Краски

Черные, тяжелые как безграничная пустота космоса, сны стали до боли, до тошноты привычны. Ей бы радоваться, что времени на сон практически не остается, да только причины этого дефицита слишком… убийственны. Ещё молодая, но ужасно, почти старчески уставшая женщина, смотрит в зеркало и не может отвести взгляда от глубокой морщины, что резко врезалась между бровями, несмотря на чудеса хирургии и нейроимплантирования. Этот порез, нанесённый чуть ли не самой Вечностью – игривой и ревнивой дамой – не сглаживается. Ни временем, ни событиями, ни величественной мантрой: «Я не могу сейчас думать об этом. Я подумаю об этом завтра». В конце концов, капитан Шепард всегда обеспечивает это самое «завтра» – иного от неё и не ждут. А какое окружающим дело до тех, для кого не наступило даже вчера?.. Наверное, ей одной нужно слышать их голоса, закрывая глаза в своей каюте. Право, только ей для победы нужно помнить сослуживца, оставленного на Вермайре отбиваться от гетов и следить за взрывом проклятой «бомбы на соплях». Ей одной нужна была смерть гениального саларианского ученого, уходящего в «Завесу», чтобы выполнить условия союзного договора. И смотреть на самоуничтожение платформы «Легион», чтобы помирить нервных кварианцев с их детищем – тоже спектакль в одном действии по персональному билету «Шепард+1». И бесконечные отчеты о потерях на Менаэ, Палавене, Тессии и в космическом пространстве Вуали Персея. Это же все для сбора флота, который потом пойдет под знаменем человечества на решающий бой за Землю. Так что все слова, весь проклятый шепот, въедающийся в затылок – всё только для Шепард. И, что самое отвратительное – капитан привыкла к этому, как привыкают отдавать честь старшему по званию. Быстро, без сомнений и неуверенного: «Нет, сэр, я не могу». Именно поэтому сейчас, игнорируя стекающие с ресниц капли воды, трижды профильтрованной очистительными системами Нормандии, капитан не может понять резкую перемену в своем сознании. Почему за закрытыми шлюзами век чья-то безумная рука нарисовала не привычный лес кривых безжизненных деревьев и хор знакомых голосов, а живую, слишком плотную картину… Когда-то давно, во время очередной переброски с одной горячей точки на другую, крутили в челноке не очередной боевик с батарианцами и ворча, бессмысленный и беспощадный к чужим мозгам и кишкам, а какой-то бесцветный фильм докосмической эпохи, если не древнее, снятый на единственную камеру. Тогда Шепард не понимала, зачем такие архаичные записи, как они были перенесены на современные носители и какой эстетический эффект должен ими достигаться. Зато сейчас поняла, как минимум, последний пункт. Такая картинка в голове, дополненная несколькими знакомыми образами, будь то тактильными или обонятельными, перегружает нервную систему организма похлеще подключения к виртуальной общности гетов. Черно-белое пространство запущенного, но все же живого парка, подправлено густым туманом, как настоящий кофе – сливками. Из-за этой молочной подливки вдали еле-еле различаются небольшие лавочки, на удивление не пластиковые, а из настоящего дерева. Рядом с ними неловко торчат открытые урны, не способные к первичной утилизации и сжатию мусора. И мощеные небольшим камнем, чуть похрустывающие из-за песка дорожки… Шепард даже не знает, в какой точке галактики могут быть такие места. Архаичные до ужаса, успокаивающие своим влажным свежим воздухом, тревожащие неизвестностью и тяготящие странным предчувствием. Но она видит вдали темную фигуру, сидящую на лавочке, словно величественный король – на троне. И это заставляет сердце биться так сильно, будто в этой идеально-прямой спине и чуть склоненной голове и таится смысл её борьбы, ключ к её победе. Фигура внезапно поднимается со своего места, и Шепард, прищурив глаза, пытается разобрать в этом влажном мареве подсказку, но лунные лучи неспособны прорезать столь густое пространство, а иного освещения в этом месте и не существует. Даже биотика, стекающая с кончиков пальцев женщины разорванными сгустками, сразу тонет в окружающей вечности. И по тому, как исчезает синее свечение, капитан понимает – она вступила именно в Вечность. В то состояние, где нет «завтра» и нет «вчера» – тут нет даже пресловутого «сейчас», распадающегося на мгновения. Время сгустилось туманом, пожирая