Srce nam poruku šalje, Ritam taj snagu nam daje Igrajmo celu noć sve do zore. Pevajmo neka se ćuje: Oko nas priće već kruze. Briga te, nek prićaju, šta je tu je. Е ра šta malo se znamo, E pa šta malo po malo — Ostani noćas uz mene, Teci mi kroz vene! Драгана Миркович, «Teci mi kroz vene»
Дождь закончился довольно скоро, но ночное небо всё ещё имело холодный тёмно-серый оттенок. По окончании награждения французские футболисты шумной компанией двинулись в направлении раздевалки. Президенты, немного помедлив, последовали за ними. Насквозь промокшие Эммануэль и Колинда шли чуть позади своих коллег. За руки они уже не держались, но при ходьбе то и дело сталкивались плечами, а взгляды, которыми они одаривали друг друга, по-прежнему были полны радости и взаимной поддержки. Но если Макрон радовался полноценно и безоговорочно, то радость Колинды опять была омрачена проигрышем Хорватии. На губах её играла беззаботная улыбка, однако в душе она говорила, изредка оборачиваясь на поле, откуда уходили её игроки: «Я тоже хотела выиграть… выиграть со всеми вами». Но этого не случилось, и теперь Колинда, как и Златко Далич, будет винить себя — это они виноваты, что Хорватия проиграла. Она обернулась к Эммануэлю. Тот едва не пританцовывал на ходу и даже насвистывал себе под нос какой-то приятный мотив. В мокром до нитки французском президенте всё жило, кипело, горело, и рядом с ним такая же мокрая хорватка чувствовала, как её собственное нутро вновь разгорается жарким пламенем, губы сохнут от этого огня, а ладони начинают наливаться теплом. Зайдя в раздевалку, президенты застали гульбу в самом разгаре. Футболисты всей когортой танцевали на столе, орали развесёлые песенки и брызгали во все стороны шампанским. Изрядное его количество попало на Макрона, который успел подойти к столу совсем близко. На сей раз его, как и Колинду, тут же накрыли зонтом, но к дождевой воде теперь присоединилось и шампанское. Колинда машинально погладила Эммануэля по спине, проверяя, не промок ли он. Однако президент Франции даже не обернулся: слишком был увлечён беседой со своими игроками. Те, уже совсем навеселе, начали скандировать кричалки, вставляя в каждую из них фамилию того или иного президента. Удостоилась такой «чести» даже Грабар-Китарович, у которой французы сперва осведомились, как её зовут. На то время, что было проведено в раздевалке, глава Хорватии даже позабыла о своём горе и вновь от души поздравляла иностранных футболистов. Но после на смену этому бесшабашному времяпрепровождению пришла также неформальная обстановка в кругу одних только президентов. Среди «своих» Колинда вела себя столь же просто и естественно, как и среди простых футболистов-французов — даже выпила вместе со всеми пару бокалов всё того же шампанского. Правда, вместо Макрона к ней неожиданно приблизился белорусский президент Лукашенко, услышав, как Грабар-Китарович пожаловалась на злополучное пенальти хорватам. И Эммануэлю пришлось наблюдать за картиной, так неловко явившейся его глазам: Лукашенко дотрагивается до Колинды, приобнимает за плечи и утешает. В эти мгновения Макрона словно разъедало изнутри серной кислотой, но он молча снёс это. Однако взволновался он не из-за сожаления о несправедливом пенальти, а именно из-за президента Хорватии. То, как Лукашенко к ней подходит, как трогает… Эммануэль был готов рвать и метать с воплями: «Она моя!» Более того, ему нестерпимо захотелось побить этого Лукашенко за то, что тот распускает руки… но там уже, впрочем, разбираться далеко не ему, а самой Колинде. Беседа закончилась неожиданно рано: уже назавтра президентам предстояло вернуться к своим обязанностям, а иностранным — и вовсе улетать; поэтому слишком долго задерживаться не стали. Политики по очереди выходили из зала, но, как на трибуне, одна пара задержалась: президенты Франции и Хорватии. — Ну что, пойдём к себе в отель? — спросил Макрон, машинально проследив взглядом за Инфантино, который выходил последним. — Уже поздно. — Нет… не