Тюрьма пустоты

Её худые длинные ноги быстро двигались в широких шагах-прыжках; она неслась через парк, взбираясь с трудом на скользкий, поросший молодой зелёной травой холм. Сердце стучало тяжело и сильно, а горло саднило сухостью, но Корнелия продолжала бежать. Оступаясь, едва не падая, чувствуя как слабеют ноги и, конечно, всё её уставшее тело. И даже прохладный ветер, несущий с собой запах прелой листвы и влажной земли не радовал и не облегчал чувство немыслимой духоты. Быстрее, быстрее. Ну же! Ещё немного! Ноги казались слишком тяжёлыми, точно на них, как у спортсменов, повесили невидимые грузики. Она уже и вовсе не бежала — едва плелась, пытаясь отдышаться. Спотыкалась, путаясь в отяжелевших конечностях; хваталась за влажные, местами поросшие мхом изломленные стволы деревьев, отталкиваясь от них и с трудом продолжала движение. Ей надо спешить. Но сил нет. Волосы налипли прядями на взмокшие лоб и шею, раздражая. Когда сил, кажется, и вовсе не остаётся, она замечает перед собой портал — разрыв пространства формируется быстро и — сверяется с механическими часами, — точно по времени. Из груди вырывается хриплое дыхание, несмотря на все тщетные усилия взять под контроль себя; Корнелия, собирая остатки всех сил, подходит к порталу и, прикрыв глаза, проходит через вуаль миров. За её спиной тут же схлопываются врата — отступление невозможно. Глупая. Ей не удастся спасти никого. Сжимая кулаки, точно собирая всю свою оставшуюся силу стражницы, Корнелия готовится абсолютно ко всему. Бессильная, уставшая, она сама нуждается в спасении. — Так-так. Моё великодушное предложение было принято. Похвально. Всё те же отчаяние и самоуверенность. Голос Фобоса разносится затухающим эхом под сводами слишком высоких потолков. Он даже не пытается скрыть, что ждал её появления. Она открывает глаза только сейчас. И видит всю ту же мрачность залы, как и несколькими годами ранее. Фобос совсем близко — вовсе не на троне. Его худая фигура, облачённая в тяжёлые одежды сливается с интерьером, точно он — продолжение этого мрака. ...Конечно, вызов был принят. Перед ней был всего один вариант — броситься во тьму, с головой, чувствуя, как растекается внутри утраченная было сила расплавленным серебром, пережигая вены и сосуды, медленно уничтожая своим избытком. — Ты не дал выбора! — наконец, есть время убрать налипшие волосы. Фобос коротко смеётся. И в этом смехе нет прежнего безумия. А затем протягивает руку: — Прошу простить мои манеры: гости редко захаживают в моё имение. Формат раута, я думаю, устроит сполна. Раньше бы она вступила в словесную перепалку, эмоционально бы что-то кричала... Раньше, — но не сейчас.  Корнелия протягивает руку, наконец успокоив своё не в меру тяжёлое дыхание и распрямив ссутуленные ранее плечи. *** «Отныне Стражницы не нужны мирам!» — приговор, вынесенный Оракулом несколько часов назад, всё ещё набатом шумит в голове. Им даже не дали оспорить несколько поспешное решение и оправдать свою полезность. Не просто потому что им нравится всех спасать, рискуя собой, и даже не из-за каких-то альтруистических помыслов, нет, всё гораздо проще — они привыкли к силе, привыкли к постоянным сражениям и жестокости. Дети войны с искалеченной психикой, повзрослевшие слишком внезапно и быстро, они — как же, чёрт возьми, это банально! — не знают ныне другой жизни. Они видели слишком много смертей и страданий; а сила давно стала подобна архаичным защитным механизмам и неотъемлемым фрагментом сложной мозаики их личностей. «Война стала смыслом нашей жизни», — шептал в тот момент мерзко внутри нестройный хор голосов. И Вилл, как бы этого не хотела, но признавала его правоту (всё же себя слишком сложно обмануть). «Вилл, у нас проблемы! Корнелия очень восхищена сверкающей лысиной этого!..» — с тихим смешком, полным сомнения и испуга голос Ирмы, сразу после извлечения их сил. — ...