« — And on my deathbed, all I'll see is you The life may leave my lungs But my heart will stay with you. — На своем смертном ложе всё, что я буду видеть, это ты. Жизнь покинет моё тело, Но мое сердце останется с тобой.
— «Deathbed», BMTH»
Она не может оторвать от него взгляд всякий раз, когда он смотрит куда-то в сторону. Ей так страшно, что он внезапно увидит то, как она влюблена в него, и этим она оттолкнет его. А в ее жизни никого важнее никогда не было. Без него она не представляла как дышать, как чувствовать, как смотреть на мир в ярких тонах. Она сделала его чуть ли не всем своим миром, чтобы доказать собственную любовь, не произнеся ни слова. А он был толи слеп, толи глуп, — она не знала точно. Но юноша не обращал внимания на ее чувства. Его сердце принадлежало другой. И девушка это знала. Знала и рыдала, зажимая губы меж зубами, чтобы не кричать, когда он говорил ей о том, как любит другую и как ему плохо без этой другой. До крови раздирала руки и ноги ножом, чтобы иссушить эту боль до дна. Но он слеп. Даже сейчас его глаза затянуты мыслью об иной, они где-то дальше, чем эта забегаловка. Он, кажется, говорит о чем-то не очень важном: как сладок кофе, как скучна погода за окном или что в кафе приятная атмосфера. Но Вика его не слышит. Ей нравится, как шевелятся его красивые губы, как он улыбается, что бывает так редко, как щурит карие глаза, когда смотрит куда-то вдаль. Все это девушка так безумно любила. До потемнения в глазах. И желание прикоснуться к каждому сантиметру его души и тела не оставляло ее всякий раз, когда он был рядом. И в этот момент боязливо прятались мысли в ее голове: ей так хотелось, чтобы он на нее посмотрел, но если бы она почувствовала его взгляд, то задрожала бы тревожно. Виктория не знала, как ей быть, как себя вести, что можно думать, а что нельзя. Ей казалось, что он слышит ее мысли, что ему понятно все и без слов, потому что он так хорошо ее знает. Но нет. Паша сидел напротив нее, неловко смотря в окно на мелкий дождь, затянутое тучами небо и негромко шуршащие колесами машины. Ему было интересно все, кроме нее, девушки, сидящей прямо перед ним. Любой листик, любой жест другого человека, всякий шум ветра, — все это завораживало его больше, чем любые речи Вики о том, как она хорошо провела время и какие чудесные у нее планы на эту неделю. Он плевал на ее дела и растирал их кулаком. И девушка все не могла искренне понять, почему она готова стоять перед ним на коленях тогда, когда он не проявляет к ней ни малейшего уважения. И сердце болезненно сжалось, когда Павел вдруг повернулся к ней лицом и их глаза встретились. Теплый свет ламп кафе застыл в его шоколадного цвета глазах и растворился в них мягким тоном. Музыка ненавязчиво играла где-то снаружи, вне тела Виктории. Как она боялась этого момента, и как страшно ей было сейчас. Весь он, парень, замер, застыл, как фарфоровая кукла, и Вика нашла в нём ещё больше красоты. Как очаровательны были его приоткрытые губы и жемчужины-зубы меж ними, его тонкий нос и красивые скулы. Как бархатно светились его глаза сейчас. Да. Здесь и сейчас. Прямо перед ее лицом, в метре. Он был такой живой и теплый. Абсолютно реальный. Это была не ее мечта, не призрак, а настоящий человек, Паша, которого она так сильно любила. До которого сейчас могла достать рукой. Кофе действительно был сладким. Погода за окном отвратительная. А кафе приятным. И даже боль в груди поутихла немного именно сейчас, когда он обратил на нее свой взгляд. Это ее солнышко, которое много месяцев назад говорило ей, что любит и то же солнышко, что попросило больше его не любить. В его глазах все так же жил тот свет, за который Вика так его обожала. Он согревал, успокаивал. Был