золотые рассветы

   Даллон слегка поёжился, приподнимая на плечах клетчатое серое покрывало. Мартовское утро в Лос-Анджелесе было холодным, поэтому постоянно выходящие изо рта Даллона клубки пара, когда он в очередной раз зевал, уже привычно заставляли диоптрии очков запотевать. Кофе в кружке остыл, и Даллон бы рад заменить его на Доктор Пеппер, но даже убойная доза сахара в нём не даёт той прежней бодрости. Кофе — единственное что помогает. Он мог бы отбросить работу подальше и пойти поспать, прижавшись своим холодным телом к своему парню, пока тот недовольно бы мычал. Он мог бы извиниться и оставить ледяной поцелуй за его ухом, заставив волосы на загривке подняться, а кожу покрыться мурашками. Он бы мог, но ловить момент восхода солнца — то, чем он хочет заниматься в данный момент.    Его пальцы деревенеют слишком часто, поэтому у него всегда рядом есть что-то тёплое (иногда это может оказаться та же кружка кофе, а иногда их общий пёс, Богарт). Пальцы краснеют от холода, что-то на краю сознания шепчет, что он может получить так воспаление лёгких, но Даллону это не важно.    В первые минуты рассвета, небо светло-голубое. Постепенно, солнце поднимается над городом, и тогда уже небо становится белым. Рассветы никогда не могут быть столь красивы, как закаты — так всегда думал и будет думать Даллон. Но человек, сонно сопящий в его подушку, думает совсем наоборот.    — Даллон, — говорил он, — рассвет всегда будет потрясающим. Рассвет даёт тебе ещё один шанс. Не в этом ли прелесть? К тому же, рассветы всегда золотые.    Даллон никогда не мог понять, про что именно говорит он, поэтому ему лишь оставалось выяснить это самому. Поэтому он и взял новую упаковку масляных красок, с преобладанием тёплых оттенков, один из грунтованных холстов, старые кисточки, и отправился на их небольшой балкон. Так за рисованием рассвета он провёл уже около шести бессонных ночей. Каждый раз он возвращался в постель ровно перед звонком будильника, не обращая внимание ни на что. Его рисунку не хватало чего-то, но как обычно бывает в таких ситуациях, Даллон не понимал, чего.    Мазок коралловой краской по горизонту, и Даллон всё ещё не понимает, что это значит.    Лучи солнца поднимаются всё выше, и свет от них уже проникает в комнату. Его парень вероятно жмурится, когда свет попадает на глаза. Даллон отчётливо представляет себе, как свет покрывает полароидные снимки, которые они наснимали за всё то время, что были вместе. Там есть и их первый поцелуй (на самом деле не первый, но первый для камеры), их совместная поездка во Францию, день, когда они приняли в семью Богарта, их первая совместная квартира, их пикник на природе, который пошёл совсем не по плану, из-за чего у парня Даллона чуть не случилась истерика (потому что именно он его и организовывал). Там же и отпечаталась вечеринка, на которой уж точно не осталось никаких секретов между ними. Этим снимкам была отведена одна большая стена над их кроватью. Даллон любил эти снимки всей душой. В противовес современным технологиям, эти кадры для него значили намного больше, чем селфи на телефон. Даллону нравились старые вещи, потому что они ощущались историей. Даллону нравился Брендон, потому что он ощущался одной историей.    Даллону нравилось просыпаться рядом с Брендоном. Его утро всегда начиналось с непонятного мурчания, которое тот издаёт. Удивительно, что Брендон — собачник, но порой ведёт себя как самый настоящий кот. Лёгкие поцелуи в шею, скулу, щеку, лоб, веки, никогда не в губы. Долгие объятья, словно им не нужно было идти по делам, словно они наедине во всём мире. Брендон всегда был слишком чувственнен по утрам, поэтому с ласк начинался каждый их день.    