Невыносим

Он невыносим. Улыбается так, что скулы сводит, смеётся так, что живот режет до искр под закрытыми плотно веками. Хмурится, когда ему что-то не нравится, поджимает губы, если обижен на очередную глупость, быстро облизывает самым кончиком языка нижнюю губу, когда волнуется. Он не-вы-но-сим. Каждая искренняя эмоция на его лице — чёртово произведение искусства, а о глазах можно рассуждать веками, будь у слушателя терпение. Он солнечный до боли в глазах, тёплый и настолько родной, что выть бы на Луну, когда его рядом нет, и утыкаться носом в подушку, насквозь им пропахшую. Хотя постойте-ка, Харрисон и так этим занимается. Но тяжелее всё же, когда он рядом, под самым боком, но между ними всё-таки огромная такая пропасть длиною в месяцами копившиеся обиды и грёбаный «имидж молодого и подающего надежды актёра». — Харрисон, он там щас площадку разнесёт, — голос Криса отвлекает Остерфилда от интереснейшей стены рядом с кофеваркой. — Либо ты принесёшь ему его кофе, либо он нам устроит войну бесконечности в 4Д. С аймаксом и реальными актёрами. Парень ухмыляется, но выглядит это, судя по всему, очень ненатурально (ха!), потому что Пратт сменяет свою вечную улыбку на выражение озабоченности. — Не спрашивай, — Харрисон обрывает ещё не начатый допрос с пристрастием и выходит из комнаты, оставляя Криса хмуриться. На площадке и впрямь творится кошмар: половина персонала попряталась по углам, дабы не попасть под горячую руку, вторая половина упорно занимается техническими вопросами, игнорируя всё вокруг. Роберт обсуждает что-то с режиссёрами, с ними рядом — сосредоточенный Бенедикт и серьёзная Карен. Харрисон оглядывает всю команду привычным взглядом, внутренне в который раз поражаясь самому себе. Перед ним сейчас Железный человек, Шерлок и Амелия Понд, а он смотрит на них как на что-то привычное, будто не был их ужасно неловким фанатом всего пару лет назад. Взгляд натыкается на виновника вынужденного перекура команды: Холланд сидит в именном кресле, уткнувшись в телефон и что-то яростно печатая. Сердце Харрисона замирает на мгновение (как и всегда, когда он видит Тома в этом чёртовом костюме), но он берёт себя в руки и стремительным шагом направляется к парню, игнорируя выразительный взгляд, брошенный на него Дауни-младшим. — Ваш кофе, — заявляет он, протягивая руку со стаканом Холланду и смотря куда угодно, но не на актёра. — Спасибо, — в его голосе недовольство и раздражённость, упорно старающиеся скрыть горечь. — Крис сказал, что ты тут пытаешься войну развязать. — Крис преувеличивает, — Том делает небольшой глоток и против воли щурится от наслаждения. — Сам же говорил, это не должно влиять на работу, — Харрисон морщится, складывая руки на груди и почти отворачиваясь от собеседника. — Это не влияет, — Холланд пытается говорить твёрдо и уверенно, но Остерфилд всегда был тем, рядом с кем его актёрское мастерство машет ручкой и сваливает в закат. — Я просто... устал. Харрисон прикрывает глаза и глубоко вдыхает. Медленно выдыхает. Жмурится сильнее, трясёт головой, чувствуя, как несколько кудряшек упрямо ложатся на лоб. Через секунду лёгкие, почти не ощутимые касания пальцев заставляют его распахнуть глаза и наткнуться взглядом на сосредоточенное лицо Тома, поправляющего ему причёску. Он не смотрит Остерфилду в глаза, делая вид, что интересней и важней его кудряшек нет ничего во всей Вселенной (и он правда так думает, если вы спросите меня). Харрисон почти не дышит, пытаясь поймать его взгляд. Пытаясь не развалиться на кусочки прямо здесь. — Том. Он не знает, как звучит его голос, но Холланд от звука своего имени зажмуривается, опуская