая на суставы в челюсти, заставляя открыть рот.       На долгую секунду Коори теряется в происходящем, не пытается вырваться, не пытается сбежать. Он смотрит на Фуруту, который возвышается над ним. Его голова закрывает свет с потолка, и лицо остается в тени. Бледное, как театральная маска, лицо и пылающие губы, нарисованные на ней яркой тушью (кровью).       Фурута подносит ладонь к Коори и накрывает его губы. Теплая кровь заполняет рот, заставляя его захлебнуться и начать судорожно кашлять, но Фурута не убирает руку, прижимая её так сильно, что на глаза наворачиваются слезы. Прикрыв глаза, Коори вертит головой, пытаясь вырваться или хотя бы увернуться, но не выходит.       Тяжелая рука давит на солнечное сплетение Коори, вжимая его в диван, а Фурута кладет голову ему на грудь, прислоняется щекой прямо туда, где об ребра истерично бьется сердце.       — Я, гуль, ем людей, ты, человек, который съел меня, — жар его дыхания проходит сквозь ткань и теплит кожу, — теперь я не вижу между нами разницы. Забавно, правда?       — Ты омерзителен, Фурута. — Коори выплевывает слова с обидой, только что осознав, что его — следователя особого класса или просто, черт, человека — поставили вровень с гульими тварями.       — Отнюдь, я не считаю, что поставить нас в равные условия — омерзительно. — Фурута трется носом о его рубашку, шумно втягивая запах, и облизывает губы. — Ты не любишь правду, Коори.       Правда ведь.       Черные волосы расходятся по белой рубашке подобно черным ползущим теням.       — Вот же ты ублюдок, Фурута, — Коори проводит ладонью по его голове, перебирая мягкие пряди и чуть оттягивая их на затылке, и сглатывает, чтобы уже избавиться от мерзкого вкуса во рту. Фурута ничего не отвечает. — Вот зачем? Кончились развлечения?       — Ты будешь гадать вместо того, чтобы спросить? А ещё ты прекрасно делаешь вид, что не понимаешь.       Смертельная усталость приглушает даже кипящую злость, словно накрывая её железным полотном. Коори хочет встать и прополоскать рот, хочет стряхнуть с себя Фуруту, который давит всем весом и елозит, устраиваясь поудобней, но вместо этого лишь тяжело вздыхает, глядя на мерцающий свет под потолком. Белый, черный.       — Тебе настолько одиноко?       Смех звучит надрывно, как из последних сил. Тело Фуруты содрогается, как в конвульсиях, Коори ощущает каждое его движение, как свое. Чувствует и его жаркое дыхание, и то, как его пальцы впиваются в плечо.       — Коори, не пытайся шутить, у тебя не получается, — хрипло шепчет Фурута.       — А мне показалось, тебе очень понравилась эта не-шутка.       Фурута делает вид, что не слышит.       — Мы, будучи теперь на равных, можем позаботиться друг о друге. Как там ты это называл? Ах, дружбой. По-дружески.       — Чтобы ты ни делал, мы никогда не будем на равных. — Коори машинально гладит по напряженным плечам, слегка надавливая на затекшие мышцы, чтобы размять их. В ответ слышится довольный вздох-полустон, и понимает, что Фуруте нравится. — Знаешь, Фурута, я бы никогда не стал шантажировать даже тебя смертями дорогих тебе людей.       — Жизнями, — коротко поправляет Фурута и, чуть поднявшись на локтях, ложится выше, утыкаясь носом в изгиб шеи и опаляя её жаром дыхания, — продолжай, я слушаю.       С Фурутой легко разговаривать, потому что ему много есть что сказать. Но кажется, что все слова проходят мимо него, возможно, он даже не воспринимает их как что-то важное. Сейчас он слушает их, словно фоновый звук, который нужен, чтобы расслабиться перед сном и не слышать своих мыслей, как колыбельную на ночь. Его дыхание становится ровным, словно от прикосновений он действительно позволяет себе передохнуть в чужих руках, что кажется Коори непозволительно глупо.       