***
Он видел, как она стояла там, на берегу. На тот момент волосы девушки были столь короткими, что едва доходили до подбородка, но, они были все такими же прекрасными, чистого рыжего цвета, как и спустя много-много лет. Монспиет едва знал ее, ведь виделся с ней слишком мало. Но каждый раз, каждый чертов раз, он ловил себя на мысли, что засматривается на обладательницу светлых волос. Она хмыкает, замечая, как на нее в очередной раз уставился темноволосый мальчишка. Темные брови сдвинулись к переносице, а на лице читалось явное недовольство. Дерриер уже не раз замечает его, смотрящего в ее сторону, стоя где-то в тени деревьев, будто бы не решаясь подойти ближе, чем на пару метров, с лицом, что не выражало почти ничего, и лишь глаза выдавали его некий интерес к ней; в них словно горели искорки, что потухали как только она поворачивалась лицом к нему, складывая руки на груди, чуть приподнимая голову, задирая тем самым нос и смеряя того недовольным взглядом. Темноволосый сразу же замечает его, на мгновение прикрывая глаза и тяжело вздохнув. Он понимает, что снова был замечен ею, что снова она смотрит на него раздраженно, устало, ведь он и правда каждый раз только и делал, что стоял и молча смотрел на нее. Еще один вздох, он делает небольшой шаг в ее сторону, постепенно выходя из тени и позволяя той наконец осмотреть его, узреть, как тот выглядит, ведь он знал, что не смотря на все то недовольство, что исходило от девочки, она хотела узнать его, узнать кто за ней смотрит столь долгое время. — Ты наконец то решил показаться? Почему не сделал этого раньше? — Я хотел понаблюдать за тобой. — в его голосе не читается ни капли агрессии или же недовольства, как у собеседницы, а напротив, какая-то мягкость; голос ровный, и, на удивление, абсолютно спокойный. Этот тон удивляет ее, заставляет на мгновение забыться, позабыв о том, что всего пару мгновений назад она раздраженно смотрела на него, жаждя услышать оправдание своих действий и, конечно же, массу извинений. И это секундное изменение в ее лице также не скрывается от глаз Монспиета, тот мысленно отмечает, что, вероятнее всего, он смог ее удивить. — Ты делаешь это каждый раз, как только замечаешь меня! Это жутко раздражает, знаешь ли. — наконец произносит она, фыркая, и мотнув головой в сторону, — Если хотел поговорить со мной, то сказал бы сразу, а не тянул так долго. — Монспиет, — все тем же, абсолютно спокойным тоном произносит он, словно пропуская мимо ушей все недовольство светловолосой, и, замечая недоумение в лице той, столь же коротко добавляет, — Это мое имя. — Монспиет, значит… — девочка хмыкает, заводя руки за голову и смыкая их в замок, растрепывая и так непослушные, спутанные волосы, — Ну, а я Дерриер. — Дерриер… Красивое имя. Он замечает легкий, едва видимый румянец на ее щеках, и протягивает ей свою руку, подставляя раскрытую ладонь.***
И вот сейчас, он снова стоит рядом с ней, молча смотря куда-то в сторону, стараясь не показывать ни малейших эмоции, как это делал всегда, пытаясь не думать ни о том, как та пытается дотянуться до его головы, стремясь отвесить очередную оплеуху, ни о том, как с усилием тянет за ткань светлой накидки, постепенно стягивая ее вниз и оголяя часть плеча. Его заповедь — Умеренность, и он всегда сдерживал себя, не показывая ей тех чувств, что ощущал еще с детства. Было ли то проклятьем этой заповеди? Вероятнее всего. Каждый раз, что он хотел что-либо сказать, горло словно сдавливало, а слова застревали где-то посередине, так и не находя выхода, а после просто исчезая, так и не будучи произнесенными. В эти моменты он всегда находил себя таким жалким, таким трусливым, нерешительным, и