22hrs

I don't need nobody else. I get fucked up by myself.

Пла­мя за­жигал­ки пос­лушно вы­рыва­ет­ся на­ружу, под­жи­гая си­гаре­ту, за­жатую меж паль­цев Юн­ги, ко­торый уже спус­тя мгно­вение за­тяги­ва­ет­ся и вы­пус­ка­ет тон­кую струю ды­ма. Мин вы­кури­ва­ет как ми­нимум две пач­ки в день, ста­ра­ясь заг­лу­шить не­навис­тные чувс­тва в гру­ди. Он хо­чет, что­бы это всё про­ис­хо­дило где-то в дру­гой все­лен­ной, но ре­аль­ность с раз­ма­ху бь­ёт по ли­цу, зас­тавляя прий­ти в се­бя.  Мин Юн­ги не нуж­да­ет­ся ни в по­мощи, ни в со­чувс­твии. Он так и за­яв­ля­ет аб­со­лют­но всем: — За­сунь­те свою жа­лость се­бе в зад и про­дол­жай­те ра­довать­ся жиз­ни. А при­ходя уже в при­выч­но пус­тую квар­ти­ру под ут­ро, са­дит­ся на по­докон­ник, за­учен­ным жес­том вы­тас­ки­ва­ет из но­вой, ка­жет­ся треть­ей по счё­ту, пач­ки ни­коти­новую па­лоч­ку и за­кури­ва­ет. И сно­ва, как и нес­коль­ко не­дель под­ряд, да­вит­ся сле­зами. Го­рячие кап­ли ос­тавля­ют пос­ле се­бя со­лёные до­рож­ки, неп­ри­ят­но раз­дра­жая ко­жу и по­щипы­вая. Мин да­же не пы­та­ет­ся как-то сдер­жи­вать се­бя, по­тому что больше не мо­жет. Он прос­то не мо­жет справ­лять­ся со всем этим дерь­мом сам. — Хён, при­едешь? — Ты там опять что ли наж­рался в ус­мерть? На ча­сы смот­рел? — сов­сем не злясь, что его раз­бу­дили в 4:37, сме­ёт­ся Ким. А он всег­да сме­ёт­ся. Всег­да улы­ба­ет­ся. Пусть иног­да на­иг­ранно, но улы­ба­ет­ся. Ког­да ужас­но хре­ново — то­же улы­ба­ет­ся.  Го­лос стар­ше­го так по-род­но­му от­да­ёт теп­лом, что Юн­ги на­ходит в се­бе си­лы ус­мехнуть­ся. — При­еду. — Сок­джин? — Да? — У ме­ня от­кры­то.

Saturday, Sunday through the week, Faded every time we speak.

Сок­джин от­кры­ва­ет дверь в квар­ти­ру Ми­на и нес­лышно про­ходит вглубь, ос­тавляя крос­совки и джин­совку в ко­ридо­ре. — Ты сдох­нешь от ра­ка лёг­ких, Юн­ги, — Ким за­бира­ет­ся на по­докон­ник с но­гами и от­ки­дывает го­лову на­зад. — Со­вер­шенно по­хуй. Бу­дешь? — Юн­ги сто­ит, опи­ра­ясь спи­ной о сте­ну и вы­пус­кая дым в от­кры­тую фор­точку, а пос­ле про­тяги­ва­ет по­лупус­тую пач­ку ку­да-то в сто­рону, и Джин, ни­чего не от­ве­чая, бе­рёт се­бе од­ну си­гаре­ту. — За­жигал­ка? — вы­гиба­ет бровь Сок­джин, на что Мин по­жима­ет пле­чами, а по­том ока­зыва­ет­ся не­поз­во­литель­но близ­ко к Ки­му, под­ни­ма­ет за под­бо­родок своими паль­ца­ми ли­цо стар­ше­го, нак­ло­ня­ет­ся, вновь нарушая границы личного пространства. Кошачьи глаза младшего неотрывно следят, как маленькие огоньки перебираются с его сигареты на чужую, когда Джин делает небольшие затяжки. Зажатая меж­ду пух­лых губ никотиновая палочка словно гипнотизирует, а Мин уже несколько секунд залипает на трещинки на губах своего хёна. — Ты неисправим, — вздыхает Ким и свешивает ноги с подоконника, — Давно был у врача? — А смысл? Я не вижу его даже ни в одном из своих поступков, а ты говоришь... Юнги ненавидит врачей. Они все поголовно лгут. Ненавидит продавцов в больших супермаркетах. Они все жалкие льстецы и подхалимы. Ненавидит людей в целом. Общество давно прогнило и обнищало в своём культурном назначении. Серая масса, именуемая обществом, с каждым днём всё сильнее давит на Мина, раздражая одним своим существованием.

