С миру по нитке

— Это не навсегда. Впервые Джон услышал эти слова, очнувшись в больнице, когда пожаловался сидящему рядом другу, что не чувствует ног. Эта машина, что вылетела из-за угла и унеслась в неизвестность, была нацелена на Шерлока. Доктор сам не понял, какими фибрами души уловил опасность, но успел схватить Холмса за этот хлястик на пальто и с силой выдернуть практически из-под колес. Да он и сам вроде бы увернулся, его только чуть по копчику стукнуло… Джон сам знал, что повреждения позвоночника и спинного мозга непредсказуемы. Окажись он в роли врача, а не пациента, ни за что бы не стал делать никаких прогнозов. Инвалидное кресло, конечно, лучше, чем ящик под землей, но, тем не менее, перспектива навсегда остаться калекой приводила Джона в состояние лёгкой паники, плавно переходящей в затяжную. И прежде всего, потому что Шерлок… Нет, он ни минуты не винил в случившемся его. Он был рад, что судьба взяла его ноги, а не жизнь друга, но ведь теперь, он не сможет больше быть напарником великого детектива, следовать за ним повсюду… Он больше не будет ему нужен… — Это не навсегда, Джон, — Шерлок сказал это так уверенно, что Ватсон ему поверил. Сразу и надолго. Холмс повторил эту фразу, когда ввёз Джона на коляске в их квартиру. И, тем не менее, к его прибытию уже был установлен пандус. На Бейкер-стрит началась совсем другая жизнь. Шерлок категорически возражал против найма сиделки. С первого же дня, еще в больнице, он взялся помогать Джону. Расспрашивал медсестер и врачей, что нужно делать и как. Штудировал море литературы и информации из сети. К моменту выписки Ватсона из больницы, он сам мог бы сдать экзамен на медбрата и наверняка получил бы высший балл. Еще никогда за всю историю их дружбы, Джон не получал столько внимания и заботы. Можно сказать, что теперь вся жизнь детектива сосредоточилась на нём. Шерлок ему готовил, занимался сервировкой (неслыханно), привозил Джона с его креслом к столу и ни разу не возразил или не огрызнулся на критику своей стряпни. Он совершенствовал навыки, и вскоре доктор питался не хуже, чем в ресторане. Шерлок ежедневно вывозил его на длительные прогулки. Он делал Джону массаж по нескольку раз в день. Он больше не воротил нос от самых скучных и банальных дел. Некоторые из них решал даже не выходя из дома, просто глядя в мобильник. Джон понимал — на его лечение и содержание нужны деньги. Говорить об этом Холмс отказывался. И не жаловался, чем пугал Джона. Кто знает, во что это выльется для законченного эгоиста и социопата? Шерлок брал Джона с собой на дела, где не предполагалось погонь. Сам возил его коляску. Всегда внимательно выслушивал замечания, и ни разу не подколол. Джон ловил себя на мысли, что ему безумно приятно подобное поведение друга… хотя этого друга будто подменили. — Ты не виноват, Шерлок! — рискнул однажды озвучить настойчивую мысль Джон, когда они возвращались с очередного расследования. Детектив ничего на это не ответил. Самым сложным, через что им пришлось пройти, была невозможность Джона пользоваться туалетом. В больнице он всегда прогонял Шерлока, когда медсестра приносила ему судно, но дома… Когда Холмс подал его Ватсону впервые, тот понял, что фраза «умирать от стыда» вовсе даже не метафора. — Я… не могу, Шерлок. Мне… мне стыдно, — Джон с ужасом понимал, что если сходить по-маленькому еще возможно, то как быть, когда понадобится… Нет, это просто невозможно даже вообразить. Чтобы Холмс убирал за ним. Мыл его после этого… — Это не навсегда, Джон, — светлые глаза Шерлока были спокойны и безмятежны, — чтобы тебе не было так неловко… хочешь, я тоже сделаю это? При тебе? Мне тоже жутко стыдно, если что, — он действительно расстегнул брюки и… Ватсон зажмурился. — Не нужно, Шерлок. Я… я справлюсь. Но… спасибо тебе. И пришлось справляться. Куда деваться, если человеческие существа так устроены. И сколько не уверял себя доктор, что он врач, что поменяйся они местами, он поступил бы также, но одно дело когда ты, а совсем другое, когда тебя… Это был какой-то новый, запредельный уровень доверия. Ватсон краснел каждый раз, когда детектив, избавившись от продуктов жизнедеятельности, наливал в специально купленный кувшин теплой воды, брал мягчайшую губку и жидкое мыло, подкладывал под Джона уже чистое и подогретое судно и осторожными движениями обмывал. Это нужно было делать каждый раз, как Ватсону приспичит в туалет. Каждый грёбаный раз. — Это не навсегда, Джон. Время шло. Изменений не наступало. Ватсон уже допускал мысль что его ноги останутся бесчувственными полешками до конца его жизни. И хотел поговорить об этом с Шерлоком. Сколько тот еще готов его тянуть? Он ведь верит, что рано или поздно доктор станет прежним… Как лишить его этой веры? Джон понял, что его куда больше страшит реакция Холмса, чем собственный паралич. Но разве они не привыкли всегда смотреть своим страхам в лицо? — Шерлок… а если… навсегда? Ты… ты же не можешь тащить меня на себе вечно… Джон произнес эти слова во время очередного сеанса массажа. Шерлок, как всегда, усадил его в кресло, сам устроился на приобретенной для этой цели низенькой табуретке, и держал на колене одну ногу доктора, тщательно разминая и растирая