***
Кисуми на поверку оказывается вполне неплохим парнем. Он заметный, но не как, например, громкий и шебутной Асахи, на которого обычно оборачиваются, чтобы попросить говорить потише. Он скорее ненавязчиво обращает на себя внимание просто своим присутствием, будто в классе нет никого, кто сиял бы ярче него. Он много улыбается — то лукаво, то ласково, — смотрит своими хитрыми глазами прямо вглубь него, забавно шутит и настойчиво зазывает всех в этот свой дурацкий баскетбольный клуб. От него пахнет малиновым шампунем, он всегда немного растягивает гласные при разговоре и мягко проводит рукой по волосам, когда о чем-то задумывается. Он каждый день садится обедать вместе с Харукой (позже к ним присоединяются и Асахи с Икуей), объясняя это тем, что иначе к нему будут приставать девчонки, и Харука понимает, почему. В Кисуми есть что-то иррационально раздражающее, но вместе с тем неуловимо притягательное, и Харука злится сам на себя, что не может точно облечь это в слова. Все будто снова повторяется… Как с Рином. Снова кто-то доставучий, кого невозможно игнорировать, кто пробирается Харуке в самую сердцевину мыслей, отказываясь уходить. И в то же время: все совсем иначе. Потому что в отличие от Рина, Кисуми не вызывает желания следовать. Следовать на край света — за его сиянием. Он в принципе кажется более... простым, без двойного дна, без подвоха. По крайней мере на первый взгляд. Но что-то в нем заставляет Харуку наблюдать за ним чуть дольше, чем следовало бы, а потом неловко отворачиваться. Что-то в нем обнаруживается такое, от чего Харука испытывает тянущую тоску в груди — а еще непонятное желание шагнуть навстречу, будто присутствие Кисуми рядом обдаст его теплыми солнечными лучами.***
Однажды Асахи тащит их всех в караоке. — Так, ребята, никуда не расходимся, — командует он, и Харука замирает: это точно ничем хорошим не закончится. — Мы сегодня идем в караоке! Ну вот так он и знал. — Хару, не делай такое лицо, — смеется Макото. Нормальное у него лицо, вот не надо тут. — Надо же и тебе веселиться где-то кроме бассейна. Да и мы еще никуда не ходили всей командой. — Караоке? — и, разумеется, в этот момент из толпы выныривает Кисуми, бесцеремонно устраивая руку у Харуки на плече. — А можно с вами? — С какого перепугу? — щетинится Асахи, мгновенно хмуря брови. — Мы хотим оторваться плавательным клубом, а ты вообще... баскетбольный. — Ну и что, — Кисуми пожимает плечами и безмятежно улыбается. — Баскетболисты тоже любят петь. Они заказывают дешевые напитки и креветочные чипсы, спорят при выборе мест и решают, кто будет первым через камень-ножницы-бумага. Асахи выигрывает и ставит ужасные песни японских айдолов, не попадает в ноты, пока поет, и пытается танцевать — выходит у него не очень, хотя Харука не стал бы судить, он танцевать тоже не умеет. Кисуми, естественно, шутит над ним, а Асахи постоянно бурчит, что лучше б Кисуми с ними не шел, раз критикует его прекрасные вокальные навыки. У самого Кисуми получается не то, чтобы намного лучше, но всем приходится признать: он хотя бы попадает в ноты. — Только хипстеры слушают Арктик Манкис, — находит к чему придраться Асахи, скрестив руки на груди. — Тебе стоит тоже попробовать, — парирует Кисуми. — Ты как раз похож на обезьянку, ну, я говорил. — Какого черта, — начинает кипятиться тот, привставая со своего места, — Я же сказал тебе, сто раз говорил: не называй меня обезьяной! — Так, ребята, брейк, — вовремя вмешивается Макото. — И вообще, сейчас моя очередь. — Он неуверенным взглядом смотрит на меню выбора песен. — Хотя я нечасто хожу в караоке, так что не уверен, что хорошо выйдет. Выходит у него просто отлично. Харука, привалившись к кожаной спинке дивана, лениво думает, что возможно Макото стоило бы пойти в клуб пения — его бы с руками оторвали, — но потом осекается, сообразив что тогда Макото не сможет с ним плавать, и жить будет как-то тяжелее. Как оказывается, Икуя проигрывать Макото не намерен: он долго выбирает композицию, в итоге ставит какой-то американский рок и начинает набирать очки: играет интонациями, двигается в такт музыке, классно выводит ноты. Слушать его приятно, а еще во время пения он, на удивление, не хмурится. Когда очередь доходит до Харуки, он делает неловкую попытку сбежать под предлогом горы домашней работы, о которой он только вспомнил, но Асахи не оставляет ему и шанса. — Неа. Никто не выйдет из этой комнаты, пока не споет, — отрезает он, усаживая Харуку обратно. А затем расплывается в самодовольной улыбке, — Или, погоди, ты что, боишься, что будешь хуже меня? Харука уже знает: это будет напряжно, но ему не остается ничего другого, кроме как тяжело вздохнуть. Его согласия тут никто спрашивать не собирается, бежать уже поздно, выхода нет, и хуже уже не будет. — Хочешь, споем дуэтом? — внезапно предлагает Кисуми. Или будет. Харука поворачивается к нему, балансируя между "нет, спасибо" и просто "нет", но тот с энтузиазмом продолжает: — Я подпою тебе, чтобы было проще. — Слушай, Хару, а это отличная идея! — поддерживает его Макото. Харука даже чувствует себя немного преданным: Макото должен был быть на его стороне, должен был помочь ему сбежать (уйти по важным делам!) отсюда, поддержать его, а не дурацкие затеи их дурацких товарищей. Общими усилиями они все-таки заставляют Харуку петь. Кажется, Кисуми просто использует его как предлог снова исполнить что-то под свою любимую группу, и разумеется Харука по-крупному лажает. У него, по сравнению с Кисуми, отвратительный английский, он путается в словах и нотах, и ему в очередной раз хочется бросить все и уйти, но стыдно прерывать музыку. После второго куплета Кисуми вдруг ненавязчиво приобнимает его за плечо, наклоняется чуть ближе, так, что Харука чувствует запах колы, кожей ощущает вибрации его голоса. Ему вдруг становится жарко и неуютно, и он все больше выбивается из ритма, но почему-то его это совсем не беспокоит. Рука Кисуми на плече действует словно успокоительное, Харука расслабляется, и они кое-как домучивают песню. После этого Харука быстро садится на свое место и прикладывается к дынной газировке. Что это вообще такое было? — Это было хреново, — заключает Асахи. — Очень хреново. Спорим, со мной Хару споет лучше? Вот черт. Разумеется, Асахи перебивают, но ситуацию это не спасает: конкурс "кто лучше споет" превращается в конкурс "кто лучше споет дуэтом с Хару". А Харуку, конечно, никто не спрашивает, хочет он этого или нет. Под конец вечера он дает себе обещание, что больше в караоке ни ногой. Когда Харука бредет домой темными улицами, не вслушиваясь в болтовню Макото, плечо все еще горит огнем там, где Кисуми к нему прикасался.***
