физика элементарных частиц

      Тяжёлый случай.       Тяжёлый случай, по ошибке называемый всеми Накахарой Чуей, студентом первого курса, сидел прямо перед Дазаем и безбожно тупил, уставившись на лежавший на столе билет. Нет, подумал Дазай, не зря рыжих в Средневековье ведьмами считали и на кострах жгли. И не дожгли ведь. И даже стремление к ереси у них не отбили окончательно. Последнее было очевидно. Потому что Чуя, потомок этих самых ведьм, уже полчаса безуспешно старался то ли материализовать из ниоткуда ответ, то ли вовсе силой мысли изменить напечатанный на бумаге текст.       — Накахара, магии нет. И вам, как физику, стыдно в неё верить, — безмятежно проговорил Дазай, подавив зевок. — Отвечайте уже. Я и так дал вам слишком много времени на подготовку.       Видимо, в кой-то веки осознав, что волшебство — штука ненадёжная, Чуя поднял настороженный взгляд на Дазая и с опаской спросил:       — А можно я другой билет вытяну?       Дазай сочувственно улыбнулся, дав нерадивому студенту надежду лишь затем, чтобы тут же вдребезги её разбить.       — Можно, — Осаму медленно кивнул, и в глазах Чуи промелькнуло подобие радости, — но тогда отметка будет на балл ниже. А учитывая то, что и тройка для вас под большим вопросом, то…       Чуя опять поник, апатично посмотрел в сторону веером раскинутых на другом столе билетов и горестно вздохнул. Абсолютная тишина повисла минут на пять, пока в коридоре кто-то счастливо не проорал «Сдал!», и Чуя не цыкнул раздражённо. Чужой успех сейчас круто действовал на нервы.       — А почему вы не разрешили мне сдавать профессору Достоевскому? — обиженно протянул Чуя, опять покосившись на запертую наглухо дверь. — Он ведёт ту же самую дисциплину и принимает экзамены у большей части потока.       — Во-первых, — Дазай нахмурился, — вам и с другим преподавателем не сдать, даже с самым лояльным, если вы ничего не учили.       Чуе рефлекторно захотелось возразить. Инстинкт, универсальный для большинства студентов, призывал заявить: «Я учил. Всю ночь учил. Зачем сон, когда есть любимая дисциплина любимого преподавателя?». От мольбы о сдаче на коленях и от унижения спасал трезвый расчёт — Дазай не поверит, но на заметку возьмёт, и всё станет ещё хуже. Да и Чуя захлебнулся бы собственной желчью, если бы попытался выдавить слово «любимый» по отношению к Осаму. Ситуация сложилась патовая.       Недобро улыбнувшись, Дазай с невозмутимостью бронированного танка продолжил переть навстречу слабым баррикадам, выстроенным из известного «авось сдам»:       — А во-вторых, вы — мой студент, и мучить вас буду я. Если вам повезёт, то Достоевский возьмёт вашу группу в следующем году. Честно, я и возражать не стану, хотя пытать вас, признаюсь, очень приятно. Но прежде вам надо ответить на три вопроса, иначе я вас отчислю, и никакой Достоевский не поможет.       Чуя поморщился. Любое упоминание отчисления действовало на него угнетающе. Оно давило сверху бетонной плитой, весившей целую тонну. В голове возник образ декана, укоризненно качающего головой и твердящего: «Ну, Накахара, как же так?».       И правда. Как же так? Ведь Чуя к числу отстающих не принадлежал. Более того, в прошлом триместре его отметки были лучшими на факультете. Преподаватели в нём души не чаяли (хотя кое-кто обязательно отметил бы, что у рыжих души нет). А потом, после каникул, появился Дазай, и жизнь… нет, она не стала адом. Всё было иначе. Особенно в те дни, когда Чуя просыпался, проверял расписание и, забив на вроде бы простой предмет, засыпал снова.       Однажды он слышал, что на кафедре есть отвратительный кадр — препод, сдать у которого на «отлично» был способен один студент из пятидесяти. И это, в представлении Чуи, по собственной неосторожности не уточнившего имени преподавателя, явно был не Осаму Дазай.       «Не буду ходить. Приду на экзамен. Чего там сложного-то? Не выучу, что ли?». Так рассуждал Чуя, каждый раз приезжая на учёбу к двенадцати часам и встречая в коридоре Дазая, который со стаканом кофе в руке как раз выходил из своей аудитории. Следом за ним, толпясь и вздыхая, угрюмо вываливали одногруппники Накахары. Чуя, решив, что это выражение на их лицах — скука, а не ужас от осознания бренности бытия, беспечно улыбался Дазаю и здоровался с ним. Дазай же кивал в ответ, тянул губы в тонкой улыбке, пил свой кофе и что-то помечал в ежедневнике.       «Ну, не расстрельный же список он ведёт. Говорят, он даже на семинарах не отмечает присутствующих и в лицо никого не запоминает. Бояться нечего». Подобные заключения Чуя делал дважды в неделю — точно по числу пропущенных пар.       В общем, никогда раньше Накахара настолько сильно не ошибался. Сейчас, когда Дазай ждал ответа и что-то сосредоточенно чертил в раскрытой тетради, было очень просто обратиться к недавнему прошлому и пожалеть о собственной беспечности. В этот момент Чуя клятвенно пообещал себе — больше он так пропускать не будет. Если, конечно, будет что пропускать, кроме клиентов на кассе в ближайшем фастфуде… от безнадёги Чуе захотелось посмотреть, что именно препод-садист пишет или рисует, готовясь аккуратно отметить в ведомости провал Накахары. Чуя осторожно приподнялся, чтобы заглянуть в тетрадь Осаму, и едва ли не заверещал. На листе была изображена виселица, а шляпа на голове кривенького человечка, болтавшегося в петле, подозрительно походила на те шляпы, что частенько носил сам Накахара. Рядом Дазай уже набрасывал вторую виселицу и второго человечка — ростом выше, чем первый, и одетого в длинный плащ…       — Я правильно понимаю, что вы собираетесь ответить, Чуя? — почти ласково спросил Дазай, подняв голову и тем самым продемонстрировав внимание, но так и не отложив ручку в сторону. — Хотел показать вам рисунок позже, а вы уже всё увидели. Давайте так — за неверные ответы я буду дорисовывать какую-нибудь деталь. Это забавно, правда?       