Вдребезги

      Малфой впервые боится, когда видит Поттера, который опасно балансирует на краю Астрономической башни и выглядит так, словно в любой момент может прыгнуть. Вот так просто, без всяких раздумий и сожалений. Слизеринский принц до этого момента не замечает у себя гриффиндорских повадок, но в глотке почему-то стоит мерзкий горький ком, больше похожий на камень, который невозможно проглотить, и он в два больших прыжка оказывается за спиной неудавшегося суицидника. Руки у Малфоя трясутся, но он упрямо тянет несносного мальчишку за край мантии на себя, и волшебник падает в его объятия безжизненной, сломанной куклой. Неожиданно неловкий и холодный. Взгляд у него стеклянный, в никуда, и Поттер даже не вырывается, просто смотрит сквозь, застывший. Малфой неожиданно для себя самого пытается привести Поттера в себя — сначала хлопает по щеке, потом бьет почти наотмашь, оскорбляет, перебирает все кости его глупцам-друзьям и судорожно трясёт за угловатые плечи. Поттер кажется ему каким-то крохотным, неожиданно слабым и низеньким по сравнению с ним.       Когда Малфой неожиданно принюхивается к вихрастой черной макушке и чувствует на омеге несколько посторонних резких запахов, от которых хочется выплюнуть легкие, он уже не боится… Голову и сознание застилает беспричинный гнев. Он подхватывает мелко дрожащего омегу на руки, как в бреду, и наплевав на всех зевак, несет его в больничное крыло. Холодная ярость и голый расчет перекрывают все. Когда он бешеным пинком открывает протестующую дверь и под ошалелым взглядом мадам Помфри кладет уже бессознательного Поттера на скрипучую кровать, в спину ему смотрят все три факультета. Малфой ничего не говорит, не объясняет ведьме, где, что и как, лишь выскальзывает в возбужденный коридор. В его серебристо-серых глазах стремительно разливается первобытная тьма. Тем же вечером шестеро альф с разных факультетов отправляются в Святой Мунго с многочисленными переломами конечностей, серьезными вывихами, свернутыми челюстями и прочими мелкими ссадинами.       Малфой появляется в больничном крыле повторно на следующее утро, прямо перед занятиями, но уже с разбитыми в кровь костяшками, но без всякого удовлетворения в сердце. Потому что, черт возьми, надо было не ломать, а убить. Сразу. Без лишних колебаний, пока палочка не дрогнула в искалеченных руках, пока гнев не отступил и не проснулась знаменитая слизеринская осторожность. Азкабан, конечно, уже по нему тоскует, но Малфой сначала утянет за собой на дно тех шестерых. А потом перегрызет им там глотку. Он уж очень постарается.       В такие моменты Малфой кажется всем, абсолютно всем страшнее пресловутых дементоров и уж точно министерских раздутых авроров. Последние снуют по Хогвартсу чуть больше недели, вынюхивают и выспрашивают у учеников подробности, по неосторожности суются даже к самому виновнику торжества, но Малфой на правах «все, что найдено, мое!», с рыком выставляет их за дверь. И, как ни странно, получает мимолетный благодарный взгляд и всего лишь пишет объяснительную на имя главного аврора. Ни больше, ни меньше. Но потом что-то основательно идет не так. Малфою даже какое-то время кажется, что его все же проклял Волдеморт на четвертом курсе.       Когда к нему подходит несколько ущемленный Уизли, чтобы, должно быть, поблагодарить, Драко опасно скалится, молча разбивает ему нос совершенно маггловским способом и методично насылает довольно-таки неприятные заклятия. Хотя убить его тоже стоило бы. Потому что это не он должен был найти мальчишку-воробушка на проклятой башне, а этот придурок, судорожно зажимающий сломанный хрящ и нечленораздельно оскорбляющий его. Грейнджер в этот день везет больше, и Малфой обходит испуганную бету стороной, тихонько, но угрожающе рыча на ухо: «В следующий раз, если увижу, — покалечу». Гермиона награждает его неожиданно понимающим взглядом и даже осмеливается несильно сжать запястье. Малфою, конечно же, хочется взбрыкнуть, скинуть хрупкую ладошку, но от грязнокровки внезапно несет страхом и, черт возьми, теми же запахами, которые были на Поттере. Малфой бесится и, не зная зачем, тащит бедную девчонку в больничное крыло.       