Как-то раз Кисуми ловит их после тренировки — они все уставшие, взмыленные, ждут пока Нао елозит ключом в замке клубной комнаты, — и зовет поиграть в баскетбол. — Ну а что, а давай! — Асахи тут же загорается, лихо перекидывая школьную сумку через плечо. — Мне тебе задницу надрать как раз плюнуть. — Ну, так попробуй,— смеется Кисуми в ответ. Он, кажется, вообще не воспринимает Асахи всерьез, но его, в общем-то, можно понять. Икуя на все это только кривится и качает головой: — Ну уж нет. Мне сегодня домой надо, — он смеряет их обоих неодобрительным взглядом. — Да и эти ваши детские забавы… Мда. Харука с ним солидарен: — Слишком запарно, — он начинает обходить спорщиков по дуге, собираясь уйти, — я тоже домой. — Да ладно тебе, Хару! — Кисуми преграждает ему путь, — Всего-то один разок. Когда еще? Вы и так вечно пропадаете в своем клубе. — Мы видимся в классе, — возражает Харука. — Но с Макото мы не видимся! — Вот и играй с Макото. — Втроем играть не получится, ну Хару, пожалуйста. — Кисуми делает щенячьи глаза и слегка надувает губы. Даже строя рожи, он очень красивый, и Харука чувствует, что начинает раздражаться по этому поводу. — Один раз, ну, Хару? — Макото опять не встает на его сторону, и Харука чувствует укол обиды. Почему все вокруг так легко пляшут под дудку Кисуми? Это внезапно напоминает ему о Рине и его дурацкой эстафете, и Харуке становится тоскливо, холодно между ребрами. Что-то в этом воспоминании заставляет его неохотно согласиться. Почему — Харука не знает. Лучше себя об этом не спрашивать. Баскетбольная площадка выглядит немного потрепанной: с сетки вокруг нее частично облезла краска, баскетбольное кольцо немного погнулось — так вообще возможно играть? — а в асфальте тут и там мелькают выбоины. Играть там, конечно можно, но с трудом; однако в связке Харука с Кисуми забивают несколько очень удачных голов, легко обходя Макото и Асахи. Утирая мокрый лоб рукавом рубашки, Кисуми на выдохе хвалит его: — Ты отлично играешь! Жаль, не согласился вступить в баскетбольный клуб. Мы были бы отличной командой. — Ты опять об этом? — хмурится Харука, все еще тяжело дыша. Он отчего-то ждет ответа в духе "Если вступишь в мой баскетбольный клуб, я покажу тебе зрелище, которое ты еще не видел!", но приходит к выводу, что Кисуми не станет бросаться такими пафосными фразами. — Ладно, — Кисуми разгибается, тянется, хрустит суставами и улыбается ему мимоходом, — Ты в этой четверти молодец, так что сегодня больше тему не поднимаем. Ну что, — обращается он к остальным, хлопая в ладони. — Меняемся, ребята. Теперь мы с Макото против Хару и Асахи. Они гоняют мяч по площадке еще около часа, то и дело перетасовываясь командами, потом идут в ближайший Севен-Элевен за газировкой и расходятся по домам. Харука не удивляется, когда через неделю Кисуми ловит их после тренировки и снова зовет играть. В этот день никто, кроме Харуки, не может остаться, он и сам не собирается, но Кисуми выглядит действительно расстроенным. И Харука, четко осознавая, что пожалеет об этом, соглашается сыграть с ним один на один. — Только на полчаса, — выставляет он условие, когда они приходят на площадку. — И я домой. — Ты меня очень выручишь, серьезно. Спасибо тебе. — Мгновенно расцветает Кисуми и сияет-сияет-сияет своей белозубой улыбкой, — Я до чертиков хочу в основной состав, а тренироваться мне не с кем, так что… Спасибо, Хару. И собственное имя на языке у Кисуми раскатывается так проникновенно, что Харука чувствует мурашки. Он неуютно опускает взгляд на свои кроссовки и бормочет: — Да ладно тебе. Играть против Кисуми оказывается почти интересно, и в итоге Харука не жалеет, а на следующей неделе соглашается еще раз. А потом еще. Кисуми теперь зовет его одного, и Харука не спрашивает о том, почему с ними не идут остальные. "Ты так классно играешь, мне очень помогает!", улыбается Кисуми. Конечно, Харуке иногда удается обойти его и забить мяч в кольцо, но в основном Кисуми выигрывает, и он не понимает, зачем Кисуми нужен такой партнер как Харука, если у него в клубе явно есть ребята получше. Он почему-то не спрашивает и об этом, просто продолжает соглашаться время от времени, будто боится, что если спросит, Кисуми действительно об этом задумается и перестанет его звать. Он не может вспомнить, когда пребывание рядом с Кисуми перестало вызывать смутное раздражение и стало чем-то, чего ему немного не хватает каждый день. Может, все потому, что с Кисуми действительно очень легко дружить.***
После контрольной по истории и пары часов изнуряющих тренировок, Кисуми ловит его у раздевалки и напрашивается домой. Вернее, получается вот как: он предлагает в этот день не идти гонять мяч — "я тоже выдохся сегодня", — а сходить куда-нибудь в караоке, спеть вдвоем — "тебя никто, кроме меня, не услышит, не волнуйся" , но Харуке его идея не по душе. — У меня с английским все ужасно, ты же слышал, — говорит он, когда они спускаются по лестнице, — Я даже последний тест завалил подчистую. — И, помедлив, признается: — Да и петь мне не слишком-то и нравится. — Хмм, это досадно, — задумчиво тянет Кисуми, — Но может быть, я могу помочь тебе с английским? Я на тесте восемьдесят семь получил. Звучит хорошо. Даже соблазнительно: слова Харуки про проблемы с английским не были преувеличением, и помощь бы ему не помешала. Он подозрительно косится на идущего рядом Кисуми: — И что я буду должен взамен? — Считай это жестом доброй воли! — он подмигивает, — Моя дружеская помощь в обмен на твою дружескую компанию. Посидим у тебя дома или как? Если Кисуми так нужна его компания (зачем, спрашивает себя Харука, вокруг же столько людей, что балдеют от одного твоего вида, ты мог бы выбрать кого-нибудь получше), то он ее предоставит. В конце концов, ему правда нужна помощь с английским, даже если это всего лишь предлог провести с Кисуми больше времени. Кисуми, кажется, понимает это, но слава богу никак не комментирует. По пути к Харуке они заходят в конбини за дынной газировкой, мороженым и снеками. — Есть хочешь? — спрашивает Харука, когда Кисуми усаживается в гостиной, и зажигает плиту. — Если можно?.. С обеда сто лет прошло, и я бы не отказался, — Кисуми ложится щекой на скрещенные на столе руки. — Погоди, — и тут же поднимает голову обратно, — Ты будешь сам готовить? — Харука успевает нахмуриться, потому что он не уверен, что слышит в этом вопросе. Но затем Кисуми развевает его сомнения неразбавленным восторгом: — Ого, круто! Харука оглядывается на него: — Я… немного научился, — бормочет он, неуверенный, есть ли в этом повод для гордости. — Ребята иногда у меня ночуют, так что мы... — он отворачивается обратно, и тянется к дверце холодильника, — ...