теплее кофе, скользнувшего вот-вот по языку и горлу. — Пойдем по домам? — негромко сказали его глаза, и голос этот растворился в музыке. Жар разлился по телу Вики. Холодный воздух остудил ее сердце. Разгоряченное, оно сейчас ныло и выло адски. Боль вновь скользнула по груди девушки и пульсировала где-то в центре, сжимая внутри все чувства, что были. Ощущения смешались в клубок и поломали ребра в секунду, сделав невозможным дыхание и лишив тело сил. Но Вика взяла себя в руки. Они с Павлом отправились молча сквозь парк, окутанный немым сомнением сотни сердец. Сердец абсолютно всех, кто сегодня сбивал ногами камешки с выложенных плиткой дорожек и кто дышал студеным воздухом этого места. Ветер шумел в запутанных локонах тонких ветвей в густоте смеркающегося дня, над которым нависли тучи и лил дождь. Девушка и юноша все намокли до нитки и слегка замёрзли, отчего губы Вики дрожали в морозце осеннего вечера. Меж их сердцами и ушами была лютая тишина. Одно сердце разрывало от боли, другое — от вины и безразличия. Но друг другу ни одно не решалось открыться. Внутри Вики зрела искренность. Сегодня Павла она не просто так вытащила на улицу прогуляться. В ее душе давно холодела правда, которую девушка долго не желала произносить вслух перед юношей. Их куртки мокли, пропитавшись каплями противного дождя. Руки остыли, побледнели, похолодевшие и одинокие, они спрятались в карманы и жадно поедали себя в одиночестве. Было зябко и неприятно вокруг. Засыпающие перед зимой деревья извивались в осеннем дурном холоде и шумели как-то странно, словно свистели. Под ногами тяжелели мрачные тени, живущие в мокром асфальте и дрожащих лужах. Пропиталась осенью земля. Всюду природа замирала на несколько долгих месяцев, чтобы уйти на покой, уступить место свежей зиме, белоснежной змеёй подкрадывающейся к щекам и ладоням людей, ведь скоро они покраснеют и озябнут от стужи. — Паша, — медленно и онемевше двигаются ее губы, боясь говорить то, ради чего не побоялась выйти в такой дождь.- Я умираю. У меня рак. Ливень обрушился ровной стеной на остановившиеся фигуры, которые дрожали в холоде и отчаянии. Ветер совсем стих, и только дождь шуршал по дорожкам парка. Серые темные тучи остановились над их головами и соленые капли ударили по Ее щекам. Такого не могло быть, — Паша был уверен. Он затрясся в испуге, словно эта новость дала ему липкую, отвратительную оплеуху. Парень почувствовал себя таким беспомощным и разбитым, как тучи в небе, проливающиеся дождем. И так быть не должно. Теплые глаза так остыли. В них читался мрачный ужас и страх. — Как давно?..- произносит он, смотря сквозь болезненную фигуру девушки. — Пять месяцев, — так же бестолково произносит она. Они глядят друг на друга, но не видят. Сквозь глаза каждого из этих двух. Без ощущения материальности этого мира. Им обоим страшно. Невозвратность и безнадежность пугала. Паника накрывает с головой, когда ты бьешься об стены и не способен найти выхода. Двери нарисованы. Их нет в реальности. Лишь жалкие наклейки, путающие сознание. Виктория уже так давно изранила себя всю попытками жить, что отсутствие живого места на душе лишило ее малейшего шанса на существование. Глупо бьётся сердечко, контролируемое зелёной кривой полосой на мониторе. Перед глазами — белый потолок, который девушка видела постоянно вот уже пару месяцев. Ночью он становился темным, усыпанным оранжевыми тенями фонарей за окном и мраком палаты. Мягкая подушка грела затылок, а матрас — уставшее тело. Хоспис стал родным домом Вики в последнее время. Однотонные стены с многочисленными картинами самих больных, которые девушка изучила настолько, что запомнила имя каждого художника и название каждой картины. Не