I can't hurt if I can't feel, Let my demons take the wheel.

— Ты перетрахал половину Сеула, мелкий. — Я лишь давал людям то, чего они так страстно желали, — Юнги не видит в этом проблемы. Всё довольно легко и понятно, пока Сокджина нет рядом. — О. Тогда я беру свои слова назад. Ты сдохнешь от СПИДа или чего-то такого намного раньше, чем от курения, — без укора или усмешки, даже без какой-нибудь иронии, говорит Джин и плавно встаёт, слегка потянувшись. — Ты знаешь моё мнение по этому поводу, Сокджин-хён, — Мин выбрасывает окурок на улицу и наблюдает, как Джин недовольно шипит — не любит, когда мусорят. — А ещё я знаю, что с такой жизнью, как у тебя, люди надолго не задерживаются, — Джин отворачивается к стеклу окна, через которое уже проникает свет от солнца, что вот-вот покажется из-за линии горизонта. На улице ранняя осень, но воздух, остывший за ночь, тайком пробирается через оставленную открытой форточку и неприятно холодит ноги, вызывая волну мурашек по коже и заставляя невольно ёжиться. — Брось. Я уже говорил. Это не важно, — Юнги подходит сзади и прижимается всем своим худым телом к спине Кима, пытаясь хоть немного согреться. — Опять не кушал весь день? — ведёт плечом Сокджин, привлекая внимание Юнги. Старший чувствует невероятную дрожь, исходящую от Мина. Чувствует, как теряет его, но ничем не может помочь — Юнги не позволяет. А теперь уже никогда не позволит. — Джин-а, давай постоим так, хорошо? — просит младший, и Джин просто не в силах не то, чтобы сказать "нет" — не в силах даже лишний раз пошевелиться. Он накрывает руки Юнги, обвившие его талию, своими, а после чувствует, как острый подбородок тонсена ложится на его плечо. Дыхание у Юнги, в отличие от вечно холодных рук, до ужаса горячее, и Ким просто плавится, ощущая его на своей шее. Юнги уже стал забывать, когда в последний раз он просто обнимал человека, а не пытался вытрахать душу из тела или очередной звонкий и некрасивый стон. — Твой телефон начинает меня нервировать. Ответь ты уже, хён, — Мин, после очередного звука от телефона старшего, берёт его в руки и подходит к Джину, который заливает кипятком найденный у Юнги рамён. — Ответь, если хочешь, — легко кивает Сокджин. Джун-а (5:13) Джин-и, почему ты ушёл, ничего мне не сказав? Джун-а (5:22) Джин, это вообще-то не смешно! Джун-а (5:58) Напиши мне, когда прочитаешь мои смс. Джун-а (6:36) Я беспокоюсь, Джин-и. Скорее всего, ты меня дома не застанешь, поэтому доброго утра, и ты забыл ключи, поэтому я оставлю их в цветочном горшке на лестничной площадке, хорошо? — А он у тебя романтик, да? — фыркает Мин, но потом поднимает совершенно серьёзный, с печалью на самом дне, взгляд, — Как у вас с ним дела? — Да всё как всегда, — Джину и рассказывать особо нечего. Намджун всегда был живым воплощением постоянства и спокойствия. С ним Джин был уверен в завтрашнем дне и мог не задумываться над тем, что они сами испытывают друг к другу. Каждый день с Намджуном начинался с завтрака в постель, а после ленивых поцелуев в лифте. Юнги — полная противоположность Джуна. Сокджин никогда не знал, что ждать от Мина. С ним невозможно было смотреть романтические фильмы и ходить по кафешкам. С Юнги только с обрыва в самую бездну, в самую пучину невозможно правильных и таких нужных чувств. Только с Юнги Джин понимал, что живёт. — Так я отвечу ему? — спрашивает Юнги, уже набирая текст абоненту "Джун-а".

