Хороший день

Хороший день Брок просыпался медленно. Голова немного болела, и он никак не мог вспомнить, где вчера напился и где заснул. Открыв один глаз, он огляделся. Что ж, он не в отеле и, слава богу, в одиночестве. Если он что и любил еще меньше, чем похмелье, так это утреннюю неловкость при попытках вспомнить имя, которое частенько не удосуживался спросить. На тумбочке лежал белый конверт. Не то чтобы Брок был любопытным, но раз уж он проснулся неизвестно где и с дырой в воспоминаниях, где, по идее, должен был быть вчерашний вечер, он протянул руку и стащил его на подушку. “Надеюсь, у тебя будет хороший день”, — прочел Брок написанное знакомым полупечатным почерком. Его собственным. Почесав щеку и обнаружив на ней минимум трехдневную щетину, Брок почувствовал, как внутри у него разливается беспокойство. Какая-то неясная тревога, ощущение неправильности. Будто он… Взрыв. Оглушающе внезапный, мощной волной толкнувший в грудь. Боль в ключице и левой ноге, в груди и челюсти. Темнота. Ирак? Он силился вспомнить, что было вчера, и не мог. Последним, что он помнил, был взрыв, и чертова память гасла вместе с его сознанием там, на выжженном солнцем песке среди безымянных развалин очередного селения. Это не могло случиться ни вчера, ни даже на прошлой неделе, потому что он, во-первых, жив, а во-вторых, цел. Кости не срастаются за пару дней. Люди не приходят в себя настолько быстро, чтобы тут же просыпаться в чужой постели с… Быстро скинув одеяло, он завел руку за спину и осторожно потрогал задницу. Дырка отозвалась томительным, ноющим удовольствием, была приоткрытой, по-блядски припухшей, как после очень хорошего, качественного траха. Что ж, похоже, у него проблемы с головой, и это косвенно подтверждал чертов конверт. Наклонившись, Брок поднял его с пола, открыл и пробежал глазами несколько строк, написанных на небольшом листе, обернутом вокруг непонятной тонкой полупрозрачной пластинки чуть больше его ладони. “Не суетись. Ты в безопасности. Нажми круглую кнопку по центру пульта (да, вот этой прозрачной пластинки)”. Хмыкнув, Брок выполнил инструкции. Кнопки были будто нарисованы белым на прозрачном пластике и в то же время словно проступали изнутри. Решил не ебать себе остатки мозгов и нажал чертову кнопку. Ну, как нажал — коснулся. Черный прямоугольник на стене засветился, и на этом странном экране появилась его собственная рожа. Выглядела она при этом так, будто он был одной ногой в могиле: небритой, с заострившимися линиями скул и волосы… он привык стричься коротко, под машинку. Мужик же, которого он определил, как себя, красовался с модельно выстриженным хайром, стильно зачесанным назад. — Привет, — сказал этот кто-то знакомым голосом. — Не падай с кровати, но тебе пятьдесят. А не помнишь ты об этом, потому что из-за травмы головы у тебя проблемы с памятью. Ну, мне так сказали, — он подмигнул и почесал щеку. — Завтра ты снова все забудешь. Будешь таращиться в экран и думать: “Какого хуя, да прекрасно я все помню” и вспоминать… в худшем случае первые лет восемь. Ждать, что мать придет будить в школу. В лучшем… ну вот мне сейчас тридцать девять. Поверь, в восемь я и предположить не мог, что вырасту таким мудаком. Надеюсь, сегодня тебе между двадцатью одним и тридцатью, и у тебя будет хороший день. А пока коротко о главном. Рожа пропала, а на экране пошла запись. Что-то вроде нарезки из любительского видео. Он и не знал, что такой позер. На мотоцикле, в спортзале, в оружейке, в баре. Рожа Роллинза, с годами ставшая еще более угрюмой, с незнакомым шрамом над бровью. Несколько фраз, типа любим-скорбим-поправляйся. Какие-то люди рассказывали ему о нем самом, а он сидел в тихом, кромешном ахуе, лихорадочно пытаясь определить, сколько ему лет. По всему выходило, что двадцать пять. Он должен быть в Ираке. Живой или мертвый — другой вопрос. Если вертушка поспела вовремя, его собрали по частям. Судя по всему, так и произошло. Люди с пленки благожелательно рассказывали ему кто что: кто — какой он мудак, слишком мудак, чтобы сдаться; другие — что ему охуенно повезло в жизни, он няшечка и котик. Брок в душе не ебал, что такое “няшечка”, но смутно подозревал, что нихуя хорошего. Он уже собирался заткнуть фонтан этого бреда, как на экране появился самый охуенный мужик, которого могло породить его богатое воображение: широкоплечий, мощный, глазастый, с самыми блядскими чувственными губами, какие Броку только доводилось видеть. — Привет, Брок, — мягко произнесло это совершенство человеческим голосом. — Я Стив, и я люблю тебя. У Брока сердце заколотилось где-то в горле, а член отреагировал и вовсе по-мудачески: встал, натянув тонкую ткань пижамных штанов. Дальше снова пошла хроника: он спит на животе, свесив руку на пол, и на голую задницу ему приземляется подушка. Он подскакивает, волосы всклокочены, и бросается в атаку. Камера некоторое время показывает какую-то ерунду, а потом их с Охуенным Мужиком — целующимися, счастливыми. Мужик… Стив смеется и выключает запись. Потом они в каком-то клубе, кругом грохот, и они пробираются сквозь толпу, держась за руки. Стив в шезлонге, на голый живот ему попадает вода, и он от неожиданности кричит, а за кадром раздается смех и забористый мат. Брок смотрел, раскрыв рот. Он забыл половину жизни. Завтра он может забыть еще больше. Проснуться ребенком. Или вообще младенцем в теле старого мужика и вообще нихуя не помнить, даже как попадать струей в писсуар. Он снова нажал кнопку на странном пульте, пытаясь прикинуть, какой сейчас год, но выходило что-то настолько дикое, что он бросил это занятие и поднялся с постели. Что ж, зеркало сказало, что он в превосходной форме. Пожалуй, в лучшей форме, что он помнил в свои двадцать пять. Но все равно, двигаться было труднее, будто он немного заржавел и устарел. Все-таки полтинник — это тебе не двадцать, как ни качайся и что ни жри, а молодость ощущается иначе. Ныло колено, побаливала голова, и Броку вдруг стало дохуя интересно, какую истерику он бы закатил, очнувшись в таком состоянии и полной уверенности, что ему, например, восемь. Часовую? Или по-спартански уложился бы в полчаса? Предплечья покрывали татуировки, и Брок сделал вывод, что в армии он уже не служит. Потому что такой пиздец ему бы не позволили набить, дослужись он хоть до генерала. За стеной что-то звякнуло, и Брок понял, что инстинктивно потянулся к воображаемой кобуре. Осмотрев пустые ладони, он хмыкнул и, поправив штаны, открыл дверь. За ней оказался светлый коридор, наполненный запахами кофе и свежей выпечки. Брок пошел на запах, как крыса на звуки дудочки, и наконец оказался на огромной кухне. Обстановку он оценить не успел: намертво залип на широченной спине, обтянутой белой футболкой. — Привет, — обладатель спины повернулся к Броку и чуть грустно улыбнулся, оказываясь тем самым Охуенным Мужиком. — Сколько тебе сегодня? — Десять, дядя Стив, — писклявым голосом ответил Брок. — Можно мне на завтрак мороженое? Охуенный замер, с надеждой вглядываясь в его лицо, но видимо, ничего интересного там не обнаружил. — Можно. Посмотрю, как ты давишься тем, чего терпеть не можешь. — В пятьдесят я, похоже, остался таким же придурком, если тебя не удивили мои шуточки. — Скорее, я знаю, что ты таким можешь быть. Твой кофе, раз тебе сегодня никак не меньше двадцати. — Мне двадцать пять, и я рад, что выжил после того взрыва. Охуенный нахмурился, но вопросы задавать не стал. Брок, отпив кофе, подошел к нему вплотную и прижался к крепкой, горячей спине. — Судя по состоянию моей пятидесятилетней задницы, ты не будешь против, если я полапаю то, чего смог добиться, не иначе как прыгнув выше головы. Неоднократно. — Что? По его интонации Брок понял, что проебался. Не мог с таким возмущением “чтокать” человек, который, по идее, должен быть в курсе того, что они трахались. — Только не говори, что мне вчера было пятнадцать и я трахнулся с газонокосильщиком. — Восемнадцать. И да, ”косильщик газонов” очень неправ, — он потянулся за чем-то, что Брок определил как телефон, но, нахмурившись, передумал. — Я же его… Ладно, все в порядке. Завтракай. — Эй, — сказал Брок, потому что явно что-то упускал. — Слушай, в восемнадцать я был ебливым говнюком. Если этот твой садовник — красавчик, и до него я не видел тебя, то шансов у него не было. Брок прижался к нему всем телом и едва не застонал от кайфа — Охуенный был твердым и горячим. — Ты классный. Будешь бить за измену? Или у нас