Лекарство.

***

      У Кисаме грубые руки, натруженные и не знающие мягкости или нежности. Мечник презирает эти качества и считает их женскими, не так уж и нужными суровому воину и убийце. Однако, когда он приводит напарника в чувство после приступа, а перед этим еще и несколько раз помогает с лекарствами, Итачи чувствует, как касания его рук становятся неожиданно осторожными. Возможно, Хошигаке смущает хрупкость больного сэмпая: насколько бы сильнее ни был Учиха, все же эти худые запястья на вид слишком легко сломать. И мужчина бессознательно старается этого не сделать.       Руки самого Итачи изящные и тонкие. Гейши в лучших питейных заведениях не обладают такими руками, самые искусные мастера игры на сямисэне не добиваются такой грациозности в движениях. Будь Итачи фотомоделью, его бы брали еще на подходе к агентству в лучшие проекты. Но есть в его руках нечто отталкивающее. И любой шиноби без проблем угадает, что они даже не по локоть — по ключицы в крови, и даже пропитаны ей. Наверное, поэтому юноша избегает касаться других, не может сходить развлечься с девушкой, когда напарник уже сменил пятую за вечер. Кисаме поздновато узнает, сколь глубокое раскаяние гложет Учиху.       По сути, мечник — единственный, кто может взять Итачи за руку. Придержать под локоть, помочь не уронить стакан после приступа, вложить в дрожащую ладонь салфетку, чтобы вытереть вторую, перепачканную в крови уже буквально. Кисаме видит каждый приступ и реагирует так, как положено кохаю. Не лезет не в свое дело.       Однако в какой-то момент ему нужно больше полномочий. Когда Учиха оказывается в постели, без сил и шанса хоть немного оправиться, со сводящей с ума болью в груди и лихорадочно-частым дыханием. Кисаме преодолевает порог субординации: раз уж он уважает цели напарника, то сделает все, что нужно для их достижения. И даже пойдет против позиций самого юноши.       Итачи трудно уговорить. Он то корчится от того, как прошибает резь по всему телу, то широко открывает рот, когда особенно затрудняется дыхание. На людях Учиха переживает последствия приступов куда спокойнее, но сейчас цветки камелии оплели его легкие и сердце, и это невероятно больно. Юноша не особо соображает, что происходит вокруг, поэтому просьбу позволить привести Дейдару приходится повторить раза четыре. А потом еще столько же, потому что Итачи начинает упираться, мотает головой, хрипит едва различимо, что не может к кому-либо привязаться, иначе его смерть станет чьим-то горем. Хошигаке применяет последний аргумент и на этот раз добивается успеха. Жизнь и благополучие Саске для его брата всегда были приоритетом.       Итачи становится лучше, когда Кисаме уже на полпути к соседней деревне. Хотя «лучше» — понятие относительное. Если сравнивать с тем, что творилось в последние несколько часов, шиноби держится неплохо. Однако он не может стоять, говорить и даже толком видеть. Весь окружающий мир обернулся против Учихи еще много лет назад, но возможность противостоять и выбивать место себе и своим желаниям гений потерял только сейчас.       Он знает, что не доживет. Ни до битвы с Саске, ни до ближайшей встречи с Дейдарой. Что именно привлекло Итачи в этом сумасшедшем творческом убийце, не мог объяснить даже сам Итачи. Может, по сравнению с ним, уже мертвым морально, подрывник еще ярче искрился жизнью и горел своими творениями. Как бы там ни было, Учиха влюбился. И влюбился так, что готов был умереть от столь внезапного чувства.       Любовь Итачи к брату всегда была безусловной и всеобъемлющей. Она вытесняла существование любых других людей. Она затмевала привязанности и то, что нельзя было назвать такой же любовью. Она была токсичной для обоих братьев, и Итачи никогда не думал, что хоть что-то способно вторгнуться в это убийственное облако.       Он не был до конца уверен, что это Дейдара стал причиной болезни. До тех пор, пока не увидел, какой яркой и нескончаемой ненавистью горят глаза младшего брата. Ненависть эквивалентна любви, а вот зависть и ревность, испытываемые подрывником, явно носили иной характер. Этот расчет привел Итачи к ясному, но болезненному пониманию: если Саске не станет сильнее, то и не успеет его убить.       Сейчас Учиха уже не может сказать, когда осознал, что именно любит Дейдару. Как и не может признать, что это навряд ли слабее, чем то, что он чувствует к брату. Гений мог с легкостью объяснить любое чувство, но это за гранью даже хотя бы понимания. Да и разницы уже нет.       Учиха уверен, что Дейдара не придет. Он готов увидеть понурого Кисаме, когда замечает признаки чужой чакры, идентифицировать которую после приступа не в состоянии. Готов услышать, что, видать, не судьба Саске получить новые глаза, да оно и к лучшему — меньше риска. И готов смириться с тем, что план пошел к черту.       