Чуя чуть не поперхнулся от возмущения, застрявшего в горле каким-то жалким писком, и возразить не сумел. Глаза, спокойные и нахальные, остановились на лице Накахары. Дазай бессовестно разглядывал его, очевидно, наслаждаясь застывшим на нём выражением ужаса, и улыбался. На памяти Чуи не было другого случая, чтобы ему так отчаянно хотелось заехать в челюсть красивому мужчине, которым Осаму, несомненно, был. Эх, встретиться бы им в другом месте и при других обстоятельствах, и…       — Элементарные частицы, — наконец-то выдавил из себя Накахара, откинувшись обратно на спинку стула.       — Это — ваш первый вопрос? Ох, обожаю его, — пропел Дазай. — Знаете, почему? Потому что раньше никто его не заваливал. А я, верите или нет, не получаю никакой выгоды, ставя «незачёт». Напротив, очень грустно знать, что есть люди, неспособные понять самых основ. Это же элементарно.       Сноб. Кошмарный сноб. И Чую подмывало сказать ему, что если сам Осаму, чёртов гений, защитил кандидатскую в возрасте двадцати пяти лет, то это вовсе не значило, что и остальные были в силах сделать то же самое. К сожалению, теперь от расположения Дазая зависело многое, и Чуе пришлось кивать, давясь негодованием.       — Давайте, Накахара. Сгораю от нетерпения выслушать ваш ответ. Уверен, такой одарённый студент, как вы, перестанет валять дурака и поразит меня. Доставьте мне удовольствие.       Дазай усмехнулся, а у Чуи, как ему самому примерещилось, задёргался левый глаз. Отчаянное положение искажало смысл слов Дазая и подталкивало к таким же отчаянным мерам. Доставить Осаму удовольствие? Да хоть трижды. Чуя отсосал бы ему прямо здесь, лишь бы не видеть больше грёбаного билета, но что-то верно подсказывало ему, что Дазай ничего подобного в виду не имел. И, печально распрощавшись с мыслью о «покупке» преподавательской благосклонности, Чуя начал говорить. Что знал — рассказывал важно и чинно. Чего не знал — выдумывал на ходу и принимался тараторить, лелея надежду на то, что Дазай не расслышит всё. Но, увы, физика фантазёров и лириков не терпела, и Накахара за свои же нелепые выдумки периодически испытывал желание сию минуту провалиться под землю.       Дазай молчал, не поправлял даже, но листок с виселицами стремительно пополнялся весёлыми деталями вроде публики, наблюдавшей за казнью, и летевшим в толпу метеоритом. Где-то на заднем плане пробегал динозавр, в панике вскинув короткие лапки к небу. Воображение, судя по всему, у Осаму было отменным. И абсолютно нездоровым.       — Накахара, — наконец-то перебил Дазай, и Чуя испытал некое подобие облегчения, — у меня место закончилось, — он ткнул пальцем в густо исчирканный ручкой лист, куда и правда уже не влезла бы ни одна каракуля. — Давайте я начну сначала, а вы перейдёте ко второму вопросу.       Флегматично Осаму перевернул страницу и быстро набросал на ней новый сюжет. Теперь местом действия была пыточная камера. Сердце Чуи ухнуло куда-то вниз. Нет, шансов выкарабкаться не оставалось. И почему бы Дазаю не прекратить эту экзекуцию и не отправить его на пересдачу?       — Я сделал так, чтобы можно было перейти на следующую страницу, не нарушая целостности картины, — довольно уведомил Осаму. — Так что у вас там в билете?       — Взаимодействие элементарных частиц…       — Прекрасно. Начинайте.       И Чуя вновь пустился в плохо знакомые ему дебри, коверкая термины и сочиняя формулировки. На этот раз Дазай уже не просто слушал. Он задавал уточняющие вопросы, любой из которых заставлял Накахару чувствовать себя конченым идиотом. Чуя столкнулся с новой для себя проблемой — в его голове всё было красиво разложено, упорядочено, но при попытке объяснить что-либо вслух любая информация превращалась в бестолковый набор слов, не передающих и половины изначально заложенного в них смысла.       — «Слабое взаимодействие — как сильное, но не такое сильное», — медленно повторил за Чуей Осаму. — Я что-то неверно воспроизвожу или вы действительно так сказали? Вы не возражаете, если я это запишу и сохраню для потомков?       Накахара невольно закрыл глаза ладонью и покачал головой. Когда он всё-таки заставил себя снова посмотреть на Дазая, тот уже восторженно увековечивал свежий перл, и не абы где, а рядом с человечком, корчившимся от боли под лезвиями ножей. Похоже, преисподняя, в которую немногим ранее Чуя мечтал отправиться, стала к нему гораздо ближе.       Спустя несколько минут и несколько эпичных фраз, достойных конспектирования, на рисунок Осаму Накахара смотрел уже по-другому. Чуя сопереживал несчастному герою и в то же время завидовал ему, потому что его страдания рано или поздно должны были прийти к завершению, а страданиям по уши вляпавшегося студента конца и края не было видно.       — Очень плохо, — протянул Осаму, получив очередной невнятный ответ и наконец-то закрыв свою тетрадь. — С одной стороны, спасибо вам — я давно не рисовал столько всего. С другой стороны, такой поразительной наглости я здесь не встречал — не ходить на занятия, улыбаться мне в коридорах, а потом посметь завалиться на экзамен без какой-либо подготовки. Браво, Накахара, вы официально помещены в мой чёрный список.       — И такой есть? — растерянно пробурчал Чуя, ещё не до конца осознавший своей участи.       — С сегодняшнего дня — да. Специально для вас утром завёл, — Дазай ловко выудил из-под стопки бумаг измятый листок и довольно продемонстрировал его Чуе. Заголовок гласил: «Одарённые лентяи». Пространство по краям было зарисовано всякими завитушками, среди которых то и дело мелькали черепа и скрещенные кости.       — Вам бы в художники, — убитым голосом произнёс Чуя, обнаружив, что сил на споры не осталось. — У вас хорошо выходит.       — Даже не мечтайте, что я буду так польщён вашим комплиментом, что решу бросить кафедру ради занятий искусством.       — Да я не…       Взгляд Дазая вдруг изменился, сверкнул недобро, стал жёстче, и лицо его приобрело именно такое выражение, какое Чуя и представлял себе, когда слышал о преподе, у которого сдать нереально.       — Пропускать занятия будете? — с нажимом спросил Дазай, причём выглядел он так, словно мог бы придушить Чую, если бы тому хватило дури огрызаться. Благо, вся дурь к этому моменту успела вылиться в бредовые объяснения темы.       — Ни за что. Себе дороже.       — А здороваться со мной и лыбиться во все тридцать два?       — Только на занятии!       Ещё одна поразительная перемена произошла мгновенно — Дазай расслабился, мягко засмеялся и кивнул. Потом достал из кармана пиджака телефон, задумчиво хмыкнул и, очевидно, уточнив всё необходимое, убрал телефон обратно.       — В таком случае жду вас в пятницу. Два часа дня — ваше счастливое время. А пока пригласите, пожалуйста, следующего.       — Хорошо. До свидания, — растерянно бросил Чуя и поплёлся к выходу из проклятой аудитории, бежевый цвет стен которой нагонял тоску. Чувствуя себя до того уставшим, что даже разозлиться не получалось, он шумно выдохнул. Всё же Дазай был абсолютно прав — он затребовал по полной программе с того, кто эту самую программу весь триместр усердно запихивал в мусорное ведро. Однако, справедливо.       Почти смирившись со своими нерадужными перспективами, Чуя открыл дверь, и за спиной раздался голос Осаму, ехидный такой, глумливый:       — Накахара, не вздыхайте так, а то мне вас жаль станет. И в кой-то веки откройте учебник и прочитайте всё, что там написано. И потом не смейте говорить, что не поняли ничего. Это ведь э-ле-мен-тар-но.       Чуя с трудом подавил желание обматерить Осаму.       Стиснув зубы и героически выдержав повторную сдачу у Дазая, Чуя перевёлся на второй курс. Каникулы были прекрасными — Накахара успел отдохнуть. Особенно же душу грела мысль о том, что проклятого садиста он больше не увидит. Кто-то из одногруппников написал в общий чат: «На кафедре сказали, что нам дадут Достоевского. Прощай, Дазай». И миллион радостных смайликов, этих жёлтых уродцев, которых Чуя обычно принимал за индикатор умственной отсталости собеседника. Но в тот день он сам понаставил с десяток мерзких рожиц и принялся с упоением проматывать последние дни каникул.       Апрель дышал восхитительным теплом. Весна обещала быть самой лучшей, самой нежной, и призывала влюбиться. Чуя гулял до полуночи, сидел в уютных кафешках с друзьями, смеясь и щурясь от солнца, и свободно знакомился с парнями, решив, что, постоянно идя в отказ, можно упустить многое. В конце концов, от каждого нового номера, появившегося в телефонной книге, никому не становилось хуже, а некоторые парни, надо признать, были очень даже ничего. До личной планки Чуи, выставленной охренительно высоко, они, конечно, недотягивали, и Чую тянуло к мужчинам чуть старше него самого, но...       Накахара, наверное, был слишком счастлив, и за это Вселенная, чьё устройство он стремился постичь с помощью физики, решила ему отомстить. Уже шестого апреля, в первый учебный день, всё его хорошее настроение было безнадёжно похоронено под тонной книг, помеченных «обязательными к изучению» и выданных не Достоевским, которого вся группа так ждала, а Дазаем.       Как ни в чём не бывало он зашёл в аудиторию, поставил кожаный портфель на стол и, поприветствовав студентов, принялся озвучивать список требований, каждое из которых вызывало у Чуи стойкое желание залезть в петлю. Накахара чувствовал, как медленно сползала задница со стула, как бренное тело тянулось поближе к земле, но поделать с собой ничего не мог. Он сидел, тщетно стараясь переварить поток информации, вылившейся на него ведром отборных помоев, и смотрел в пустоту.       — А теперь записываем тему, — бодро продолжал Дазай, игнорируя полные страдания взгляды. — Она не сложная.       В какой-то степени Дазай был честен. Тема и правда была не сложная. Она была мозговыносяще сложная. К концу пары Чуя оставил все попытки понять её и просто записывал всё, что диктовал Дазай. Доска, исписанная формулами, пугала до усрачки и веры в лучшее не вселяла. Затравленные взгляды одногруппников — тоже. За полтора часа Чуя познал всю боль человеческого существования. Зато спать больше не хотелось. Хотелось лечь и сразу же подохнуть.       Когда пара закончилась, Дазай очаровательно улыбнулся и, поймав на выходе Чую, мягко произнёс:       — Надеюсь, сегодня вы были предельно внимательны. Так-то элементарная тема, если слушать меня, а не заниматься всякой ерундой.       Чуя, неумело состроив доброжелательную мину и попрощавшись, дал дёру. Уже в столовой, встав в очередь вместе с одногруппником, он принялся разглагольствовать о том, какое же чудовище досталось им на этот триместр.       — Вот почему не Достоевский? — вопрошал он, разглядывая лежавшие на витрине пирожки и булочки. — Неужели, блядь, нельзя было дать нам его?       — Потому что у него и без нас слишком загруженное расписание, — Акутагава, тщедушный паренёк, болевший минимум раз в месяц и выглядевший как ходячий разносчик лёгочных инфекций, равнодушно пожал плечами. — Да и вообще, что плохого в Дазае?       Бурлившее внутри негодование требовало выхода, и даже запах свежей выпечки не улучшал настроения. Чуя цыкнул, остановив свой выбор на пирожках с яблоками, и прошипел:       — Хотя бы то, что он — Дазай. Ты когда-нибудь встречал более ехидную сволочь? Или более уверенного в себе мудака? Честно, выглядит он как шикарный мужик, с которым я бы переспал, но ведёт себя как конченый ублюдок, так что…       За спиной кто-то негромко усмехнулся. От знакомого звука по спине пробежали мурашки. Чую бросило сначала в жар, а потом — в холод. Подошла его очередь заказывать, но он не мог заставить себя произнести ни слова. Акутагава, втянув голову в плечи, куда-то ретировался, как будто его тут и не было. Пиздец. Абсолютный, всепоглощающий пиздец.       Накахара отчаянно решил — раз всё уже потеряно, то и смысла бояться нет. Он развернулся и, гордо задрав подбородок, с вызовом посмотрел на человека, едва не ставшего причиной его инфаркта. Готов был ко всему — к гневу, к обвинениям, а встретил, как ни странно, всё ту же тонкую улыбку и лукавый взгляд.       — Чуя, — протянул Дазай, опередив самого Накахару, — с вас — кофе, и будем считать, что я ничего не слышал.       Тон, которым говорил Осаму, не располагал к возражениям. Да и сама ситуация требовала немедленной капитуляции на любых условиях, чтобы выйти из воды сухим, а покупка кофе была даже слишком лёгким решением проблемы. Конечно, он не особенно верил, что это поможет, но выбирать не приходилось.       — Какой? — безразлично, хотя в горле пересохло от волнения.       — На ваш вкус.       Инструкциям Дазая Чуя последовал. Минут через десять, сгорая от стыда и еле-еле дыша после быстрого бега, он зашёл в пустую аудиторию Осаму и поставил на преподавательский стол стакан, купленный в кофейне неподалёку от универа. А через день нашёл на полях своей контрольной, возвращённой Дазаем, пометку: «Всё же вкус в мужчинах у вас лучше, чем в кофе, Накахара. Да и не стоило так спешить. Пощадите свои лёгкие и не устраивайте им краш-тест в следующий раз. Но если бросите курить, то и бег однажды покажется вам приятной вещью. В любом случае — спасибо.».       Чуя стоял около главного корпуса, старательно комкал бумагу и матерился себе под нос. Потом он выбросил бесформенное нечто, недавно бывшее его работой, в мусорный бак. Так он спешил избавиться от всех улик, пока на горизонте не появился тот же Акутагава и не попросил показать контрольную, чтобы сравнить ошибки. Впрочем, если бы он появился, избавиться от него помогла бы сигарета. Не в том смысле, что он умер бы от кашля, сделав затяжку, а в том смысле, что от сигаретного дыма Акутагава шарахался, как от огня. Его можно было понять: не раз перенесённая пневмония, постоянные бронхиты, надсадный кашель. Чуя ему сочувствовал и рядом с ним старался не курить.       Но в настоящий момент Накахаре было откровенно всё равно. Хоть сам Император прошёл бы мимо, Чуя всё равно бы закурил. У него сдавали нервы.       Каждый раз, когда Чуе говорили, что студенческие годы — лучшие годы, он невольно закатывал глаза. Конечно, произносили эти слова люди, которые никогда не имели дела с Дазаем, и потому, возможно, их университетские воспоминания действительно были чудесными. Удивительно, но один-единственный человек умудрялся Чуе портить всё, буквально всё, и порой улыбаться так, что за это его можно было тут же простить.       Дазай ведь, когда молчал и задумчиво смотрел куда-то в сторону, был хорош. И так же хорош он был, когда листал справочники и хмурился, когда только входил в аудиторию и приветствовал всех, когда не мог найти что-то в своих бумагах и виновато улыбался, когда увлекался рассказом и переходил на более дружеский тон, когда забывался и отвлекался на яркую весну за окном. В минуты, подобные этим, Осаму походил на студента, такого же, как сам Накахара, — со своими достоинствами и недостатками, со своими проблемами и своими намерениями, не сводящимися исключительно к тому, чтобы нагадить окружающим.       По крайней мере, такое впечатление сохранялось ровно до тех пор, пока Дазай не выдавал очередную остроту и не заваливал своих несчастных студентов новой порцией домашнего задания. Тогда цветочно-радужно-ещё-какое-то-весеннее настроение Чуи заканчивалось. На романтику его тянуть переставало. Девятым валом на него неумолимо надвигались десятки «элементарных задачек». Некоторые из них были такими сложными, что Накахара сначала пытался искать ответ своими силами, а потом, психуя и матерясь, рылся по сайтам, где надеялся добыть готовое решение аналогичных задач. Последнее удавалось далеко не всегда. Создавалось впечатление, что все работы Дазай выуживал из универсального сборника «Как заставить студента-физика рыдать от бессилия». Этот же сборник, вероятно, мог издаваться под названием «Тысяча способов суицида».       Шутки о суициде, между тем, очень быстро стали самыми ходовыми шутками на факультете. Трудно генерировать более жизнеутверждающий юмор, если по будням рассветы встречаешь с учебником в обнимку. Чуя искренне ненавидел эти моменты, когда он выглядывал в окно и видел за ним взлетающих птиц в акварельной лёгкой синеве. Такая картина означала лишь одно — до будильника оставалось от силы часа два, а Накахара ещё даже не ложился. Дазаю же не объяснишь, что тупил над одной задачей до четырёх утра и потому не решил все остальные. И что другие дисциплины, помимо дисциплины Осаму, тоже было бы неплохо хоть изредка вспоминать…       Отчисляться не хотелось от слова «совсем». Чуя литрами пил кофе, спал на ходу, но пока что, в отличие от многих своих товарищей по несчастью, справлялся. Дазай кивал, принимая у него работы, и ехидно интересовался, что у Чуи с лицом.       — А что с лицом? — однажды раздражённо переспросил Накахара, думая исключительно о том, что там, в коридоре, есть диванчик, и следующая перемена — десятиминутная, так что можно будет успеть задремать.       — Оно другим стало. На нём появились признаки интеллекта, — Дазай буквально заливался утренней птичкой, одной из тех, в которых Чую обычно тянуло выстрелить, чтобы остановить их трели. — Хвалю.       Сукин сын явно издевался. И всё бы ничего, но выглядел он при этом отдохнувшим, чего Чуя уже никому не прощал. Вид людей, спящих больше трёх часов в сутки, выводил его из себя страшно. Трудно было смириться с тем, что не все вокруг страдали.       — Это не признаки интеллекта. Вернее, не только они, — гневно прошипел Чуя. — Это переутомление и желание подохнуть.       Дазай удивлённо округлил глаза и, поставив подбородок на сцепленные в замок руки, подался вперёд. Чуя с трудом удержался от рвавшегося наружу «Да ладно, блядь?». Проще было поверить в зелёных человечков из космоса, чем в то, что Осаму не знал о том, какие мучения он доставлял студентам.       — Много учитесь?       — А вы как думаете?       — Думаю, что вы просто неправильно подходите к выполнению моих заданий. У вас нет чёткого алгоритма. Давайте покажу?       Чуе было откровенно всё равно. Сейчас ему могли показать хоть параллельные миры, и он не испытал бы ничего, кроме потребности поскорее закончить со всеми делами и отправиться в кровать.       — Садитесь, — Дазай указал на первую парту. — И подождите немного. Я отнесу бумаги в деканат и вернусь.       Чуя сделал так, как попросил Дазай, — сел и принялся ждать. Правда, не дождался. Глаза слипались сами, а сумка, подложенная под гудевшую голову, вполне могла скатить за подушку.       