свободные отношения? Стив развернулся в ограниченном пространстве между столом и Броком и серьезно на него посмотрел. — Нет, не свободные. — Мы давно вместе? — спросил Брок, с наслаждением втягивая его запах, казавшийся очень знакомым. — Пять лет. — И сколько из них я склерозный овощ, периодически впадающий в детство? — Полгода. — Прости, я, наверное, каждый раз спрашиваю? Заебало? — Нет, — Охуенный… Стив погладил его по щеке ладонью и улыбнулся. — Мы сначала хотели что-то вроде списка “часто задаваемых вопросов” сделать, но потом передумали. — Почему? — Брок прижал его ладонь плечом и коснулся губами запястья, потерся щекой. — Проще же. — Для тебя это важно. Ты спрашиваешь, потому что действительно не знаешь. Я буду рассказывать и отвечать столько раз, сколько нужно. Блядский боже, он трахается с этим классным мужиком пять лет. Они пара, у них общий дом и они настолько близки, что тот не сдал его в психушку к таким же чудикам, а, как попугай, отвечает каждый день на одни и те же тупые вопросы. Мужик красив, как статуя Аполлона, и по виду раза в два его моложе. А он в благодарность ебется с садовником. На кой хуй — Брок в душе не ебал. Кому нужен садовник при таком любовнике? — Послушай, я… — Ты ни в чем не виноват, Брок, — перебил его Стив. — Вчера ты обо мне не имел ни малейшего понятия. У Брока появилось странное чувство, что происходящее ему снится. Ну или является тщательно спланированной постановкой. Что его наебывают, вслепую используют в своих целях, а он ведется, как дебил из фильма “Вспомнить все”. У того тоже была охуенная жена и проблемы с памятью. — Не нервничай, — осторожно произнес Стив, видимо, верно расценив его изменившееся настроение. — Мы правда любовники, много лет вместе. Я покажу тебе старые фото. Брок, успокойся. — Я все равно завтра все забуду, так? — Скорее всего. — Но ты будешь помнить. И как я трахнулся с левым чуваком, и как не чувствовал вины за это. — Ты и не должен чувствовать вину. — Сейчас ты скажешь, что это был не я. — Ты. Но на много лет моложе. И не помнящий о том, что есть сейчас. Брок притянул его к себе за затылок и уставился глаза в глаза. — И что у нас есть? Мои бесконечные тупые вопросы? Тоска у тебя в глазах? — Ты поправишься, — уверенно заявил Стив и опустил веки, будто страшно заебался, но не хотел признаваться. — Мы ищем способ. — Это вообще лечится? Ну, давай, скажи мне, что сейчас изобрели какую-нибудь хрень. Выпил и вспомнил. Хотя, если бы такое было… — Оно будет. Брок потрепал его по крепкой шее и отпустил. — Сколько тебе, Стив? По-любому не больше тридцати. Столько, сколько мне сейчас. А мне сейчас нахрен не нужен маразматичный старый пердун, который лет через пять развалится на части. У тебя все впереди. По лицу Стива было понятно, что и этот разговор у них уже был. — Брок… — Повторяюсь, да? Так если я раз за разом говорю тебе одно и то же, может, следует вытащить голову из жо… У Стива зазвонила та херня, в которую, похоже, тут превратились телефоны — плоский кусок пластика с огромным экраном. Как телевизор в спальне, только меньше. — Да, — произнес Стив, и удержал Брока, когда тот собирался отойти, давая ему поговорить. — Тони, ты же знаешь, что я сегодня не могу. Нет, и Баки… Что? Повтори, — голос у него зазвенел от волнения, он нахмурился, быстро взглянул на Брока и продолжил слушать какого-то Тони. — Это точно? Нет, я сначала хочу убедиться. Буду через полчаса. Да, позвоню Наташе, она, вроде, была в городе. — Тони, — как ему казалось, нейтрально произнес Брок, но Стив, вынырнув из своих мыслей, улыбнулся и на мгновение обнял его, крепко прижав к себе. — Тони — мой друг. Он гений во всех областях, за которые берется. Он ищет способ помочь нашей проблеме. — Там что-то сдвинулось с мертвой точки? — Сложно пока сказать, — уклончиво ответил Стив. — Эксперименты Тони не всегда… безопасны. Мне нужно проконтролировать его, пока он не… Побудешь с Наташей. — Стив, мне по разным данным от двадцати до пятидесяти. Зачем мне нянька? Стив вздохнул, как будто и этот разговор у них случался, и не раз, а Брок почувствовал себя обузой. Предсказуемой и надоедливой обузой с памятью, как у золотой рыбки. — Я тебя прошу, Брок. Побыть с Наташей, пока я съезжу к Тони. Если ты будешь один, я не смогу думать ни о чем, кроме того, что оставил тебя. Мир сильно изменился за двадцать пять лет. Сделай это для меня. Брок прижался к его щеке своей, сходя с ума от знакомого запаха, и заверил: — Хоть с чертом лысым, Стив. Отчего-то мне кажется, что ты заслужил несколько часов покоя. Стив чуть повернул голову и коснулся его щетины губами. — Я тебя люблю, — просто сказал он. — Люблю, а не жалею, Брок. Не выдумывай себе лишнего, хорошо? Я вернусь к вечеру. — Ты святой, что ли? Как же садовник? Стив улыбнулся ему в губы и, прежде чем поцеловать, пообещал: — Я его уволю. Что ж, следовало признать, что и в пятьдесят с потенцией у него все было в порядке. Тело у него всегда было быстрым, жадным до удовольствий. Приятно было узнать, что и в старости это не изменилось. Пятьдесят, господи. Он не думал, что доживет. Он вообще не думал о том, что будет. Никак не находил времени, чтобы задуматься о том, чего может никогда не случиться. О таком классном мужике он не мечтал никогда. Даже не знал, что такие бывают. В смысле в жизни, а не гипотетически. — Погоди, я позвоню Наташе, пока еще хоть что-то соображаю, — Стив еще раз его поцеловал и взял телефон. От вида его зацелованных губ и чуть поплывшего взгляда у Брока рвало крышу. Натурально. Если Стив попытается сбежать, оставив его в таком состоянии… — Привет, да, я, — успел произнести Стив, а Брок стек на пол и потянул с крепких, отлично вылепленных бедер тонкие штаны вместе с бельем. — Да, прямо сейчас. Спасибо. Голос его звучал ровно, и Брок даже поразился его выдержке, потому что не каждый может сохранять деловой тон, когда ему лижут яйца. — Брок, — с придыханием выговорил этот Охуенный Стив и положил ладонь ему на затылок. — Сейчас Нат приедет. — Она что, за углом живет? — Стив был вкусным, и ему совсем не хотелось говорить о какой-то там Нат. — Нет, но… — Тогда мы в любом случае теряем время, — Брок облизал крепкий ствол, не менее идеальный, чем остальной Стив, — давай, натяни меня. Стив со стоном толкнулся ему в рот, придерживая за удлиненные патлы (Брок, наконец, понял, зачем отрастил на голове эту ересь), и запрокинул голову, будто вид отсасывающего любовника для него был слишком возбуждающим. Брок со стоном сжал свой член и медленно двинулся обратно, языком надавливая на упругую вену. — Черт, — простонал Стив, привставая на носки, и уперся ладонью свободной руки в столешницу. — Расслабь горло. Давай же, детка… Брок на эту “детку” возмущенно фыркнул — эй, ему полтинник, да? — но послушно расслабился, едва не загибаясь от желания подрочить, пока Стив жадно толкался в его горло, будто они не трахались лет сто. — Боже-боже, — простонал Стив. — Я сейчас… Детка, если… Да как бы не так! Брок обхватил его за бедра, а потом сжал ладонями офигенную, напряженную до каменной твердости задницу, не давая отстраниться, и сглотнул, наслаждаясь самым отчаянным и порнографичным стоном, что ему приходилось слышать. Облизав и не думающий падать член, он поднялся, попутно отметив, что колено таки болит, прижался губами к выгнутой крепкой шее и приспустил свои штаны. Стив, будто очнувшись, буквально трахнул его языком в рот, рывком поменял их местами, отчего столешница впилась Броку в поясницу и принялся быстро, жадно ему дрочить. Брок просто рассыпался, растекся под ним, невольно представляя, как было бы в койке с кем-то настолько везде твердым и охуенно горячим. С кем-то настолько влюбленным именно в него. С кем-то небезразличным. — Обещай мне, — в порозовевшее ухо произнес Брок. — Что первым, что я увижу завтра и потом каждый день, будет твое лицо. Нахуй садовников и прочих… Стив? — Я не всегда могу быть с тобой целый день. Меня по нескольку дней не бывает рядом. — И что тогда? Запись другая? Без тебя? Я просыпаюсь и смотрю отредактированную версию своей жизни, не зная, что у меня есть кто-то настолько охуенный? Или ты врешь мне прямо сейчас? Кто я, Стив? — Человек, которого я люблю, — без тени сомнения отозвался тот, и Брок страстно хотел ему верить. — Когда ты вернешься? — Если все пойдет хорошо, часа через четыре. Брок потрогал пальцами его мягкие губы, с удивлением чувствуя, что уже скучает по ним, по всему Стиву, хотя