хочу, — неожиданно ответила Грабар-Китарович. При мысли, что её ждёт холодная постель в номере и горькие мысли о проигрыше, она замотала головой и буквально повисла у Макрона на шее. — Не хочешь идти спать? А чего же ты хочешь, Колинда? — удивился Эммануэль, не спешивший отталкивать от себя хорватского президента. Но уже через секунду его лицо озарилось улыбкой понимания: — Ты не хочешь идти к себе в номер? Хочешь пойти со мной? — Да, не уходи, пожалуйста… с тобой так хорошо, ты такой… ммм… приятный человек… — разнеженно пробормотала Колинда, продолжая прижиматься к нему всем своим до сих пор влажным телом. Выпитое шампанское несколько затуманило ей голову, и её французскую речь разбавлял заметный хорватский акцент. Макрон вместо ответа чуть наклонился и кончиком носа коснулся её губ. Колинду это до странности рассмешило. — Да вы, госпожа президент, пьяны, — засмеялся Эммануэль в тон ей. — И что, сильно? — Не знаю. По-моему, всё же не совсем. — Макрон опять взял Колинду за руку и повёл к выходу из зала на поле, чтобы оттуда отправиться в отель. Глава Хорватии продолжала хохотать, как при награждении футболистов. Всё-таки идея остаться с Макроном была и вправду хороша. Во всяком случае, не так ужасна, как перспектива в одиночестве переживать поражение хорватской сборной. Холодный свет луны, начертавшей на рядах трибун серебристую дорожку, почему-то разом её отрезвил, выгнав весь хмель из головы. Когда они вышли с поля, Колинда коснулась губами виска французского президента, и Эммануэль невольно вздрогнул, услышав хрипловатый голос: — От твоих волос пахнет шампанским. — Чем же им ещё пахнуть?.. — улыбнулся мужчина, вспомнив, как его обрызгали футболисты.***
Отель, в котором Макрон поселился всего лишь на сутки, находился сравнительно недалеко от «Лужников». Охранники и его, и Колинды давно были отосланы, поэтому два президента дошли до гостиницы незамеченными. Они выглядели настолько обыкновенно, что никому из москвичей, попадавшихся им на пути, и в голову не пришло заподозрить в них не простых болельщиков. Сам отель встретил их почти полным молчанием. Было так поздно, что все жильцы либо уже спали, либо заперлись у себя по номерам и бурно отмечали победу французов на чемпионате. Комната президента Франции находилась на четвёртом этаже и принадлежала к элитным VIP-номерам, ибо Макрон, будучи по природе довольно простым человеком, в должности президента мог и любил жить на широкую ногу. Это было в новинку для Грабар-Китарович, которая предпочитала лишний раз не пользоваться своими привилегиями. — Вот здесь я и поселился на время матча, — Эммануэль открыл дверь в свой номер и пропустил гостью вперёд. — Красиво… Шикарно, — потрясённо выдохнула Колинда. — Ты хорошо устроился. Номер и правда был шикарен. Огромная кровать, застелённая малиновым покрывалом с золотыми узорами; внушительный дубовый шкаф, небольшой холодильник, резной стол с четырьмя стульями… А в одной из стен виднелась ещё дверь — очевидно, в ванную. Из окна, откуда открывался прекрасный вид на залитую огнями ночную Москву, внезапно дунул сквозняк: форточка была открыта, очевидно, для проветривания. Колинда поёжилась от неожиданной прохлады и только тут поняла, что её одежда до сих пор не высохла. — Эммануэль, можно я схожу в ванную? — попросила она. — А то как-то холодновато… — Сходи, конечно, — разрешил Макрон. — Надо же тебе согреться. Колинда стала снимать мокрую футболку. У Макрона непроизвольно открылся рот — он не мог оторвать взгляда от хорошо сложенной спины хорватки. Его щёки предательски окрасились в алый цвет, а руки задрожали. Чуть закусив губу, он скользнул изучающим взглядом по всей фигуре Грабар-Китарович. Колинда и впрямь была на редкость привлекательна. Эммануэль шагнул было к ней, но глава Хорватии, даже не обернувшаяся, быстро пошла к двери ванной и скрылась внутри. Пока она согревалась под душем, Макрон тоже разделся и вынес свои вещи и вещи Колинды на балкон, где развесил их для просушки. Потом вернулся