Идеальное преступление

      Детектив Гэвин Рид, попивая растворимый кофе, смотрит через окна участка на ночные огни Детройта. Он сидит так смену за сменой, и каждый раз на душе становится всё дерьмовее.       Сотни огней вдалеке складываются в город будущего, а Гэвин думает о том, как ему "повезло" не родиться гением, в отличие от его кузена. Ах, ум Штатов, запатентовавший десятки изобретений, которые продвинут вперёд технический прогресс пинками! Ах, новый взгляд на робототехнику – такому бы рукоплескал сам Азимов!       Гэвин не читал Азимова, но восторг в сводке новостей неприкрыт, и он невольно выучивает эту фамилию. “Мистер Азимов, а, мистер Азимов, ну что бы вы нашли в нём?” – разводит руками мужчина, провожая взглядом замызганный жёлтый автомобиль, которым управляет усталый шофёр. Один просчёт – и он убьёт себя и пассажиров, не справившись с управлением, а столб, в который врезался автомобиль, станет им надгробием. Но это ненадолго: как пишут журналисты и признаётся в интервью сам Элайджа Камски, за людей грязную работу уже скоро будут выполнять его детища – андроиды – и фатальные ошибки перейдут в разряд исключительных. Роботы не устают, им не нужен сон: это не может не радовать общественность. И прочее, и прочее.       Да, Азимов нашёл бы в Элайдже Камски достойного последователя и правильно бы сделал: тот слов на ветер не бросает и любезно демонстрирует любопытным, как собирается изменить мир. Вот только Гэвину от этого легче не становится.       Амбиций у него не меньше, чем у везунчика-родственника – а он родился именно в рубашке, не каждого природа одаряет гениальными мозгами – а вот с удачей не получается. У Гэвина нет таланта к науке, а потому он пошёл по другому, не менее, казалось бы, благородному пути: он стал копом. Вот только копы безлики.       Охраняют порядочных граждан от подонков? Конечно. Ловят отребье, чтобы выбить из него дурь? Несомненно. Только имена героев запоминаются разве что коллегами, а из ряда вон выходящие события происходят слишком редко, чтобы сверкнуть в ходе спецоперации жетоном. Гэвин знает это и отдаляется от гордой родством с великим учёным семьи – не поймут, как ни доказывай им во время ужина, что благодаря добросовестной полиции возможно без паранойи от мошенничества изобретать и патентовать вообще. Аргументы должны бы быть в его пользу (ведь он тот самый доблестный коп), да родители и тётя с новым ухажёром жмут плечами и качают головами. И этот жест красноречивее слов: “Гэвин, ты хорош, но есть лучше и успешнее. Извини и иди нахуй, не влезай в идиллию”.       Ничего не остаётся Гэвину, как убеждать уже себя в молчаливом одиночестве, что он заслуживает уважения. Увы, каждый ёбаный раз, когда он почти поверил в собственную значимость, представив послужной список, в голове заседает не мысль – безразличное лицо тётки, которая залетела гением от брокера на корпоративе. И всё. Гэвин стискивает зубы до рези в дёснах и сминает в кулаке стаканчик. Остывший кофе течёт по костяшкам пальцев, но детективу всё равно.       Умный молчаливый Элайджа роднее им собственного сына – бойкого, задиристого, а оттого проблемного мальчугана. Так легче: забить на того, кого воспитать труднее, болт и отдать всю любовь готовому примеру для подражания. Родись детектив в другой семье, на него смотрели бы иначе: он был бы гордостью отца и матери – подросток, сделавший себя сам, решивший служить закону. Его бы ставили в пример племянникам-раздолбаям, он был бы их – пускай не общественным, но их – героем…       Изнутри Гэвина глодает зависть. Его кузен успешен и любим публикой, его достижения оглашаются и приветствуются, а детектива Рида просто хлопают по плечу и говорят: “Твою бы смекалку да в услужливого парня”, – отчего мужчина бесится больше, но продолжает быть неспособным повлиять на обстоятельства.       За стеклом снова моргает город будущего, а Гэвин, зачарованный, предаётся глупым мечтам о славе. Он хочет именно её за всё хорошее, что сделал для людей, однако он ничего не получил.       Ему никогда не стать подобным Элайдже: недостаточно умён, слишком импульсивен – и пора бы ограничиться мечтами, чтобы не трепать себе нервы дальше; но детектив не может.       Он качается вперёд.       Умом Гэвин понимает безнадёжность своей злости, но зависть не унять фактами. Чтобы накопившееся за долгие годы дерьмо вымылось, нужно убрать повод для зависти – да и то не факт, что она не напомнит о себе через тех, кто знал его раньше.       