тот еще даже штаны не подтянул. — Я хочу трахаться с тобой, пока не упаду обратно в беспамятство. Ты выглядишь, как голодный на пиру. Почему мы не трахаемся, Стив? Стив отвел взгляд, но, приоткрыв губы, втянул в рот кончики пальцев Брока, заставив того едва не скончаться от снова накатившего желания. — Я не попадал на хорошие дни. Довольно давно. — Я был ребенком? — Да, и довольно долго. А потом меня не было рядом. — Решай все с этим своим Тони и возвращайся, — приказал Брок. — Сегодня мне двадцать пять и я хочу завалить самого охрененного парня, какого мне приходилось встречать. И — что просто удивительно — хочу это сделать на законных основаниях. Ты же мой, Стив? — Твой, — без заминки ответил тот, и в дверь позвонили. — Это Нат. Она тебе понравится. Брок, вернув на место сползшие штаны, проводил взглядом его широкую спину и подумал, что ни у одной дамочки нет ни единого шанса ему понравиться, пока он помнит, что у него есть Стив. Увидев “Нат”, он невольно присвистнул. Крайне редко ему попадались настолько офигенные дамочки, умело прячущие боевую выучку под кошачьей, почти нефальшивой женственностью. Не знаешь, куда смотреть — ни за что не увидишь. Наверняка эта “Нат” была профи. То ли телохранитель, то ли секретный агент, то ли еще кто. И если такая, как она, приехала по первому звонку Стива, чтобы присмотреть за его престарелым, впавшим в маразм любовником, то стоило задаться вопросом, кто же такой сам Стив. — Вижу, до мудака ты уже дорос, — усмехнулось воплощение красоты и женственности, которое, похоже, могло откусить голову кому угодно. — И сколько тебе? Имею в виду — насколько все плохо? — Двадцать пять, — ответил за Брока Стив и добавил: — Прости, Нат, это всего часа на четыре. Наташа закатила глаза и прошла мимо них на кухню. Вскоре там загремела посуда, хотя эта женщина была последней, в ком Брок заподозрил бы кулинарные таланты. — Не доставай ее, — попросил Стив. — Мне вот интересно, что во мне… или в тебе такого, что у Мэри Поппинс, на которую ты меня оставляешь, глаза профессионального убийцы. — Мне пора, — вместо ответа сказал Стив и притянул его для поцелуя. — Не нарывайся, прошу тебя. — Надеюсь, “садовником” все же была не она. Стив удивленно на него взглянул, а потом так искренне рассмеялся, что Броку даже стало немного обидно. — Нет, господи, Брок, — он снова его поцеловал и даже головой покачал, давая понять, насколько нелепым было его предположение. — Веди себя хорошо. — Обещаю, дядя Стив. А ты принесешь мне конфетку, — он с намеком сжал его член через штаны и ухмыльнулся. — А как же. Но плохие мальчики остаются без сладкого, верно? — Не хочу знать, что я такого натворил и, похоже, не раз, если ты уже четвертый раз призываешь меня иметь совесть. — Вернусь к трем. Нат, я ушел! Он действительно вышел за дверь, плотно прикрыв ее за собой, и Брок услышал, как, почти бесшумно тренькнув, включилась сигнализация и замкнулся охраняемый периметр. Он понятия не имел, откуда знает это, но инстинктам привык доверять. Наташа показалась в дверном проеме. На ней красовался кокетливый розовый передник, а роскошная рыжая копна была забрана в хвост. — Правила, — вкрадчиво произнесла она. — Первое. Не пытаться выбраться в окно, через черный ход и другими способами покинуть дом. На задний двор только в моем сопровождении. — В сортир хоть можно? — Можно. Второе. Не распускать руки, я их сломаю, и Стив огорчится. — Знаешь, не узнай я с утра, какой мужик мне обломился, я бы может и подумал, пытаться ли совать яйца в яйцерезку. Но не сегодня. — Похвальная осторожность. Третье. Не хамить, жрать, что дают, и если я говорю “на пол, закрыть голову руками”, то ты падаешь и закрываешь, не пытаясь потешить свое мужское эго. Броку стало еще интереснее, кто такой Стив, если даже его ни на что не годного любовника надо охранять, как семью президента. — Развей мои сомнения, — попросил эту рыжую убийцу Брок. — Я же не трахаюсь с президентом Америки? Если у Америки такой президент… — Нет. Стив-президент — это катастрофа мирового масштаба. Опережая вопрос — нет, не скажу. Спросишь у него сам. Я пожарю блины. Оставайся на виду, детка. Брок, хмыкнув, демонстративно оглядел ее с ног до головы. — Хорошо, тетя Нат, можно мне машинку? — Будешь пусечкой, тетя Нат тебя покатает на очень быстрой машинке. Красненькой, — она кивнула в сторону окна, и Брок, выглянув, увидел на подъездной дорожке Феррари. — Ох ты ж блядь, — только и сказал он. — На мафиози Стив точно не похож. Супер спортсмен? Брок, отпустив жалюзи, с интересом осмотрел свою Мэри Поппинс. Та тоже не походила ни на мафиози, ни на голливудскую диву, ни тем более на спортсменку или жену богатого папика. — Ты киллер? — напрямик спросил он. — Телохранитель? Даже интересно, откуда у Стива бабки, чтобы… — Телохоронитель, — огрызнулась рыжая. — Не зли меня, Рамлоу. Брок не успел ничего сказать или сделать, как всем существом почувствовал нарушение периметра. Наташа тоже, похоже, уловила, что что-то не так, потому что, перемахнув стол, повалила Брока на пол, успев зажать ему рот. Откуда у нее взялся пистолет, Брок не заметил, но выучку оценил, послушно замерев под обманчиво-невесомым телом. — Это я, — раздался через секунду низкий голос, и Наташа, отрывисто сказав что-то по-русски, отпустила Брока, плавно перетекла в вертикальное положение и поправила передник. — Отмена красного кода, — он уже поднялся, когда на пороге кухни показался еще один мужик, не менее охуенный, чем Стив. Вернее, охуенный, но по-другому. Красивый до смазливости, широкоплечий, длинноволосый. С неестественно светлыми прозрачными глазами и ярко выраженной ямочкой на подбородке. Он был странно одет: в черную кожаную куртку, застегнутую до подбородка, несмотря на жару, тактические штаны с наколенниками и тяжеленные ботинки. Сумка, которую он опустил на пол, знакомо звякнула, что навело на мысль, что не только рыжая тут приторговывает смертью. — Привет, детка, — произнесло это… этот низким мурлычущим голосом, от которого Брока пробрало до нутра, а от загривка до позвоночника прокатилась жаркая волна. — Папа? — ехидно спросил Брок, потому что ну заебали — какой он детка в его-то почтенном возрасте? — Ты жив? Его родитель почил, едва Броку исполнилось семнадцать, и не то чтобы он годами оплакивал его уход. — Ах ты язва, — смазливый улыбнулся и по-кошачьи облизал губы. — Дай, угадаю. Двадцать три. — Двадцать пять, папочка. А ты вообще кто? Смазливый, хмыкнув, стянул куртку, пройдя мимо, поцеловал рыжую убийцу, с ухмылкой подставившую щеку, и оказался ближе, чем Броку бы хотелось — почти вплотную. — Твоя прекрасная задница должна меня помнить, — нагло произнес он и схватил Брока за жопу, как бессмертный. — Садовник, — хмыкнул он, раздумывая, дать этому наглецу по шее или пусть живет. — Видишь ли, сегодня у тебя не проканает. “Но я другому отдана и буду век ему верна”. Обломайся. Стив сказал, у нас не свободные отношения. Каким бы красавчиком ты ни был… — Детка считает меня красавчиком? — промурлыкал Смазливый. — Жизнь прожита не зря. — Пошла я отсюда, — фыркнула рыжая. — Прости, детка, на машинке тебя папочка покатает. Тесто для блинов на столе. Па-па, мальчики. — Ты оставишь меня с этим, тетя Нат? Стив тебе спасибо не скажет. — Ты в надежных руках, а я ночью только прилетела и не в настроении разбираться с вашими семейными проблемами. Сами, мальчики, сами. А я поехала досыпать. Она сняла передник и просто ушла, оставив Брока со Смазливым. Предательница. — Или ты отпускаешь мою жопу и словами через рот объясняешь, какого хуя происходит, или я врежу тебе по яйцам и вытру тобой пол, — обозначил свою позицию Брок, на что Смазливый только облизнулся. — Я совмещу, — пообещал он и потянулся в карман. Достал оттуда телефон, правда, чуть другой, чем Брок видел у Стива, и пощелкав, включил телевизор на дальней стене. — Смотри, а я поздороваюсь со своей любимицей, — он снова сжал ладонями жопу, но Брок терпеть не стал — вывернулся и пошел к дивану. На экране снова появилась его рожа, и он в первые минуты не услышал ничего нового, но потом вместо нарезки со Стивом, началось совсем другое. Появился Смазливый, как в прошлом ролике Стив, и произнес: — Брок, детка, я Баки. Люблю тебя. Зажжем? Они реально зажигали. Брок смотрел нарезку, на которой этот самый Баки поднимал Брока одной рукой, а тот орал и матерился. Как они катались по траве, а кто-то (наверное, Стив) снимал эту порноборьбу. Как они