Somnium

      В полупустой квартире, где из звуков существует лишь биение сердца и гуляют разве что сквозняки и Нам Тэхен, раздается звонок в дверь. Такой нелепый, громкий, скрипящий, что любой бы скривился на месте хозяина квартиры, но тот лишь недоуменно смотрит на деревянную доску в проеме, будто может увидеть сквозь нее своего посетителя. «Это не может быть он,» — тихо шаркая старыми тапками по полу, парень подходит и смотрит в глазок.       Высокий и немного тощий, весь такой острый и самый мягкий человек на всем земном шаре все-таки стоит по ту сторону двери, перекатываясь с пятки на носок в нетерпении.       Резкий щелчок металлической задвижки, готовая сорваться с петель дверь нараспашку… и все, конечная Нам Тэхена, потому что глаза в глаза, хотя и прикрытые перепаленными кучерями, потому что дурацкий принт и шлейф терпкого Армани, потому что Ким Усон собственной единственной и неповторимой персоной. И конечно хриплое, надломленное «Тэхен-а», от которого все внутри переворачивается и тянется к источнику голоса.       Усон толкает застывшего младшего вглубь квартиры и ногой захлопывает за ними дверь, дрожащими пальцами тянется к родному и осунувшемуся лицу, но нужно больше, ближе. Он становится на носочки, чтобы удобнее, оплетает шею, чтобы вплотную, и пальцами зарывается в отросшие пряди — а это уже просто так.       — Хён? Усон, ты? Что ты..? Как..? — мягкий и глубокий голос дрожит, а дыхания не хватает, чтобы заканчивать банальные фразы. Кажется, что этого не может быть, потому что ну не может этого быть и все, но шестеренки со скрежетом сдвигаются, реальность осознается, и вот они оба задыхаются друг в друге, цепляются, будто последние люди в мире. Только они и есть весь мир, маленький, пыльный и вечно прокуренный мирок на двоих.       У Усона на пальцах слезы Тэхена. У Тэхена на губах привкус кофе и слюна Усона. Вокруг темнота и блестящая пыль в просветах между огромных тяжелых штор, одинокий и грузный диван для двоих и чудом выжившие фикусы в кадках.       — Ты же обещал мне этого не делать, Тэ. Неужели ты думал, что правда спрячешься от меня? — ерзает на коленях младшего, ведь ноги уже затекли, но встать и разорвать зрительный контакт сейчас выше его сил.       — С чего ты взял, что я хотел? Старший улыбается тепло и по-дурному счастливо, трется носом и шепчет на ухо:       — Хочу тебя лучше видеть. Давай откроем шторы.       Нам, кажется, в который раз умирает, потому что не могло же ему послышаться. «Давай. Откроем. Шторы.» Руки снова дрожат и отталкивают сидящего парня, широко распахнутые глаза цвета настоявшегося кофе смотрят с неприкрытым ужасом, а в горле стоит не ком, а какой-то булыжник. Но Усон будто не замечает, все так же улыбается и неторопливо встает: «Я сейчас, подожди».       «Нет, нет, нет, он не может, он же знает, что я ненавижу свет,» — в голове начинается суматоха, но Тэхен не шевелится, аж до тех пор, пока руки старшего не касаются грубой ткани поверх окон. Кима сносит с ног, и он совсем не эстетично плюхается на пол, но издает лишь тихий смешок:       — Йа, Тэ, — сдувает челку и искривляет уголок губ, — ты чего удумал?       К тому времени как тот с кряхтением поднимается и отряхивается, Тэхен уже не успевает подстраивать дыхание под сердцебиение, которое набирает скорость с какой-то геометрической прогрессией, он выглядит как загнанный зверь, готовый защищать свое логово до последнего вздоха, и эта отчаянная решимость расплескавшимся виски блестит в его глазах. Усон подходит и снова тянет руки, и Тэ вынужден защищаться, чтобы стереть улыбку с лица любимого, чтобы он не смотрел на него стеклянными глазами, чтобы этот кошмар закончился. Этого не может быть, потому что этого не может быть, а глупое сердце опять повелось. Старший ниже и слабее, но его удары в попытках добраться до окон отзываются болью в каждой клеточке тела, потому что самые близкие люди не должны замахиваться кулаками. Нам уже не ориентируется в пространстве, беспорядочно пытается остановить разбушевавшегося Усона, он задыхается, а в висках стучит набат, что созывает его демонов. В груди словно разросся терновник и единственный способ выжить — дать растению выйти наружу, поэтому Тэхен кричит, орет, зажмурив глаза до радужных кругов, крепко цепляется за портьеры, зарывается в них, обматывает вокруг шеи; но внезапно у него заканчивается воздух (или терновник все-таки пророс?), наступает вакуумная тишина и сознание, наконец, отпускает обессилевшее тело.