ну, пробуем разные рецепты. Скумбрия пойдет? — И вздыхает, глядя на полки: — Хотя у меня все равно ничего другого нет. — Не парься, я съем все, что ты приготовишь, — лучезарно улыбается Кисуми, чрезвычайно довольный чем-то. — Знаешь, ты сейчас готовишь для меня, и это как-то... — он медлит, словно пытаясь подобрать нужное слово, — Романтично, что ли? — и неловко смеется. Романтично, правда? — отдается знакомым голосом в голове. — Не говори глупостей. Харука неожиданно нервничает, и почти злится — на себя, конечно. Будто обжегшись об его резкость, Кисуми снова смеется: "Забей, я шучу", и больше они к этой теме не возвращаются. Но дело уже сделано: Харука чувствует себя неловко, и чуть не пережаривает рыбу, но в итоге выходит на удивление сносно. В молчании он ставит тарелки на стол и садится сам, подбирая под себя ноги. Кисуми, будто не замечая неловкого молчания последних пятнадцати минут, радостно возвещает: — Ну, приятного аппетита! И ему все нравится: приятное отличие от товарищей Харуки, только и знавших, что жаловаться, что он кроме скумбрии ничего и не готовит. Кисуми хвалит и ее, и рис, а потом предлагает помыть посуду — услуга за услугу. Позже они долго сидят над злополучным тестом Харуки, и Кисуми нянчится с каждой его ошибкой. Он не то, чтобы очень хорошо объясняет; а может Харука не особо и стремится понять, убаюканный его мягким тягучим голосом. В какой-то момент Харука думает: к черту этот английский. И, глядя на склоненную над тетрадью голову Кисуми, перебивает очередную лекцию про неправильные глаголы: — Может хватит на сегодня? Кисуми даже не поднимает голову, а скорее лукаво ее поворачивает, глядя из-под челки: — Устал? Ты вообще что-нибудь понял по этой теме? — он приподнимает бровь и смотрит насмешливо, будто понимает, что Харука все прослушал. Будто понимает, что Харука позвал его не для того, чтобы учить английский. Будто понимает, что у Харуки под кожей электричество пробегает каждый раз, когда сокращаются сантиметры между их плечами. Будто бы понимает то, чего сам Харука понять никак не может. Не только понять; он даже не знает, как описать это, как описать то, что он хочет от Кисуми. Слова не находятся, не подбираются. Как и всегда. Под щекочущим взглядом Кисуми Харука неопределенно пожимает плечами и переводит тему: — Может… Может, фильм какой-нибудь посмотрим? Они напиваются газировкой до отвала, пока смотрят Бэтмена, первую часть, затем вторую, потом еще что-то — Харука не запоминает и почти не обращает внимание на беснующийся экшеном экран, больше сосредотачиваясь на том, как их с Кисуми плечи соприкасаются, пока они сидят перед телевизором. — Мне надо бы домой, — в какой-то момент говорит Кисуми, и в его интонации Харука слышит вопрос. — Уже поздно, я могу опоздать на электричку. Он не зовет его остаться, но при мысли о его уходе в груди тянет легкое сожаление. — Спасибо за помощь с английским, — кивает Харука, провожая его до двери. Подумав, неуверенно добавляет: — Приходи еще. Во взгляде Кисуми явно читается игривое "Ты же все равно ничего не слушал", но он не озвучивает этого, и Харука ему благодарен. — Если позовешь — обязательно! — и напоминает, — У нас послезавтра баскетбол, ты уж не забудь. Если бы Харука мог. — Ага, я помню. До завтра, — он делает попытку улыбнуться и, не успевает Кисуми ответить, быстро закрывает дверь. В четверг, после баскетбола, он предлагает зайти поиграть в видеоигры и съесть так и не тронутое в прошлый раз мороженое.***
Когда Кисуми ему признается, Харука почти не удивляется. Они сидят у Харуки в комнате, Кисуми валяется на кровати, листая какой-то журнал про поло, а Харука сидит на полу, вытянув ноги и прислонившись спиной к кровати, и борется с домашней работой по английскому. Кисуми приходит к нему пару раз в неделю после их обычной игры один на один в баскетбол. Он с удовольствием ест скумбрию, которую Харука готовит, помогает ему с домашними заданиями, иногда предлагает посмотреть какой-нибудь фильм или поиграть в игры. Находиться рядом с Кисуми становится для Харуки на удивление почти таким же естественным, как плавание. — Я вот думаю, какие у нас все-таки отношения, — пространно начинает Кисуми, глядя в журнал, и по его тону Харука догадывается, о чем пойдет разговор. Он тоже думает об этом, но просто... Не может заставить себя отвечать прямо. Он молчит чересчур долго, а когда спохватывается, может выдавить из себя только: — В каком смысле? Он слышит, как Кисуми поворачивается на кровати, и отрывается от учебника, поднимая на него взгляд. Кисуми лежит, опираясь на локоть, и выглядит немного неуверенным — не таким, как обычно. Как будто из-под маски превосходного, идеального во всем Шигино Кисуми наконец выглянул кто-то настоящий. Искренний? Харука не уверен в том, что видит. И что чувствует. — Ну, мы проводим много времени вместе, — начинает Кисуми, рассеянно водя пальцем по одеялу. — Я делюсь с тобой своим бенто, пока никто не видит, — он улыбается, видимо вспоминая, как на них в первый раз пялился весь класс. — Я тусуюсь у тебя дома чаще, чем гуляю с ребятами из своего клуба. Ты готовишь мне обед. Мы слушаем одну и ту же музыку, — здесь Харука бы поспорил, скорее Кисуми всучивает ему наушник на переменах, приглашая заценить новый трек. Но Харуке и правда нравится, — Вот это все. — Он поднимает взгляд, и у Харуки сводит под ребрами. Особенно, когда он слышит: — Мне нравится это. А тебе? На последних словах голос Кисуми идет волной. — К чему ты ведешь? — спрашивает Харука. Скажи уже, зачем тянуть? В горле пересыхает, и Харука тихо сглатывает. Его грудь горит жаром, а руки, кажется, вспотели, но он не отрывает глаз от Кисуми, будто если отвернется, тот передумает и отшутится, легкомысленно и весело, как обычно. Но Кисуми не отшучивается. И в его голосе нет ничего легкомысленного, когда он говорит: — К тому, что ты мне нравишься, Хару. Нравишься. Так вот, Харука не удивляется — он понял все правильно, — разве что чувствует прилив адреналина и смутную, едва заметную радость, вперемешку с тянущим отчаянием. Он все-таки отворачивается и тихо спрашивает: — И что дальше? — Ну, знаешь ли, хотел бы узнать, что ты об этом думаешь, — слышится насмешливый голос. Нравишься. Кисуми ему тоже нравится? То, как он улыбается и шутит, как по-риновски кладет ему руку на плечо, как он пахнет малиной и зеленым чаем, как он играет в баскетбол, отдается этому так же, как Харука отдается плаванию. То, как его сияние не обжигает, не заставляет терять голову, но Харуке все равно приятно находиться с ним рядом. Приятно его внимание. — Что, если я скажу, что ты мне тоже, — он неуверенно поднимает на Кисуми взгляд, — самую малость... нравишься? Когда Кисуми придвигается к нему, сокращая между ними расстояние, он выглядит серьезным, но в его глазах Харука видит озорные огоньки. Он кладет руку Харуке на загривок, медленно тянет на себя, давая время отстраниться и прекратить это, если Харука захочет. Харука не прерывает его, неловко ловит ртом его рот и чувствует знакомый вкус дынной газировки. Губы у Кисуми теплые и мягкие, и они сидят так, прижавшись друг к другу и не двигаясь, добрую минуту. Когда Кисуми отстраняется, он будто забирает все тепло вместе с собой, и Харуке почти хочется лечь к нему на кровать, лицом к лицу, губами к губам, и просто снова согреться. Что он и делает. — У тебя губы соленые такие, — тихо смеется Кисуми. И, чуть помедлив, спрашивает, почему-то шепотом: — Хочешь еще раз? У Харуки нет причин отказывать, и он просто кивает.***
