Окрыленный

Альтаир не любил Иерусалим. Он не любил палящее солнце и плывущий в жаре горизонт. Не любил здешних горожан: высокомерных богачей и назойливых бедняков. Не любил скользкие округлые крыши множества храмов и завывающих свои молитвы верующих, расставленных на каждом шагу. Другие города, конечно, тоже не были этого лишены, но почему-то к пыльному Дамаску и даже к мрачной Акре мужчина испытывал гораздо больше симпатии. Алел закат. Слишком холодный и слишком бездушный для этого жаркого города священной веры. Ассасин стоял на самом краю обзорной точки, хладнокровно вглядываясь в пропасть под собой. От земли его отделяло не менее сорока футов… Сбоку кто-то крикнул: - Ты не должен здесь находиться! Шаг, прыжок – как взмах крыльев огромной хищной птицы. Теплый ветер, окутывающий тело, и недолгий полет. Сено ворохом вздымается в воздух и медленно ложится на землю рядом с телегой. Ассасин не сдвигается с места. Небо над головой стремительно темнеет, в округе становится все тише. Небольшие группы городской стражи, переговариваясь, обходят ночные улицы. Только с приходом полной тишины Альтаир поднимается из своего укрытия и неторопливым прогулочным шагом огибает узкие пустынные улочки. Бюро находится в двух домах от него, но он не торопится, не видит необходимости. В спящем городе преследует только собственная тень, да и та всегда на шаг позади. Ла-Ахад в несколько бесшумных прыжков оказывается на крыше. Ветер ударяет в лицо и срывает с головы капюшон. Мужчина, закрыв глаза, подставляется навстречу до тех пор, пока порыв не утихает. Спрятанный под деревянными решетками вход в бюро виднеется даже отсюда. Альтаир по бортику обходит крышу и перескакивает на следующую. Дерево глухо скрипит под ногами, а песок с подошв через широкие отверстия осыпается вниз на гостеприимно расстеленные ковры. Убийца в последний раз оглядывается на спящий город. Он не любит Иерусалим. Не любит каждую из его маленьких улочек и закоулков, каждый камешек и каждую пылинку. Но почему-то каждый раз с особым рвением возвращается сюда и с наслаждением вдыхает знакомый запах крови и церковного воска. В бюро всегда немного прохладней, сюда не опускается теплый уличный воздух. Монотонно журчит вода в маленьком комнатном фонтанчике, и колышется неяркое пламя факелов, развешанных по стенам. - Мира и поко… - начинает ассасин, проходя в кабинет рафика, но замолкает на полуслове. Хозяин бюро спит прямо на разложенных картах, неудобно согнувшись и подложив под голову единственную руку. Рядом, почти у самого края стойки стоит чернильница, а пальцы даже во сне некрепко сжимают высохшее перо. Альтаир подошел поближе и опустился на колени напротив, вглядываясь в лицо Малика. Спит тот достаточно крепко, иначе уже давно проснулся бы. Недолго думая, Ла-Ахад опустил палец в чернильницу, а затем с улыбкой нашкодившего мальчишки вывел на щеке Рафика свое имя. Этого ему показалось достаточно, да и шестое чувство подсказало, что больше рисковать не стоит. Утро пришло к ассасину с оглушающим криком. - Альтаир! – по голосу Малика было очевидно, что он юмора не разделил. Араб выскочил из кабинета, сжимая в ладони украшенный металлической резьбой кинжал. Чернила на его щеке смазались, но имя оставалось отчетливым и различимым. Ла-Ахад, безучастно разглядывающий пол все это время, поднял глаза и не смог сдержать улыбку. Она взбесила рафика еще больше. Под его яростным взглядом Альтаир подскочил с места и по испещренной выступами стене забрался на крышу. - Ты выполнил свое задание, щенок? – крикнул свесившемуся со стены убийце Аль-Саиф, но вместо ответа получил кончиком окровавленного пера между глаз. Бюро наполнил низкий хохот, после чего снова прогрохотал взбешенный голос: - Альтаир!!! Кинжал был отброшен куда-то в кучу подушек, и Малик почти без труда вскарабкался по стене. Его встретил рассвет. Холодный и безветренный, еще лишенный дневной