очень много палат, где постояльцы менялись каждые пару недель или месяц. Одни и те же улыбчивые лица медперсонала. Страшно веяло теплом от этих стен и глаз медсестер. Так пугает это тепло, когда знаешь, что в могилу его не унесешь. От него хочется убежать и спрятаться в углу, потому что доброжелательность в это время кровоточит болью в сердце. Днём потолок был абсолютно белым. Подушка все такой же мягкой, а матрас по-прежнему приятным. И одним таким днём в палату с этим самым потолком, подушкой и матрасом вошёл человек, которого так долго ждали эти наполненные воспоминаниями и мыслями стены. — Родная..- звучит полушепотом слово из его по-прежнему красивых губ и из пальцев, коснувшихся бледных впалых скул. — Родной..- ее худощавая рука берет его за предплечье, а глаза жжет плач. Он просит ласково ее успокоиться и садится рядом на койку. Она не выглядит скелетом, нет. Лишь похудела сильно и лишилась своих шелковистых волос. Он знал, что последняя стадия неизлечима для нее. Знал, и все равно старался не глядеть на нее. Понимал, что ей как никогда нужно его тепло, его любовь, но дать все это он ей не мог. Павел давно любил другую. Теплая ладонь гладила руку парня с той же самой нежностью, с какой гладила, когда он ещё позволял ей себя любить. Она была хорошей девушкой, и Паша был очень благодарен за ее огромную любовь к нему, но сердцу не прикажешь. Вина за то, что он оставил ее много месяцев назад, колола его сердце, но он продолжал болезненно носить ее внутри, так и не исправляя свои ошибки и не уничтожая недомолвки. Как он не любил врать. Но не мог он признаться, не мог, что сердце его уже Виктории не принадлежит. Теплые слова теперь не исходили из его глаз. Они остыли, делали все поневоле. Нет, он ее больше не любил. И как она его понимала. — Прости меня за все, Вика. — Прощаю. — Но я тебя не люблю больше, ты же знаешь это?.. — Знаю. — Тогда... — Да, тогда... ты всегда был свободен. Я не связываю тебя своей болезнью. Ты же живёшь с Ней, верно? — Паша спрятал взгляд.- Ты спишь с ней в одной постели. Варишь один кофе утром. Смотришь один фильм по вечерам. Значит, так действительно положено. Я счастлива, потому что ты не пропадешь в одиночестве. У тебя есть она, и твоя жизнь... она продолжается. Я так хочу, чтобы эта девушка сделала тебя счастливым. Павел ощутил как горячие слезы катятся по его щекам, пропадая под подбородком. Губы юноши затряслись, и он укрыл ладонями свое уставшее лицо. — Я так не хотел причинить тебе боль. — Все в прошлом, солнце. Все забыто теперь. Парень сжал ладонь Вики, внезапно похолодевшую и слегка дрожащую. — Спасибо тебе. Но ответа не раздалось. Тело девушки размякло и ослабло. В уголках глаз застыли свежие слезы. Взгляд все так же буднично, но каменно упирался в белый потолок. Под ним и кончилось ее дыхание. Так и не разлюбило ее сердце того, кто ее больше не любил. А так горько, когда человек, которого любишь ты, и который любит тебя — не один и тот же.«Высокие своды костёла Синей, чем небесная твердь… Прости меня, мальчик весёлый, Что я принесла тебе смерть.- За розы с площадки круглой, За глупые письма твои, За то, что, дерзкий и смуглый, Мутно бледнел от любви. Я думала: ты нарочно — Как взрослые хочешь быть. Я думала: томно-порочных Нельзя, как невест, любить. Но всё оказалось напрасно. Когда пришли холода, Следил ты уже бесстрастно За мной везде и всегда, Как будто копил приметы Моей нелюбви. Прости! Зачем ты принял обеты Страдальческого пути? И смерть к тебе руки простерла… Скажи, что было потом? Я не знала, как хрупко горло Под синим воротником. Прости меня, мальчик весёлый, Совёнок замученный мой! Сегодня мне из костёла Так трудно уйти домой.
— Анна Ахматова»