В субботу, когда они сидят дома за очередным раундом в мортал комбат, Кисуми заявляет, что они должны сходить на свидание, и отказа он не примет ни под каким предлогом. Харука откладывает геймпад и поворачивается к Кисуми лицом: — Зачем? Тот смотрит на него чуть ли не укоряюще, в его взгляде ясно читается: "Ты что, реально спрашиваешь про такие вещи?". После бесконечно долгой паузы он вздыхает и поясняет: — Так все парочки делают. Ну-у, знаешь, ходят в кафе и кино, проводят много времени вдвоем, вот это все, — Кисуми делает неопределенный жест рукой. — Давай сходим, а? Будет весело, — клянчит он, — Я обещаю. — Мы и так проводим много времени вдвоем? — Харука наклоняет голову на плечо и непонимающе хмурится. Кисуми настаивает, развернувшись к нему всем телом: — Это другое, — он наклоняется ближе, и заглядывает в глаза. — И я хочу сводить тебя куда-нибудь, где тебе понравится. Харука отстраненно думает, что тогда и бассейн бы сгодился, и Кисуми, кажется, читает это на его лице: он снова вздыхает, прежде чем предложить: — Поехали в океанариум? Там тоже вода, дофига красивых рыб, я знаю один классный, в Тоттори. В принципе, это тоже звучит заманчиво, думает Харука, и соглашается при условии, что поедут они завтра же утром. Кисуми солнечно улыбается и тянется обнять его — Харука не возражает. На следующий день они встречаются под большими часами на станции. На Кисуми яркая кепка с логотипом чикаго буллз и спортивный бомбер, который придает ему слегка американский вид. По сравнению с ним Харука, в растянутой толстовке на молнии, которую он то и дело дергает за язычок, и джинсах, которым года три, чувствует себя неуютно. Девушки на станции, поглядывающие в сторону Кисуми, не делают ситуацию легче. До пункта назначения они едут сначала на поезде, потом пересаживаются на автобус. Дорога занимает около полутора часов, час от которых Харука дремлет у Кисуми на плече под ритмичные биты Арктик Манкис. Океанариум оказывается огромным. Харуке нравится: эдакий кусок океана в здании из бетона и стекол. Вода вокруг погружает коридоры в голубой и лазурный, делая их уютными — для Харуки так точно. Он проводит рукой по холодному стеклу, чувствуя умиротворяющее присутствие родной стихии. В выходной народу много, но недостаточно, чтобы Харуке хотелось тут же сбежать домой. Он краем глаза примечает несколько парочек и вскользь задумывается, похожи ли они с Кисуми на одну из них, но не находит ни сходства, ни намека на романтику, и не чувствует огорчения по этому поводу. Кисуми мягко тянет его за руку: — Пойдем осмотримся? И он легко соглашается. Они входят в большой зал, вдоль стен которого расположены огромные аквариумы. Внутри Харука видит множество разных рыб, плавающих посреди разноцветных кораллов и водорослей. Оранжевые, голубые, зеленые, они кружат в водяном потоке, то и дело сталкиваясь друг с другом. У них и Харуки есть одно сходство, которое их роднит: им всем достаточно просто находиться в воде, чтобы чувствовать себя комфортно. И это тоже почему-то действует на Харуку успокаивающе. На пути им то и дело попадаются маленькие палатки с сувенирами. Цветные и яркие, они выбиваются из общей меланхоличной картины и здорово отвлекают, слишком режут глаз. Харука почти раздражается: они здесь лишние. — Смотри, как тебе? — Кисуми машет ему рукой, подзывая к одному из прилавков. В руке он держит тонкое ожерелье из ракушек. — Мишура какая-то, — честно бурчит Харука, но все же подходит ближе, окидывая товар скучающим взглядом и внезапно останавливается на акуле. Маленькой такой, резиновой, кажется, брелок для телефона, каких тут еще тьма. В груди неприятно колет, но Кисуми, расплатившись за свое дурацкое ожерелье, успевает утянуть его к новой палатке прежде, чем Харука начинает думать о чем-то еще. Они заходят в длинный коридор, подсвеченный снизу неоново-голубыми лампами. Вокруг плавают маленькие медузы, похожие на белые лампочки, сияющие в глубокой синеве. Это действительно выглядит потрясающе, Харука чувствует себя околдованным, наблюдая за их свечением. — Нравится? — голос Кисуми раздается будто сквозь пелену. — Очень, — Харука слишком заворожен, чтобы повернуться к нему. Он смотрит наверх, в синеву верхней части туннеля, где над ним растекается океан. Их отделяет толстый слой стекла, и Харука краем мозга осознает, что все еще находится в коридоре, но какой-то частью он чувствует себя там, в воде, и это неповторимое ощущение. А затем они входят в зал с акулами. Харука разглядывает их, прислонившись к стеклу. — Больших белых тут не будет, — рассеянно произносит он, не замечая, что говорит это вслух. — Они умирают в неволе спустя несколько недель. — Ого, — восхищенный присвист Кисуми заставляет Харуку вздрогнуть. — Откуда ты знаешь? Харука качает головой, не отрывая взгляда от стекла. Даже когда обнаруживает полупрозрачное отражение Кисуми на фоне голубой воды. — Просто прочитал где-то, — бормочет он. Кисуми продолжает смотреть на него с таким любопытством, что Харука на мгновение ощущает себя такой же рыбой за стеклом, но это чувство проходит так же быстро, как появилось. Он передергивает плечами и делает шаг от аквариума. После океанариума Кисуми предлагает сходить в кино, и, будучи в целом в неплохом настроении, Харука не отпирается. — Вообще на свиданиях обычно ходят на мелодрамы, но я думаю, тебе будет интереснее боевик. — улыбается ему Кисуми. Фильм оказывается боевиком о супергероях, и там действительно крутые экшен-сцены и задорный саундтрек, и злодей Харуке очень нравится: водяной монстр, пытающийся отвоевать свое подземное государство. Они с Кисуми вместе смеются над редкими шутками, то и дело сталкиваются руками, когда лезут за попкорном; иногда Кисуми наклоняется к нему и спрашивает, понравилась ли Харуке та или иная сцена, и его снова обдает запахом малины, в который хочется укутаться и забыться, и ни о чем не думать. После кино они идут в кафе, где Харука заказывает мисо со скумбрией, а Кисуми берет спагетти. Миловидная официантка немного тушуется, принимая заказ у Кисуми, на что Харука может только вздохнуть — ничего другого он и не ожидал. Быть с кем-то настолько ярким довольно тяжело, взять хотя бы это лишнее внимание со стороны. Кисуми, будто почувствовав его раздражение, улыбается, извиняясь, и Харука не может заставить себя на него злиться. Они обсуждают просмотренный фильм, планы на предстоящие соревнования, Кисуми снова дает ему наушник с какой-то очередной британской группой, но Харука не против — у Кисуми действительно хороший музыкальный вкус. На обратном пути Харука снова засыпает у Кисуми на плече, где-то на границе подсознания думая, что может быть, встречаться с кем-то не так уж плохо. Под шум поезда ему снится большая белая акула, которую почему-то выпустили в бассейн их плавательного клуба. Но той, кажется, комфортно, она никого не кусает и только счастливо улыбается острыми зубами. Позже Харука подумает, что с этого сна все вроде как и начало разрушаться.***