Проснулся Накахара, судя по высоко стоявшему в небе солнцу, к обеду. Если раньше у него болела только голова, то теперь болели шея, плечи и спина. Мысленно проклиная Осаму, который какого-то хрена не разбудил его, Чуя потянулся. И едва не снёс со стола стакан.       Чуя часто-часто заморгал и наконец-то присмотрелся к тому, что было прямо перед ним. Кофе и коробочка с пирожными. Поверх пирожных лежала записка: «Мне было жаль вас будить, поэтому я не стал. Увы, сегодня я уже ничего не смогу вам объяснить, потому что меня вызвали на собрание, но в качестве извинений я оставил вам маленький презент. Время для консультации я подберу позже. Хорошего дня».       Накахара задумчиво перечитал неразборчивые каракули, которые Дазай явно считал красивым почерком, и хмыкнул. Вот это дела. Но день и правда стал чуточку лучше.       Халява пришла из ниоткуда. Она просто мелькнула перед Чуей, покрасовалась перед ним и вместо того, чтобы упорхнуть, осталась.       Дазай уехал на какую-то конференцию. Потом и вовсе заболел, не выстояв против весенней простуды, и Достоевский его не сменил. Это значило, что можно было снова жить. Именно жить, а не корпеть до утра над тетрадями. И Чуя жил. Он стал гулять с друзьями, ходить на свидания, а вечерами смотреть фильмы и читать. Хотя бы один такой день без дикого стресса, создаваемого Дазаем, многого стоил. А у Чуи их было аж четырнадцать, и другие дисциплины, казавшиеся теперь поразительно лёгкими, нисколько не мешали отдыхать. Думать о том, что мучитель скоро вернётся, не хотелось. Так Накахара и решил — хрен с ним, будь что будет.       И умотал на очередную свиданку.       Перед сном Чуя обычно получал десятки сообщений. Все они были от парней, с которыми он встретился где-то на улице, которым дал свой номер, и подобное общение ни к чему не обязывало. Тем более что некоторые парни оказывались редкостными мудаками.       Как, например, тот, что вдруг написал: «Завтра в двенадцать сорок».       Чуе тон послания, пришедшего с неизвестного номера, совершенно не понравился. Он попытался прикинуть, кто же из недавних знакомых мог написать это, и остановил свой выбор на парне из торгового центра. Его грубая и развязная речь насторожила уже тогда.       Да, скорее всего, Накахара не ошибался. Недолго думая, он ответил наглецу:       «Не помню, чтобы я записывался на приём к члену».       После этого Чуя со спокойной душой отправился дорезать салат и заваривать чай. Вернувшись, он обнаружил кучу новых сообщений, среди которых опять мелькал наглый аноним.       — Ну, что ты там ещё понаписал? — проворчал Накахара, забравшись с ногами на диван, и ввёл ключ разблокировки экрана. Увиденное заставило его сначала побелеть, потом — покраснеть, а под конец и вовсе уткнуться лицом в подушку, заглушая непроизвольный визг.       На экране светилось:       «Верно, потому что вы не записывались, но член может гарантировать вам приём в указанное выше время.       Жду на консультацию. Осаму Дазай».       Дурацкое недоразумение аукнулось Чуе моментально, когда он с энтузиазмом висельника зашёл в кабинет к Дазаю. Осаму взглянул на циферблат наручных часов, хмыкнул и протянул:       — Вы опоздали, Накахара. Хорошо, что никого больше нет, а то пришлось бы принимать вас в порядке живой очереди.       Чуя покраснел. В последнее время он только это и делал — творил херню и краснел. Хотелось спрятать лицо в ладонях, но так было бы ещё хуже — Дазай мог бы наслаждаться своей полной и безоговорочной победой. Стремление не дать Осаму выиграть заставило Чую гордо выпрямиться и открыто, не отводя взгляда, посмотреть на него.       — Рад, — твёрдо произнёс он, внутри сгорая от стыда. — А то совсем не круто быть одним из скольких-то там. Вы бы устали, и на меня у вас совсем не осталось бы сил.       Двусмысленность собственных слов дошла до Чуи не сразу. Когда он понял, было уже слишком поздно что-то менять. Оставалось держать лицо и улыбаться. Дазай улыбнулся в ответ с безукоризненной вежливостью, но глаза его смеялись.       — Вы, значит, за качественную работу? С максимальной отдачей? — невозмутимо спросил Дазай. — Что же, я учту ваше пожелание. Но и вы учтите моё — никаких опозданий и никакой халтуры тоже.       Лишь какое-то невероятное чудо помогло Чуе не вылететь с позором из аудитории. Разве должны физики выражаться так… неточно?       Триместр близился к концу, и консультации с Дазаем стали делом обыкновенным. Во-первых, он намекал, что в этот раз есть шансы не облажаться и сдать на «отлично». Во-вторых, он, как оказалось, готовил Чую к университетской олимпиаде.       — А чего я сразу? Других студентов нет, что ли? — шипел Чуя, хватаясь за последний шанс отмазаться от участия. Все эти олимпиады он люто ненавидел ещё со школы, где на них загоняли насильно, и отказаться было нельзя. Здесь же всё носило добровольно-принудительный характер, что было даже хуже — выбор вроде и маячил где-то на горизонте, но стоило присмотреться повнимательнее, и он превращался в средний палец, продемонстрированный Дазаем.       Пожалуй, подобный оскорбительный жест Чуя не мог представить в исполнении любого другого преподавателя.       — Есть. Но если вас ещё можно выдать за счастливого обладателя хотя бы одного полушария мозга, то с остальными такое не пройдёт.       — Акутагаву отправьте. Он шарит не хуже меня. И он от вас в восторге. Так что с ним вы сможете сидеть хоть до полуночи.       — Акутагава? — Дазай задумчиво хмыкнул, записал его имя в ежедневник и вновь уставился на Чую, который в этот момент наслаждался приливом новой надежды на избавление от дрянной обязаловки. — Никогда о нём не слышал. Я уточню, кто он такой, и подумаю над этим.       Чуя едва не поперхнулся воздухом. Дазай был невозможен. Он не знал имени студента, который не пропускал ни одного занятия, постоянно сидел на первой парте и смотрел на него влюблённо и одновременно страдальчески. У Накахары это не укладывалось в голове. Большинство преподавателей, у которых он учился, помнило своих студентов если не по именам, то в лицо уж точно. Дазай же, казалось, не помнил нихрена, кроме расписания перемен.       — Он у вас учится, — процедил Чуя. — В одной группе со мной.       — А, — Дазай отмахнулся от полученной информации и, как ни в чём ни бывало, достал из ящика стола сборник задач. — Это — вам, — он, буквально сияя, протянул проклятущую книжонку Чуе. — На недельку, думаю, хватит.       Накахара быстро пролистал издание. Маленький объём книжки не значил ничего. Задания в ней были напечатаны микроскопическим шрифтом и вообще излагались в предельно лаконичных формулировках. Общее их количество доходило до семи сотен. Чуя поспешил вернуть Дазаю сборник, толкнуть его в чужие руки, но ничего не вышло — Осаму покачал головой.       — Это не на недельку! — возмущённо воскликнул Чуя. — Это на всю жизнь!       Ехидная сволочь оставалась невозмутимой. Ни следа сочувствия не промелькнуло на лице Осаму.       — У вас просто стимула нет. Поэтому вам кажется, что вы не справитесь, — Дазай потёр подбородок, явно что-то прикидывая. — Давайте так. Занимаете призовое место — исполняю ваше желание. В пределах разумного, конечно.       — А если не занимаю? — недоверчиво уточнил Чуя.       — То — ничего, — Дазай засмеялся, прикрыв рот ладонью. — Вы и так будете наказаны позором поражения, — он состроил серьёзную мину. — Шучу. Мне от вас ничего не надо. Вы ничего не потеряете, Накахара. Соглашайтесь.       И Чуя повёлся. Как последний дурак, он повёлся и тем самым обрёк себя на кошмарные мучения. От вечерних занятий, длившихся чуть ли не до одиннадцати вечера, трещала голова. Дазай не отставал ни на минуту — колол по всем уязвимым местам, выводил из себя, заставлял вопить от злости, но на верное решение выйти помогал. Когда Чуя просматривал лист и ещё раз отслеживал логику и порядок действий, всё казалось удивительно лёгким. Это было даже приятно — поверженные монстры, пронумерованные от одного до семи сотен, вызывали стремление к новым подвигам.       А потом Дазай отвозил Чую домой. Говорил, что не стоит гулять по тёмному городу в одиночку, и провожал до самого подъезда. Тогда-то он и перестал формально «выкать» Чуе. Перешёл на более комфортное и простое «ты», которое звучало так правильно, хотя сам Чуя продолжал придерживаться набившего оскомину «вы».       Призёром олимпиады Накахара так и не стал. С разрывом в шесть баллов, что уже было дохера и больше, он уступил третье место студенту из Киото. Когда результаты пришли в университет, Дазай пожал плечами и сказал:       — Теперь понимаешь, как тяжело люди работают, чтобы выигрывать?       Чуя угрюмо кивнул. Если бы его вера в собственные способности была чуть слабее, то ребята, которых он встретил на олимпиаде, заставили бы его почувствовать себя неполноценным. На фоне четырнадцатилетнего пацана, закончившего школу экстерном и уделавшего всех, он и вовсе мог сойти за умственно отсталого. Маленький гений справился с заданиями за два часа и покинул аудиторию, в то время как сам Чуя корпел до последней минуты.       — Да и ладно, — наконец-то заключил Накахара. — У меня были шансы.       — Если честно, не было, — Дазай покачал головой и в притворном сожалении развёл руками. — Я никогда не заключаю пари, в которых могу проиграть.       — То есть вы знали, что мне не победить?       — Накахара, ты вроде не такой дурак, чтобы задавать подобные вопросы. Знал, конечно. Твои соперники живут своим делом, они увлечены наукой и влюблены в неё, а ты занимаешься из-под палки. Даже на подготовку согласился только затем, чтобы мне нос утереть.       Чуя сердито фыркнул. Дазаю он верить не хотел. Тот ведь наверняка просто издевался, пытаясь сделать жизнь Накахары ещё более отвратительной. Сволочь редкостная.       — Плевать.       Дазай будто и вовсе не услышал фразы, произнесённой непозволительно грубым тоном. Он вообще многое спускал Чуе с рук, даже когда тот порол сгоряча чушь и очевидно заговаривался.       — Так или иначе, я оставлю тебе одно желание. За старания. Придумаешь, чего хочешь, — скажи.       Чуя настороженно покосился на Дазая, предчувствуя подвох, но Осаму принялся в привычно медленном темпе сортировать свои бумажки и безмятежно мурлыкать себе под нос какую-то песенку. Что-то о двойном суициде. Господи, неужели он правда слушает такие странные вещи?       Всё же Дазая понять было охренительно сложно. Самый ядовитый человек из всех, что Чуя встречал, в один момент мог стать самым ласковым человеком с задумчивым и немного тоскливым взглядом. Последнего Накахара с радостью унёс бы к себе домой, завернул бы в плед и поил бы горячим шоколадом, обнимая и целуя. Ох уж это отчаяние перед экзаменами. До каких только идей оно не доводит.       Мысли Чую посещали странные. Чувства были смешанными. Минутой ранее Чуя собирался Дазая придушить, а сейчас ему хотелось его поцеловать. Так хотелось, что губы неприятно покалывало.       — Ты можешь идти, — тихо сказал Осаму, мельком взглянув на Чую и опять вернувшись к своим бумажкам. — Тебе больше не нужны дополнительные занятия.       Накахара и сам не до конца осознал, как так вышло, но спустя несколько секунд он уже тянулся к Дазаю за поцелуем. Это было совсем невинно — одно короткое касание, почти вскользь, губами к чужим губам — и всё равно до одури сладко. Голову кружило от собственной смелости, взявшейся из ниоткуда. Отстранившись, он до конца осознал, что именно натворил, но Осаму смотрел на него, хитро прищурившись, и скандала поднимать, очевидно, не собирался.       — Это — твоё желание, которое я тебе пообещал? — Дазай улыбнулся мягко и облизнул губы. — Вкусный ты. Но я не распробовал. Давай ещё раз.       И Чуя, уже ничего не боясь, поцеловал его снова.       Случайный поцелуй не имел никаких последствий. Дазай продолжал вести занятия и сыпать остротами, а в конце триместра принял зачёт у Чуи, содрав с него три шкуры за честно выстраданную «отлично». Похвалил. И эта похвала почему-то показалась наградой более ценной, чем размашистая подпись в зачётке рядом с наименованием дисциплины, отметкой и фамилией преподавателя.       