Little strong woman

Тсуне было плохо. У Тсуны вообще всё было очень плохо и как-то не складывалось, не клеилось, не получалось. Да. Тсуне было б глубоко наплевать, но. О чём мы говорим? Тсуне и наплевать? Ха-ха. Никогда. Она ж зависима. От чужого мнения: от похвалы и пинков. Болючих пинков, так чтоб слёзы на глазах выступали, а проронить нельзя. Реборн узнает - даст взашей. И похвала-непохвала — вроде и не оскорбили, а на душе, как стая кошек нагадила. Раза четыре. Тсуна поплакала б, но. О чём мы говорим? Тсуна и плакать? Ха-ха. «Ты — Донна Вонгола. Тебе запрещено плакать, даже ночь в подушку. Если конкуренты Семьи узнают про твою мимолётную слабость, — в голосе Реборна так и сквозит презрение, — они не поленятся воспользоваться ею против тебя же!» Слова, словно выжженные на подкорке сознания. Это нельзя, это запрещено, это вредно. А ей вообще можно что-то кроме разбора кипы документов, оставленной после Девятого поколения? Можно что-то кроме приклеенной улыбки на лице? Можно что-то кроме чёртового костюма в полоску — мужского! — и плаща — килограммов девять точно есть? Можно, к примеру, выпить немножко вон того соблазнительного на вид напитка в хрустальном графинчике? Это, кажется, Занзас, кривя лицом и душой, выкопал из своих закромов и подарил на её инаугурацию. Выбирал, как говорил, что помягче, но покрепче и бросил еще что-то про личный зоопарк, дебилов и крепкие нервы. — Я же Босс, да? А выше Босса в семье никого нет. Даже Реборн выше меня не стоит, так в Семье его нет. И не стоял бы, наверное. А если я Босс, значит я могу устроить себе маленький выходной, да? Реборна всё равно дня четыре ещё не будет… — Тсуна сглотнула и вытащила на свет графин. Хрустальные бока отбрасывали в солнечном свете ярких «зайчиков», а янтарная — вот уж, действительно, красивый цвет — жидкость манила неискушённый взгляд. Тсуна не умела пить. Она вообще в первый раз держит что-то крепче сакэ, и пьёт что-то тоже крепче двух глотков сакэ. Но Тсуна отчётливо помнит Конфликт Колец и Занзаса, что пил виски со льдом. А потому достаёт из мини-холодильника — он до сих пор отдает запахом карвалола и валидола — пару кусочков и бросает в стакан. Половина пути пройдена. Но Тсуне как-то страшно. Пути назад нет. А вдруг кто-то зайдёт в этот момент в кабинет? А вдруг это будет Хибари? Или Реборн, не вовремя вернувшийся с миссии? Тсуна сглатывает и прикрывает глаза. Она — Босс? Босс! А значит она может позволить себе минутку расслабиться. Занзасу же никто ничего не говорит! Хотя, думает Тсуна, делая небольшой глоток на пробу, Занзас плохой пример. Но, наверное, неплохой учитель. Вот бы он научил меня пить… — Мусор! Виски пошло носом. Шмыгнув носом и согнувшись в три погибели, Тсуна прятала графин со стаканом, как старшеклассницы в своё время прятали сигареты от мам, пап, главное — от ГДК. — Занзас! Добрый день! А ты чего сегодня приехал? Вроде бы, Сквало отчет должен был занести… — с заминками спрашивает Дона. Фуриозо смотрит ей в прямо в глаза и не привыкшая к такому Тсуна стушёвывается, отводя взгляд. В Японии так не принято. — Савада, ты что, бухала? — в лоб спрашивает Вариец. — Ч-что?.. Да я… Да ты… Да чтоб я?.. Занзас, ты что-то путаешь, — нервно улыбается она, — Чтобы я и пила… Ха-ха, да я ж пить не умею, вот, — приводит весомый аргумент Тсуна. Ручки сложены одна на одной, как у примерной ученицы. Спина прямая, аж в пояснице заныло, и взгляд честный-честный! Вот прям ангел, спустившийся с небес! Только запах виски, который Занзас и за сотню метров почувствует, портил всю картину. — Не сомневаюсь, — бросает Занзас и обходит стол Донны, кинув папку прямо ей в лицо. Подымает графин со стаканом — Тсуна секунды две, не больше, любуется