Поттер встречает его в третий раз рыком и диким ужасом в уже ясных зеленых глазах. Мальчишку трясет, но Малфой все подходит уверенно, садится в ноги, потом переползает близко-близко, а затем прячет Поттера ото всех в своих объятиях, несмотря на слабые трепыхания. Гарри в неожиданно сильных руках Малфоя не плачет, он скулит побитым щенком, прячется в нем, а затем и вовсе по-звериному воет. Незаметно для себя Малфой тонет. Тонет настолько стремительно, что после выписки ходит за крохотным Поттером по пятам, словно сторожевой пес, и злобно рычит на каждого, кто позволяет себе косой взгляд в его сторону. Мальчишка-воробушек первое время шугается, чуть что хватается за палочку, а позже прячется за его спиной и держится за краюшек мантии, сжимая тоненькими пальцами до судороги. На второй месяц Драко молча появляется в кабинете директора и под растерянным взглядом Дамблдора повторно надевает на голову распределительную шляпу. Ему далеко не одиннадцать лет, а ее полы все еще смешно спадают на глаза…       Гриффиндор почему-то не скалится и отступает в тень. Принимает с подозрением, но принимает. Малфой не нуждается в их уважении, но оно, тем не менее, есть. Как и разочарование отца, тенью легшее на плечи.       Когда у Поттера начинается цикл после трехмесячного перерыва, Малфой выпивает все блокаторы разом и баррикадирует ненадежную дверь спальни темными заклинаниями. Такими, которые напрочь отобьют все желание. Но это мало помогает. Драко во второй же день отправляет смертника с визитом в гостеприимный Мунго. Ему и самому хочется, причем больше всех, до нервной дрожи в руках, но страх Поттера отрезвляет лучше маггловского нашатырного спирта. Блокаторы, признаться честно, помогают плохо. Плохо от слова «никак», но Малфой стойчески терпит эту пытку и периодически ломает альфам-экстремалам конечности. Малфой никогда не признается, даже самому себе, — его метка на шее Поттера смотрелась бы весьма гармонично. Собственно, сам Поттер с его фамилией и детьми под сердцем смотрелся бы правильно. И, глядя на миловидного омегу, Малфой все больше и больше склоняется к этому. Благо, под конец недели отпускает их обоих. Поттеру чертовски стыдно, но лишь до того неловкого момента, когда Малфой прижимает его к себе. Стыд сменяется первобытным ужасом и попыткой свернуть слизеринцу голову.       — Я вполне мог сделать это раньше, — авторитетно припечатывает последний, успокаивающе покачивая омегу в объятиях. Поттер успокаивается быстро, закрывает свои невозможные, почти гипнотические глаза и тянет руки в ответ. Малфой почти слышит в его голове: «…Но не стал».       Малфой снова невольно задумывается о том, что Поттер напротив него совсем крохотный, почти что хрупкий, а еще — все же сломленный. И чинить его неимоверно сложно. Ведь каждый шаг может стоить ему доверия. Малфой никогда не признается, что он нуждается в Поттере. Никогда не признается, что выбрал этого омегу еще на первом курсе. Никогда… Даже когда в первый раз боязненно и целомудренно целует желанные губы в гриффиндорской гостиной. Поттер, впрочем, не отталкивает категорически, но упирается руками в грудь, и Малфой послушно отстраняется. Впервые стоя на коленях перед этим омегой, он не считает это унизительным, — ему нравится сжимать руки вокруг торса и жадно дышать Поттером, уткнувшись носом куда-то под костлявые ребра. Гарри впервые тепло и не страшно рядом, поэтому он гладит Драко по мягким волосам. Драко считает этот жест маленькой личной победой. А еще мысленно шлет ко всем чертям Волдеморта с его планами на Дамблдора и Поттера и перед проникновением забирает последнего в Хогсмит, откуда рывками аппарирует во Францию, а позже ведет сразу к консервативному министру. Волшебник принимает ответные меры весьма оперативно — французская делегация авроров и невыразимцев прибывает в Англию уже через восемь дней. Волдеморта разгромили быстро, шумно и феерично. К слову, значительно быстрее, чем Малфою думалось по-началу.       Седьмой год в Хогвартсе, спокойный и размеренный, он проводит в Гриффиндоре с мальчиком-воробушком под боком. Впервые за все это время в школе уютно и по-домашнему тепло. Сперва даже не верится; но пара быстро привыкает к этому. Быстрее, чем думалось им обоим.       Малфой не говорит, что Поттер нужен, когда с робкого согласия, и то, ментального, впивается клыками в шею и ставит метку. Малфой не говорит, что никогда не оставит, когда нежно берет его, помогая справиться со страхами. Драко не говорит, что любит, когда надевает на безымянный палец обручальное кольцо и тягуче целует. Гарри знает и сам.