всё вокруг и тут же рассеивая поглощенное обратно. И только она, залипшая в этом парке как комар в янтаре, представляет собой нечто инородное этой Вечности. Слишком живая, чтобы раствориться в окружающей действительности, поэтому бессмысленно стоящая на одном месте и неспособная шевельнуть пальцем без титанических усилий. И темная фигура несла с собой привкус терпких трав и горячего чая… Капитан любила сильно подслащенный кофе, разбавленный сливками ровно настолько, чтобы превратиться в «молочный напиток с легким кофейным ароматом». Он удивлялся человеческой возможности пить всякие чрезмерно слащавые напитки, закусывая при этом шоколадом, и изредка заваривал очень терпкий – условно соглашаясь на человеческий аналог названия – «чай». И они вели себя как кошатник и собачник, отстаивая преимущества своего напитка, хотя вскоре и он мог приготовить ей «кофе», и она – прийти к нему в каюту с «чашкой крепкой отравы», выверенной до грамма и градуса. Внезапно прорезавшаяся память снова принесла странную путаницу боли и отчаяния. Ещё до того, как она начала различать его лицо в плотной пелене, цепкий глаз выловил мелкие детали, которые всегда связывались с ним. Плавные движения, будто подсказанные каким-то танцем; невесомый шаг, бесшумной волной перекатывающийся с пятки на носок. Одна волна за другой – фигура прорезала пространство и время, приближаясь неотвратимо, как прекрасные и решительные герои черно-белого кино. Он надвигался как туман – да что там, он и был туманом. И, в то же время, он был вне этого тумана. Он уже шагнул по другую сторону Вечности и мог существовать только легкой материей воспоминаний, бесплотным голосом… Но отчего же для Шепард он сейчас так же реален, как и в те далекие моменты, в каюте, когда их разделял стол, или стул, или выдуманные барьеры, поставленные душой и уважением. Он перешел этот «каютный барьер» всего раз, разбив тонкую корку сдержанности и поставив приоритет на то, чего хотело тело. Он прижимал её к стеклу небольшого окна с видом на ядро Нормандии, а ей это было настолько нужно, что даже с десяток преторианцев, высадившихся на корабль, не помешали бы довести это действо до конца. Любое прикосновение его сильных пальцев туманило разум Шепард, заставляя её терять власть над биотикой, медленно пожирающей прочнейшую структуру стекла. А внизу у панели ядра стояла Тали, которую никто и не замечал, и которой так сложно было не отвлекаться от… «калибровки», да, так это Гаррус называет. И сейчас их снова разделял барьер. Невидимый, неосязаемый, несуществующий барьер в несколько шагов, который она не могла преодолеть чисто физически, а он не стал. Даже если бы Шепард могла говорить, с её уст сорвался бы только тихий всхлип, переходящий в скулеж подстреленной собаки. Все эти сны с голосами почти вытравили из головы память о мелочах, но один только взгляд на преступно реального мужчину, заставил её вспомнить все. И противное покалывание на губах, если она забыла принять таблетки перед простым поцелуем с ним; и запах его кожи; и ощущение полной защищенности, которую получалось ощущать только в его объятиях. Будто стальные тросы, приковывающие к месту, готовые не отпускать и не отдавать никакой опасности. Ощущение, которое осталось с ней после высадки на базу Коллекционеров. Единственное, кажется, что не дало ей сорваться с Нормандии в бездну при побеге. Они стояли и долго смотрели друг другу в глаза, хотя в таком месте время переходит в категорию «всегда». И капитан начала понимать, как, открыв душу бездонным черным глазам, можно объять необъятное… слиться с Вечностью. Только они оба не были синекожими красавицами, но он вытягивал глазами тепло её души, её чувства, неспособный уже ничего дать взамен. Парализующий вкус Вечности был сравним со вкусом его любимого чая, только напиток этот заполнял до отказа легкие капитана. И это, как ни странно, не убивало, но делало ситуацию и ощущения невыносимыми. Шепард не могла вдохнуть – на новую порцию кислорода, казалось, не хватало места в легких. Но заботило её, в первую очередь, то, что этот туман и эта влажность губительна для её мужчины. Но он не хрипел и не захлебывался своим кашлем, как тогда, в больнице. Капитан слышала его ровное и спокойное дыхание, и звук этот заполнил собой все пространство маленького