перекатом мощных мышц под белой рубашкой и сглатывает ставшую вязкой слюну; ей двадцать четыре, а она ещё девственница — и хмыкает: — Ну, хоть выбор правильный сделала. И даже лёд добавила… Охренить, мусор, ты эволюционируешь! Как хорошо, что не в моих глазах. Тсуна поджимает губы и закрывает глаза. Она вообще всегда закрывает глаза, когда Занзас начинает как-то хозяйничать в её кабинете. Дурость или высшая степень доверия? Она не знает. Даже виски приказала — самое лучшее, что есть — принести ей в кабинет. То ли, чтобы не видеть трезвый и злой взгляд Занзаса в его редкие приезды, то ли, чтобы просто было, а может, чтобы не слушать нотации Хаято, что следует выкинуть подарок Босса Варии. А вдруг яд, Десятая?! Если бы Занзас хотел меня убить, думает Тсуна, он бы сделал это давным-давно, и никакие нотации и Прорывы меня бы не спасли. Гранёный стакан с грохотом приземляется прямо перед ней. Тсуна распахивает глаза, слегка испугано смотря на нависшего, подобно туче, над ней Занзаса. — Пей, — не просьба, а приказ. У Занзаса вообще ни одно предложение не похоже на просьбы. Он жёсткий и чуточку жестокий — по отношению к врагам. Сильный, волевой и крепкий. Умный, сообразительный, но капельку вспыльчивый. Харизматичный, загадочный и пугающий. И, Ками-сама-я-всё-таки-это-скажу, очень сексуальный. Хотя, по правде, у Тсуны нет понятия сексуальности. Она не знает какого это, но Занзас, по её мнению, занимает стоическое первое место, потеснив с пьедестала… Да никого он не потеснил, просто был и всё. И даже шрамы, эти ужасные и, наверное, болючие шрамы не ужасали его. Наоборот, это была его… изюминка? Тсуне они не нравились. Они её пугали и было страшно представить, что вот это всё появилось на его теле из-за Прорыва Точки Нуля или, что намного страшнее, от собственного пламени. У неё вообще появлялось, какое-то странное и — чего уж таить — соблазнительное желание дотронуться до них. Губами. Аккуратненько так, чтобы ещё больше боли не причинить. Тсуна вообще теперь считала, что Занзас слишком много боли стерпел и слишком мало — любви и ласки. У Тсуны прошёл период подросткового максимализма и преувеличения важности добра, и теперь она старалась смотреть на всё с другого ракурса. Вария опасна? Не спорю, Хаято. Убийцы? Ну, да. Им нравится убивать? А вот тут придержи коней! Откуда ты знаешь? По ним видно? Ну, нет, Гокудера-кун, книгу по обложке не судят. Я их защищаю? Как можно, Гокудера-кун! Нет-нет, не надо биться головой об пол, это мрамор — ты скорее череп себе проломишь, чем этот камень пойдёт трещинами. И вообще, Гокудера-кун, а куда делся тот отчет за пятое число?.. И всё в таком духе. Виски горчил и обжигал горло. Было неприятно пить его. Но Тсуна пила. Закрыв глаза, чтобы не столкнуться взглядом с Занзасом, мелкими глотками, пока в стакане не остался один лёд, а язык едва чувствовался. Словно тарелку острого карри съела, мелькает в её мыслях. Ставит с грохотом пустой стакан и трёт слипающиеся веки. Слипающиеся? А ну да, она же дня два не спала, на кофе и Пламени держалась. А тут на тебе, слабину перед алкоголем дала. — Дальше. Да, что, чёрт возьми, дальше? Устала она, вот. Спать хочет, в душ хочет, есть хочет, спалить все бумажки эти хочет, а нельзя! Почему? Потому что она — Босс! Слабину давать нельзя. А так хочется побыть женщиной! Слабой, нежной, ранимой. Чтоб можно было в комочек свернуться и в объятиях мужика спрятаться от этого мира. Чтоб сидеть, прижавшись к чужому боку и положив голову на плечо. Чтоб хоть кто-то ночью в одеяло укутывал и прижимал к себе. Чтоб целовали и в губы, и в щёки, и в лоб, как маленького ребёнка, и в шею, да куда угодно, лишь бы было кому целовать. Чтоб вечером, при