Она не приходит в себя, — тихий шёпот понурой Хай Лин вырывает Вилл из размышлений. — Корнелия обязательно очнётся. Отсутствие уверенности и твёрдости — отныне не порок. Вильгельмина больше не лидер Стражниц. Она теперь никто. Но девочки по привычке прислушиваются к её словам. Надолго ли хватит их выучки? Они просто ещё ничего не поняли. Всё кончено. Для них уж точно. Вилл не знает как жить дальше: уверенность в том, что жизнь не сможет встать в привычное до всех этих внезапных сил русло, укоренилась внутри крепкими извилистыми корнями, оплетающими её хрупкое сердце. Она должна быть самой сильной, держаться до последнего, но, к своему позору, понимает — больше нет сил терпеть. — И что теперь?.. Ирма сжимает тонкими пальцами острые выступы собственных коленей; обкусанные ногти цепляются за ткань светлых брюк, отчего в её голосе проскользнуло раздражение: — Работа, семья. А что ещё люди в нашем возрасте делают? — Уж явно не перемещаются по десяткам миров. — Тихо отвечает Тарани, рассматривая аккуратные ногти. — И не убивают. — Хай Лин смотрит в потолок, облокотившись спиной о холодную стену. — Всё! Довольно! — кричит Вилл, захлебываясь слезами. — Сей... Сейчас не важно, что нам делать. Как вы не понимаете?! Корнелия. Девочки, что делать с Корнелией?! У неё внутри — обугленные искривлённые остовы надежд, трупы демонов и прегрешений. У неё внутри — отсутствие даже жалкого намёка на что-то, кроме страха, от которого за годы Вилл отвыкла. Она оседает на пол — ослабевшие ноги не выдерживают веса всего тела; ладонями закрывает мокрое лицо и кричит громко, давясь собственными рыданиями. Бывшие — отныне — Стражницы переглядываются. Сдалась первой. Позор ли? Душевная боль рвётся наружу неясными причитаниями и яростью. Маленький кулачок бьёт по полу со всей силы раз, другой раз... А затем она чувствует вокруг себя человеческое тепло: её обнимают со всех сторон, сразу несколько рук крепко вцепляются за запястья, предплечья, плечи... «Мы с тобой». Вилл замолкает на долю момента. Ей это показалось, да? У них же нет больше сил, нет!.. *** — Я мёртв. Корнелия скептически приподымает бровь. — О. Вот как. Фобос усмехается, отставляя бокал с вином в сторону; не сводя взгляда с неё, князь подпирает левой рукой голову. Озноб проходит волной напряжения по телу Корнелии, отчего та непроизвольно вздрагивает. В ответ же получает кривую усмешку. — Конечно же, ты мне не веришь, девчонка. Хейл лишь недовольно хмыкает: — Ты сидишь передо мной, князь Фобос. Или ты хочешь сказать, что стал как те зомби из фильмов? Довольная своей шуткой, она сдержанно приподымает уголки губ, прекрасно осознавая — не поймёт: как-никак, но вся эта культура принадлежала не Меридиану, но Земле. — Умно. Огорчу: зомби присущи не только вашему миру. — Его взгляд становится столь же ленив, что и поза. — Но нет. Я не зомби. Опережая твой глупый вопрос: я отпечаток, созданный магией во время моей смерти. — Ну конечно. И как я не догадалась? — бокал с вином манит её взгляд: ей хочется выпить; на словах же князя она почти не заостряет собственного внимания. — Вернёмся к теме позднее. Бокал с вином пододвигается к ней. Перманентное смущение отражается едва заметными пятнами на её щеках. Но она всё равно отпивает алкоголь. К чёрту. *** — Стражница! Очнись же наконец! Корнелия слышит голос, кажущийся отдалённо знакомым; тянется к нему всей сущностью, но то нигде и ничто, поглотившие её, не дают выбраться, неумолимо затягивая вновь и вновь обратно. — Корнелия! Второй голос до боли знаком: точно услышан был не раз и вовсе — не вскользь. Близкий и родной. Он множится до тех пор, пока не превращается в немыслимую (и даже болезненную) мешанину звуков. Но она вновь тянется на зов, прикладывая