мирка… Он говорил, что то, как люди дышат, очень хорошо отражает суть всей цивилизации. Даже самые совершенные человеческие убийцы дышат как попало. Слишком частые вдохи и выдохи, рваные, не выдержанные ритмом. Это разделяет разум и тело, вводит их в дисбаланс. Может быть, именно поэтому люди живут не только мало, но и очень быстро. Его дыхание, этот размеренный шум прибоя, стало для неё единственной ниточкой, за которую можно было удержаться в этом тумане. Она, превозмогая боль в легких, слушала ритм и постепенно перестраивалась на него. …вдох, четверть, вторая, выдох, четверть, вторая, вдох… Этот глупый счет забрался в мозг и звучал его тихим размеренным голосом, вместе с бесконечным шумом воды. Стоило смириться с ритмом, принять его легкими и сердцем, как вдалеке, в небесах, появилась маленькая точка чистейшей зелени. Она светилась ярким, обнадеживающим светом, но принесла капитану больше тревоги, чем успокоения. Дело было даже не в том, что точка эта быстро росла, постепенно заполняя собой небосклон, но в том, как мужчина поднял руку, пытаясь со своего места дотянуться до Шепард. Капитан почувствовала острую необходимость пошевелиться, сделать хоть что-нибудь, чтобы пододвинуться ближе, спрятаться от всего за глухой стеной его объятий. Но, несмотря на легкость в голове, в этом нелепом порыве она сбилась с ритма, упустила ниточку. И, хоть ей и удалось немного шевельнуть рукой, приподнять кисть, этот невыносимо зеленый свет заполнял пространство быстрей, чем она успела бы прикоснуться к его руке. Все вокруг приобретало краски, показывая буйность растений и раскрывая черноту неба… Шепард услышала его тихий голос где-то у виска: – Сиха, мы встретимся за морем… В тот момент, когда невыносимый зеленый свет сожрал его фигуру, Шепард дернулась на кровати и открыла глаза… Капитан никогда не верила в такую ерунду, как вещие сны, поскольку наукой давно объяснена суть сновидений, работа мозга и природа зрительных галлюцинаций. Но она доверяла своей интуиции, оттого ей и было сейчас так сложно. Капитан ожидала, что он будет ей сниться так или иначе, но почему все это время она видела только какой-то бред, сотканный из собственных разочарований, неудач и потерь? И только сейчас, не в виде эфемерной тени или голоса, а такой… живой. Шепард резко ударила кулаком в стену и, стараясь сконцентрироваться на боли, приказала себе забыть думать подобным образом. Как, собственно, приказывала уже много раз – после его смерти, после поминальной службы, после тех сообщений, которые получила слишком поздно. В мыслях она упорно возвращалась к этому предательскому, наполненному бессмысленной надеждой, слову. Узнав у Джокера, что до цели осталось чуть больше часа, Шепард не смогла себя остановить и спустилась на жилую палубу. В каюте её так или иначе могут найти, а система жизнеобеспечения… даже во времена – как смешно это не звучало бы – оригинальной Нормандии SR-2, этот отсек никого не привлекал, что же говорить о модифицированном под штаб связи корабле. Капитан понимала, что только обманывает себя, но ей казалось, что именно в этом отсеке ничего не изменилось. Даже в воздухе ей чудился запах горячей воды и неизвестных трав, хотя, конечно, это чушь. Система фильтрации воздуха давно устранила любые инородные примеси, помимо строго процентированного соотношения газов, а над экранирующей обшивкой поработал целый отряд инженерного подразделения. Если бы инженеры Цербера додумались закрыть створкой это проклятое окно, не пришлось бы несколько недель подряд чувствовать на себе изучающие взгляды кварианки. Боковым зрением Шепард увидела тень, падающую от стола и сидящей за ним фигуры. Разум понимал, что это невозможно, но, похоже, рваное дыхание и правда разделяло сознание и тело. Сердце выполнило какой-то страшный кульбит, пропуская удары один за другим, пока в голове ядовитым бутоном распускалась надежда. «Ещё раз увидеть. Даже если галлюцинация – не важно». Капитан сделала несколько шагов, прежде чем увидеть, кто сидит за столом. Конечно, это было невозможно, нереально и неправильно. Она это изначально понимала, но увидеть Явика, восседающего на месте Тейна, и точно так же сцепившего руки в замок, пусть и трехпалые и не вокруг чашки с чаем… Это глупо, но в мозгу в тот момент что-то ярко вспыхнуло, высвечивая