***
Тина хмурится, разглядывая потолок спальни. Почему все так сложно? Как только ей начинает нравиться мужчина, возникают целые сонмы "если". А если он узнает, какая Тина на самом деле; если решит, что это неправильно; или еще хуже — отвратительно; если ему просто нравится совсем другое и он никогда не будет с нею счастлив даже ненадолго, и она тоже не будет? Тина повернулась на бок — левый — и вздохнула. Женщина может то же, что и мужчина. Быть аврором, начальницей, воевать, управлять, защищать... Но быть инициативной и жесткой ей все же не пристало. По крайней мере — уж настолько жесткой. Такие желания, как у Тины, неприличны и для мужчины. Но наверное, будь она мужчиной, было бы все же чуток проще? Кому нужен партнер, который хочет не целовать, а кусать, сжимая зубами кожу? Жестко придавливать к постели и не позволять шевелиться? Командовать, и подчинять, и получать удовольствие от склоненной головы, от обнаженного загривка, от распахнутых в боли и удовольствии глаз? Ньют, наверное, очень ласковый. У него сильные и бережные руки, это видно, когда он управляется со своими зверями. Скорее всего, он ласков, и бережен, и нежен... Не то, чтобы это плохо, но она сама предпочла бы бывать такой — в качестве расслабления и награды.***
Куини молчит, и думает, и ждет, пока все слегка уляжется, и видит, как сияет и немножко грустит Тина, вернувшись после проводов Ньюта. Обдумав, она рассказывает. Тина, милая, ты зря переживаешь. Мне кажется, он тебе подходит. Он мог бы. Вы могли бы. Тина вспыхивает — конечно, Куини знает о ней все, и даже это, даже то, что Тина всегда держит внутри, стальной хваткой, цепями воли, чтобы не прорвалось наружу. Особенно — на работе; очень крепко, когда на работе, потому что таким желаниям дают волю на её работе только последние мерзавцы. Но Тина не любит, когда Куини вытаскивает эту тему на поверхность, как темное, разбухшее бревно из воды. Но конечно, Тина не пропускает мимо ушей.***
Куини не ошибается, и Тина верит сестре, но в первый раз все равно страшно. Они с Ньютом впервые целуются, и Тина не простит себя, если не решится, не поверит Куини и не предъявит своих демонов сразу же. Она активнее. Она ведет поцелуй, запускает руку в волосы Ньюта, тянет, плавно сначала, потом дергает больнее, и кусает его за губу. Не чересчур сильно, но ощутимо, не легкий любовный укус, а заявка, обещание, боль. Ньют замирает на секунду под ее руками и потрясенно ахает, а еще через секунду закрывает глаза и подается за ее рукой. Его лицо расслабляется, рисунок тела меняется, демонстрируя, демонстрируя... Тина хватает Ньюта за плечо, Тина пытается удержать саму себя, потому что получилось, потому что он одобряет, ему нравится, она не одинока, не одна такая в мире нормальных людей!... Она в восторге, в ужасе и боится передавить, испугать, заставить отшатнуться. Но у них все получается. Тина чувствует губами и слышит низкие, потрясенные, полные удовольствия стоны, пока прижимает Ньюта к стене и терзает его шею.***
И именно она толкает Ньюта в постель. Тина даже слегка давит, осмелев. Не спрашивает, а принимает решение и хочет, чтобы Ньют поступил так, как она решила. И Ньют поддается, соглашается, уступает. От этого осознания отчаянно сводит низ живота, хотя они оба еще одеты. Не делай ничего, говорит Тина. Я сама. Ньют кивает, закрывает глаза и откидывает голову назад, выставляя горло. Кровь бьется в теле, дух захватывает, и у Тины такое ощущение, что она может что угодно. Ведь она-то наконец получила желаемое. Не сон, не миф, не предрассветная греза — Ньют, настоящий, живой, мужчина, который ей нравится; которому нравится она; который хочет того же и так же, что сама Тина. На его коже шрамы выглядят как экзотические украшения, как летопись, как рисунки, обрамляющие книгу о чудесных существах, в которых так влюблен Ньют. И если провести ногтями рядом с ними — он вздрогнет, затем замрет, не мешая ей действовать. Позволяя ей делать себе больно, а себе — быть уязвимым. Тина видит — да и пощупать может, лишь руку протяни — насколько его это заводит. И чувствует, как заводит ее саму. Потом она все-таки седлает Ньюта — перекидывает ногу, опускается сверху. Внизу живота жар и биение уже абсолютно нестерпимы, ногти ноют, Ньют дышит тяжело, а самые глубокие царапины на его теле наливаются кровью, зато выражение лица у него — абсолютно расслабленное, словно он где-то не здесь от удовольствия. Тина опирается ладонями об испещренную шрамами, следами и расцветающими синяками грудь; опирается и прижимает Ньюта к постели одновременно, и двигается. Напрягает бедра, поднимается, ерзает вперед и назад, трется об живот Ньюта, ощущает его член внутри, их общий жар, слышит стон, переходящий в скулеж... Она кончает от легкого трения, и это как краткий полет, как волна мощной магии сквозь тело. Но Тина не слезает, пока не кончает и Ньют — приподнявшись, позволяя ему двигать бедрами, сжав пальцы на его горле, глядя сверху вниз, в распахнутые глаза. Смотрит, пока Ньют не начинает под ней биться, пока не чувствует его оргазм, так ярко, словно она умеет впитывать чужие ощущения. Они оба мокрые, одежда в беспорядке лежит что где (и там, кажется, уже завелся ниффлер или еще какая тварь — что-то копошится и пищит), разве что простыни не сбились. Ньют улыбается, его глаза теплые, а общий вид — слегка смущенный. — Все хорошо? — он то ли спрашивает, то ли утверждает. То ли хочет ее приободрить, то ли просит утешения. Тина кивает, улыбается в ответ. Выходит не так хорошо — она ошеломлена, им, собой, случившимся… Ньют лучше умеет быть с собой в мире и выглядит куда спокойнее. Ньют обнимает — ласково, конечно, ласково — тащит на них одеяло, пока кожу не начало холодить, кладет голову ей на плечо. А потом трется щекой, ободряюще, преданно. Тина чувствует, как он улыбается.