В последнее время Рин снится Харуке хотя бы раз в неделю, улыбается ослепительно, обжигая своим сиянием — вот только улыбка не доходит до его глаз. Он пристально смотрит на Харуку, но ничего не говорит, и от этого ему становится жутко и некомфортно, будто Рин чувствует, что Харука... Что, каким-то образом предал его? Но он никогда не давал ему обещаний, и не дал, даже если бы Рин попросил. В конце концов, это его, а не Рина бросили, уехав за далекой и разумеется более важной, чем дружба с Харукой, мечтой. В груди неприятно тянет болью, и он часто просыпается, тяжело дыша, с кашей в мыслях и чувствах. Какого черта с ним происходит? В одну из таких ночей он набирает Кисуми короткое сообщение: "Ты спишь?" И, не надеясь на ответ, откладывает телефон. Примерно через полторы минуты (одна минута, тридцать шесть секунд) телефон вибрирует: "Уже нет. Что-то случилось? (>w<)" — ох уж эта его привычка ставить каомодзи. Несколько девчачья, конечно, но Харуке очень легко представить Кисуми, делающего подобное лицо. "Просто не могу заснуть" "О, и ты подумал обо мне? Это так мило, Хару (^w^)" "Ладно, я иду спать". Что за глупости. Вот зачем он написал? Будто Кисуми сможет объяснить ему, что ему делать с этим бардаком внутри. Будто Кисуми, один из виновников того, что сейчас с Харукой происходит, сможет помочь ему справиться с собой. О том, что Харука сам позволил этому произойти в своей жизни, о том, что он сам впустил Рина в свое сердце, о том, что ему хочется сейчас чувствовать что-то близкое к тому, что он чувствовал, когда плавал вместе с Рином (но он не может), о том, что Кисуми вообще-то не виноват в том, что так болезненно напоминает ему о Рине, — обо всем этом Харука не думает. Все это пульсирует в голове так, что та тяжелеет, и не спасает ни холодная сторона подушки, ни пальцы, трущие лоб — но нет. Харука об этом не думает. "Все точно в порядке? Мне позвонить?" — оповещает телефон, и пальцы Харуки спускаются со лба на глаза. Он позволяет себе секунду просто лежать, давя на веки, будто это поможет; а затем убирает руку и отвечает: "Не стоит, все нормально. Извини, что разбудил. Спокойной ночи" — чуть помедлив, он нажимает на кнопку отправки. До утра он так и не засыпает: стоит закрыть глаза, перед ним снова и снова появляется лицо Рина с его ослепительной улыбкой.***
На следующий день он улучает момент на перемене, когда никто их не слышит, и зовет Кисуми к себе ночевать. — Ты серьезно? Твои родители не будут против, что я у тебя ночую, пока их нет? — горячо шепчет Кисуми, наклонившись к нему через парту. — Ребята уже ночевали у меня, я же рассказывал. Да и я не говорил об этом маме. — пожимает плечами Харука. Меньше знаешь, крепче спишь. — Ого, я теперь, получается, твой секрет. — Кисуми театрально прикладывает руку ко рту, и это не должно выглядеть так очаровательно, но Харука вроде как учится жить с тем, что все в Кисуми, в целом, привлекает. Это снова вызывает легкий приступ раздражения — Кисуми наверняка знает о своей привлекательности и пользуется этим. С красивыми людьми всегда так: позволишь им чуть больше, и не заметишь, как они руку по локоть откусят. Поэтому Харука делает серьезное лицо. — Не говори глупостей. — говорит он. И, выждав несколько тяжелых секунд, переспрашивает: — Так ты придешь? — Конечно, о чем речь! Предупрежу родителей только, — он выглядит радостным и немного удивленным, будто все не может поверить, что Харука только что позвал его к себе домой. Харука и сам не может в это поверить, но ему кажется, что если Кисуми будет рядом, навязчивые сны перестанут его тревожить. Он знает, что ведет себя эгоистично, и ему немного стыдно, но Кисуми же все равно рад этому? Значит, все нормально, они оба что-то с этого получат. После уроков и изнуряющей тренировки в бассейне — Нацуя все настаивает, чтобы они отработали передачу в эстафете, но ни у кого нет ни сил, ни энтузиазма, и он долго ругается, а потом отпускает их — Харука ждет Кисуми у спортивного зала. Оттуда слышится звук ударяемого о пол меча и девичий визг, видимо, Кисуми снова забил. Сам он выходит спустя какое-то время, уставший и взмыленный, с полотенцем, перекинутым через шею. Как только он видит Харуку, его лицо загорается — и усталости там почти не остается. Он весь состоит из улыбки и оживленных глаз. — Сейчас переоденусь и пойдем. У тебя же можно будет душ принять? — спрашивает он, пока они идут к раздевалкам. — Да, без проблем, — пожимает плечами Харука. Уже дома, пока Кисуми шумит водой в ванной, Харука снова готовит рыбу. Кисуми не жалуется, и Харуке хочется спросить, не надоело ли ему одно и то же, но он не спрашивает. У него всегда хорошо получалось игнорировать чужие предпочтения, а еще он не уверен, что Кисуми скажет ему правду — он всегда говорит то, что Харука вроде как хочет услышать. Пожалуй, им обоим так удобнее. После обеда они устраивают марафон старых ужастиков — Кисуми достает из сумки несколько дисков, удачно одолженных сегодня у приятеля, — но на середине просмотра Ведьмы из Блэр он, похоже, решает, что целоваться ему куда интереснее, и мягко заваливает Харуку на пол. Тот не возражает: в конце концов, фильм ужасно скучный. Может поэтому Кисуми его и предложил. Кисуми просовывает левую руку ему под голову, вплетает в волосы — Харуке нравится, — шепчет "Открой рот", и накрывает его губы своими. Целует он нежно — будто боится, что Харука сбежит, — долго водит языком у него во рту, но Харуке и это нравится. У Кисуми вкус колы, которую они только что пили, и на этот раз пахнет он шампунем из ванной, отчего кажется таким домашним, что Харука, кажется, впервые чувствует его тепло не снаружи, а у себя в груди. — Хорошо? — спрашивает Кисуми, когда они наконец отрываются друг от друга. Он нависает над Харукой, и еще влажные после душа розовые пряди спадают ему на глаза. Лицо у него раскрасневшееся. Хочется дотронуться. Кисуми быстро проводит языком по губам, выглядя при этом непростительно красиво, но Харука даже не раздражается — на этот раз. Вместо ответа он молча повторяет его жест и зарывается рукой в его волосы — они действительно