тихо

Бледный пейзаж морского рассвета, в три утра на обрыве пусто, у нее внутри что-то отчаянно скребет; смерть мальчика задевает всех, даже тех, кого он не знал. Триш трет пальцами глаза, чувствуя ужасную усталость на тонких плечах, Триш трет пальцами и пытается не видеть — фантомная кровь, которой и не было, и крики. — Представителям прессы лучше не находиться на месте преступления, — уже знакомый голос Харди прерывает от наблюдения, она оборачивается и видит: двое суток без сна в покрасневших глазах, пятна кофе на слегка мятой рубашке и пустой беглый взгляд; Уокер нравится рисовать портрет его привычек — Алек Харди до основания сломан, он человек, по частям собирающий себя каждое утро. Она молчит, Харди ее не выгонит; одиночество забирается под кожу и остается там, в три утра не спят только они и Бэт — у несчастных матерей слабая нервная система. Он знает, что статью без разрешения она не напишет — работает в Бродчерче, а не идет путями Олли, влезая в жизни чужих людей. Она курит неловко, кашляет и давится, но все еще курит; Триш снижает количество необходимых сигарет, упрямо застревает на трех. У нее прошлое нависает гнусное, окрашенное кислотной яркостью наркотиков и звонким приказным голосом матери-карьеристки. Возвращайся, пишет Джесс, и она не отвечает, Триш поломана — ей не справиться с ними обоими, разобраться бы в себе; она оставляет Харди на обрыве, ей кажется он уйдет нескоро — жизнь ради работы — характерная разрушающая черта. *** Кровь на руках алыми пятнами, Триш проводит по колену, там рана собирается ужасной влажностью и болью; Уокер не кричит, прячет звуки под ладонью, в воздухе металлический запах смерти, Триш хочется рассмеяться — статью напишет не она, но про нее. В ее голове мелькает мысль, что не стоило идти на звуки чьих-то всхлипов и странный испуганный шепот, теперь она будет второй жертвой, и от этой мысли ей не страшно; ломка остается в памяти, лишая способности бояться. Колено ноет, ветер поднимает волны, море вблизи еще красивее — Триш никогда не шла дальше обрыва. Веревки с ее рук слетают, их заменяет вода, проникающая в легкие, Триш бьется и кричит; ему нравится борьба и ощущение медленно приходящей смерти, Триш тошно совсем, ей нужно, чтобы он остановился. Она бьет здоровым коленом в нос, чувствуя как чужие руки отпускают ее, но она тянется к жизни с удивительным упрямством. Она все еще слабая и практически бессильная, когда бьет его до потери сознания, чтобы потом упасть рядом — нога заливается красным; Триш больше не встает. Она видит знакомый образ: мятая рубашка с пятнами кофе и усталость в глазах; Уокер кажется, что она не умрет сегодня. *** Она дает показания на следующий день, настойчиво повторяя, что нужно записать все, пока она помнит ясно. У Триш нога в ужасном состоянии обещает два месяца в кровати и полгода особенно бережного обращения, и уродливые отметины по бледной коже: на скуле яркий фиолетовый, на руках, ребрах, спине — сине-зеленый. Харди появляется в другой рубашке с непривычной отлаженностью и ровностью; в его взгляде пустота мешается с обеспокоенностью, Триш хочет усмехнуться, но не может, ей дашать иногда тяжело тоже. Она начинает описание быстро и звонко, Триш отчаянно хочется выглядеть здоровой, нетронутой произошедшим, но вода приходит в кошмарах, забивается в глотку, мешает дышать, она — русалка с ссохшимися жабрами — подыхает от недостатка кислорода. Харди о ее неудачных попытках спать знает и спрашивает с особой аккуратностью, Триш шипит, что с вещами и хуже справлялась, ей не нужна собранная из остатков запасов жалость, она справляется с допросом, но голос ее стихает, прерывается больным глубоким кашлем и сидеть долго ей все еще больно — тошнота и головокружение собираются; Триш и не пытается встать. — Берегите себя, — он оборачивается, отпечатывается нервной заботой на дне зрачка; Триш ничего не обещает, но ценит — здесь у нее никого нет. *** Утром пахнет убежавшим кофе и спешкой, Триш становится обычной, а не вечно новенькой, приехавшей из большого города. Алек помогает адаптироваться, сидит рядом с ее постелью, объясняя, что она может что-нибудь вспомнить, но она видит — с ней спокойно, она не стремится забраться внутрь, но только она и забирается. Алек приходит домой к утру, и она не ругает его, он распутывает сложные дела, и она понимает важность этого; он целует ее в лоб и извиняется, и Уокер не находит в себе ни злости, ни разочарования. Она смотрит на него в очередной раз, он близко и за ребрами. Триш вдыхает чистый морской воздух и больше не курит — злобные голоса прошлого, кричавшие о ее недостойности, угасают; ей впервые за несколько лет тихо.