немыслимые усилия, прорывается сквозь нечто. Ей кажется: она кричит надрывно и надсадно. Но даже если так — вопли тонут в вязком болоте абсолютной пустоты. — Дай мне руку, чёрт возьми. Немедленно! — первый голос (чёткий, не зашумленный болезненным эхом) возвращается с помноженной силой, отдаётся звонким эхом в каждой частице её самосознания. Ничто разрывается бесшумно, подобно завалявшемуся куску откровенно дешёвой ткани, и тогда она видит: собственную руку со вздувшимися от перенапряжения венами и сведёнными судорогой пальцами, схваченную кем-то. Протопатическая чувствительность обрушивается одномоментно с полным самоосознанием. Всё тело ломит, точно оно — едва начавшая заживать рана. Что, чёрт подери, произошло?! Открывшийся мир шаток и зыбок; и только чужая рука, схватившая её чуть выше предплечья позволяет удержаться в этой — новой — реальности. Эхо нестройных (но таких до боли знакомых) голосов, зовущих её, всё ещё слышится где-то на периферии. Ей не помогают встать, но принуждают: тянут вверх с силой, из-за чего всё тело вспыхивает вновь ноющей болью. Непроизвольно она поднимает взгляд от соединённых рук выше, всматриваясь в лицо... спасителя? — Фобос?! — собственный голос оглушает. — Успокойся, девчонка. *** — ...Где остальные Чародейки? — требовательный тон граничит с по-детски капризным. — О. Ты на сегодня слишком устала, Корнелия: не время длинным историям. Фобос срывает едва начавший распускаться бутон розы. Возражения застревают в глотке; их бы выплюнуть в лицо нахалу, но — никак. На раскрытой ладони он протягивает самый обычный бутон ближе к девушке: — Эти цветы восхитительны: веками они росли в саду, слыша и впитывая истории и горести королевского рода; ропот и страх вассалов и слуг... Я создал шептунов, но они всё также молчаливо верны своим изжившим себя тайнам. Стражница принимает сорванный бутон в свои руки, рассматривая, как едва алеющие лепестки в её ладони разворачиваются, превращаясь в созревший цветок. — От тебя у них нет тайн: услышь только их, найди общий язык. — Я не могу. — Она подымает глаза на принца, скользит взглядом по узорам на грубой ткани мантии. Её красивые губы кривятся в болезненной ухмылке. Конечно, Фобос понимает. Он кивает, прикрывая глаза. — Кондракар с его воздушными монахами допускали — и допускают — по нынешние дни слишком много ошибок. — Принц присаживается на скамью, увенчанную фамильными вензелями. На его ладони загорается магический огонёк, и Корнелия подходит ближе рассмотреть переливающиеся искры, покорная лёгкому подзывающему жесту. — Магия — неотъемлемая часть колдуна. Хоть вы, — в его голосе слышится доля презрения, — всего лишь люди и не наделены ею от рождения, однако благодаря Оракулу становитесь вхожи в этот мир. Огонёк трепещет, переливаясь различными цветами. Корнелия молчит, наблюдая за искажённым отражением магии в льдистых глазах, почти полностью лишённых цвета. — Оракул вправе отнять данную им же силу. — Отчего же? В один миг она оказывается слишком близко к Фобосу (о, чёртова магия!); и (о, боги!) совсем внезапно ощущает его прохладную ладонь в области солнечного сплетения. Её лицо вспыхивает мгновенно; жаркая кровь приливает к щекам. — Стражница, твоя сила впиталась в кровь и плоть; симбиотический союз — всего лишь-то. Ты её чувствуешь. Прислушайся к себе хоть один раз нормально! Корнелию раздражают русские горки отношения Князя к ней; она жмурится, давя на корню желание развернуться и уйти. Но, вдумываясь в смысл слов, пытается абстрагироваться от внешних мира и окружения. Прислушивается к себе, своему сердцу, шуму крови, и каким-то прочим хаотичным мыслям на периферии сознания. ...