Если так рассуждать, то он потеряется окончательно. Он запускает себя, и это заметно: под глазами Гэвина – мешки от регулярного недосыпа, лицо опухло от злоупотребления спиртным, а срывается он чересчур часто для себя прежнего. Если на внешний вид его обращали внимание осторожно, то срывы терпеть перестали и сообщали прямо, куда он может запихнуть весь огромный запас обсценной лексики. Завидуя, он ухудшает положение.       Кофе высох, оставив на коже коричневые разводы. Гэвин разжимает зубы, и в дёснах растекается ноющая боль. Его мелко трясёт.       Глупые мечты на то и глупые, что их реализация не приведёт ни к чему хорошему, но, раз детектив никогда не прославится в лучшем свете, чем брат… То, может, изменить род деятельности? Кардинально.       Гэвин знает, где отребье прокалывается чаще всего, и не допустит тех же ошибок. Нет, он не гений, но находчивости ему не занимать. Он знает, как будут действовать его нынешние-бывшие коллеги, и без труда выкрутится из передряги. Однако теперь он понял мотивы части отребья: они стремятся попасть на первую полосу, стать знаменитыми хоть в чём-то, пускай потом их упекут за решётку. Детектив не ожидал от себя солидарности к тем, кого презирал раньше, и готовности бросить всё и пойти по их следам не с целью остановить.       Путь полицейского привёл его к совершенно неожиданному результату.       Грохот заставил его мотнуть головой.       По полу покатилась разбитая подставка для карандашей и стукнулась о ножку стола. Сами карандаши рассыпались под ногами. Если Гэвин наступит на них и навернется, то наверняка за кадром прозвучит смех, и выглядеть он будет, как идиот. Он протер глаза, разочарованный внезапным возвращением в реальность. Поток бреда, его захлестнувший, испарился, оставив после себя апатию.       Он услышал шорох за спиной. Гэвин Рид без интереса, скорее рефлекторно повернулся к источнику шума. На него с вопросом глядела напарница, отодвинув стопку бумаг.       Неловкое молчание. Затем её губы шевельнулись. Она что-то произнесла, но до Гэвина не сразу дошёл смысл сказанного. Он тряхнул головой. – Всё в порядке, детектив?       Взгляд её упал на подставку, а после поднялся вверх, скользнув по ногам Гэвина. Половина лица, освещенная настольной лампой, ничего не выражала. Другую половину скрывала темнота. И детектива это напрягало.       Да, он сбил со стола стакан, размахнувшись локтем во время накала рефлексии. Да, он не только вырвал себя из транса, но потревожил напарницу. Ей наверняка плевать на его состояние, ну конечно. Она беспокоится о нём из ёбаной вежливости.       Казалось бы, перед кем выёбываться? Здесь они были одни, так что ей бы не помешало спрятать своё высокомерие… – Детектив Рид, вы в порядке? – вопрос прозвучал настойчивее. Да в рот он ебал её вежливость и эту самодовольную ухмылку. – Нет, – отозвался мужчина. Ответ вышел более резким, чем он того хотел. – Я нихуя не в порядке.       Гэвину не нужна была её жалость. Но и скрывать очевидное он не мог. “Ну же, заведи шарманку про чрезмерное употребление спиртного и здоровый образ жизни, – со злобным, но тут же погасшим содроганием подумал он. – Я же знаю, что тебе противно находиться со мной рядом”.       Напарница оставалась неподвижной, облокотившись на стол. – Вам пора перестать пить, детектив Рид. У вас вестибулярные нарушения, вы не контролируете собственные движения.       Хриплый смешок со стороны Гэвина – как же она предсказуема. – Вот какого чёрта ты здесь делаешь? Пошла бы на доктора. Диагноз ставишь по одному движению, находишь все тридцать три болячки, не считая воды в колене, – ухмыльнулся он, развернув кресло к ней. – И родильной горячки. Это из “Трое в лодке, не считая собаки”.       Гэвин хохотнул. – Ну, родильная горячка больше к тебе относится. – Этого не случится, если вы не положите карандаш в стакан. Фигурально выражаясь. – И что будет? Ты мне дашь? – Нет, я не сплю с идиотами. – Самомнение не позволяет? – Скорее, самоуважение. – Ты не забыла, дорогуша, кто будет расписываться в твоей характеристике? – Я прекрасно помню об этом. – Блядь.       Он радовался хотя бы тому, что длинный рукав скрывал кровоподтёки от укусов на руке, который он оставил себе вчера, пока дрочил на неё, и она не отпустит пару ехидных замечаний по этому поводу. – Ёбаный рот этого участка.