шелковые на ощупь, как он и думал, — другой обнимает за шею и тянет на себя. Кисуми целуется, полностью оправдывая свое имя, — Харука буквально тает под ним от того, что тот делает своим языком и как хищно смотрит на Харуку в моменты, когда они отрываются друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. Ему нравится такой Кисуми, ему нравится то, что это так похоже на плавание в открытом океане летом, на борьбу со стихией. Его бросает то в жар, то в холод, как в лихорадке — в приятной лихорадке. В какой-то момент Кисуми просовывает прохладную руку ему под футболку и оглаживает ребра. Прикосновение горит, полыхает, выбивает разряды тока где-то под кожей. Харука ощущает рассыпающиеся под чужими пальцами мурашки и выдыхает стон Кисуми в губы. Кисуми замирает — мгновение, секунда, которую Харука почти упускает, — и затем прижимается к нему так, будто хочет взять все, что Харука может ему предложить. Харука хочет спросить его, делал ли он это с кем-то еще, но не спрашивает, потому что не может отыскать в себе силы испытывать ревность к тому, что кажется таким очевидным. Это все не имеет значения. Харука просто хочет… чувствовать. Эти губы, эти руки, эти прикосновения. Прямо сейчас. В какой-то момент Кисуми чуть отстраняется — какого черта? — и хрипло, Харука никогда не слышал его голос таким, тянет: — Если сейчас не остановимся, я не сдержусь, — он сглатывает и смотрит на Харуку разгоряченно и серьезно. — Ты уверен, что хочешь продолжить? Харука приподнимается на локтях, заглядывает в потемневшие лиловые глаза. Его все еще потряхивает, и ему неистово хочется заставить Кисуми вернуться обратно, заставить его продолжать, но магия момента уже разрушена. Ему жарко и тяжело, и он хочет чего-то еще, но выразить, сказать — не может. Почему Кисуми не может просто… просто не спрашивать? Почему он не может просто продолжить? Почему он не может сделать так, чтобы Харуке не пришлось задумываться и отвечать, чтобы Харука мог просто поддаться течению? Почему... Кисуми, вероятно, воспринимает его замешательство как ответ, и слезает с него, растягиваясь рядом на полу. Харука остается лежать на спине, и они молчат, глядя в потолок под звук титров закончившегося фильма — и, наверное, видят каждый свое.***
Рин, черт бы его побрал, не перестает ему сниться. Они стоят вдвоем под высохшим деревом, под ногами грязь и вода, а вокруг только белый густой туман. На этот раз Рин даже не улыбается, от него веет холодом, будто он бледный призрак из прошлого, будто он сам — часть этого тумана. Он долго смотрит на Харуку, пожирает его взглядом — в красных глазах, кажется, можно утонуть как в горячей вязкой крови, но Харука не может отвернуться, — а потом делает шаг вперед. Потом еще один, и еще, Харука хочет отойти назад, но не может пошевелиться, холод сковывает его мышцы, а сердце грозится вырваться из грудной клетки вместе с легкими. Когда Рин подходит вплотную, он наконец улыбается, но вместо знакомой обаятельной улыбки его рот растягивается до ушей, сверкает острыми зубами. Харука просыпается в холодном поту, хрипя его имя, и резко садится на кровати. — Что, Рин приснился? — тихо раздается с соседней подушки. — Скучаешь по нему? Харука поворачивается: Кисуми сонно улыбается, чуть приподняв брови, а в его взгляде прячется что-то, от чего Харуке становится стыдно. — Нет, просто сон дурной, — сипло со сна отвечает он, отводя взгляд. Он не врет. Не врет. Видеть кошмары про кого-то еще не значит, что ты по нему скучаешь. — Извини, что разбудил. — Да все в порядке. Мне тоже его не хватает, — помедлив, задумчиво говорит Кисуми. — Но если не хочешь говорить об этом, то мы не будем. Харука в очередной раз думает о том, как же с Кисуми все-таки легко и комфортно, как он принимает его, словно теплое море в свои объятья, ничего не требуя взамен. Но возможно, возможно ему стоило бы чуть надавить, и Харука рассказал бы. Попытался бы объяснить то, что чувствует. Может, если бы Кисуми спросил у него еще раз, Харука смог бы найти те самые, те нужные слова, которые пока что от него убегают. Но Кисуми не спрашивает. Возможно, это и к лучшему. Харука откидывается обратно на подушку и чувствует, как Кисуми обнимает его, легко прижимая к себе. Его волосы щекочут Харуке щеки, и он, незаметно для себя, проваливается в сон.***
— Вы с Кисуми стали довольно близки, — как-то замечает Макото по пути из школы. Они как обычно идут рядом, и их школьные сумки то и дело сталкиваются при ходьбе — комфортное, удобное ощущение. Привычное. Как и сам Макото — в отличие от его вопроса. Харука хмурится и отворачивается, уводя взгляд в сторону, лишь бы случайно не встретиться глазами с Макото. И коротко отвечает: — Да не то чтобы. — Вы обедаете вместе, — продолжает Макото, и что-то в его тоне безумно Харуку раздражает. — Асахи с Икуей тоже, — возражает он, продолжая рассматривать асфальт. — И ты ходишь играть с ним в баскетбол. — Макото все не унимается, и Харука поворачивается к нему, надеясь, что у него достаточно сердитый вид. — Ему просто не с кем тренироваться. На Макото это не действует: — Ты ведь даже не любишь баскетбол, — уличает его он. — Ты еще в тот раз, когда мы ходили, сказал, что это слишком напрягает. Но ему удалось уговорить тебя, как вижу. Харука молчит. — Это напоминает мне, как Рин все время носился с этой эстафетой, пока ты не согласился. Хотя у Кисуми это заняло даже меньше времени, — продолжает Макото. Он улыбается так, будто ему что-то стало ясно про Харуку, вот только самому Харуке это совсем не понятно, а Макото, кажется, не собирается ему объяснять. И зачем он опять вспоминает Рина? — Я же говорил, не надо обсуждать того, кого здесь нет! — огрызается Харука. — Я не хочу об этом говорить. — Ладно, — вдруг сдается Макото, и это неожиданно напрягает Харуку не меньше, чем предыдущий его допрос. Что "ладно"? Путь до дома они преодолевают молча, Харука чувствует, что Макото хочет спросить его еще о чем-то, но тот, видимо, чувствуя его дискомфорт, не спрашивает. Его чертова понимающая улыбка, правда, никуда не исчезает.***