Да, она ощущает! Плавящееся серебро, закупоривающее вены. Оно ищет исход, — но не находит; кипит и бурлит, точно кровь — плавильня с нескончаемым источником жара. — Оракул не отбирает силу. Он запечатывает её внутри тебя. Корнелия догадывалась. Возможно. *** Вилл просыпается ближе к обеду. Потягиваясь, смотрит на время и бормочет едва различимо: — Доброе утро... Часы молчат. «И больше не заговорят». Её собственный внутренний голос пуст на эмоции. Она обессиленно откидывается на подушки, не пытаясь бороться со слабостью. Рука тянется к прикроватной тумбочке: кажется, куда-то туда она вчера положила телефон. Шарит ладонью безуспешно по поверхности мебели, начиная ощущать зарождающееся раздражение — оно скреблось в районе груди, пробиралось в каждый сустав вместе с желанием двигаться без остановки на всех резервах сил. — Да где же он?! Вилл резко садится, сжимая крепко челюсть от внезапно вспыхнувшей ядовитым огнём злости. Телефон находится быстро — на полу в просвете между тумбочкой и кроватью. — Отлично... Ярость выгорает столь же быстро, как и появилась. А вот раздражение лишь усиливается, настойчиво требуя к себе внимания. с Проверяя телефон, Вилл обнаруживает несколько привычных по отправителям, но непривычных по содержанию сообщений. И это только в очередной раз напоминает: в жизни бывших чародеек новая (или же последняя?) глава. *** — Ты не изменился. Почему? — Оракул не просвещал Стражниц Завесы и сделал всю ставку только на их детскую глупость? Пустоголовый болван! — Фобос кривит красивое тонкое лицо. — Как вам только удалось свести со мной счёты?! Он сидит перед камином на шкуре местной твари, всё такой же величественный и прямой. Огонь трещит и танцует: греет своим теплом маленькую комнату. Корнелия рассматривает чучело ворона, застывшее смертью на жерди рядом с массивным столом; вместо глаз у того — два чёрных гранённых камня. Немного выше, на стене за креслом, больше похожим на трон, висела алебарда, необычайно белая и сверкающая. Пугающая и завораживающая. Корнелия сосредотачивается на вороне и этой алебарде. Две детали какого-то паззла рассуждений сходятся в пазах. Ей думается, что она видит знаки там, где их вовсе не может быть, но уверена: и чучело птицы, и оружие — часть единого целого. Возможно, как символ дуализма. Возможно. Но что-то подсказывает — нет: совсем иная суть заложена в эти вещи. — Он что-то рассказывал... — запоздало протяжно отвечает. — Я не помню. Он столько всего говорил! — Безалаберная! Корнелия злобно вспыхивает. Но также быстро и остывает. Терпеливо дожидается ответа, прикусывая губу и комкая ткань длинной юбки. И лишь спустя долгое, пустое на звуки время она осмеливается: — Ты увильнул от ответа на мой вопрос, Фобос. Он коротко смеётся — слишком наиграно, отчего Корнелия морщится. — Я тебе говорил, что мёртв. А мертвецы... Мертвецы не стареют. И вот мы вернулись к той самой теме. Время всё расставляет по своим местам, не так ли, Стражница? Корнелия засматривается в очередной раз на трескучий огонь. Ощущает схожий огонь изнутри — так ярость прорывается сквозь зыбкие преграды шаткого самоконтроля. Её утомили все эти разговоры, важную информацию из которых приходится цедить по крохам. — Будь добра, помолчи и послушай. — Фобос расслабленно раскидывается на полу, обращаясь к ней лицом. Спокойный. Даже — умиротворённый. Только голос — крепчайший титан, не иначе. И магия, что многотонный пресс — давит немыслимо на плечи и грудь Корнелии; мешает вздохнуть свободно. Она давится своей злостью, давится своей звериной яростью, понимая — её жизнь зависит от умения совладать с собой, но адский огонь сжирает изнутри, ищет и ищет исход. — Все эти воздушные маги — лицемерные суки. Отправляют творить мир и добро, но не желают рассказать всё. «Как и ты!» — хочет воскликнуть Корнелия, но её голос вне её подчинения. Как и тело: пресс силы давит теперь настолько сильно, что она не может пошевелиться