обратно, уселся на кровать и задумался. Его решимость испугалась странного чувства, разраставшегося внутри. Оно было таким острым, что казалось, дав ему волю, можно было изрезать себя на части. Он не был слеп и видел, что творилось этим вечером с Колиндой, чувствовал, как меняется он сам, вот только в оценке этих перемен путался. Грабар-Китарович вышла на удивление быстро — не больше, чем через десять минут. Она была одета в один из казённых халатов, специально висевших в ванной на крючках. Нимало не смущаясь, она подошла к кровати и села рядом с Макроном. Эммануэль повернул голову и дотронулся до её влажных волос, с которых падали капельки воды. — Пойдёшь в свою гостиницу, если отпущу? — он с нежностью глянул в карие глаза хорватки. — Не пойду я никуда, Эммануэль. — Колинда мотнула головой. — Мне и тут хорошо. Я нынче совсем твоя, делай со мной что хочешь. Едва она договорила, как Макрон привлёк её к себе, крепко обняв. Хорватка прижалась спиной к тёплой груди француза и хмыкнула. — Ты горячий, как камни в бане. Тебя можно использовать в качестве печки. — Ну так используй. — Макрон коснулся губами её шеи. Это была такая мимолётная ласка, что Колинда даже отреагировать не успела. Только задумчиво нахмурилась: — Я думала, ты не хочешь. — Чего? — полюбопытствовал президент Франции. Колинда слегка пихнула его локтем в бок. Смущаться она ненавидела. — Неважно. Забудь. Вместо ответа Эммануэль поднял одной рукой лицо Колинды и провёл большим пальцем по щеке, а потом потёрся об неё носом. Растягивая наслаждение, Колинда удивлённо глядела на Макрона, который прижался к ней ещё сильнее, одаривая своим жаром и обжигая лицо дыханием. — Зачем ты всё это делаешь? — почти прошептала женщина, чувствуя странное волнение. — Потому что мне важно, чтобы ты меня узнала. В тот момент, когда я впервые увидел тебя на трибуне, ещё до игры, меня заинтересовала твоя красота, но позже я попал в плен скромности и веселья. — Эммануэль погладил её по волосам. — Ты необыкновенна; не желать тебя — выше моих сил… Мне было бы проще, ограничься мои чувства эмоциями от победы, но, глядя на тебя, я хотел понять: что позволяет тебе радоваться чужому успеху, Колинда? Почему ты так искренне поздравляла игроков моей страны — словно своих собственных? Тебя так сложно понять… Наверное, будь я на твоём месте, я бы так не смог. Но даже больше, чем о проигрыше, я жалел бы только об одном: что нам с тобой придётся разлучиться уже на следующий день. Всё будет без лишних сложностей, но ты будешь вздрагивать каждый раз, когда услышишь обо мне. И я тоже. А я не хочу так, потому что в глубине души желаю совсем иного. — Чего же? Макрон вздохнул: — Влюбиться в тебя до одури, так сильно, как я никогда никого раньше не любил. Чтобы нас связывала не только общая должность, но и необходимость быть друг у друга. Мы будем жить друг для друга, и, возможно, ни один из нас не избежит страха, ведь всегда будет бояться потерять другого. Но взамен мы забудем, что такое одиночество. Колинде понравились эти слова. Эммануэль говорил с такой искренней правдивостью, что она поверила ему. Однако червячок сомнения всё же продолжал грызть её сердце. — Мне тоже так хотелось бы. Но, возможно, это неправильно, — поддалась она панике. — Мы же оба президенты. Мужчина грустно кивнул и ещё крепче прижал её к себе. — Да, возможно. Человеку нашего круга очень трудно понять, что хорошо, а что — нет. Кому тут верить? Президентскому протоколу или себе и своим чувствам? Тебе, наверное, плохо оттого, что всё бессмысленно и, как бы хорошо нам ни было сегодня, если мы заставим себя взглянуть в будущее, то поймём, что дальше ничего не будет. Что принесёт такая связь? Одному из нас или даже обоим пришлось бы покинуть свой пост. Разумнее было бы остановиться, просто надеяться, что это томительное желание согреть друг друга исчезнет и мы назовёмся друзьями. И каждый раз, встречаясь на саммитах, будем чувствовать огромную неловкость из-за того, какие мысли посещали нас этой