руки, а когда открывает глаза, на его лице шумным потоком проносятся десятки бессонных ночей и тупая боль под рёбрами. — Хаз, — он поднимает взгляд, и Остерфилд давится собственными чувствами. — Я так не могу, больше не могу. Не справляюсь. Харрисон хочет быть сильным, Харрисон хочет быть гордым и требовательным, Харрисон хочет хмыкнуть и уйти. Харрисон ломающимся голосом говорит: — Я тоже. Том выдыхает так, будто не дышал с той самой ссоры, судорожно и с испугом, будто кто-то может забрать его следующий вдох. Долго смотрит в глаза, отдавая свою боль и забирая чужую, пытаясь излечить их обоих. Делает два крошечных шага и будто спотыкается, буквально падает в объятья Харрисона, утыкаясь носом куда-то в шею, вдыхая его запах. Остерфилд обвивает его руками, зарывается в волосы, вдыхая запах земляники и мяты, и закрывает глаза, впервые за несколько недель чувствуя себя на своём месте. — Прости, — Том шепчет почти беззвучно, и Харрисон скорее чувствует это, чем слышит. — Я такой идиот. — Не жди, что я стану тебя переубеждать, — так же тихо отвечает Остерфилд, чувствуя приятную дрожь смеха. — Придурок. — Я прощён? — Том отстраняется, но талию Харрисона из рук не выпускает, будто боится, что он всё же хмыкнет и уйдёт. — Даже не думай, — Остерфилд действительно улыбается, и это лучшее, что происходило с Холландом за последние двадцать четыре дня. — Ты ещё долго будешь вымаливать прощение, мелкий засранец. — Грубо, — Том пытается хмуриться, но губы расплываются в счастливой улыбке, от которой у Харрисона все внутренности переворачиваются. — Ты будешь его целовать или как? — голос Роберта заставляет их буквально отскочить друг от друга. — Нам нужно работать. — Ха-ха, — Холланд щурит довольные глаза на Дауни-младшего и улыбающихся актеров. — Очень смешно, мистер Старк. — Заканчивай разыгрывать семейную драму и дуй на площадку, паучок, — подмигивает Роберт, утаскивая всех на их места и давая парням немного времени. — Он никогда не перестанет, да? — со страдальческим выражением лица вопрошает Том, снова подходя вплотную. — Никогда, — кивает, улыбаясь Харрисон. — Прямо как твой отец. — Давай без твоих странных фанатских предпочтений, — закатывает глаза и смеётся, стоит Остерфилду ущипнуть его. — Иди, иначе Крис опять придёт и начнёт изображать психолога. — Да уж, — кивает Том, нехотя отпуская любимую талию и делая несколько шагов назад. — Ты вернёшься? Он говорит это слишком быстро и легко для обычного вопроса и Харрисон чувствует, как что-то огромное внутри сворачивается до размера пылинки и отдаёт одновременно теплом и болью. В пару шагов оказывается возле Холланда и без труда находит его губы своими, заставляя парня вздрогнуть всем телом и вцепиться пальцами в воротник рубашки. — Вернусь, — отвечает почти шёпотом, отстранившись. — Чёрт, опять мыть в два раза больше посуды. — Да пошёл ты, Холланд. — И правда, мне пора, — он улыбается ярче тысячи солнц, мягко касается щеки Харрисона и уносится прочь, пока Роберт не начал выходить из себя Том Холланд невыносим. С пустыми истериками, вечно забитым расписанием, с вечным страхом попасться на том, на чём попасться не так уж и страшно. С дурацкой привычкой оставлять все шкафчики на кухне открытыми, неумением правильно пылесосить ковёр в гостиной, с дурацкими вопросами в три часа ночи, ради которых надо разбудить каждую живую душу в районе ста миль. С вечной необоснованной ревностью, нежеланием мириться с несправедливостью мира, с дурной привычкой хлопать дверью и уходить в никуда из-за незначительных мелочей. Том Холланд невыносим. И Харрисон готов жизнь отдать за каждую его невыносимую мелочь.