сидели, обнявшись, в огромном гамаке и целовались. Те же люди говорили почти те же вещи, включая “няшечку”, только мужик рядом с Броком был другой. И смотрелся он рядом так же органично, как и Стив. — Что… что все это значит, — Брок плавно поднялся и развернулся к усмехающемуся “Баки”. Кто придумал ЭТО назвать Баки? — Вы меня наебываете? Перебрасываете друг другу, как… Весело, должно быть, да? — Детка. — Ебало завали. Какой я тебе, нахуй, детка? Где Стив? — Поехал к Старку по важному делу. Опережая вопросы: я был на миссии, ты верно догадался — в сумке оружие, да, я киллер. Нет, не мафия, правительство. Мы все трое работаем на спецслужбы. — Рыжая? — И Нат тоже. — Стив сказал, я его. — Но не решил нужным уточнить, что у нас не пара, а тройка. Клипы, — он указал на телевизор, — нарезаны таким образом, чтобы не рвать в клочья твой шаблон и не вдаваться каждый раз в долгие пояснения. Тем более, мы со Стивом почти не бываем дома одновременно. — И вчера дома был ты. — Да, хороший был день, — “Баки” тягуче улыбнулся и приземлился рядом на диван. — Хотя восемнадцать, конечно, маловато. Стив меня убьет. — Да, он сегодня совсем не обрадовался, когда я заявил на него свои права, основываясь на инфе с пленки и состоянии своей задницы. — Как там моя красавица? — спросил Смазливый, явно прекрасно осознавая и свою привлекательность, и производимое ею впечатление. — Растрахана. Порезвился вчера, папуля? — Мы оба не остались внакладе. Признаться, в восемнадцать ты был тем еще говнюком, детка. — Припоминаю, — отозвался Брок и вдруг почувствовал, что не позавтракал. — Только не говори, что ждешь от меня чудес кулинарии. Я блины не пожарю, даже если от этого будет зависеть судьба человечества. — Блины пожарю я. Правила Нат озвучила? — В сортир со мной пойдешь? — Надо будет — пойду, — он по-кошачьи потерся лицом о его голое плечо и поднялся, потянулся, хрустя суставами, на ходу расшнуровал ботинки, точным броском отправив их в коридор, стянул лонгслив, перчатку с левой, и Брок офигел. В который раз за несколько показавшимися бесконечными часов. — Ох, детка, прости, — Баки посмотрел на свою стальную руку. Стальную, мать ее, руку от самой шеи до… целиком стальную руку. Настолько круто сделанную, что Брок заметил ее искусственность только сейчас. — Прости, забыл, — он щелкнул чем-то у плеча, и рука на глазах стала вполне человеческой. Ни жутких стыков, ни переползающих пластин — ничего. — Верни, — хрипло приказал Брок и поднялся. — Детка. — Зубы жмут или что? — оскалился Брок, которого это гейство уже достало. — У меня имя есть. — Ладно, — Баки ухмыльнулся и убрал иллюзию… или что там делало его робоклешню похожей на человеческую. — Ты киборг, — неверяще произнес Брок, подходя ближе. Рука на ощупь была гладкой, теплой и, конечно, твердой. — Ага. — Интересное будущее. Член у тебя тоже… Зря он это спросил, потому что Смазливый моментально щелкнул ремнем и приспустил штаны, демонстрируя отличный экземпляр хуя человеческого — тяжелый, крепко стоящий, толстый. — У Стива больше, — хмыкнул Брок. — О, так ты уже познакомился, — Смазливого, похоже, не волновало распутство Брока. — Не больше, а длиннее, — тем не менее уточнил он. — По-моему это и значит “больше”, — поддел Брок. — Но у тебя тоже ничего. — Ну, спасибо. Познакомишься? Брок, раздумывая, обошел его по кругу, отметив про себя ширину спины, охуенность выпуклой задницы и силу, до поры надежно запертую внутри. — Нет. Во-первых, хочу есть. Во-вторых, я так и не понял, какого хуя у нас происходит. В-третьих, не хочу нарваться на недовольство Стива, который ясно дал понять, что не позабавлен состоянием моей задницы и твоей к этому причастности. Так что пока нет. Прости, солдатик. Лицо у Смазливого на мгновение окаменело, и Брок в который раз за день проклял свою пиздливость. Ведь явно отдавил что-то этому “Баки”. — Хорошо, — отмерев, произнес тот и вернул свой классный член в штаны. — Блинчики. — Что… — Все в порядке, дет… Брок. Сейчас покормлю тебя и… чем-нибудь займемся. Что там Стив собирался… Отойдя к плите, он прямо из воздуха развернул полупрозрачную пленку-экран и что-то там быстро просмотрел. — О, бейсбол. Товарищеский матч. Хорошо. Билеты в кабинете. Сходим. Все еще за Ред Сокс болеешь? — Спорим, ты за Янкиз. — Бинго, — ухмыльнулся Смазливый… Баки, стягивая волосы в хвост и повязывая дурацкий фартук. Брок пошел за ним на “кухонный остров” и принялся наблюдать. Тот вымыл руки (обе, металлическую тоже) и принялся жарить блины: тонкие, кружевные, Брок никогда таких не видел. — Это русская еда, — верно расценил его молчаливое удивление Баки. — Наташа русская, меня вот научила. — Друзья детства? Вечная френдзона? Неудивительно, что ты оголубел. Баки рассмеялся, ловко перевернул блин в воздухе и притянул Брока за талию, прижав к себе бедром. — Друзья с детства мы со Стивом. Согласись, рядом с ним трудно было не оголубеть. Брок смотрел на его влажные губы и уговаривал свою ебливость вспомнить, что им пятьдесят. Надо же иметь хоть какое-то почтение к солидному возрасту. Хотя какое, нахрен, почтение? Стоило вспомнить, с какой задницей он проснулся, и наложить это все на красивого, удивительно чувственного Баки, который, в отличие от Стива, по ходу, не очень-то заморачивался всякими там правилами и лишними понятиями о долге и морали, как становилось резко не до возраста его потасканного организма. Хотелось трахаться. Боже, он чувствовал себя на свои двадцать пять и никак не мог нарадоваться тому, что не спился, не сторчался и не свернул себе многострадальную шею в какой-нибудь дыре, а дожил до пятидесяти, став бодрым, полным сил стариканом, объезжающим двух молодых жеребчиков. При мысли о том, что они могли творить в койке втроем, член, как распоследний предатель, натянул штаны, что — конечно же — не укрылось от Смазливого. — Тебя так вдохновляет мой кулинарный талант? — ухмыльнулся тот, опять подкидывая блин в воздух, а после принимаясь поглаживать его по голому боку. Вернее, Брок только в этот момент по-настоящему осознал, что он почти голый. Со сдержанным Стивом это его не беспокоило, а вот с Баки, из которого чувственность так и перла, он сразу почувствовал себя голым. И не то чтобы это помогло ему сосредоточиться на том, что он собирался сделать. — Расскажи мне о нас. — О нас двоих? — Баки задрал брови едва не до середины лба, собрав кожу складками, отчего стал похож на щенка шарпея. — Троих. Баки выставил тарелку с блинами на стол и достал из холодильника сметану. — Даже не знаю, с чего начать, — признался он, облизав пальцы. — Пожалуй, самым главным у нас является то, что мы друг друга любим. Не просто делим кого-то одного на двоих и терпим третьего. А я люблю тебя и Стива. Обоих разом. Мне с вами хорошо. Понимаешь? — А Стив? Он кажется таким… правильным. — О, правильность и Стив — слова-синонимы. Если найдется на свете менее гибкий человек, абсолютно не умеющий пасовать и прогибаться, я отсосу у своей винтовки. Вот честно. — И как же он… Как мы его убедили? Баки выложил сметану в неглубокую миску-салатник и исподлобья на него посмотрел. С прищуром. — С чего ты взял, что это не он нас завалил? — Не знаю, — пожал плечами Брок. — Сложно сказать. Я… — он задумался, подбирая слова, — не знаю, как сейчас, но в двадцать пять я сразу мог оценить человека и почти никогда не ошибался. Стив отошел бы в сторону. Баки усмехнулся и, сложив блин в несколько раз, макнул его в сметану. — Чертовски верно, детка. Глаз-алмаз. Да только кто в своем уме откажется от одного охуенного мужика, если можно заграбастать обоих? А вообще у нас настолько сложная и неправдоподобная история отношений, что я совершенно не хочу убивать на нее полдня. Просто поверь, что у нас все хорошо. — Только у вас один на двоих любовник, периодически впадающий то в детство, то в маразм, который лет через пять ни на что путное уже не сгодится, даже если вылечит текущую крышу. — Ты опять, — вздохнул Баки и в два укуса прикончил блин. — Ешь. Тебе до разваливания еще лет пятьдесят, не переживай. Давай, в темпе, а то на матч опоздаем. Начало через час. Брок, ничуть не удовлетворенный ответами, тем не менее, уловил, что большего ему пока не добиться. Да и зачем, если он один фиг обо всем завтра забудет? До поля, на котором должен был проходить матч, они не дошли. Вернее, они собрались, Броку даже удалось отстоять одиночество в ванной и уборной, подивиться низкой талии на мужских джинсах и