ночью. Ты хочешь так? Забыть ощущение, будто ты рождена для меня, и мы случайно встретились на финале чемпионата, а уже, кажется, всё друг о друге знаем, чувствуем друг друга? Мне назвать тебя сестрой, коллегой?.. Какой выбор будет правильным? Тот, при котором я не стану обнимать тебя дольше, чем положено по этикету, целовать не только при встрече? — Нет. — Отказаться от тепла этих рук Колинда была не в силах. — Но что будет с нами дальше? Ты же сам сказал — ничего. У отношений двух президентов нет будущего. — Нет, поэтому, если мы не станем обманывать себя или бояться пустоты, наш путь станет куда сложнее любого самообмана. Это, может быть, вовсе не любовь, а опьянение всё той же победы, и ни одному из нас за неё не воздастся. Но мы бок о бок пройдём через это, вместе проживём наше чувство и сами решим, что же оно такое есть. Не другие президенты, не журналисты и папарацци, — только мы с тобой, Колинда. Посмотри на меня. Колинда послушно взглянула в глаза Эммануэлю. Тот действительно верил в то, о чём говорил, и старался её успокоить. Это страшно напомнило ей перерыв после первого тайма, когда Макрон точно так же утешал её — один из всех в ложе. — Ты прав, Эммануэль, — сказала она. — Я не хочу обманывать себя. Журналистов и папарацци; если придётся — других президентов, но не себя или тебя. Президент Франции поцеловал её, больше не стараясь ничего скрыть, не пряча своей жажды. Колинда подалась навстречу его губам, отвечая на поцелуй не менее страстно. Она позволила уложить себя на покрывало поверх постели. Тёплые ладони скользили по её телу вдоль распахнувшегося халата, снова рождая горячее томление, как на стадионе, но оно уже не смущало. Ничего в себе глава Хорватии не стыдилась и не пыталась спрятать. Не стесняясь, хохотала как сумасшедшая, когда от прикосновений Эммануэля делалось щекотно. — Красивая… — шептали ей на ухо пунцовые от её поцелуев губы. — Так красива, что и смотреть больно, а не смотреть — невозможно. Колинда радовалась этим словам, что-то шептала в ответ по-своему, по-хорватски, потому что чужой язык не мог передать всю степень её чувств. Неважно, кто что думает; главное, что для того, кто обжигал своим дыханием её шею, выводил губами причудливые узоры на лице, она — само совершенство. — Ты сейчас мой… — Этими словами она пыталась объяснить, что бок о бок с нею никогда раньше не шла такая всеобъемлющая нежность. Желание удержать кого-то рядом с собою, уговорить не стыдиться своих желаний, которые так перекликались с её собственными мечтами. — Ты мой, Эммануэль, а я твоя. Ничьей больше я быть не хочу. Макрон что-то прорычал. Поцелуй, которым он прижался к губам Колинды, был упоительно ласков. Они переплели руки; их волосы смешались, словно в вечернюю мглу проникли солнечные лучи; и в президенте Хорватии вдруг воскресли те чувства, что переполняли её на трибуне: жажда снова захлёбываться радостью, потеряться в удовольствии. Пошарив рукой, она наткнулась на чужие пальцы и переплела их со своими, тем самым неосознанно повторив собственный жест перед награждением футболистов. Но на этот раз безумие не было скоротечным. Колинда рассмотрела все его грани, прежде чем сгореть в чужом огне, а после медленно остывать на волнах неги. Она ласково поглаживала вспотевшие плечи Эммануэля, целовала его в висок и непрестанно улыбалась — согретая, оттаявшая, счастливая до той крайности, после которой можно было уже упрекать себя в глупости. Шевелиться сил не было, да и не хотелось. Она не собиралась давать Макрону ни малейшего шанса ускользнуть от себя, даже если ему придётся уйти из номера. — Эммануэль… — прошептала она, касаясь пальцами его щеки. — Я люблю тебя. — Я тебя тоже… Колинда, — прошептал француз, и они вновь слились в отчаянном поцелуе. Мысли о чемпионате, о том высказанном факте, что они вряд ли будут вместе по-настоящему, потому что оба — президенты, потому что живут в разных странах, ушли неизвестно куда. Сейчас, именно сейчас, они были вместе, и они любили друг друга.