Среди вихря мыслей мелькает одна довольно четкая — сейчас хороший момент свернуть ему шею. И такой же хороший шанс потерять последнюю надежду увидеть живых Ариму и Хаиру. Коори хочет ненавидеть Фуруту и находит для этого не меньше сотни причин, но не находит желания и сил, чтобы оттолкнуть его от себя.       — Не стал бы заставлять людей переступать через себя и свои принципы, не стал бы устраивать травлю в общественных местах, не стал бы насмехаться над Ари…над мертвыми… Черт, Фурута, слишком много того, что я бы не стал делать на твоем месте. Да почти всё.       — Хорошо, что ты не на моем месте, — томный голос отдается вибрацией в теле Коори, — закрывать глаза на то, что происходило, это так… Ха-ха, мерзко. — Его губы касаются бьющейся венки на шее, но Коори не боится, почему-то понимая, что он не собирается перегрызать ему горло. Хотя бы не сегодня. — Знаешь, Коори… А нет, не знаешь, — усмехается, — Арима-сан возненавидит…       — Заткнись, — рявкает Коори.       — …тебя, за то, что ты поднял его из могилы, — неумолимо заканчивает Фурута.       Его холодные ладони скользят под рубашкой Коори, поглаживая бока и чуть сжимая их, заставляют его выгнуться. Его губы касаются тонкой кожи на шее так непростительно нежно, что тело предательски бросает в жар.       — Отвали от меня, — шепчет Коори ему в ухо, зарываясь в мягкие волосы с запахом мяты. — Черт бы тебя побрал, Фурута, отвали.       — Не очень-то ты вежлив с человеком, который может, я всё еще думаю, исполнить твою сокровенную мечту. О, а скажи, все ли знают, какая у тебя мечта? Что бы сказали твои коллеги, которые сейчас смотрят на тебя с разочарованием и горечью, узнав о том, что ты хочешь воскресить мертвецов в чисто эгоистичных целях, и ради этого готов помочь мне, как ты говоришь, развалить дорогое CCG?       Коори не отвечает: знает, Арима-сан и Хаиру никогда не смогут простить его ни живыми, ни мертвыми. Остальное кажется совсем не важным, когда их нет рядом. Хотя он до сих пор не может их понять, но и не хочет, чтобы всё так закончилось. Он помнит, как впервые увидел Хаиру на поле боя, увидел её сокрушительное правосудие, поражающее врагов так быстро, как белые молнии пронзают черное полотно неба, и едва успевал заметить, как порхает в её руке куинке, удары, что несут справедливость всего мира, светлые всплески от лезвия, рассекающие воздух со свистом, и выпады, что срезают головы врагов, как бутоны перезревших цветов. Кажется, что он глохнет от звенящих криков гулей и людей (они тоже кричат), пронзающих мертвую пустоту вокруг, а потом наступает могильная тишина. Он смотрит ей в спину и отдаленно видит тень Аримы в её силуэте. Так похоже: одинокая фигура, возвышающаяся на месте бойни (нет, не боя), плащ, раскрашенный бордовыми пятнами, словно облитый красной краской, хлюпающая кровь под ногами и пустошь — лишь трупы и никого больше — в радиусе десяти метров вокруг; ей не нужна помощь, её просто боятся.       Он хотел бы хотя бы разузнать, о чем они всё же думают. Хотел бы спросить, что они думали тогда, когда впервые его поцеловали, и спросить, зачем же так жестоко давать шанс, которого никогда не будет, зачем оставлять его вот так, не сказав ни слова, не давая возможности сделать шаг вперед.       — А что мне делать в мире, где их больше нет?       Почему-то Фурута даже не смеется, хотя можно было бы, услышав возвышенные слова от того, кто погряз в своих желаниях с концами.       Горячий язык скользит по губам Коори, вылизывая кровь из каждой трещины, и проводит кончиком по плотно сомкнутой линии, требуя раскрыть рот. Поцелуй выходит таким глубоким и жарким, что Коори впивается пальцами в плечи Фуруты, не в силах противостоять: у Фуруты выходит так легко манипулировать желаниями, будто бы это его врожденный талант. Без «будто бы».       — То, что я тебе поручаю, Коори, можешь даже поблагодарить меня за такую помощь, — Фурута дотрагивается пальцами до платка на шее, настойчиво развязывая тугой узел. — Можно сказать, я дал тебе надежду, желание жить дальше. Звучит банально, никогда бы такого не подумал, ха-ха, но выходит именно так.       — Ты серьёзно?!       Фурута аккуратно кладет платок на спинку дивана, а потом начинает не спеша расстегивать рубашку, и Коори не смеет сказать ничего против — если Фурута хочет, то пусть будет так. От осознания собственной смиренности его почти выворачивает, но он сглатывает тяжелый ком в горле.       — Шучу. — Он пожимает плечами и расстегивает верхнюю пуговицу на воротнике. — Или нет. Выбирай сам. — Демонстративно закатив глаза, Коори тяжело поднимается и убирает его руки, чтобы не мешал, а тот заинтересованно следит за действиями, не протестуя. — Сейчас тебе не обязательно выполнять роль моего помощника, — по-доброму произносит Фурута, но позволяет полностью расстегнуть свою рубашку и скидывает её с плеч.       — А что нужно делать? — Коори не находит себе место — ни тут, ни где-либо ещё.       — Что хочешь, — легко говорит Фурута. Одного толчка в плечо хватает, чтобы Коори вновь свалился спиной на диван. Он елозит на месте и ядовито спрашивает:       — Можно ударить тебя в лицо?       Коори смотрит ему в глаза и слышит в своем голосе нотки надежды.       — Нет, Коори, — терпеливо отвечает Фурута.       — Всё же верить тебе нельзя, — едко бросает Коори и рассматривает обнаженный торс. Только один шрам, который кажется совершенно лишним, не нужным, портящим красоту. Фурута наклоняется к нему, прикасаясь влажными губами к его и не находит сопротивления, а Коори проводит пальцами по выпуклым сечениям старой раны, рассекающей гладкую кожу над сердцем, словно его вытащили и не вернули обратно — да, именно так, все встает на свои места. — Значит, его всё-таки у тебя нет, — выдыхает он через поцелуй.       Коори пытается понять, что сейчас происходит. Ладонь так привычно ложится на голову Фуруты, пальцы вплетаются в мягкие волосы, словно успокаивая после брошенных едких слов — хотя в них правда, но от этого ещё страшней. Фурута вновь ложится на грудь, словно найдя там себе место — возле сердца и рядом с горлом: первое вырвать, второе перегрызть. Коори знает — Фурута бог CCG, где он вершит всё, что ему вздумается, создатель законов мироздания в этих стенах, CCG его корпорация зла, где он творит всё, что хочет. Но ощущает к нему непомерную жалость: за всем своим напущенным пафосом и блистающей весельем улыбкой скрывается столь жалкое существо, что находит успокоение в его руках.       — Смешно, — похвала от Фуруты всегда граничит с оскорблением, нет, он действительно хвалит, но только за то, что не нужно было делать никогда. Он упирается подбородком в солнечное сплетение и смотрит ему в глаза. — Видишь, ничего страшного. Всего-то один вечер без дурных мыслей, самоуничтожения алкоголем и чрезмерным курением своих мерзких сигарет. Хотя прости, Коори… — он интригующе умолкает, сладкая улыбка расползается по его губам. — Теперь у тебя есть плюс один повод для ненависти к себе. Как тебе ощущения? Я тебя целую, и ты даже не хочешь сопротивляться. Даже если я захочу больше, ты не откажешь — не ври, я же вижу. И ты сделаешь это не потому, что должен, не потому, что в моих руках жизнь Аримы-сана и Хаиру, а потому, что ты находишь это приятным даже после того, что я сделал. Это так, хм… Жалко? А, нет-нет. Это аморально! Вот, именно это.       Коори смотрит ему в глаза и понимает, что пригрел змею на груди и греет её до сих пор, приглаживая её мягкие, как шелк, волосы, понимает, что хочет плакать, и сегодня его всё-таки стошнит от самого себя.       — Я тебя, блять, ненавижу.       Фурута целует его в лоб как мертвеца, и Коори хочет им стать.