тесным, как вторая кожа, футболкам, но у двери их застал телефонный звонок Стива. — Никуда не уходите, — приказал он. — Я буду через пару часов. — Стиви, — начал Баки, явно собираясь заверить его, что с драгоценным Броком ничего не случится под его приглядом, но тот перебил: — Я не сучусь, это важно. Дождитесь меня. Он отключился, и Смазливый Баки, вздохнув, спрятал телефон в карман, снял маскировку с руки и взглянул на Брока. — Чем займемся? То, что они окажутся в койке, было ясно с самого начала. Как только Брока перестала мучить вина за мнимую измену Стиву (ну, не вина, а страх проебать такого красавчика, положим), его стали мучить совсем другие чувства. Желание зудело под кожей, как будто он только выгрузился из транспорта, выбравшись из пустынного ада, и страстно, до темноты перед глазами хочет всего: горячей еды, в нормальный душ и трахаться. До одури, пока не перестанет стоять, а из головы и сердца не вытрахается вся та муть, что месяцами оседала там, как копоть. Он сгреб Баки за блестящие патлы и впился в его сладкий капризный рот — какой идиот придумал делать киллерами таких красавчиков? Тот ответил сразу же, заводясь с полуоборота, вжал его в так и не открытую дверь, притираясь пахом, и застонал. Сам Брок предпочитал хранить в койке мужественное молчание — на кой хуй давать мальчикам-однодневкам лишний повод для самодовольства? — но сейчас он был дома, хоть и не помнил об этом самом доме ни черта. С человеком, который пережил его беспамятство, не убавив ни в страстности, ни в хорошем к нему отношении. То, что вчера они уже трахались, и наверняка Баки сейчас вспоминает, как раскладывал его, нетерпеливо-юного внутри и еще вполне ебабельного снаружи, только подстегивало. Брок тоже хотел помнить, хотел, как ничего и никогда. Каждый миг с ним, с ними. Хотелось не спать, не смыкать глаз, чтобы не потерять ни единого мгновения, не заставлять Стива грустно улыбаться каждое утро в ожидании очередной порции все тех же вопросов, настороженности, неверия, претензий и подозрений. Говеный характер не зависит от возраста, и их, его терпеливых любовников, он не доставал настолько, чтобы тихо сдать “дедулю” в хорошую частную клинику с зелеными лужайками и вежливым персоналом. Они долбались с ним изо дня в день, поджидая “хорошие дни”, когда он становился достаточно взрослым, чтобы можно было сделать вид, что все почти как раньше. Они заслужили. И многочасовую еблю, и все остальное. И даже право называть его хоть жопой с ушами, не то что деткой. Может, он-старый тащится от этого “милого гейского прозвища”? Может, оно его возбуждает? — Детка, — простонал Баки, прикусывая его шею, — пожалуйста, детка, скажи, что мы сейчас пойдем в спальню, разденемся, и ты позволишь мне тебя потрогать. Мою обожаемую жопу? Можно мне? — Вчера я, судя по состоянию этой самой жопы, против не был. — В восемнадцать ты все еще был пугливым зайкой, пытающимся казаться волком. А сейчас я в тебе чую мужика, который знает, чего хочет. У меня от тебя яйца поджимаются уже сейчас. Детка, пожалуйста… — Чего детка-то? — Броку действительно было интересно. — Началось как шутка, ты меня принцессой называл, я типа отомстил тебе. Так и прижилось. — Ты же понимаешь, что зря дал мне карты в руки, принцесса? — Да я тащусь от этого прозвища. Ты меня можешь звать как угодно. Брок потянул его на себя, облапив твердую задницу, с наслаждением застонал, в голос, не отказывая себе в удовольствии, и Баки сорвало. Закинув Брока на плечо, как будто тот ничего не весил (киборг в действии, у кого еще яйца поджимались) он моментально взлетел на второй этаж, толкнул дверь спальни (совсем не той, в которой Брок проснулся) и уронил его на кровать. — Черт, — запоздало сказал он, расстегивая на Броке джинсы, — детскую тебе показывать, пожалуй, не стоило. — Что? Брок осмотрелся по сторонам и будто попал в детство, о котором мечтал, но которого у него никогда не было. Машинки на радиоуправлении. Постеры с Кэпом. Постельное белье со Звездными Войнами и настоящий щит Капитана Америки, наверняка один к одному. Это не считая огромного телевизора и того, что он определил как игровую приставку, благо на ней было знакомо написано “Sony”. У Брока была такая и уже в довольно зрелом возрасте, когда он смог ее сам себе купить. — Что это? Баки со вздохом отлепился от его живота, который с восторгом вылизывал, и огляделся по сторонам. — Твоя комната. Одна из. Мы ее называем “от восьми до пятнадцати”. — Есть другие? — Конечно. Моя любимая тридцать-пятьдесят. Там везде оружие, — он ухмыльнулся, но как-то невесело. — Эту тоже люблю, хоть ты в любом возрасте и делаешь меня в КС. — КС? — Контр Страйк. Игра такая. — О, — Брок оглядел комнату, разрываясь между возбуждением и любопытством, но любопытство все же победило. — Кэп, — усмехнулся он, рассматривая постеры. — Тащился в детстве от комиксов с ним. Жаль, таких в природе не существует. Лицо у Баки стало насмешливым, почти глумливым. — Ты не представляешь себе, чего нам стоило найти пижаму, точно повторяющую его костюм, да еще твоего размера. Но в восемь ты закатил такую истерику, обнаружив себя старым, что мы отвлекали, как могли, благо, был тот редкий случай, когда мы со Стивом оба оказались дома. — А щит? — Сейчас полно магазинов с этим добром. Тут и фигурки есть, коллекционные. Как куклы, только очень похожие именно на него. Даже одежки там всякие меняются. — Поспорю, что в пятнадцать мне нравилось его именно раздевать. Баки стал задумчивым, будто решал, сказать или нет. — Что? — тут же спросил Брок, поднимаясь. — Хочу посмотреть на этих куколок, наверняка по хроникам делали, а то в комиксах черти что было нарисовано. У десятидюймовой куклы, одетой в пестрый костюм, было знакомое лицо. — На Стива похож, — ухмыльнулся Брок. — Вот уж не знал, что меня так переклинило на легенде, что я нашел на старости лет похожего мужика. — Э… как бы тебе сказать, так, чтобы помягче, — произнес Баки, растянувшись на кровати и заложив руки за голову. У Брока появились нехорошие предчувствия. — Как есть говори. — Вообще-то это не Стив похож. Это куклы на него похожи. Он даже позировал, с него снимали 3D-модель. — Ну все проще, чем с хроники, — хмыкнул Брок. — Да уж. Там у Стива совсем другая прическа. Брок замер. Информация не укладывалась у него в голове, потому что сказанное звучало дико и по-идиотски. Кукла в руках была похожа на Стива. Очень. Даже телом — широкие плечи, узкая талия, почти карикатурно выпуклая жопа. И прическа как у него. И цвет волос. — Развей мои сомнения, ты пытаешься меня убедить, что… — Что маленький мальчик Брок Рамлоу вырос и завалил настоящего Капитана Америку, — ухмыльнулся Баки. Баки. Баки, ебущийся с Капитаном Америкой. — Ебануться, — только и сказал Брок, потому что ну какого хрена, его старое сердце на такое не подписывалось. Он сегодня отсосал охуенному мужику, по совместительству оказавшемуся кумиром его детства. Блядь. Вот просто блядь. — А ты, значит, Баки Барнс. — Ага. Брок сел рядом с ним на постель, попав жопой прямо на лицо Люку Скайвокеру, и расстегнул на кукольном Кэпе куртку. Под ней оказалась пластмасса, даже приблизительно не отражающая красоту оригинала. — Детка, у тебя же не упало ото всей этой истории? — с надеждой спросил Баки чертов Барнс, у которого по-прежнему накрепко стояло. Он видел член Баки Барнса. Он сосал член Кэпа, который, по рассказам историков, был чуть ли не ангелом бесполым, а оказался вполне себе горячим мужиком. Столетним. Господи, он еще считал себя старым! — Дай мне минуту, — попросил Брок, и Баки вздохнул, уставившись в потолок. — Я все-таки идиот. Стоило выбрать другую спальню, и сейчас я бы лизал свою обожаемую жопу безо всяких регалий и званий. Просто один охуенный мужик лизал бы жопу другому. А не Баки ебаный Барнс. — Принцесса, — хмыкнул Брок и снова посмотрел на его руку. — А знаешь, план неплохой. Только одежды многовато и… давай все-таки переберемся нахуй из этого храма куда-нибудь в место попроще. Ебануться, Капитан Америка! Если бы у Брока не было закаленной горячими точками психики, у него бы, наверное, случилась истерика. А так нет. Возбуждение уверенно взяло верх над восхищением легендарностью обоих его любовников. Баки поднялся красивым плавным движением, и Брок невольно залюбовался. — Ты вообще человек? Баки задумался на мгновение, а потом расплылся в улыбке. — Отчасти. Но та часть, что осталась от хомо сапиенс, тебе понравится, обещаю. Они