Харука ждет, что осознание придет к нему постепенно и мягко, будто в какой-то момент он оглянется назад и поймет: ах, вот как оно все было. И все сложится в цельную картинку. Слова найдутся, чехарда в голове выстроится по порядку, узел в груди развяжется. И Харука, наверное, выдохнет с облегчением. Вот чего он ждет. Осознание приходит к нему не так. Осознание накрывает его ледяной волной отчаяния. Вот как это случается. В среду после школы Харука остается посмотреть матч Кисуми. Тот вроде как не настаивает, но выглядит очень радостным, когда Харука соглашается прийти. Вместе с ним приходят и Макото с Асахи и Икуей, и они усаживаются на трибуны в спортивном зале. Баскетбол Харуке не очень нравится, но он наблюдает за Кисуми, за тем, как он двигается, как разыгрывает мяч и обходит противников, как забивает первый гол. На мгновение оборачивается и смотрит прямо на Харуку, победно улыбаясь, а потом снова бежит. В своей отдаче баскетболу Кисуми снова — на секунду, потому что Харука гонит мысль прочь, — напоминает ему Рина. Даже с трибун видно, насколько сильно Кисуми нравится игра, как он захвачен ею, как устремлен вперед. Он на поле, думает Харука, вглядываясь в Кисуми, как рыба в воде. — Круто, да? — громко восхищается Асахи, пытаясь быть услышанным за скандированием болельщиков. — Вообще потрясно! Да, соглашается Харука про себя. Круто. Круто. И все же — недостаточно. Мысль появляется из ниоткуда. В этот момент Харука еще не знает, что не стоит за нее тянуть, как за ниточку, уходящую в туманную темноту. Он отвлекается на свои ощущения от вида Кисуми на поле, и не понимает, что может за собой привести эта мысль, если натянуть ее сильнее. И он тянет. Кисуми обводит мячом противника, устремляется вбок, его мышцы перекатываются под кожей, и у Харуки в голове бьется вместе со стуком сердца: недостаточно. Недостаточно ни его отдачи, ни энтузиазма, ни выверенных четких движений. Харука смотрит вниз, на поле, и сердце его болезненно отбивает в такт бита мяча об пол: "не то, не то, не то, не то!". Кисуми — его лицо, его улыбка, его губы, целующие Харуку. Его рука на мяче. Его рука на плече у Харуки. Его тепло. "Свечой нельзя заменить солнце", внезапно всплывает где-то прочитанная фраза. И внезапно Харука понимает, что в этих словах — все. Все, что он так долго искал. Все мысли, которые он не мог обличить, укладываются во фразу из четырех слов. В строчку из какой-то книжки, название которой он даже не помнит. Харука задыхается, глядя на Кисуми, самозабвенно отдающегося игре. В нем все так красиво и правильно, и в то же время совсем не так, как Харуке надо. Он идеальный, подходящий ему по всем пазам, по всем стыкам, по всем нуждам — но все, что Харука думает, глядя на него: недостаточно. Он не может показать Харуке зрелище, которое тот не видел, не может утянуть его за собой, не может заставить двигаться вперед. И эта мысль была бы в разы менее болезненной, если бы не та, что пришла следом за ней, вынырнув за ниткой из темноты. Если бы на площадке был Рин, все было бы иначе. Харука полюбил бы баскетбол. Харука смотрел бы на эту игру, не отрываясь. Харука кричал бы имя Рина, надрывая связки, как кричат сейчас фанатки Кисуми. И дальше, оттуда, из этой темноты — нет, не надо, запоздало умоляет Харука — приходит что-то громадное, что-то пугающее, что-то, что заставляет Харуку на секунду зажмуриться прямо здесь, на трибунах. Он сейчас отдал бы все на свете, чтобы Рин оказался здесь, в пределах досягаемости, где Харука может до него дотянуться. Все, о чем он может думать в этот момент, наблюдая за игрой Кисуми, — это Рин. Все слова, которые он не мог найти, все то, чему он не хотел давать имена, все, от чего он бежал и к чему в то же время невольно стремился, затапливает его с головой, опустошающим потоком, который не оставляет ему другого выбора, кроме как признаться — иначе он утонет. Признаться, что он скучает по Рину. Ему не хватает Рина. Он не может перестать думать о Рине. Рин занимает его мысли, даже не стараясь, не находясь рядом, будто повесил на него какое-то проклятье. Харука так злился на его отъезд, не понимая своих собственных чувств, и сейчас, когда осознание накрывает его ледяной волной, не оставляя в груди ничего, кроме жгучей боли, Харуке кажется — лучше бы он не догадался. Лучше бы не тянул за эту нить. Сидеть в зале становится невыносимо. Звуки удара мяча об пол, скрип кроссовок по паркету, крики одноклассников — все смешивается в какофонию, больно бьющую по ушам. Воздух в легких спирает, и он поднимается, роняя тихое "мне надо подышать", прежде чем выбраться из зала на спотыкающихся ногах. Домой он добирается бегом, загоняя себя настолько, что каждый глоток воздуха обжигает легкие, а ноги нещадно ноют, — и это не помогает. Ему хочется кричать, лезть на стену, но из горла выходят только сдавленные хрипы. Ему хочется, чтобы Рин сейчас оказался рядом, снова доставал его — с чем угодно, Харука не против, — чтобы снова ослеплял его своим сиянием, вел за собой. Харука доходит до кровати и, не раздеваясь, падает лицом на подушку, комкает в руках одеяло. В глазах жжет, он вжимается в холодную ткань и морщится, смаргивая горячие слезы. Его трясет мелкой дрожью, сводит судорогой плечи, и он корчится на кровати, сглатывая ком в горле. Дышать получается с трудом, он будто тонет, задыхается в маленькой агонии, пока рвущиеся изнутри рыдания сотрясают грудную клетку. Он так сильно скучает по Рину, эта мысль бьет его раз за разом, не давая выплыть на поверхность, и спустя, кажется, долгие часы, он проваливается в сон, надеясь увидеть там Рина. Но тот так и не появляется.***
Все прекращается так же быстро, как начиналось. Харука лежит на кровати под тихие биты Арктик Манкис — к песням, которые любит Кисуми, оказывается очень легко привыкнуть, хотя он совсем не понимает, про что там поют, — и думает о том, как же все пришло к тому, что сейчас. Его первые отношения, вроде как сомнительный опыт, с человеком, которого, если быть совсем честным, он даже не считает своим другом. Навязчивые сны про Рина, который что-то поломал в нем, что-то, что уже никогда не склеится. Раньше все было гораздо проще — только он и плавание, — но теперь он заработал дурацкое помешательство: он видит сны про Рина, видит Рина в каждой мелочи, о нем напоминает любой прыжок в воду, опадающая сакура, фотография с их эстафеты, висящая в холле их клуба. О Рине ему напоминает даже Кисуми, своими розовыми волосами и манерой вечно класть руку Харуке на плечо, своей сияющей улыбкой и чем-то еще. Он похож на ту версию Рина, которая не обжигает сиянием, не ведет ярким маяком за собой, но с ним приятно находиться — можно застыть и никуда не двигаться, нежиться в его лучах. Как те самые рыбы, в тот день в океанариуме. Они ведь и не знают друг друга толком, и Харука не пытается узнать — зачем, если его могут снова бросить и уехать куда-то на край света. Ему кажется, что с Кисуми изначально было легко именно потому, что он ничего не требовал и не лез Харуке в душу, и ему не хочется это менять. Кисуми вроде как держит свою маску идеального мальчика, изредка показывая настоящего себя, но Харука не хочет ее снимать. Ведь тогда придется снять свою, а потом, возможно, в очередной раз остаться с разбитым сердцем. Он чувствует сильнейший приступ раздражения, на себя, на Рина, на Кисуми, да даже на Макото, от которого ему кое-как удается скрывать все вот это, — что тот ни о чем не догадывается. Или догадывается, но не говорит. Он злится на