Именно из-за этой уверенности Итачи вздрагивает, когда в проеме открывшейся двери смутно видит силуэт намного меньше Кисаме. Свет падает с улицы, так что фигура темная, но нет сил даже спросить, кто это. Человек проходит внутрь, зачем-то шарит на прикроватном столике, и только когда вспыхивает теплый, неяркий желтоватый свет, Учиха вспоминает, что там стояла лампа.       Итачи шокировано смотрит на уже гораздо более четкий образ. Даже при таком ужасном зрении он может понять, кого видит перед собой. Однако все же не может различить, как именно на него смотрит Дейдара. И от этого, кажется, скоро начнется новый приступ.       Им обоим есть что сказать. Но все немые вопросы подрывник видит в глазах Учихи, как если бы читал детскую азбуку. А еще он видит, что проклятый гений шарингана чертовски красив: его худые женственные руки расслабленно лежат поперек груди, как на картине; полуслепые глаза прикрыты, и потрясающе длинные ресницы придают изящества; длинные волосы даже сейчас идеально расчесаны и похожи на гладкое воронье оперение, и в руке ощущение, будто Дейдара уже перебирает эти шелковые пряди пальцами. Черт, он столького не замечал, гоняясь за победой над шаринганом!       Итачи бьет приступ, тонкие пальцы резко сжимают одеяло, как пару минут назад. Гений зажмуривается, болезненно хмурит брови и поджимает губы, и все его напряжение и выражение лица настолько отчаянное, что подрывник не останавливается перед своими желаниями. Наклоняется, оказываясь всего в сантиметре от опасных глаз, зная, что у Учихи не хватит сил на гендзюцу, и резко приникает к бледным губам, будто ныряет под воду.       Итачи распахивает глаза, но, как и ожидалось, они по-прежнему черные. Но главное — он приоткрывает рот, и Дейдара без каких-либо задержек целует так глубоко, как может. Металлический привкус не смущает, а только распаляет сильнее. Дейдара пытается придать взгляду, которым встречается с Итачи и который не отводит ни на миг, насмешку, но судя по тому, что вскоре больной отвечает, вновь опуская веки, получается что-то другое.       И впервые подрывник не пытается перетянуть на себя первенство: все происходит само собой. Итачи, наверное, непривычно поддаваться, но он вполне спокойно кладет руки на плечи Дейдары, пока последний поддерживает его в полусидячем положении и зачем-то еще и под головой. Вряд ли когда-то Учиха кому-то позволял завести руки за пределы его видимости, но, похоже, сейчас он и на кунай между лопаток никак не отреагирует.       Итачи запоминает, какие у Дейдары руки. Он не замечает даже с кратчайшего расстояния взгляд подрывника, хотя обычно первым делом смотрит именно в глаза. Не представляет, что юноша может даровать ему на минуту свободное дыхание, а потом в насмешку как-нибудь изощренно прикончить прямо здесь, не дожидаясь восстановления чакры. Наверное, если бы восьмилетний Саске в ту ночь обнял Итачи, а потом ударил клинком в грудь, он бы точно так же не сопротивлялся.       Сколько Учиха себя помнил, хоть какую-то ласку ему дарила мама и вечно льнущий поближе младший брат. И то только до тех пор, пока Саске не начал понимать, что он — шиноби. И что есть вещи, для шиноби непозволительные. И Итачи принял это, совершенно не обращая внимания на то, как иногда сам кутается в плащ и не возражает против поддержки Кисаме.       Теперь, когда подрывник уже откровенно прижимает его к себе, ни на миг не отстраняясь от окровавленных губ, Итачи сам подается навстречу. И перестает видеть кровь на своих руках — потому что Дейдара о ней явно не беспокоится. И дышится так легко, что хочется смеяться, но с ресниц катятся слезы, в кои-то веки не кровавые. …       Учиха спит. Все, что произошло, вымотало его не хуже приступа. Однако сейчас он выглядит не таким изломанным, и если прислушаться, то даже дыхание больше не хриплое и не тяжелое.       Дейдара сидит рядом. У него есть как минимум несколько часов, чтобы решить, что будет дальше. Пока Итачи не проснулся, можно спокойно пропускать его волосы сквозь пальцы и поражаться тому, насколько они послушные. Чтобы не разбудить их обладателя, подрывник старается не пялиться на Учиху, и куча мыслей в голове неплохо помогает. Неплохо, но не настолько. И когда рука машинально сталкивается с ладонью Итачи и худые бледные пальцы легко сжимают более крепкие и уверенные, не ответить на этот жест невозможно. И Дейдара читает по губам — не уходи. И улыбается, пряча лицо за воротником, хоть его никто и не видит.       Как показала практика, в момент принятия решения лучше (иногда) не думать. Смотреть на растрепанные, но все равно гладкие волосы, запоминать прикосновениями гладкость почти белой кожи. И не думать ни о чем. Ну, может, о том, что эта кожа очень похожа на глину. А еще Итачи потрясающе владеет стихией огня.       Де-юре, искусством все еще остается взрыв, а не шаринган. Но де-факто — Дейдара в этом уже не так уверен.