городской суматохи. Ла-Ахад стоял с другого конца крыши, в его глазах читалось выжидание и вызов. Малик, оставив мудрость, поддался этой провокации. Альтаир не стал давать ему фору. Крыши мельтешили под ногами одна за другой, сменяли друг друга деревянные балки и небольшие выступы. Убийца периодически оглядывался назад, и удивленно отмечал про себя, с какой ловкостью второй ассасин следует за ним. Некоторая физическая ограниченность не мешала рафику забираться на отвесные стены, хотя по лицу было видно с каким трудом ему это дается. Гордость не позволяла отступить: остановиться, развернуться и вернуться обратно в бюро. Ла-Ахад направлялся все дальше. Перед его глазами выросла башня, которая и стала ближайшей целью. Мужчина с большого разбега перемахнул через особо широкий пролет и повис на округлом каменном балкончике. Подтянулся, перекинулся через перила и обернулся назад, дабы убедиться, что Малик следует за ним. Но его не было. Не было и никаких звуков, кроме крика птиц и грохота телег прикачивавших торговцев. Альтаир ловко соскочил обратно на крышу и рванул обратно, перепрыгивая через пролеты, в одном из которых он и нашел Аль-Саифа. Рафик стоял посреди улицы и ничего не выражающим взглядом смотрел в небо. По испачканной одежде было очевидно, что приземлился он не слишком удачно. Чернила на щеке почти стерлись, а на их месте теперь виднелась небольшая ссадина. - Проваливай, Альтаир, - тихо произнес Малик подступившему сзади убийце. – Ты выполнил свое задание, возвращайся в Масиаф. - У меня есть еще пара свободных дней, - ответил ассасин, тоном показывая, что уезжать сейчас не собирается. - Убирайся. Проведи их вдали от меня, - Аль-Саиф кинул на Альтаира последний взгляд, отвернулся и направился обратно. – Мне нужно работать. - Я вытащил тебя из бюро не для того, чтобы ты думал о работе. Малик остановился. - А для чего? – прошипел он. – Полюбоваться моей инвалидностью? Посмеяться над тем, как мне сложно обходить даже самые элементарные препятствия? Надеюсь, ты успел насладиться. - Ты хороший ассасин, - бросил опешивший Ла-Ахад, другого в его голову не пришло. - Я не хороший ассасин, я отличный ассасин! – воскликнул рафик и схватился за левый рукав. – И твое одобрение мне не нужно. Из-за тебя я лишился руки, брата, свободы, и все, что мне осталось – это тухнуть в вонючем бюро, наблюдая, как остальные ассасины выполняют свои задания. Я не обязан отчитываться перед тобой, Альтаир, но я всего лишь надеюсь, что хоть где-нибудь в глубине души, куда еще не проникла твоя гордость, тебе все же стыдно за то, что случилось в Храме Соломона. Убийца напряженно глотал воздух, пока тот комом не встал в его глотке. - Пошли, - вдруг сказал Альтаир, чем вызвал недоумение. Аль-Саиф не сдвигался с места, и ассасин просто схватил его за руку и потянул за собой. - Куда ты меня тащишь? Ходить я могу и сам! – возмущенно зарычал Малик, но одним словом Альтаир заставил его замолчать: - Летать. - Я скучал по этому, - произнес Малик, стоя на краю одной из самых высоких крыш Иерусалима. Там, внизу, как будто специально подготовленный, лежал большой стог сена. - Закрой глаза, - попросил стоящий за спиной Альтаир. - Прыжок Веры не требует этого. - Просто закрой, - произнес убийца немного требовательней, и рафик выполнил. Он отвел в сторону правую руку, готовый к прыжку, но опустившиеся на талию руки сдержали его. - Что ты… - хотел возмутиться он, но его лицо было резко повернуто в сторону, а на губах замерло чужое горячее дыхание. Мужчина совсем забыл открыть глаза. - Прости, - выдохнул Альтаир в его губы вполне искренне. – За Кадара. За руку. Голос его становился все тише и ближе. Губы соединились с губами ровно на секунду, после чего резким толчком Малик был вытолкнут с крыши. Не бесформенным мешком, а хищной птицей. Вспорхнул, гордый, сильный, лишенный, может быть, всего, но на несколько драгоценных секунд окрыленный.