проклинал себя за свою, постоянно повторяющуюся, ошибку, когда он сдавался и замолкал, и в итоге она лишь стала его личным наказанием. — Эй, Монспиет. Обладательница заповеди Целомудрие машет перед ним рукой, пытаясь привести того в чувства, заставить обратить на нее внимание, и, наконец, ответить хоть что-то. Он на секунду теряется, вздрагивает, что не скрывается от ее глаз, и наконец опускает голову, смотря на нее, и замечает, что та все еще держит его накидку. — Что с тобой сегодня? Ты какой-то странный, — голос девушки отдает недовольством, но, в тоже время, в глазах читается беспокойство, и он это замечает, как замечал всегда. — Все нормально. Не волнуйся обо мне, Дерриер. Голос мягкий, спокойный, как обычно. — Да будто я волнуюсь! Пф, какие глупости ты говоришь. Я всего лишь спросила, ничего более, идиот, — она фыркает, и, отпуская наконец его накидку, отворачивается, будто была оскорблена его словами, и этот тон задевает его. Она снова показывает себя холодной, незаинтересованной в нем, что ранит. Ему всегда хотелось, что бы та хоть раз призналась, что на самом деле думает, что чувствует, и не заставляла думать иначе, что ей наплевать, но этого не случалось, ни единый раз он не слышал от нее признания, ни единого слова, что хотелось бы услышать. Если бы не его сдержанность, он точно бы сжал руки в кулаки и, скрипя зубами от досады, высказал все то, что так долго копилось внутри, что так долго он сдерживал в себе, но всегда скрывал от нее, считая, что так будет правильно. Вздохнув, Монспиет устало прикрывает глаза и садится на ветвь темно-багрового дерева, задирая голову к небу и замирая, прислушиваясь к шуму листвы, кожей ощущая прохладу вечернего ветра. Ему нравилось это время суток. Вечером всегда было прохладно, а небо плавно перетекало в темно-синее, к ночи покрываясь блестящими точками, или же звездами. И хоть сейчас их все еще не было видно, он открыл глаза, по-прежнему держа голову кверху, будто боялся что-то пропустить, хотя и понимал, что, скорее всего, больше ничего интересного за сегодня он уже не увидит. — Думаю, нам стоит взять пример с остальных заповедей и попрощаться с этим днем. Что скажешь? Он говорит тихо, но она слышит его и, усмехнувшись, устраивается рядом, кладя голову ему на колени, как делала это всегда, а после медленно закрывая глаза, постепенно погружаясь в дремоту. Демонесса любила засыпать у него на коленях, почему-то так она чувствовала себя в некой безопасности, и была полностью спокойна, даже если рядом происходило что-то, что могло нарушить ее сон, он всегда клал свою ладонь на ее макушку, мягко поглаживая, и говорил, что все хорошо и ей не стоит волноваться, не стоит обращать свое внимание на все, что происходит вокруг. И в эти моменты ей всегда хотелось сильнее прижаться к нему, почувствовать тепло его тела, уткнуться носом в светлый плащ и довольно пробурчать что-то в ответ. Но она всегда сдерживала себя, как и он. Не могла показать ему всех своих эмоций и чувств, не могла вести себя так, как ей хотелось бы, так, как она могла вести себя еще не зная его так близко, как сейчас. — Все хорошо. Спи, Дерриер. Она чувствует его ладонь на своей голове. Чувствует, как он перебирает пряди ее светлых волос. И, расслабившись, наконец отдает себя во власть сна.***