***

      Стрелка на спидометре стоит на нуле, а на часах показывает 8.30. Последние розовые мазки исчезают с небесного полотна, мимо все реже и реже проносятся машины. Усон остановил свой форд мустанг образца 60-х годов (который Тэхен назвал «очень вдохновляющим») на обочине бесконечного шоссе. Парень не знал, куда еще можно ехать, ему казалось, что он побывал во всех закоулках Сеула и половине Кореи в целом. Но Нам Тэхена он так и не нашел.       Неделю назад тот не пришел на его концерт, хотя последний год он не пропускал ни одного. Три дня назад они созвонились в последний раз, а вчера на его номер нельзя было даже отправить сообщение. И все бы можно было как-то объяснить, если бы одновременно с этим сам абонент не исчез бы из поля видимости и досягаемости. Нам Тэхен умел быть незаметным, когда хотел, умел прятаться в углах, и тени, как верные слуги, всегда скрывали отпечатки его ног. Но он никогда не прятался от Усона с того дня, когда они познакомились.       Вокалист и гитарист рок-группы, пропадающий в нотах и мелодиях, снежноволосый Усон, слишком спешил после концерта, но в последний момент вернулся по нужде и спас пытавшегося задохнуться в полиэтилене парня, сидящего на толчке. Так романтично. Тогда Тэхен не рассыпался в благодарностях, он был не из таких, а какими-то образом просто растворился в темных переулках, пока Усон вел его за собой. После этого парень обыскал полгорода, но все тщетно, пока неудавшийся самоубийца сам не пришел к нему на следующий концерт. И на следующий. И на все, что у него только были. Иногда они снимали квартиры, пили изысканное вино, которое всегда приносил старший вместе с гитарой, и устраивали приватные концерты для двоих, хотя иногда все же пили виски и раскуривали один косяк, но в любом случае они всегда просыпались друг на друге. Иногда это сумасшедшее создание заскакивало в выбранную им же машину, и они ехали куда-нибудь к морю посреди ночи. Потому что Нам Тэхен ненавидел свет. Он любил крепкий кофе, обожал тяжелую музыку, недолюбливал находиться среди людей, и всегда очень мало спал, потому что просыпался в слезах из-за кошмаров, но яркий свет пугал его все же больше — он чувствовал на себе взгляды тысяч людей, которые смотрели с презрением (вне всякого сомнения) и всегда следили за ним. Ночью хотя бы был только он. И Ким Усон. И еще непонятно что, творившееся в его голове.       Как бы там ни было, но Тэ куда-то исчез, и не нужно быть дипломированным специалистом, чтобы догадаться, что не цветочки нюхать или кататься на самокате (он, безусловно, сумасшедший, но не до такой же степени). Ничего хорошего среди его хаотичных мыслей все равно не могло родиться, а о худшем варианте думать как-то вообще не хотелось до тошноты и скрежета зубов. Вместо этого Усон действовал: за пройденные сутки зашел во все памятные бары, посетил старый дом по месту прописки, потом — парочку съемных квартир, откуда его выставляли, не дав ступить на порог. Он поднимался на самые завораживающие доступные крыши, проносился мостами реки Хан, а в итоге остановился, не доехав до столицы, потому что даже утесы Ульсана оказались холодны и пустынны.       Что делать дальше парень не знал. Ехать? Куда. Искать? Где. Звать? Кричать? Стать на колени или броситься с моста самому? Он готов был сорваться с места и выполнить все что угодно, самую бредовую идею последнего засранца и умалишенного, если бы только это помогли найти его запутавшееся в себе и своих снах черноволосое счастье. Но из авто лилась «My Propeller» Arctic Monkeys, страшно хотелось курить и плакать. Ким уже нарезал с десяток кругов, пару раз избил ногами колеса, подрав любимые кеды. Резко сел на водительское место — потому что надо же, твою мать, что-то делать, — но он мог только драть на себе волосы и выть, как отбившийся от стаи раненный зверь, рычать, со всей дури колотить руль, будто тот был виноват во всех людских грехах. Было так чертовски страшно — ошибиться, опоздать, потерять. Откинув назад голову до хруста шейных позвонков, Усон сделал десять крошечных вздохов и один глубокий, задержал дыхание до горящих легких и медленно выдохнул (так научил его он). В опустевшую голову вместе с резким порывом ветра тут же влетела шальная мысль, стала биться о стенки его памяти и сознания, заставляя подчиниться ей. Адрес из записной книжки Тэхена, его однокомнатная квартира в старом здании, которую он недолго снимал вместе с другом и где не появлялся после случайной смерти последнего, кажется, когда они вместе мыли огромные окна. «Либо там, либо нигде. Все или ничего, как и всегда,» — тяжелая ухмылка, и выбора все равно нет. Ким провернул ключ зажигания и резко стартовал под скрежет резины об асфальт.