звуке хлопнувшей двери, улыбка и слова «С возвращением!» сами вырывались. Ей-то всё равно, какой мужик-то. Лишь бы под дурдом её не прогибался, не боялся. И чтоб большим был — чтобы маленькой и слабой себя на его фоне чувствовать. Как Занзас. — А почему, как он? Да потому что мужик он настоящий. И сильный, и красивый, и смелый. Мечта. Да, пугает немного, но с ним так хорошо, чувствуешь себя в безопасности. А ещё… он ей нравиться. Немного, самую малость. В такого грешно не влюбиться. Хотя-нет-она-не-влюбилась-просто-с-ним-сердце-страно-ёкает-вот-и-всё. Это же не любовь, правда? — Ну, тут как посмотреть… Как посмотреть… А ну да, в принципе да. Может у неё просто проблемы с сердцем начались, да. В её-то двадцать четыре. Девственницей она так и умрёт. Вряд ли кто-то после знакомства с её зоопарком — прав был Занзас, называя это сборище клоунов так — решится быть с ней. Убежит, аж пятки сверкать будут. — А Фуриозо? А он на неё даже и не смотрит. Нет, смотрит, конечно, но не в этом плане. Она мусор для него, такой же, как и все другие. И не факт, что когда-то он будет называть ее не то что по имени, хотя бы просто — Женщина. Прав был Реборн, она — трусиха. Самая большая в мире трусиха. И дралась она не за Вонголу и этот чёртов престол, а потому что страшно было, жить хотелось, а эти придурки согласились даже её мнения не спросив. Она же ответственность за них несёт! Умрут — и совесть Тсуну съест. А она жить хочет. Семью хочет: мужа, детей как минимум трёх и чтобы девочка одна или две, тут как повезёт. Хочет вечера на кухне проводить, готовя на всю большую семью, а не в душном кабинете за кипой отчетов и договоров просиживать штаны. Хочет ночью ложась в кровать, оказываться прижатой к горячему телу и ворчать потому что душно, а он, как грелка, а не лежать в холодной постели и по полночи буравить взглядом потолок или разгребать отчёты. Да только случиться ли это? Она же трусиха, сказать прямо Занзасу обо всём не может, вот и грызёт себя изнутри. А если бы, а если бы! Хах, да не случиться это «если бы»! Обсмеёт и всё, сиди, Тсуна, как говорится, у разбитого корыта и заливай горе виски. Авось сопьёшься и будет Занзасу радость и место Одиннадцатого. — Какая же ты, Савада, порой идиотка… Вот-вот! И-ди-о-тка! Влюбилась в мудака на свою голову и реви теперь, дура. Может через годик-два Девятый с папашей вспомнят, что Десятая — ай-яй-яй, как так-то? — ещё не замужняя и начнут подкладывать её под каждого второго важного Вонголе. А может вообще за Каваллоне отдадут. А что? Семья большая, выгода от слияния Семей есть, да и Дино-нии мальчик большой уже — тридцать два годика — а всё еще холостой. Непорядок. Тсуна уверена, Реборн первым побежит выполнять приказ Девятого. Старый пид… — Обойдутся. Вот-вот. Тсуна тоже хочет так сказать, да только, когда её спрашивали? Она ничего этого не хотела. Не хотела этого кресла, этой славы, этих битв, вообще ничего. Может быть, если бы не Девятый с отцом она бы была счастлива, замужняя и улыбалась бы своему супругу, встречая его вечером с работы, положив ладошку на большой живот. — Глупая женщина. Да, она глупая женщина. Уставшая, глупая женщина, мечтающая по ночам вместо сна, как чьи-то сильные руки будут прижимать её к крепкому торсу, как она будет выгибаться ему на встречу, как будет срывать голос и хныкать, прося большего каждый раз, когда он решит подразнить её. — Кажется, я слишком многого хочу. — Достаточно. Они тебе ещё доплатить должны. Годами тремя невмешательства. — Правда? — Правда. Спи, Женщина, с твоим зоопарком я сам разберусь. Тсуна не ответила. Она сладко сопела на горячей груди и краем сознание думала, что это — самый лучший в её жизни сон. И лучше б он не кончался.