ввалились в ту спальню, в которой проснулся Брок, уже без футболок и в падающих с задниц штанах. Баки действительно был чувственно-страстным, несдержанным и горячим, как лава. Брок понимал себя-восемнадцатилетнего. Хотелось скинуть мешавшую одежду и притереться кожей к коже. Когда зазвенел разрываемый периметр, Брок давно и надежно лежал на животе, впиваясь обеими руками в простыню и орал. На пару с Баки, потому что вместе оно приятнее. Хотя куда уж больше — Брок в некоторые моменты думал, что так и сдохнет с чужим языком в жопе от передоза острых ощущений. Не мальчик все-таки. — Это Стив, — “успокоил” его Баки, на мгновение прекращая его пытать, и снова сделал ЭТО. — Блядь, Баки… Сука, ну подрочить-то дай. — Нет, детка, ты справишься. Моя красавица, — сказал он, обращаясь напрямую к жопе Брока. — Чувствительная крошка. Как же я скучал по тебе. — Аж пару часов. Она даже обратно сыграть не успела. — Всю жизнь, — торжественно возразил Баки и лизнул его от яиц до самой дырки, пощекотал ее языком, сунул его внутрь и добавил палец. Брок взвыл. Если с ним проделывают такое регулярно, то неудивительно, чего он так хорошо сохранился — трах продлевает жизнь. Он уже должен стать бессмертным. — Де-е-етка, мой красивый, мой сладкий. У Брока не было сил посылать его нахуй. В конце концов, нахуй страстно хотел пойти он сам. Просто до опизденения. В пятнадцать такого не было даже с желанным до поджимающихся яиц Патриком, который был старше на пять лет и казался дохуя взрослым и опытным. Что ж, Патрик сосал у Барнса. Вот просто вообще не всплывал рядом с этим смазливым извергом, знавшим толк в пытках. — Вставь, Барнс, мать твою за ногу. — Маму мою не трогай, я и так ее почти не помню, — отозвался тот и вдруг прижался к пульсирующей от желания дырке твердой головкой. Брок даже замер, даже дышал через раз, опасаясь, что Барнс подразнит и передумает. Но тот распялил его ладонями, вжимая в матрас, и до одури медленно толкнулся. Неглубоко, одной головкой. Дразнил, сука, не давая двинуться, и при этом нес такой бред, что Броку хотелось кончить и упасть в обморок от передоза. И не обязательно в таком порядке. — Да, черт, да, мой охуен-ный, — стонал Баки. — Хочу тебя, я постоянно, в мертвом после особого пиздеца состоянии тебя хочу, господи. Ты иногда совсем ребенок, я смотрю на тебя и не могу забыть, какой ты горячий внутри. Мой детка, сокровище мое. Он втиснулся до конца и замер, тяжело дыша, а потом лег сверху, придавив всем весом, мазнул волосами по плечам и прикусил загривок. А потом выдрал так, что Брок выл, вжатый мордой в матрас, впервые в жизни (в том куске, что он помнил) позволяя зажать себя так, что не шелохнуться, не вздохнуть особо и уж тем более не подрочить. Он, конечно, кончил. У него не было ни единого шанса этого избежать: Баки не давал пощады, в таком совершенстве знал его тело, что Брока просто размазало под ним. — Бак, — раздалось от двери, и Брок, не видя ничего перед собой, ничего не чувствуя, кроме сводящей с ума истомы, узнал голос Стива. — Ты опять? Барнс аккуратно освободился и лег рядом, прижав неспособного самостоятельно пошевелиться Брока к себе. Неудобно вышло. Даже знание о том, что Стив тоже его, не помогало. С утра он хотел только Стива. Только тот вышел за порог, Брок оказался жопой кверху под другим мужиком. — Какие новости? — мурлыкнул Барнс, поглаживая Брока по заднице, из которой текло. Стив наверняка видел вытекающую из него чужую сперму, и от этого Брок снова нелогично возбуждался, как какой-то извращенец. Пятидесятилетний извращенец, имевший, похоже, весьма отдаленное понятие о рефрактерном периоде у пожилых людей. О простатите. Об импотенции. Стив, к удивлению Брока, принялся раздеваться. Не то чтобы он не верил, что может ебаться сразу с двумя охуенными мужиками, но Стив, особенно с учетом того, что Брок теперь точно знал, кем он является (символ нации, человек выдающихся моральных качеств, стойкости и силы духа, господи, и он трогал его член), совершенно не походил на того, кто вот так запросто, после того, как спросил “Бак, ты опять?” примется раздеваться. У Брока внутри все налилось жаром. Он снова хотел. Может, он тоже суперсолдат? Из какого-нибудь подразделения заебывающих насмерть? Улучшенной породы? — Детка, — нежно произнес Стив, и Брок, с трудом подняв голову с мощной груди Барнса, потянулся за поцелуем. Все новости, хорошие или плохие, могли подождать до того момента, пока в Брока снова попадет член. Большой, красивый. Господи, как он любил члены. Хорошо, что в пятьдесят эта его страсть, похоже, только прогрессировала. — Давай же, — прохрипел Брок, и Стив, не став задавать лишние идиотские вопросы и сбивать настрой, просто подхватил его под колено и насадил на себя. — Ч-ш-орт. — Прости, — задыхаясь, выговорил Стив. — Бо… — Нет. Давай, хватит с меня вылизываний. Стив двигался в нем медленно, размеренно, заставляя жарко выдыхать и гнуться, принимая его. Брок и не знал, что стал таким. Податливым, принимающим, жадным. Стив целовал его в плечо, в шею и крепко держал под коленом, заставляя оставаться в уязвимой, раскрытой позе. Баки прижался спереди, нашел губы и просто растворил в себе, в них обоих. Медленно, чувственно поглаживая член, доводя до невменяемости только осознанием происходящего. Он кончал Баки в рот, до боли выламываясь, выгибаясь на члене Стива, и, казалось, был готов захлебнуться этим всем, особенно когда Стив, прошептав что-то невообразимое, застонал. Чувственно, низко, будто говоря этим стоном обо всем и сразу. Да так, что все трое понимали. Когда ослабевшему в край Броку еще и Баки сдрочил на живот, жадно глядя в глаза и позволяя Стиву совать пальцы в его задницу, Брок чуть не пошел на третий заход. Его бы это убило, конечно, но он бы умер счастливым. — Какие новости? — светским тоном поинтересовался Баки, поднимая с пола большое полотенце и принимаясь обтирать им Брока. — Тони нашел решение, — просто сказал Стив, и Брок почувствовал, как замерло все внутри. У всех троих. Решение. Лечение. Возможность все помнить. Почти невозможное чудо, на которое никто уже, похоже, не надеялся. — Но? — спросил Баки. — Ну, Стив, не томи. Стив погладил Брока по лицу, будто раздумывая, говорить при нем или нет, и решился: — Наноботы. Очень опасно. Гарантий мало. — При плохом раскладе? — глухо спросил Баки. — Смерть. Я думаю, нам стоит отказаться. — Да, — Баки выдохнул и вытянулся рядом, а Брок сказал: — Какого хуя, — потому что ему что, десять лет? — А меня спросить? — Брок, ты не знаешь всего, и… — начал Стив, но Брок, несмотря на вытраханность, почти разозлился. — Ну так расскажи мне! Давайте, не ебите до обморока, а введите меня в курс дела, раз уж сегодня у нас переломный день. — Не сердись, — Баки обнял его и попытался уложить обратно. — Нет уж. В пижаму рядить и кукол мне подсовывать будете, когда я опять… — Хорошо, — сказал Стив. — Идемте на кухню. Баки и Стив, похоже, привыкли заботиться о нем, как о малыше, хотя Брок не мог припомнить, чтобы ему так заносили хвост, даже когда ему было восемь. У него были обязанности по дому. Он посуду мыл, потому что посудомойки тогда были роскошью. Вполне мог разогреть что-то в микроволновке и сделать чай с бутербродом. А тут будто он хрустальный — два огромных мужика нарезают круги по кухне, слаженно стаскивая на стол огромное количество жратвы. Хотя, если учесть, как эти два мужика выглядят каждый в свою сотню, то они не совсем люди, и жрать должны соответственно. — Так, — начал Баки, едва все расселись. — Что за наноботы? — Микроманипуляторы, сравнимые по размеру с молекулой, — ответил Стив. — Тони предлагает ввести их в организм Брока вместе с вирусом, усиливающим регенерацию. По его концепции, совместно эта, как он выразился, “команда” должна будет “починить” организм изнутри и потом вывестись естественным путем. — Мы уже раз ввели ему сыворотку, — мрачно заметил Баки. — И вот к чему… — У нас не было выбора, счет шел на минуты, Брок жив, и это главное. — А эти боты и вирус не станут конфликтовать с сывороткой, которая тоже отвечает за регенерацию, хоть и так криво, что Брок то помнит, то не помнит? — Как объяснил Тони, у Брока все еще поврежден мозг. Он сейчас как поврежденная карта флэш-памяти. Не обладает номинальной емкостью, а потому память “затирается” большими массивами, накладывается друг на друга, перезаписывается, как при дефрагментации. Информация не теряется, просто уходит в более