Вы (6:49) Всё хорошо, удачного дня, Мон ;)

— Какой же ты дурак, — закатывает глаза Ким и отбирает телефон у младшего, после чего поспешно печатает что-то. Хён (6:50) Давай завтракать, Шуга-я :))))) — Шуга? Хён, ну это детское прозвище! Ты издеваешься? — Чёрт, совсем забыл! — Сокджин исчезает в коридоре, а потом вбегает, держа в вытянутой руке чупа-чупс, — Вот. С колой. Твой любимый. Был, по крайней мере. Ким светится весь, будто новогодняя гирлянда, а Юнги не в силах сдержать улыбку. Он улыбается так открыто, кажется, впервые за целую вечность, улыбается той самой сладкой десневой улыбкой, в которую втрескался Джин, вроде как ещё в первую их встречу.

I don't need to love myself, I get love from kissing pills.

— Знаешь, я всё ещё люблю тебя, хён, — а ведь совершенно не это хочет сказать Юнги, но слова сами собой срываются с губ, ещё до того, как до самого Мина доходит смысл произнесённого. Он опасливо поворачивает голову к Джину, сильнее вжимаясь в кровать. — Знаю, — коротко выдыхает Сокджин, резко переворачиваясь и оказываясь над Юнги. В тёмно-карих кошачьих глазах напротив сокджиновских океаном плещется вселенская печаль и страх. Младший первый нарушает негласно установленный зрительный контакт, прикрывая веки, а после приподнимается на локтях и тянется к губам Кима. Сокджина ведёт от внезапной близости, и он с нерастраченной страстью отвечает на робкий, почти невинный, поцелуй. Джин прихватывает зубами нижнюю губу Мина, слегка оттягивая её. Юнги кусается в поцелуй и тихо стонет, когда чувствует, что язык старшего проник в его рот. Все чувства, что Шуга убивал в себе несколько месяцев, рождаются заново, с большей силой помутняя рассудок. Джина не выбросишь из головы при всём желании. Джина не забудешь — его имя выжжено на подкорке лучшими ночами в жизни Мина. Джина не разлюбишь — да и как тут разлюбишь, когда своё сердце Юнги давно отдал Киму в руки прямо из своих, без возможности возврата. Он всё так же ненавидит мир и людей, а себя, в частности, ещё больше за свою слабость, но впервые за долгое время Юнги может сказать, что на несколько долгих секунд он ощутил счастье в полной его мере — Сокджин продолжал его целовать, без остатка отдаваясь и принимая не меньше.

I come down for two Think about you. Roll it up and do it again.

Мин Юнги никогда не умел расставлять приоритеты. Но Мин Юнги никогда не жалел о своих поступках. А ещё Мин Юнги никогда не считал себя достойным Джина. Юнги не хочет знать, что было бы, если бы в его жизни не появился Ким Сокджин. Он просто не может представить свой мир без Сокджина. Каждый раз, закуривая сигарету, Мин по кусочкам, словно пазл, собирает воспоминания о произошедшем несколько часов назад. Юнги кажется, что всё было просто сном или пьяным бредом, но свидетельств на его шее хватит, чтобы убедиться в реальности случившегося и пока ещё здравии ума. Сокджин снова уходит, так же тихо, как и появился, вернув всё на свои места, словно его и вовсе не было в квартире Юнги. Тает, словно мираж. Шуга бы определённо с облегчением выдохнул воздух вместе с сизым дымом из лёгких, будь это так. Но на прикроватной тумбе лежит чупа-чупс со вкусом колы.

Мин Юнги никогда не умел выбирать не Сокджина.