ее. Пахло массажным маслом. По договорённости они остановились на апельсиновом запахе. — Ничто не навсегда, Джон. Даже наша земля однажды сгорит. Даже солнце. — Ты понимаешь, о чем я. Тебе… тебе, наверное, нужно прекращать всё это. Возвращаться к нормальной жизни. Снова стать единственным в мире консультирующим детективом по делам, которые никто раскрыть не в состоянии, а не брать всё подряд, растрачивая свою гениальность на всякую чушь, чтобы содержать меня… — Джон ничего не мог с собой поделать, но голос дрожал. В горле стало горячо. Да что он, расплачется сейчас что ли? — Ты… не должен гробить свою жизнь из-за меня… Шерлок очень бережно согнул ногу Джона и опустил ее на пол. Встал. — Чувство вины не должно… — дальше врач не договорил. Детектив достал свой платок, наклонился. Осторожно и бережно стер с лица Ватсона слезы. «Значит, все-таки разревелся, чёрт!» — Это чувство… не вины, Джон. Детектив наклонился ещё ниже, и врач ощутил, как его губы повторили путь платка. Нежные, едва ощутимые поцелуи. Снизу вверх. От подбородка до самых глаз. Руки Шерлока легонько придерживали голову, будто для того, чтобы не дать Джону отстраниться. Но он и не собирался этого делать. Ему нравилось… определенно нравилась эта неожиданная ласка. Господи, да если ради этого, ради всей этой заботы, нужно пожертвовать ногами, он готов… — Я уже давно… люблю тебя больше… больше, чем вообще думал что способен любить. Просто, я не мог… не умел этого выразить иначе, как подколами и игнорированием. Привлекал твое внимание, но и страшился отказа, понимаешь? Как первоклассник, честное слово. Прости меня, Джон… — Да что ты, Шерлок… это ты меня прости. Прости… что так разнюнился. Что посмел подумать что ты из жалости… что тебе все это… в тягость… тебе же… Шерлок чуть коснулся губ Джона своими и доктору пришлось замолчать. Он ощутил, как от ладоней Шерлока, от его губ побежало тепло. Куда-то в глубину и вниз… Джон обхватил его руками и прижался так крепко, как только мог. — Ты не тяготишься мной? Ты правда любишь меня? — Хочешь доказательств? — Шерлок поцеловал его в макушку. — Нет… ну то есть… у меня не только ноги отказали, но и… словом… любовник из меня никакой. — Это ничего, — нежный поцелуй в губы, — это не навсегда, — ещё один. И ещё. И ещё… От его нежности, снова и снова бежали волны тепла и приятных мурашек. Вглубь и вниз. Вглубь и вниз… Утром для Ватсона что-то изменилось. Его ноги… Доктор почувствовал их. Они как будто очень сильно затекли и разбухли раза в два, но больше не было пугающей пустоты ниже пояса. Джон чуть не закричал от радости, ощупывая и понимая, что чувствует… еле-еле, но чувствует прикосновения собственных пальцев, а те будто трогали холодный кисель. Он и не заметил, как вошёл Шерлок. Осознал это, только услышав привычное: — Это не навсегда. С этого дня выздоровление пошло если не семимильными шагами, то хотя бы маленькими шажочками, и сложно было понять, кто из двоих радуется каждому малюсенькому достижению больше. Во время одного из омовений, оказалось, что ожили не только ноги. — Прости, Шерлок. — За что тут извиняться? Радоваться надо! В малом тазу восстанавливается кровообращение и иннервация! — И кто из нас врач теперь? — улыбка. Закончив с мытьём, Шерлок задумчиво смотрел на всё ещё стоявший член, не спеша прикрывать его бельём. — Ты не мог бы… кхм… дать мне крем и… оставить ненадолго одного? — Мог бы. Но хочу попросить. Можно — я? — Шерлок… это… ты же понимаешь, что назад пути не будет. Мы уже не сможем… Это уже не так невинно, как поцелуи… — Знаю. Ты против? — Не то что бы… но… ты уверен что хочешь? Вместо ответа Шерлок только слегка облизнул губы. — Хорошо, — почти прошептал Джон, — но тогда… после… ты позволишь мне сделать то же самое тебе. Детектив кивнул. Наклонился, обхватил ладонью ствол и осторожно коснулся головки губами, нежно целуя ее, потом чуть коснулся языком. Чуть вобрал в рот, совсем чуть… а Ватсон уже зажмурился, борясь даже не со стонами, а со спазмами… Кто бы знал, но волны тепла, возбуждения и разрядки, что пронзали тело Джона теперь уже каждый день (а то и несколько раз в день), оказывали прямо-таки фантастический лечебный эффект. Или его оказывал Шерлок? Во всяком случае, настало такое время, когда Ватсон уже мог ходить на костылях, а Холмс — отфутболивать половину обращений, и Джон поверил, что близится день, когда единственный в мире консультирующий детектив снова будет вести только те дела, что будут ему интересны. — Костыли — гениальное изобретение, — выдохнул Ватсон, когда они пришли с прогулки и Холмс помогал ему снять куртку, усадив на танкетку. Всю дорогу врач одолел сам, туда и обратно, и страшно этим гордился. — Это не навсегда, Джон. — Ох Шерлок… а твоя любовь… твоя нежность ко мне… они тоже не навсегда? Когда все восстановится, ты снова будешь доводить и подкалывать меня? Детектив задумался. Наклонился. Обнял своего верного друга, а теперь уже и возлюбленного. — По закону жанра тут я должен прошептать «моя любовь — навсегда». Но ты же знаешь, чувства — это всего лишь химия. И они не зависят от наших желаний. — И каков же твой ответ? Продолжишь подколы? — Не всегда, Джон, — улыбка и поцелуй в нос, — не всегда.