***

      С трудом разлепляя по очереди глаза и все еще тяжело дыша, Тэхен пытался тщетно ориентировать себя в пространстве, но рука нащупывала лишь пустоту. Подавшись немного вперед в надежде осязать какой-нибудь предмет, парень почувствовал невесомость и ощущение полета, которое длилось пару миллисекунд, вслед за чем он приземлился на твердую поверхность, ушибив всю левую сторону тела. Мозги соображать отказывались от слова совсем, но мирится с этим парень не собирался. Пролежав так немного, рассматривая терракотовую ткань перед глазами, он понял, что просто свалился с дивана. С ленцой оглянувшись назад, убедился, что портьеры плотно задвинуты и выдохнул.       «Сон. Это просто был очередной сон. Хотя почему был? Может, я до сих пор сплю?»       Тэхен с трудом встал сначала на четвереньки, как будто был пьяным, но ему казалось, что он не пил. Вытянувшись в полный рост, он решил исправить это досадное ощущение. На старом импортном фортепиано у дальней стены гордо и одиноко стояла бутылка красного вина — не лучший вариант, если хочешь напиться, но и оно сойдет. Не сказать, что пробка далась с легкостью, но после первых глотков все показалось совершенно неважным — мягкое, округлое, легко пьющееся Марло растекалось, казалось, по венам. Дышать стало чуть легче, да и в комнате словно стало чуть светлее.       «Я слышу тишину. Отвратительный звук.»       На другом конце длинной комнаты, рядом с входной дверью, стояла низкая длинная тумбочка, вероятно под телевизор, но вместо этого там пылился проигрыватель. Не выпуская вино из рук, он плавной походкой от бедра пересек помещение и нажал «play». Электричества, конечно же, не было, потому что никто ни за что не платил, но музыка все равно заиграла — Тэхен покрутил колесико звука. В его голове играла самая прекрасная музыка на планете, под которую тело само пританцовывало, а самый красивый голос Вселенной — голос его парня — пел строки, от которых почему-то наворачивались слезы «you look so good, common baby»*.       Алкоголь грозился закончиться, освещение в комнате по обыкновению не менялось, а Тэхен все не просыпался.       «Мне надоел этот сон. Мне нужно проснуться. Я не хочу больше сидеть один. Если я сделаю то же, что и в прошлый раз, возможно, я смогу проснуться.»       Бутылка катится по полу, но какая разница, если это все равно лишь сновидение (правда ведь?). Тэ подпрыгивает и цепляется за люстру, пролетая немного дальше над полом, и в разбитой ванной на другой стороне квартиры находит припрятанную давно под кафелем и никем не найденную веревку. Даже во сне все на своих местах, как удобно (правда?).       Петля повязана и смотрится как нельзя уместно, свисая со старой, украшенной вензелями и плафонами-цветами люстре. Табуретка по закону жанра и жизни шатается и скрипит, но хорошо, что вообще нашлась.       «Я скоро увижу тебя, Ким Усон. Как только проснусь.»       Мыла нет, как и уверенности, что он все делает правильно. Но придется как-то справляться и без того, и без другого.       Веревка совершенно отвратительно лежит на нежной коже и ужасно трет, и Тэхен еще неизвестно сколько стоит и размышляет: «А не оторвать ли пойти полосу от шторы?» Но в итоге он находит это кощунство над интерьером крайне неэстетичным, как и свои не застегнутые манжеты на черной рубашке.       Аккуратным движением правой ноги он подбивает свою единственную четырехногую опору.       «Я скоро проснусь, Усон-а»       В полупустой квартире, где из звуков существует лишь учащенное биение сердца да влажные хрипы, и гуляют разве что сквозняки, раздается звонок в дверь. В то же мгновение старая и хрупкая, она наконец заканчивает свой век, выбитая ударом ноги. ___________________ * строки песни The Rose — "Candy"