Слепая вера

К сожалению, для Дина человеческая оболочка значит куда больше, чем для тех, кто использует её лишь как сосуд. Он не может заглянуть глубже сквозь синюю радужку глаз, не может знать наверняка, осталась ли в этом монстре хоть капля благодати его ангела. Всё, что есть у Дина - слепая вера и надежда на лучшее. Потому что это глаза Каса смотрят на него со всесжигающей ненавистью, его губы кривятся в непривычной, пугающей ухмылке, его пальцы сжимают шею так, что воздух со свистом выходит из сдавленного горла. Где-то там глубоко, погребённый под тонной отбросов из Чистилища, всё ещё жив чистый свет, который принадлежит только Кастиэлю. Дин верит в это. - Вот это будет знатное веселье, - раздаётся над ухом, и Дин может, наконец, вдохнуть чуть свободнее, потому что левиафан продолжает удерживать его только одной рукой. Джинсовая ткань рвётся легко, словно бумага, и до Дина доходит, наконец... Левиафан опрокидывает его спиной на стальную столешницу - Дин не сопротивляется, только повторяет, пытаясь дозваться: - Кас, стой, пожалуйста, ты слышишь меня, я знаю... - Он сдох уже давно, хватит хныкать, - смеётся монстр, наваливаясь сверху. - Не делай этого, Кас, прошу... - А ты ведь уже трахал его, да, Дин? - шипит в лицо, медленно проводит языком по щеке от подбородка до виска. - Сейчас почувствуешь разницу. Дин дёргается в сторону, но хватка на шее слишком крепка - не вырваться. Паника подкатывает всё ближе, но всё, что Дин может сделать - это вцепиться напряжёнными пальцами в лацканы плаща, перепачканного кровью, и молиться, глядя в глаза Каса: - Ты меня слышишь, всегда слышал, даже когда не отвечал, Кас, ты здесь, борись с этим ублюдком, Ка... - имя обрывается вскриком, дыхания не хватает, боль прошивает снизу вверх по позвоночнику. Дин кричит, зажмурив глаза, ударяется затылком, резко запрокидывая голову назад, но не разжимает пальцы. Монстр довольно скалится, становится одним коленом на стол, и каждое проникновение становится ещё резче, болезненнее, яростнее. Дин не пытается сдержаться - быть может, так Кас услышит его, увидит, что творит левиафан, разозлится, найдёт силы побороть монстра... Но пытка продолжается, а поганая ухмылка не сходит со знакомого лица. У Дина на глаза наворачиваются слёзы - кажется, левиафан методично разрывает все его внутренности, но что значит эта боль для человека, вернувшегося из Ада? Боль терпеть легко, а вот отчаяние, которое с каждой секундой всё сильнее сжимает сердце, просто убивает Дина. Кас не отзывается. Не слышит. Он умер, и кричать бесполезно. - Ну, что же ты замолк? - почти ласково интересуется монстр, не останавливаясь ни на секунду. - Кричи, Дин. Я хочу чувствовать твою боль, она отдаётся сладкой дрожью прямо в груди. - Ни черта ты не чувствуешь, - задыхаясь, проговаривает Дин, а в следующую секунду его настигает понимание: - Это не ты, это Кас... Левиафан злится, поддаёт бёдрами сильнее, стискивает горло стальным захватом, и это лучшее доказательство того, что Дин прав. Воздуха не хватает, сознание держится на грани, и Дин пропускает тот момент, когда экзекуция заканчивается. Монстр вздёргивает его за волосы, поднимая голову, и говорит медленно, яростно: - Даже если он жив, то сдохнет, когда осознает, что пришил тебя собственными руками. Острие ангельского клинка упирается под подбородок, Дин хватает левиафана за руку, едва удерживая от последнего удара. И, к его удивлению, монстр слабеет. Он сжимает зубы, лицо покрывается испариной, а в следующий момент его словно отшвыривает от Дина неведомой силой. Клинок звонко откатывается по кафельному полу, а левиафан падает на колени, сжимая голову обеими руками. - Дин, Дин... Прости! - кричит он... Нет, это кричит Кас, и Дин хотел бы подняться, но просто не может заставить своё измученное тело двигаться. - Кас, слушай меня! Я тебя вытащу, слышишь? Если надо будет, с того света достану, только борись! Кастиэль поднимает загнанный, полный сожаления взгляд на Дина, его лицо искажается словно от боли, а в следующую секунду он исчезает. *** Дин не знает, сколько уже лежит так на холодном столе, глядя в потолок. Всё тело ломит и саднит, желудок сжимается в приступах тошноты, и Дин вполне мог бы закрыть глаза, но кажется, что тогда он уже никогда их не откроет. Он не может сдаться сейчас, когда точно знает, что Кас ещё жив. И не может позволить себе терять время. Медленно, привыкая к боли в растянутых мышцах, тревожа покрытые запёкшейся кровью раны, Дин сначала сворачивается на боку, а после медленно садится, сжимая зубы, но не издавая ни стона. Ноги почти не держат, Дин идёт, опираясь на стену, и подбирает ангельский клинок. Чёрта с два он отступится от своей цели. Левиафаны даже не представляют, с кем связались. Они ещё пожалеют, что вообще высунулись из своей норы. Дин клянётся в этом не только Кастиэлю, но и себе.