Сейчас уже начинают петь птицы и Даллону скоро нужно будет заканчивать, но Брендон так не думает. Даллон сначала не понимает, кажется ли ему эта игра на фортепьяно, или нет. Но тогда он узнаёт ту самую мелодию, которую Брендон играет уже пару недель подряд. Он всё никак не заканчивал её, что-то ему постоянно мешало.    Даллон откидывает с себя плед, отставляет все инструменты на столик, и шлёпает тапками по холодному полу. От ветра с улицы начинают развиваться полупрозрачные шторы, закрывающие их балкон.    Фортепьяно всегда находилось в гостиной, самой большой комнате во всём доме. Оно было белым, и было довольно грустно держать такой потрясающий инструмент в доме. Но Брендон дорожил им очень сильно. Фортепиано он купил на свой первый заработок на Бродвее, и это стало его первым шагом к самоутверждению на широкой сцене. Даллон уже был тогда с Брендоном, и всеми силами пытался помочь ему преодолеть страхи, которые тот копил в себе.    Стройная фигура его парня склонилась над клавишами, играя всё ту же мелодию. Он озяб, его кожа покрылась мурашками, а на правой лопатке видно несколько гематом. Это было странно-домашним, и Даллону, опять же, нравилось. Он тихо что-то напевал себе под нос, пока Даллон незаметно старался пробраться на диван. Мелодия всё ещё шла.    Даллон внимательно следил за каждым движением Брендона. Он редко бывал спокойным, даже если был накурен (особенно если был накурен), но дома он словно сбрасывал лишнюю энергию. Даллон любил эти перемены в настроении, и любил тот факт, что за ними следить мог лишь он. Он прикрыл глаза. Брендон всё ещё играл.    Они были вместе так долго, что теперь знают друг о друге всё. Даллон знает, что послужило причиной написания этой песни. Сейчас Брендон является одним из самых востребованных актёров на Бродвее, но ещё два года назад он был никем.    Мелодия прекращается. Даллон слышит тихий смешок.    — Ты закончил её?    Брендон едва заметно вздрагивает, резко поворачиваясь на голос партнёра. На нём очки, но майку он так и не удосужился надеть.    — Да, — улыбается Брендон. Он выглядит в точности как и десять лет назад, когда они впервые встретились (разве что теперь на его лице не осталось следа пьяницы и гуляки, коим он когда-то был). Он всё еще выглядит как наивный ребёнок, обладающий тёмными глазами, подаренными в наследство от ЛА. — Доброе утро.    — Доброе.    — Проснулся и увидел тебя на балконе, рисующего. Не хотел тревожить, но, видимо, не удалось. Что ты делал на балконе? Не помню за тобой интереса к рассвету.    Он поднялся с кушетки перед фортепиано, подходя ближе к Даллону. Солнце встало почти полностью, теперь лучи доходили и до самого фортепиано.    — Пытался понять что ты сказал.    — Ох, — улыбается Ури, — и что же я сказал?    — «Рассветы всегда золотые», вот что ты сказал. Почти ровно год назад.    — И всё это время ты не спрашивал у меня потому что?..    — Хотел сам разгадать.    Брендон протягивает руку, очерчивая линию скулы Даллона, смотря куда-то за него. Он кусает свою пухлую губу, переводит взгляд обратно на Даллона.    — Это ты, — под конец говорит он.    — Я? — в голове Даллона уже строятся первые догадки. Брендон кивает.    — Я видел много рассветов, и видел я их с разными людьми. Но лишь с тобой рассветы всегда золотые. С тобой тепло на душе, и я не знаю, стоит ли мне беспокоиться о том, что случится если мы разойдёмся?    — Глупости, — говорит Даллон, — мы никогда не разойдёмся, потому что всё худшее мы уже пережили вместе. Теперь нам остаётся пробыть вместе всю нашу жизнь.    — Звучит замечательно, — говорит Брендон, — так что, нарисуешь мне золотой рассвет?    Даллон улыбается. Даллон говорит да. В тот же день на их стене появляется ещё один полароидный снимок.