С наступлением ночи все меняется. Все вокруг замолкает, не слышно ни звука, и лишь изредка можно уловить завывание ночного ветра. Звезды сияют ярко, озаряя все небо, и этот момент кажется Монспиету тем самым, что однажды он хотел бы увидеть вместе с ней. Он никогда не предлагал Дерриер посмотреть на звезды вместе, остаться рядом с ним в эту минуту, разглядывая каждую, горящую ярким серебристым цветом, звезду, наслаждаясь красотой этого неба и засыпая, встречая рассвет, как это делал обычно он. Не предлагал ей, да и она не настаивала. Все меняется. Но он по-прежнему зарывается пальцами в ее густые, рыжие волосы, которые сейчас были больше черными, нежели своего природного цвета. Перебирая каждую прядь, он мысленно, в который вот уже раз, отмечает их мягкость, сравнивая с теми, что были в далеком прошлом, когда те были еще юными, когда волосы Дерр были короткими и колющимися, постоянно спутанными. И хоть его это не смущало, но сама их обладательница ненавидела их за это. И, со временем, но они стали лучше, гораздо лучше, хоть ее мнение особо и не поменялось, но Монспиет смог вдоволь насладиться изменениями, хоть так и не признался ей, что теперь она стала гораздо лучше, чем была. Просто не мог, ведь для него она оставалась идеальной всегда, каждую минуту их жизни. И потому, когда та спрашивала, изменилась ли, он всегда отвечал, что та по-прежнему прекрасна, хоть и знал, что после получит по голове за свою сдержанность и стандартный, почти что зазубренный, ответ. Демон вздохнул, опуская голову и приковывая свой взгляд к спящей на коленях девушке. Сейчас она казалась ему такой беззащитной, что хотелось прижать ее к себе, так сильно, как только можно, и не отпускать до самого рассвета, будто бы боясь, что темнота сможет причинить той вред. Он всегда защищал ее, пытался стать её стеной, тем, кто будет принимать все удары на себя, лишь бы она была в порядке, и потому корил себя за те моменты, когда не мог вовремя закрыть ее, не мог обезопасить ее так, как хотелось бы. И хоть Дерриер всегда говорила, что это всего лишь пустяковые царапины, он еще долго не мог забыть свою оплошность. Он помнил то обещание, что дал ей в детстве. Обещание быть всегда рядом с ней, быть на ее стороне чтобы не случилось и как бы больно не было, быть тем, кому она могла бы доверять. И он сдерживал это обещание. Точно так же, как и слова, что покоились глубоко в его сердце. — Знаешь… — произносит он и замолкает, так же резко, как и начал говорить, будто боясь, что разбудил ее, но, прислушавшись к ее ровному дыханию, и поняв, что та по-прежнему погружена в сон, вздыхает, собираясь с мыслями. — Я всегда… Всегда хотел сказать тебе то, что так долго скрывал в своем сердце, — шепчет Монспиет, зная, что она не услышит, зная, что это снова будет лишь его жалкая попытка, которая провалится, ведь он не сможет высказать ей все из-за своей сдержанности, не сможет признаться ей даже тогда, когда та спит и не услышит ничего из того, что он говорит, — Дерриер… Он вновь замолкает, а ладонь осторожно скользит по плечу демонессы, едва касаясь кожи, но даже этого ему было сейчас достаточно. Он чувствовал идущее от нее тепло, мог вдохнуть запах ее волос, лишь чуть наклонившись и подавшись вперед, к ней, приоткрыв сомкнутые тонкие губы и смотря на нее печальным, но теплым взглядом. Таким взглядом, каким он мог смотреть только на нее, вернее, он мог позволить себе смотреть так только на нее и никого более. Скользит взглядом дальше, медленно, вниз по ее телу, по талии, бедрам, и согнутым в коленях и поджатых к груди ногам, выдыхает нагретый внутри себя воздух и медленно наклоняется лицом к ней, останавливаясь всего в паре десятков сантиметров, осторожно убирая с ее лба непослушные пряди волос. — Скажешь ли ты мне однажды тоже самое? Снова выдыхает и отстраняется, возвращаясь в свое начальное положение. Закрывает глаза, понимая, что вновь не смог сказать те слова, что хранит глубоко в сердце. Однако, он по-прежнему надеется, что, когда-нибудь, сможет это сделать.