всех вокруг, потому что не может найти правильного решения. Харуке так нужно, чтобы кто-то сказал ему, что делать, как поступить, но никто не пытается — именно тогда, когда это ему нужно больше всего. И, понимая, что никто не придет на помощь, Харука все-таки принимает решение сам. Доставая телефон, он знает, что будет жалеть об этом. Но он в любом случае будет жалеть, верно? Так хотя бы справедливо. Так он хотя бы не будет чувствовать себя совсем конченным ублюдком. Он собирается с духом и отправляет: "Ты можешь приехать?" На дворе два часа выходного дня, и они не договаривались встретиться сегодня; а Харука даже не знает, что Кисуми делает, когда не с ним. Эта мысль только туже завязывает узел в груди. "Через пару часов только" — приходит ответ почти тут же. И следом: "Что-то случилось? (оДо)" Харука недолго думает — случилось ли? Но действовать надо быстро, пока он не передумал. Потом он заставить себя не сможет. Не будет ни сил, ни уверенности, ни храбрости. "Нет, просто хочу поговорить" "Окей (^w^)" Два часа до приезда Кисуми проходят мучительно долго: Харука пытается поспать, но каждый раз что-то останавливает его, он ворочается и не может подобрать удобную позу, и в итоге вскакивает. Еще пятнадцать минут он просто сидит, уставившись в одну точку. В какой-то момент он решает принять ванну — в конце концов в воде ему всегда становилось легче, но и это не помогает, и спустя полчаса Харука возвращается на кровать, расстроенный и нервный. Сердце стучит в груди так, что кажется прорвет грудную клетку, и даже решив все для себя, Харука волнуется. Что, если он не сможет объяснить Кисуми так, чтобы не задеть его? Он чувствует себя подлецом, оглядываясь назад и осознавая, что все это время просто искал утешения. Проходит еще, кажется, вечность, прежде чем он слышит дверной звонок. Когда он открывает дверь, Кисуми ему улыбается. Харука силится улыбнуться в ответ, но не может, и выдает только скомканное "привет". Они садятся за стол, Харука подбирает под себя ноги и набирает побольше воздуха в легкие. Сжимает лежащие на коленях руки в кулаки, больно впиваясь ногтями в ладони. Слова все никак не идут, и он снова чувствует это мерзкое раздражение на себя и весь мир. — Так о чем ты хотел поговорить? — спрашивает Кисуми, выглядя обеспокоенным, и Харуке становится стыдно. — Что-то все-таки случилось? Харука сглатывает, собираясь с мыслями; Кисуми тактично молчит эти секунды-минуты, и он благодарен ему за это. Он еще раз мысленно повторяет, что уже все решил и не должен вести себя как сволочь, и тихо произносит: — Давай перестанем. — Что? — непонимающе отзывается Кисуми. — Расстанемся, — еще тише говорит Харука. Кисуми смотрит на него удивленно, а потом весь будто расслабляется и улыбается так, как никогда раньше, — с каким-то грустным пониманием. Будто действительно видит то, что Харука так и не может объяснить даже себе. — Знаешь, а в самом начале я даже не думал, что ты будешь со мной встречаться, — начинает он. — Начал все это, потому что не мог не попытаться, но… — он медлит, — ничего не ждал. Поэтому когда ты согласился, — он проводит рукой по волосам, — я решил, что мне будет достаточно того времени, что мы проведем вместе. Харука смотрит на него молча, пытаясь найти, что сказать на это в ответ, но Кисуми его не ждет, слегка пожимая плечами и продолжая: — Так что… Я вроде как не удивлен. — Кисуми... — Ты все время думаешь о Рине, да? Харука открывает было рот, чтобы возразить, но Кисуми жестом останавливает его и продолжает: — Я не буду… лезть тебе в душу, если ты не хочешь, Хару. И я знаю, что это болезненная тема, так что… — Он разводит руками. — Просто хочу сказать: скучать по кому-то — нормально. И, — он смотрит на Харуку мягко, почти утешающе: — любить кого-то — нормально тоже. Пусть и бывает больно. Харука замирает, потому что не знает в этот момент, о ком именно Кисуми говорит. О самом себе или о Харуке? Сердце немного щемит. Он хочет что-то сказать, но просто — просто не знает что. Он и так плох в словах, как ему понять, что нужно сказать сейчас? Но, кажется, Кисуми и не нужны его слова — ни его жалость, ни его сожаления, ни его оправдания. Потому что после секундной паузы он светлеет лицом, будто прогоняет наваждение, и улыбается: — Ну, я пойду тогда? И в этот момент Харука понимает: если он сейчас скажет "да", если скажет "иди", если отпустит его — они больше никогда не поцелуются. Никогда не пойдут вместе куда-то вдвоем, и Харука не сможет запустить руку в его мягкие волосы, и не будет чувствовать его осторожной, почти трепетной заботы. Он может сказать "останься" — и все это останется вместе с Кисуми. Все мягкое, приятное; как тепло его дыхания, оседающее на губах. Харука смотрит на его — такое невозможно красивое — лицо и думает о всех их поцелуях, о всех тех разах, когда Кисуми переплетал их пальцы в тишине комнаты, о всех так и не посмотренных фильмах, которые они бы взяли в прокате и все равно не стали бы смотреть. Он все еще может оставить это себе. И тогда Кисуми опустится обратно за стол — и никуда не уйдет. И может быть, когда-нибудь, через месяц или через год, он сможет помочь Хару больше не видеть во сне акул... Может быть. Могло бы быть. Могло бы быть, если бы Рина было возможно заменить. Но Харука — Харука знает правду. И вместо "останься" он говорит: — Извини. Кисуми смеется, подняв брови, и Харука ощущает в груди тянущую грусть. — Да за что? Было весело, мне понравилось. И мы все еще остаемся друзьями, верно? — спрашивает он, на мгновение становясь очень серьезным. — Конечно. — Харука все равно чувствует себя виноватым, но напряжение слегка отпускает. В груди неприятно тянет — теперь он снова будет один на один со своими мыслями и кошмарами, — но он поступает правильно, он знает. Он или справится со своими чувствами и отчаянием сам, или… Он справится. Харука кивает сам себе, и добавляет: — Мы… ну, увидимся в школе? — Тебе от меня так легко не избавиться, — и, хотя в веселье Кисуми проскальзывает грусть, он улыбается Харуке: — И от нашего баскетбола тоже. Естественно, мы увидимся в школе. Харука тоже поднимается, чтобы проводить Кисуми, и уже на пороге из него вырывается тихий, почти на грани слышимости вопрос: — Ты не жалеешь? — Он сглатывает. — Обо всем… этом. — Ни одной секунды, — лучезарно улыбается Кисуми. И говорит, почти нежно: — До встречи, Хару. Когда за ним закрывается дверь, Харука устало прислоняется к стене и съезжает на пол, закрыв глаза. Перед глазами стоит улыбающееся лицо Рина, как в тот момент, когда он звал его плавать вместе, и Харуке хочется плакать. Все так правильно и неправильно одновременно. Все так несправедливо.***
Но, когда Рин приходит в его сны в следующий раз, ослепительно улыбаясь, Харука впервые за долгое время слышит его голос.