Чуя твёрдо решил — своё он получит. И даже если Дазай не станет ничего вести у него после летних каникул, то он всё равно напросится к нему на дополнительные занятия. Во-первых, толк от них действительно был — весенние страдания над учебниками принесли свои плоды, и Чуя по итогам промежуточных тестов поднялся на первое место в списке студентов своего курса. Во-вторых, по Дазаю, так или иначе, он скучал. Немного. Самую малость. Честное слово.       Накахара и сам не заметил, как, придя летом в университет, чтобы сдать учебники, он поднялся на третий этаж и постучался в запертую дверь аудитории, где обычно сидел Дазай. Ноги сами принесли его туда. Но на стук никто не ответил. В кабинете было пусто. В этом Чуя убедился окончательно, когда вышел на улицу и взглянул на окна — в тридцатиградусную жару они были закрыты. Глухая тоска волной всколыхнулась в груди, и остаток дня Чуя провёл в непонятных ему размышлениях. Воспоминания о поцелуе приятно грели душу. Отсутствие же Дазая выводило из себя.       Тогда Чуя, промаявшись ещё пару дней, написал Осаму. Откопал его номер среди старых сообщений и быстро напечатал что-то бессмысленное, чтобы завязать разговор. И — тишина. Дазай молчал.       Поначалу Чуя злился, мысленно называя Осаму «проклятым игнорщиком», но потом беспокойство дало знать о себе снова. И Чуя опять поехал в универ. Конечно же, Дазая он там не встретил. Зато встретил Достоевского, который шёл в этот момент по коридору с кипой бумаг. Это был один шанс на сотню. Чуя набрал побольше воздуха в лёгкие и, состроив непринуждённую мину, спросил:       — Извините, а где я могу найти Дазая Осаму?       Достоевский вскинул бровь и растянул губы в ухмылке. Чуе даже показалось, что так он чем-то похож на Дазая, и от этого решимости добавилось. Что бы ни сказал Достоевский, Накахара был намерен вытрясти из него всё — информацию, другие номера телефона, адрес.       — Полагаю, у него дома, — смешливо ответил Достоевский, остановившись перед Чуей. — Но не уверен, что это подходящий для вас вариант.       Чуя зло цыкнул. Принимать отмашку он не желал.       — А здесь он когда будет? — наглый тон Накахары Достоевского явно позабавил, потому что тот слегка подался вперёд и изобразил более-менее правдоподобный интерес.       — Когда разберётся со своей головой. Если у вас есть какое-то дело, то советую отложить его на потом. Или обратиться к кому-нибудь другому.       Достоевский медленно развернулся на каблуках начищенных до блеска ботинок, и в этот момент Чуя впервые испытал к нему необъяснимо сильную неприязнь. Человек, с которым он не общался прежде, отчего-то вызывал тошноту.       — Никто другой не поможет. Мне нужен именно он. И это срочно, — Чуя чувствовал, что совершил ошибку, повысив голос на преподавателя, который, возможно, будет вести у него в следующем триместре, но ничего уже поделать с этим не мог. — Пожалуйста.       Достоевский, всем своим видом демонстрируя, что подобное обращение в стенах университета неприемлемо, бросил пренебрежительно:       — Обратитесь в деканат, уважаемый…       — Чуя. Накахара Чуя. И можно без «уважаемого».       Чуя чётко понимал — только что, назвав своё имя, он обеспечил себе путёвку в форменный ад, но ему было плевать. То же самое он мысленно повторял в деканате, споря с упрямой секретаршей, которая твердила о «приватности персональных данных преподавателей».       — Да я всё понимаю, регламент, прочая ерунда, — шипел Накахара. — Но это очень важно.       Секретарша пожимала плечами, говорила, что ничем не может помочь, но в итоге всё-таки сдалась. Для этого Накахаре пришлось проявить воистину нечеловеческое упрямство. Особенно если учесть, что женщина, проводив его злым взглядом, тихонько шепнула себе под нос «Кретин упёртый».       На лестничной площадке Чуя, проскользнувший в подъезд следом за какой-то старушкой, сразу понял, что с адресом его не обманули. Нужную дверь он узнал, даже не глядя на номер. Под ней на коврике скопилась куча газет и рекламных проспектов — хозяин квартиры, очевидно, достаточно давно не покидал своего убежища. Осторожно подобрав всю макулатуру, Накахара позвонил в дверь. Сначала было тихо, прямо-таки пугающе тихо, и долго изнутри не доносилось ни звука.       — Ну же, — нервно выпалил Чуя. — Не поверю, что тебя нет дома.       Вдруг что-то зашуршало, грохнулось на пол, кто-то ругнулся совсем разбитым голосом, и замок наконец-то щёлкнул. Дазай, весь сонный и растрёпанный, осторожно высунул нос наружу, прищурился от яркого света и, неуверенно потоптавшись на месте, полностью выплыл из темноты, что царила в его прихожей.       — Накахара? — трудно сказать, что Дазай был удивлён. Скорее, он отстранённо констатировал факт, до которого ему как будто бы совсем не было дела. — У тебя что-то случилось?       Чуя помотал головой и, еле-еле удержав кипу газет одной рукой, налетел на Осаму с объятиями. Было здорово снова видеть его и очень грустно осознавать, что всё это время сам Дазай о Чуе наверняка не думал. Дазай вздрогнул, сделал шаг назад, но оттолкнуть — не оттолкнул. Лишь осторожно высвободился и отступил ещё. Чуя — за ним, бесцеремонно, на ходу раздражаясь всё больше от странной тяжести в груди, граничащей с тупой болью, и сбрасывая дурацкие газеты на какую-то тумбочку.       — У меня — ничего, — процедил Накахара, приперев Дазая к стене, что выглядело в большей степени комично, чем угрожающе, но никакого противодействия он не встретил. — Кроме того, что вы… ты пропал. Просто пропал.       Дазай смотрел на Чую спокойно. Ни внезапный визит, ни чужая наглость словно не имели для него никакого значения. Накахара сильнее закипал от этого — хотелось наорать на Дазая, хотелось хорошенько приложить его затылком, хотелось… да что угодно, блядь, чтобы перестал походить на красивую куклу с пустыми глазами. Это ведь совсем не о нём и не для него. Он раньше другим был. Живым.       — У меня были дела, — от этого тона, ровного и безразличного, Чую едва ли не выворачивало наизнанку. — И я до сих пор с ними не закончил. Поэтому, Чуя, пожалуйста...       — Пожалуйста! — перебил Чуя. — Пожалуйста, перестань водить меня за нос. Давай начистоту: ты мне нравишься, я тебе — тоже. Так в чём проблема? И только попробуй начать загонять мне про универ и прочее. Мне срать, кем ты работаешь и какую этику соблюдаешь.       — Ты бываешь ужасно дурным, Чуя. Тебе стоит что-то сделать с этим, пока дров не наломал, — Дазай усмехнулся горько и легко потрепал Чую по волосам. — Всё не так просто.       Чуя ощутил нечто странное в прикосновении Дазая к его волосам. И запахло почему-то вдруг так, как обычно пахнет в больницах. Накахару насквозь прошило страшной догадкой. Он взял Осаму за запястье и осторожно, чтобы не причинить вреда, закатал выше рукав его безразмерного серого свитера. Бинты в несколько слоёв плотно обхватывали бледную руку.       — Ты не болел весной, — медленно и тихо проговорил Чуя, проведя кончиками пальцев от сгиба локтя к центру ладони. — И на конференцию не ездил.       В голове у Накахары многое не укладывалось. Дазай, которого он знал, много шутил и улыбался. Дазай, который тенью стоял перед ним, не был способен на это, и казалось, что любое проявление, любое доказательство собственного существования причиняло ему такие острые страдания, каких Чуя не испытывал никогда.       — А ведь я только что сказал, что всё не так просто, — хрипло произнёс Осаму. — Знаю, ты разочарован, но мне нечего тебе предложить. Уходи лучше. В конце концов, зачем тебе оставаться?       Не было никакого разочарования. Не было больше и злости. Зато решение нашлось мгновенно. Чуя заглянул в глаза Дазая, наполненные смутной печалью, и, встав на носочки, нежно коснулся губами его щеки. Чужую руку он мягко накрыл своими ладонями.       — Ты глупый, если не знаешь ответа на этот вопрос. Это же элементарно, Осаму.       Чуя нёсся по родной кафедре, чуть ли не сбивая с ног студентов, но перед дверями нужной аудитории он чинно замедлил шаг и остановился. Во-первых, надо было заявить о своём прибытии. Во-вторых, сделать что-то с растрепавшимися по дороге волосами, в которых уже начинали таять снежинки.       Забив на последнее и просто тряхнув головой в надежде, что и так сойдёт, Чуя постучался. Студенты, сидевшие прямо на полу и трясущимися пальцами листавшие учебники, тут же уставились на него, как на сумасшедшего. Чуя не сдержал усмешки — подобное поведение было до чёртиков знакомо ему. Бессонные ночи, тихая истерика при виде отдельных формул и дикое волнение перед сдачей зачёта или экзамена.       — Не надо, — шепнул какой-то парень, выглядевший особенно заёбанным. — Там Дазай принимает.       Чуя наклонился, чтобы прочитать названия учебников. «Физика элементарных частиц». В этот момент Накахаре показалось, что у него сейчас задёргается левый глаз.       — Как тебя зовут?       — Ацуши.       — Тогда скажи, Ацуши, — произнёс Чуя. — С каких пор на первом курсе готовятся к Дазаю?       Парень округлил глаза и изумлённо вдохнул, точно Чуя сейчас сказал что-то до усрачки страшное.       — Как? Ты не слышал разве? Был парень, который не ходил на его пары. Он единственный со своего потока завалил экзамен и пересдавал его семь раз.       Чуя кивнул, растянув губы в улыбке, и подумал, что непременно удавит Дазая за такие байки.       — Следующий, — послышалось из-за двери, и Чуя быстро скользнул внутрь, избежав столкновения с понуро тащившейся ему навстречу жертвой Осаму.       Дазай, заполнявший ведомость, даже не взглянул на вошедшего — лишь жестом указал на место перед собой. Чуя сел и, как примерный студент, вытянул билет. Надо же. «Сильное ядерное взаимодействие».       — Сильное ядерное взаимодействие, — начал он, — есть одно из четырёх фундаментальных взаимодействий в физике.       Дазай завис на несколько секунд. Запоздало сообразив, в чём дело, он поднял голову и протянул:       — Чуя, это не для тебя. Это для студентов.       Накахара пожал плечами и отложил билет обратно, а потом, перегнувшись через стол, поцеловал Осаму.       — Для тех самых, которым ты рассказываешь про парня, сдававшего тебе экзамен семь раз?       — Да, именно для них.       — Лжец, — притворно возмутился Чуя и цыкнул. — Надеюсь, ты рассказал им, что этот студент не был отчислен и не умер в страшных мучениях? И что потом он написал у тебя диплом и защитился, хотя иногда ему казалось, что отчисление лучше, чем ты в качестве руководителя?       — Нет, конечно, — Дазай покачал головой и протянул руку к Чуе, чтобы поправить его волосы. — А то мне пришлось бы заодно рассказывать, что эта зараза рыжая не только диплом защитила, но и жить у меня стала. И ключи мои сегодня с собой на работу утащила.       — Я за этим и приехал. Неплохо было бы на улице тебя оставить, но… — Чуя порылся в карманах пиджака, пару раз ругнулся себе под нос и после этого положил ключи перед Дазаем. — Сегодня поздно буду.       Чую хотелось затискать здесь же. Сгрести в охапку и не отпускать ни на какую работу. Но там его ждал начальник, которого Чуя дома звал исключительно мудаком, а самого Осаму в коридоре ждали, обливаясь холодным потом, студенты. Дазай тяжело вздохнул, получив поцелуй на прощание, и недовольно покосился на закрывшуюся за Чуей дверь. День предстоял длинный.       — Следующий, — торжественно объявил Чуя, тем самым, вероятно, почти доведя до инфаркта человек эдак десять.       Девчонка, до этого прятавшаяся от всех в углу, угрюмо взглянула на Чую и, скрестив руки на груди, вышла вперёд. Храбрилась, задирала нос повыше, а саму трясло нещадно. Накахара решил, что хуже от этого никому не станет, и, заговорщицки понизив голос, произнёс:       — Не бойтесь. Я лично знаю того парня, который сдавал ему семь раз, и сейчас он счастлив. Защитил диплом. Устроился на работу. Недавно вот нашёл любовь всей своей жизни и женился.       Студенты удивлённо переглянулись. Их явно распирало от желания поподробнее расспросить обо всём, их глаза светились любопытством, а Чуя уже удалялся прочь.       — Но он приложил кучу усилий, чтобы справиться, — бросил Чуя напоследок через плечо. — И вам нужно поступить так же. Всё только от вас зависит.       Элементарно же.       Шёл пятый год с того дня, как Чуя твёрдо заявил, что останется с Дазаем и сделает всё для того, чтобы исполнить своё обещание.