Два часа спустя

Два часа спустя руки всё ещё мелко тряслись. Кожа ладоней побелела и шелушилась от вонючего щелочного мыла, которым Шани недавно исступлённо оттирала руки. Но ей казалось, что следы крови, засохшие и побуревшие, так никуда и не делись из-под её ногтей и из складок кожи на костяшках. Медичка с присвистом втянула воздух, расслабляя сведённые от долгого напряжения плечи. Над полем под Бренной висела пыль. Поблизости от полевого госпиталя проходил арьергард. Или авангард. Или остатки кавалерии с правого фланга. А может и с левого – Шани толком не знала, кто это был. Конские попоны покрывала кровь и пыль, в безветренном воздухе знамёна обвисли на древках грязными неопознанными лохмотьями. Состояние курток и плащей всадников мало чем отличалось от конской сбруи. Так что понять, кто перед тобой – реданское ли воинство, цинтрийское ли ополчение, темерские ли соединения, а, может, и вовсе недобитки бригады «Врихедд» – не представлялось возможным. Да и интересным, если честно. Все они были на одно лицо – люди, эльфы, краснолюды, низушки. И все состояли из мяса и костей. Из хрящей, жира, сухожилий. Из голов, туловищ и конечностей. В точности таких, которые грудой сочащихся кровью и сукровицей обрубков до сих пор громоздились в углу операционной. Просто куча неодушевлённого мяса. Шани откинулась на тёплый полог палатки. Чёлка прилипла ко лбу, но поднимать руку, чтобы убрать её, было лень. Наверное, ей стоило бы переживать. Истерить даже. Психовать, рыдать, сдерживать – ну или не сдерживать – рвотные позывы. Проклинать день, когда она поступила в Оксенфуртский университет. Божиться, что больше никогда в жизни не раскроет анатомический атлас и не возьмёт в руки распатор или хирургическую пилу. Но зачем врать? Возьмёт, куда она денется. Конечно, возьмёт. И отрежет клочки некрозной ткани. Зажмёт перерубленный сосуд. Вложит в брюшную полость вывалившуюся требуху. Возьмёт трепан и удалит раздробленные кости черепа. Сделает, что нужно. То, что от неё требуется. Шани вздохнула и закрыла глаза. Как там говорил этот низушек? Хирург может позволить себе быть циничным только после десяти лет практики? Ну что ж, ей осталось-то всего девять лет и триста шестьдесят четыре дня. Всего ничего. Сейчас вот только отдохнёт немного и смажет, затрёт картины, упрямо стоящие перед глазами: Марти, стирающую с губ слюну и желчь после очередного приступа рвоты, вызванного магическим истощением; крепкие руки Иоли, прижимающие к склизкому столу очередного мечущегося от ужаса и боли бедолагу; Русти-Рыжика, упрямо вытаскивающего с того света калеку за калекой; чёрного нильфа с заляпанными кровью серебряными нашивками; каэдвенского офицера, остекленевшим взглядом наблюдающего за отсечением собственной раздробленной руки; ведьмака с распоротым гизармой животом. Шани не собирается забывать всё это. Ей просто нужно привыкнуть. Вспомнить, что было и другое: маленькая квартира в Храмовом квартале; попойки с жаками в университете; вечерняя Вызима; яблоки и пироги с рыбой; песни Лютика; пальцы и губы Геральта, чуткие, ласковые, на плечах, груди и животе... Так много всего, что нужно помнить. Шани потянулась и открыла глаза. Солнце почти село и вечерняя роса, наконец, прибила пыль. Остатки войск разошлись на постой. Бой – бойня – окончен. Теперь уже по-настоящему. Шани взглянула на свои руки – они не дрожали. А ведь прошло всего-то два часа. Ну, может, чуть больше. Она справилась. Они справились. Всё закончилось.