свободно. — Я говорил уже, что являюсь всего лишь отпечатком. Редкий случай. В хрониках нашей семьи может и найдётся пару случаев. — Фобос сосредоточенно хмурится. — Не помню... Но такое бывает: маг умирает, в замен остаётся слепок его сил и разума. Души, если хочешь. Корнелия всё ещё давится своими эмоциями, но прислушивается. Не принимает на веру слова также, как долгие годы назад правдивую легенду о сердце Кондракара. Фобос всё же поднимается, подходит неспешно к бывшей Стражнице. Его сила на столь близком расстоянии душила; Корнелия бессмысленно пыталась заглотить хоть немного воздуха. Бессмысленно. Ей точно конец. *** — Прости, Вилл. Но я не могу помочь Корнелии. — Элион прикрывает глаза, сдерживая слёзы (настоящие ли?). — Мне очень жаль. Рыжая стражница опускает голову, почти касаясь острым подбородком груди; её руки сжимаются в кулаки: она представляет свою злость подобно потоку чёрной вязкой жижи, что стекается со всего её организма к ладоням. Своеобразный способ взять верх над собственными эмоциями помогает сохранять хладнокровность. Заткнись, заткнись, заткнись! Не смей раскрывать свой рот!.. — Мы обязательно что-то придумаем. — И эти сведённые к переносице изломы аккуратных бровей не придают суровости маленькой правительнице. Вот только голос полон власти и звонкой силы. В Элион не осталось ничего от подруги. Факт, что не приносит ни капли боли и обиды; лишь толику разочарования в себе, связанное с тем, что Вилл не замечала очевидного раньше. В ней отныне говорит монарх. Калеб крутится рядом, постоянно что-то тихо шепча. Вилл морщится непроизвольно — и когда бунтарский дух был полностью вытеснен этим раболепием?! «Мы же останемся подругами?» — тонкий голос всё ещё звучит затихающим эхом в памяти. «Обязательно», — едко усмехается про себя Вилл, пока она сама склоняет почтительно голову, столь не уместная среди светлой залы, полнящейся прислужниками, в этой своей земной одежде, и отныне — абсолютно чужая. — Спасибо за визит, Стра... — на долю секунды в светлых глазах мелькает растерянность и она замолкает. Вновь едва улыбнувшись, продолжает: — До встречи. Мы сделаем всё возможное, чтобы помочь Корнелии. В этих громких словах — ни фунта правды; только пустые обещания мудрого правителя. «Я тебе не верю», — злобно думает Вильгельмина. Но в ответ произносит только спокойные и стандартные слова прощания. Всё строго по кодексу, по чёртовому этикету. Заходя в открытый специально для неё портал, она думает, что ничерта больше не будет прежним: ни жизнь, ни дружба, ни какие-либо межличностные отношения. И как же именно в этот момент ей банально хотелось накричать на Элион. За её возникшую гордыню, за безликое «мы», за... за всё! Она не опустится до такого. Отныне. — Вилл! — доносится в спину громкий голос Элион. — Ты и девочки всегда желанные гости... Ложь. Они обе знают, что произнесённые слова — откровенная ложь; только вот светлый образ Королевы обязывает к великодушию. Бывшая хранительница скрывается за захлопнувшейся пространственной складкой, чтобы оказаться в подвале ресторана. По обыкновению — все в сборе. Бледные, с заострёнными от бессонных ночей чертами лиц, в помятой одежде и — молчаливые. Бывшие стражницы останавливают взгляды на замершей почти что посредине комнаты девушке. А Вилл только отрицательно качает головой, сама не зная, что подразумевает под этим жестом, отходя к стенке. Ей просто сейчас ничего не хочется говорить. С силой бьёт кулаком, в котором мысленно скопила уже не только злость, но и всё отчаяние и боль, по лишённой облицовки стене. И замирает, так и не опустив руку. Когда приходит боль, Вилл шипит и трясёт расслабленной ладонью, будто это может помочь. Тарани хмыкает и останавливает готовую вот-вот сорваться на помощь Хай Лин, положив той ладонь на плечо.