глубокие слои, откуда мозгу сложно ею оперировать. То есть… — То есть если Тони починит мозг и расширит его емкость, то… — То мозг перезапишет память, как ему удобно и… и Брок все вспомнит. Даже эти полгода. — А если нет…. — А если нет, мы можем разрушить личность. Мы можем его убить. Они оба уставились на Брока, будто он мог вот-вот исчезнуть. — Ничего, что я прямо здесь сижу? — спросил Брок. — Эксперименты на крысах были? — Даже уже на людях, — поколебавшись, сказал Стив. — Тони отыскал совсем безнадежного больного, черепно-мозговая, сильные повреждения, молодой парень. Мотоциклист. Его собирались отключать от системы жизнеобеспечения, и так как он завещал свои органы в качестве донорских, Тони удалось оформить это официально. — И? — поторопил Брок, которого законность манипуляций беспокоила в последнюю очередь. — он жив? — Да. — Но? Стив, не томи, не театр — паузы выдерживать. — Он не помнит вообще ничего, — осторожно ответил Стив. — Не младенец, конечно, но как будто… Маугли, только без навыков выживания в лесу. Чистый лист. — Значит, его можно научить, — упрямо возразил Брок, отгоняя от себя мысль о том, как он будет выглядеть, пытаясь в пятьдесят научиться жить с нуля. — Можно же? — Брок, — Стив взял его за руку и, помолчав, продолжил: — Тони сказал, так произошло потому, что у того парня мозг был сильно поврежден. Информации просто некуда было переписаться, и его э… отформатировало… Стерло полностью. У тебя дела обстоят лучше, но никто не может дать гарантии, что эти… наноботы не сотрут, что есть. — Стив, так лучше, что ли? Вот признайся честно? — Да, — Стив и Баки сказали это одновременно. — Лучше, — продолжил Стив. — Ты — это ты. В любом возрасте. — А что есть “я”, Стив, уж прости за философию? Каждый день открывать глаза и нихуя не помнить, что было с твоей задницей — это быть “я”? А если бы я сегодня проснулся четырнадцатилетним и с растраханной жопой, что бы я подумал о незнакомом мужике в незнакомом доме? О тебе? Не узнавать любовников — это “я”? Не помнить минимум половину жизни? Чувствовать себя обузой? Постоянно подмечать твою заебанность? Если это такое “я”, то не надо мне такого счастья. Это мой мозг. Мне двадцать пять и пятьдесят одновременно. Я говорю — хочу попробовать. — Детка, — позвал Баки. — может, имеет смысл еще немного подождать, пока Тони усовершенствует? — И что, когда-нибудь он скажет “Да, сто процентов, заносите”. А мне будет уже… сколько? У меня совсем нет времени. Я у смерти поссать отпросился и встретил вас. Я не хочу ничего забывать. Не хочу довести вас до состояния, когда вы будете смотреть на меня с тоской, как на чемодан без ручки — нести тяжело и бросить жалко. Я не хочу жалости. Не от вас. Если мое мнение хоть как-то учитывается… — Хорошо, — сказал вдруг Стив, который у них, похоже, был главным. Еще бы — аж целый Капитан Америка. — Одно условие. — Что, у меня нет завещания? Уверен, что есть. Оно у меня с двадцати лет есть. — При чем тут, — нахмурился Стив, а потом вздохнул. — Господи, Брок. Нет. Я хочу, чтобы ты позволил Тони записать твои воспоминания. Все, сколько есть, на диск. Я понимаю, что есть вещи, которыми бы ты не хотел делиться или помнить… — Я хочу помнить как можно больше. И плохое тоже. Что до тайн и государственных секретов, то чего вы обо мне не знаете после истерики, которую пришлось унимать пижамами и куколками Кэпа? — Ты показал ему детскую, — с осуждением произнес Стив. — Баки. — Вышло случайно. Ты же знаешь, как я реагирую на Брока, который согласен оказаться со мной в одной кровати не просто чтобы послушать сказку. Брок закатил глаза. — Надеюсь, вы понимаете, почему я хочу это прекратить. Потому что я, сука, не хочу сказку. Я хочу еблю. Каждый день. Такую, чтобы на жопу садишься — и вспоминаешь, а не начинаешь подозревать, что с тобой что-то не так и дядя какой-то подозрительный рядом. Маньяк, наверное. Баки имел наглость фыркнуть, но тут же стал серьезным. — Брок, подумай еще раз. — Не о чем, парни. Вы классные. Все будет как надо. Он говорил с уверенностью, которой не ощущал, но не мог же он сказать: “Проканает — всем счастье, а нет — так вам свобода”. Тогда бы они еще заперли его, чего доброго. — Хорошо, — после долгой паузы сказал Стив. — Хорошо. Пусть будет так, как ты решил. В конце концов, это твоя жизнь, а мы… должны уважать твой выбор. — Звучит так, будто вы уже планируете мои похороны, — усмехнулся Брок. — Не дождетесь. — Надо сделать запись, — предложил Баки. — Себе ты быстрее поверишь, чем нам. И завтра, и послезавтра, и еще один бог весть сколько дней ты будешь просыпаться в незнакомом месте, где незнакомые люди будут производить непонятные манипуляции. Постарайся быть убедительным. Брок никак не мог записать речь, потому что постоянно тянуло то поржать, то еще чего. Пока Стив не догадался увести Баки, ничего не выходило. В конце концов послание самому себе было готово и начался ад. Стив звонил куда-то, с кем-то что-то долго обсуждал. Приезжали юристы. Консультирующие доктора. Еще какие-то непонятные личности вроде огромного черного одноглазого мужика, который в разговоры особо не вмешивался, но смотрел так, что Броку хотелось сплюнуть. — Время, — наконец, в половине двенадцатого объявил Стив и все, кто еще оставался, как по команде собрали манатки и вымелись за дверь. — Пойдем, хватит на сегодня, — Баки потянул только освоившего планшет Брока из кресла. — Пора спать. — Эй, мне что, десять? — возмутился Брок, потому что нашел в сети отличную игрушку — гоняешься за дамочками и трахаешь их так, чтобы понравилось не только тебе. И следишь, чтобы не трахнули тебя. Тут были начальник, полицейский и даже библиотекарь. Все как в жизни. — Я не устал. — Брок, — Стив оказался рядом, присел на корточки и положил руку на колено, отчего Брок, почти ненавидя себя за вбитые в подкорку рефлексы, сразу успокоился. — Каждый день тебе нужно ложиться не позже двенадцати, чтобы память успела перестроиться за ночь. — Я не хочу забывать, — Брок потянулся к нему, прижал его голову к своей груди и зарылся в волосы чуть подрагивающими пальцами, думая о том, что завтра снова отметит его охуенность и нихуя больше. — Знаю, что говорю это каждый день. Знаю, как вас заебали мои капризы. Еще пять минут, ладно? — Детка, — Баки оказался рядом, обнимая их обоих, и вздохнул. — Это и вправду был очень хороший день, но тебе пора под сканер и в кроватку. Если перестройка начнется, пока ты в сознании, день завтра будет ужасным. Мы проверяли. Давай, пять минут на сопли, три на диагностику, десять на душ и немного останется на то, чтобы кончить мне в рот, идет? Этот сученыш умело его переключал. Даже обидно становилось, что он сам не имеет возможности вот так давить на нужные точки своих любовников. Что просто не успевает вспомнить, где они, эти чертовы точки. Не успевает найти их все за чертовы шестнадцать часов, что отведены ему на жизнь. Каждый день новую. — Что за сканер? — Изобретение Тони, — отозвался Стив. — Позволяет спрогнозировать с определенной долей вероятности, сколько тебе будет завтра. Плюс-минус три года. Реже четыре. — Ох, парни, надеюсь, это не будет что-то вроде “Одиннадцать плюс-минус три”, потому что я даже не знаю, что за запись можно поставить, ориентируясь на меня восьмилетнего и одновременно — четырнадцатилетнего. — Зато мы знаем, в какой комнате тебя уложить, — улыбнулся Стив. Броку стало интересно. Вставая в почти незаметный круг в углу гостиной и позволяя голубоватым кольцам света скользить вдоль его тела, что-то измеряя, вверх и вниз, он подумал, что ждет прогноза, как результатов какого-то шаманского гадания на птичьих костях. Одновременно желая, чтобы прогноз был сносным, и не особо веря в то, что он сбудется. — Двадцать семь — тридцать три, — вынес вердикт приятный женский голос. — Рекомендую… — Цыц, Пятница, — оборвал голос Баки. — Потом свои рекомендации. Он подошел ближе и поцеловал Брока. Так, что тот захотел начать процесс “кончить мне в рот” прямо тут. Потом в душе повторить. И в постели. Но на часах было уже без пятнадцати двенадцать, и он, как ебаная золушка, нихуя в этой жизни не успевал: ни потрахаться на балу, ни уйти с достоинством. — Пусть завтра будет хороший день, — было последним, что он услышал от Баки, прежде чем тот, заботливо поправив одеяло, поцеловал его, оттраханного, отмытого и сонного в лоб, как покойника. Да что там. Утверждение “сон — это маленькая смерть” в его случае воспринималось