перед глазами яркие ослепляющие пятна. И мертвая пустота там, где ещё мгновение назад были тепло и надежда. Надежда – глупое чувство, а вера в чудо – непростительная оплошность. Протеанин, не меняя позы и не оборачиваясь на вошедшего, тем не менее, поприветствовал: – Капитан. – Что ты здесь делаешь? – Шепард же не хватило такта, отчего вопрос прозвучал с некоторой долей претензии, если не возмущения. – Я изучал метки, – коротко ответил Явик. Хотя, в принципе, его немногословность была более чем кстати. Когда протеанин не выражал своего презрения и перебарывал отвращение, на свет показывалось обычное исследовательское любопытство. Как воин и охотник, представитель прошлого цикла хотел знать многое, если не все, о тех, за кого и с кем сражается. Так как возможности вобрать в себя опыт целой цивилизации у него не было – исключительно из-за примитивной связи и способа накопления и передачи информации – знакомиться приходилось с индивидуальными и общими чертами через ДНК отдельных представителей рас. Капитан в свое время без каких-либо пререканий дала считать с себя информацию, как и азари. А с остальными представителями разных рас Шепард требовала быть учтивей, обязательно спрашивая разрешение и объясняя, каким образом работает эта связь. Протеанина данная постановка вопроса покоробила, если не оскорбила. Спрашивать разрешение у тех, кто, выражаясь языком землян: «пешком под стол шагал», когда его раса управляла галактикой… Одно дело – учитывать их как членов отряда на операциях, а другое – расценивать как равных себе. Явик решил обойтись метками, оставленными на вещах, окружении и своем восприятии эмоций тех или иных рас, которые давали лишь отголоски личности, но воспринимались бесконтактно и даже вне желания протеанина. Общих комнат для сбора подобной информации хватало более чем, а в другие ему и заходить не было интереса – представители данного цикла слишком засоряют личное пространство своими переживаниями и эмоциями. После пары минут в таких помещениях хотелось не только отмыть руки, но и принять что-нибудь профилактическое против расстройств нервной системы. – Я же просила тебя спрашивать разрешения, – Шепард подошла к тому, что когда-то было окном и невидяще уставилась в глухую экранирующую стену за стеклом. Протеанин поморщился, слегка обнажив от досады клыки, чувствуя напряжение и раздражение, идущие от женщины. Все же, примитивы слишком открыты в своих эмоциях, хоть некоторые и научились не показывать их зрительно. Хотя все же, есть у них характерные бессознательные жесты, например, скрещенные на груди руки и якобы непринужденная стойка. Как сейчас у коммандера. И все же она поворачивается к нему спиной. – Больной дрелл отсутствует в команде. Его метки были доступным элементом, не требующим разрешения, – протеанин достаточно высокомерно подчеркнул последнее слово, стараясь вложить именно то отношение к данному вопросу, которое капитан не могла почувствовать обычным, естественным для протеанина, способом. – А о Ваших метках стало известно только после. Шепард обернулась, стараясь сфокусировать взгляд хотя бы на одном из глаз Явика, но тут же отвернулась, понимая, что без отрицательных эмоций это невозможно. Она слышала мнение протеанина насчет межвидовых связей и, в виду очередного приступа высокомерия у ископаемого таракана, эта точка зрения только сильней раздражала Шепард. Но то, что заметила женщина, метнув лишь один взгляд назад, заставило её снова передернуться от злости, комом подступающей к горлу. А вместе с ней и протеанина. – Поставь кружку на место, – потребовала капитан. Уж неизвестно, что от бедной посудины потребовалось Явику, но, как глупо это не было, местоположение несчастной чашки было чем-то вроде дани уважения коротким вечерним встречам времен ретранслятора Омега-4 и ранее. – Бессмысленная привязанность к… – начал было протеанин, но человеческая женщина не хотела его слушать. – Поставь кружку на место, – с нажимом на каждое слово повторила Шепард. Явик не стал продолжать или пытаться заново сказать ту же самую фразу – это было бесполезно. Любые слова разбились бы о стену внутреннего храма имени преждевременно угасших взаимоотношений. Люди умеют выстроить внутри себя и воздушные замки, и глубокие подземные бункеры, в которых так удобно