буквально. Закрывая глаза, он чувствовал, как в нем умирает сегодняшний день. И вместе с ним — крошечная часть его самого. *** Голова болела, но вполне терпимо. Брок потерся лицом о подушку и потянулся всем телом, не открывая глаз. Прислушался к окружающей действительности, чутко улавливая звуки тихого разговора, пение птиц, едва различимое звяканье посуды, и улыбнулся. От подушки знакомо пахло, а все тело чуть ныло, провоцируя потянуться снова, так, будто у него вчера была тяжеленная тренировка, оставившая его без сил, и теперь все мышцы приятно ноют, требуя движения. Дверь в комнату открылась, но Брок не стал открывать глаза. — Мне снился дурацкий сон, — подавив зевок, произнес он. — Будто меня заломала Гидра, увезла в какую-то жопу и там обнулила. И я как дурак забыл все на свете, превратившись в овощ, который вы с принцессой исправно поливали, удобряли и всячески… ***Ему восемь. Он просыпается в самой потрясающей детской, какую только можно вообразить — яркой, напичканной потрясающими игрушками. Вроде у него не день рождения? Боже, как хочется все потрогать и попробовать, он так увлечен новыми игрушками, что не сразу замечает, каким огромным стал. Пол вдруг оказывается очень далеко, он падает, ударяясь коленкой и видит свои огромные руки. Ему страшно, хочется заплакать и позвать мать, но плакать не выходит. Горло сжимается от сухой истерики, сердце колотится. Паника. Такая сильная, что хочется залезть под кровать, в настоящий ад перерасти не успевает: дверь открывается и на пороге его комнаты появляется какой-то дядька. — Привет, парень, — улыбаясь, говорит он. — Помнишь фильм про обмен телами? Тут такое дело… Он говорит легко, даже весело, а Брок изо всех сил надеется, что не попал в тело собственного папаши. Не удержавшись, он наверняка порезал бы себе лицо и обрился налысо. Дядька ловко плетет какие-то небылицы о своем друге, вдруг ставшем ребенком, расспрашивает, кто он и где живет, обещает во всем разобраться, и Брок успокаивается. Они до самого вечера объедаются сладким, устраивают сражение суперновыми солдатиками и радиоуправляемыми танками, строят крепость из конструктора и смотрят мультики. Брок вырубается прямо в гнезде из диванных подушек на полу в гостиной и страстно хочет, чтобы Баки еще и завтра не нашел способ вернуть обратно своего дурацкого друга. Домой к отцу ему совсем не хочется. ***Ему восемнадцать, на выпускном он завалил красотку Марго Уолш и страшно горд собой, хотя где-то глубоко внутри знает, что с удовольствием поменял бы пять Марго на одного Патрика, уехавшего из их захолустья. Голова болит, но это ничего. Он с трудом отрывает ее от подушки и осматривается — на отель, в котором он вчера заснул, не похоже. — Проснулся? Доброе утро, Брок, — говорит невесть откуда взявшийся мужик, и Брок залипает на крутом изгибе его грудных мышц, на широченных плечах и… В общем, он встал, но не весь. — Привет, горячий папик, мы знакомы? — яйца поджимаются от собственной наглости, но эталонный “папик” странно улыбается и отвечает: — Не совсем. Спускайся на кухню, поговорим. В зеркале стремный дед с плечами, которые непонятно, как проходят в дверь. Он трогает его лицо его же зататуированными руками и еле сдерживает крик. Он не станет орать при том охуенном папике. Всему есть разумное объяснение. Он же не спятил? Он же не забыл все на свете? Одно дело — фантазировать перед сном о том, как однажды проснешься в будущем, взрослым, и можно будет курить, покупать в барах алкоголь, клеить парней, и совсем другое — в этом ебаном будущем проснуться. Стив рассказывает ему совершенно мозговыносящие вещи. Он не верит, не верит, не верит! Но Стив убедителен. Стив показывает фото. Стив демонстрирует технику. Всякие приборчики из будущего, которых в его времени просто не может быть. Стив идеален, горяч, и Брок изо всех сил надеется, что треп о фрэндзоне — вранье. Не мог же на старости лет он стать таким долбоебом? Упустить такого… Стив не позволяет ничего, кроме поцелуя, да и то потому, что Брок только что в красках ему расписал, как трахался с Патриком (да, он идиот, но подействовало же). *** Он просыпается, ему двадцать пять и он до самого вечера не выпускает обоих любовников из постели, радуясь, что так подсуетился на старости лет. И у него стоит, стоит на обоих с утра до ночи, и жрет он как не в себя, и почти не устает. Хороший день и хорошее будущее. *** Ему тридцать, у него кризис, он на распутье, он ни хрена не понимает. То есть, конечно, настолько красивая нянька для пенсионера вроде него — это приятно, лестно и вообще говорит о том, что выбрал он правильно, раз дожил до старости. Хайль Гидра. До самого вечера он сидит на чердаке и курит в окно, отказываясь жрать то, что ему подсовывает эта русская. Не верит он русским. И себе не верит. *** Ему тридцать восемь, а потому, когда Зимний Солдат открывает дверь в его спальню, он просто направляет на него ствол, понимая, что не успеет. Белый конверт не поясняет, как он дошел до жизни такой и сунул хуй в винтовку с глазами. Как этот хуй вообще встал на то, что может вскарабкаться на дом и попасть с трех километров в глаз чуваку, едущему в поезде. — Не успеешь, — скалится Зимний. Скалится вполне по-человечески. Да и то, как он двигается: убирает блестящие патлы за ухо, плотоядно оглядывает Брока, как волк — кусок мяса, облизывает свои блядские губы, — все кричит о том, что деревянный (железный?) мальчик совсем настоящий. Стал им. Человеком. И отчего-то простил Броку его слепоту. Они выезжают на полигон размяться, Брок пытается смыться, но кто и когда уходил от Зимней Падлы? Точно не Брок. Он ждет наказания, когда тот прыгает сверху, даже как-то бережно валит его в пыль. Но тот лишь говорит: — Не надо так, детка, я тебе не враг. Он рычит от этой “детки”, бьет затылком в губы, хотя метит в нос, ребра хрустят от увеличившейся тяжести навалившегося сильнее Зимнего, и остаток дня он проводит в доме, охраняемом, как банк. *** Ему сорок пять, и когда его утром будит Капитан Америка, на которого он устал дрочить, то в первый момент Брок боится, что сошел с ума. Что его раскрыли и отдали в рабство его порномечте. И он теперь в аду. Каждый день в ебаном аду. Запись возносит его эго к небесам. Он зовет Кэпа Стивом. Каждый ебаный день жизни. Он может касаться его. Вот прямо руками. Мять его охуенный зад. Он смог. Он выбрался. Он прирос к лучшему на свете человеку накрепко, намертво, так, что тот его не бросил в маразме. Когда Зимний вламывается в его рай, он должен вот-вот кончить просто от того, что отсасывает. Кэпу. Стиву. Насаживается губами, ртом, горлом на его охуенный член. Даже дрочить не надо. Пусть только Стив продолжает стонать. Зимний не задает лишних вопросов. Просто стягивает с Брока штаны и делает ему хорошо. *** Ему сорок шесть, сорок семь, сорок восемь, он каждый раз просыпается дома. Его парни рядом. Разные, по-разному тяжело ему доставшиеся. Он дома, и черт его подери, если он позволит им ходить вокруг него на цыпочках и дышать через раз. Или станет спрашивать разрешения выйти на задний двор. *** Белый потолок. Белая боль. Все белое. Люди вокруг что-то говорят, но он тонет в их словах, как в шуме прибоя, понимая лишь отдельные слова и тут же забывая, что услышал. Смысл сказанного ускользает, как песок сквозь пальцы, слова наслаиваются друг на друга, торопятся, как горошины, высыпающиеся из мешка, и он кромешно, страшно одинок, потому что ничего не понимает. Все белое. И шум вокруг тоже белый. Много-много дней. Он только раскрывает рот, как рыба, и не может ничего сказать, даже закричать не может, потому что не знает слов. *** Ему пятьдесят один и он дома. — Не плачь, Стив, — хрипло произнес Брок — голос с непривычки не слушался совсем, как и тело, но он с трудом сел и положил тяжелую руку на ставший слишком светлым затылок. У Стива появилась ранняя седина (какая седина в его смешные сто лет?). — Не плачь, все хорошо. Я все помню, даже последний год. Теперь все дни будут хорошими. Влетевший в комнату Барнс навалился на них сверху, как щенок-переросток, что-то проорал, Брок опять не разобрал ни слова, но это уже неважно. Сегодня будет хороший день. И будь он проклят, если хоть одному из дней, которые за ним последуют, он позволит скатиться до отметки хотя бы “обычный”. А их должно набежать немало, они, суперсолдаты, живут неприлично долго. Брок проследит за каждым из дней каждого гребаного года. Сколько бы их ни было.