прятаться от действительности. Протеанин достаточно долго сверлил взглядом затылок женщины, прежде чем расцепил руки и передвинул посудину обратно, почти в центр стола. Протеанин мог высокомерно отзываться о представителях данного цикла, плеваться ядом, рассуждая об архаичных способах связи, презирать наивность отдельных представителей или целой расы… но воитель, пришедший из забытого прошлого, знал о том, что сильные стороны и неизменные слабости есть и у врагов, и у соратников. Просто в его цикле слабости были одни на всю галактику, потому что индивидуальные изъяны устранялись тем, что у них называлось «эволюция». Этот цикл сильно извратил данное понятие… Но видя, что делает эта команда, эта отдельная женщина, Явик смирился. Было бы слишком нереально для одной представительницы отдельного вида иметь только сильные стороны. Уметь даже из своих ошибок извлекать силу для решения тех проблем, которые не были разрешены многими поколениями до неё. Может быть, это удачное стечение обстоятельств или обычная повышенная мотивация из-за глобальной войны, но даже при всем несовершенстве данного индивида, протеанин не мог не отдать ей должное. Он уважал её, как и она относилась к нему с глубоким сопереживанием. Перепалки по тем или иным мелочам не имели значения – это наносное, то, без чего не может обойтись общение представителей двух слишком разных народов. И, главное, они оба это понимали. К тому же, во время задания, боя или тактического планирования, личность Шепард отходила на второй, если не на десятый, план. – Явик, – позвала Шепард, нарушив прекрасную тишину, свободную от чужих эмоций. – Тот кристалл памяти… до того, как притронуться к нему и считать с него информацию… ты же не помнил многое из своих воспоминаний. Это так? – Да, – протеанин понимал, к чему ведет этот разговор. К пустому, неудовлетворительному ответу и новой завесе тишины. И, может быть, новому уколу чужими эмоциями. – А как ты… забыл? – тихо спросила женщина. Что удивительно, она не надеялась на ответ. Ей просто нужен был… разговор на отвлеченную тему? Недоступный вариант, который отсечет ненужные мысли? – Пятьдесят тысяч лет стазиса, капитан. Шепард очнулась от своих раздумий только через несколько минут, во время которых протеанин чувствовал лишь прохладную синеву грусти этой женщины. Ни злости, ни раздражения – они отфильтровались вместе с воздухом. – Не мой вариант, – женщина коротко усмехнулась, царапая ногтем сухие губы. – Как мне любезно напоминают, я ещё не все долги отдала, чтобы залечь баиньки так надолго. – Это так, – кивнул Явик. На удивленный косой взгляд Шепард, протеанин ответил спокойно: – Разбудив меня, Вы чрезмерно амбициозно пообещали окончательную победу над Жнецами. На данный момент мы имеем только непонятную конструкцию с неизвестным способом активации. – Не волнуйся, – выдохнула капитан, отворачиваясь к стеклу. – Мы уделаем этих ублюдков из Цербера, а за ними и самих Жнецов. Мы за все им отомстим. Это был эмоциональный взрыв, от которого впору бы оглохнуть, ослепнуть и сойти с ума. И новая краска в странной палитре капитана Шепард. Злость – привычно, раздражение – доступно, печаль – неприемлемо, но знакомо, а это… это чувство было неизвестно его циклу и открыто только для тех, кто остался умирать за стенами бункеров. «Во славу Империи». – Капитан, знаете, какой протеане видят горечь? – слишком серьезно спросил «доисторический таракан-переросток». Шепард этот вопрос удивил, если не шокировал. Она не хотела слышать, потому что знала, как её воспринимает отдельно взятый человек, но Явик хотел говорить. Может быть, впервые он хотел поделиться с примитивом чем-то, кроме высокомерного высказывания, что было бы не ответом на заданный ему вопрос. Женщина кивнула. – Она, говоря человеческими образами… оранжевая мертвая листва. Непозволительно мягкая, растекающаяся в руках вязкой субстанцией. И на вкус как… хина. Навязчиво стучится в горло. Женщине нечего было сказать, и протеанин чувствовал это так же явно, как и прочие её эмоции. Только и ему ответ не нужен был. Сейчас он понял, зачем Шепард спросила про память – это просто нужно было произнести вслух. Без четкой цели, что неразумно, но необходимо. – Приятно знать, что хоть в чем-то наши циклы схожи, – с коротким грустным смешком обронила капитан.