— ты мне не нравишься

　　Всё вокруг окрасилось в этот липкий цвет. Он стекал со стен, светился в глазах львов роботизированной яростью и открывал внутренние миры. 　　Алый — король этой вечеринки. 　　А Лэнс просто помощник. 　　Он любовно гладит наточенное лезвие, в душе отчаянно желая вскрыться. Он натягивает на потрескавшиеся губы ухмылку, когда воспаленный разум мечется по черепной коробке запуганной ланью. Его глаза абсолютно пусты, как прозрачная гладь зеркала — его душа стоит на носочках под виселицей и смотрит на веревку с болезненной любовью. 　　С его запястий стекает кровь, надоедливо 　　　　　　　　　　　　　　　　чертовски надоедливо 　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　капая на пол и раздражая итак натянутые нервы. 　　На него 　　　　　　с м о т р я т . 　　На него 　　　　　　г л а з е ю т 　　иронично пустые глаза его же друзей. 　　Подернутые белесой дымкой, как отвратительные рыбьи глаза. Блеск холодных ламп отражался в них смехом — мертвые не умеют смеяться. 　　На него смотрят друзья, которых он сам же и 　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　прикончил. 　　 　　Душа предательски громко завывает, когда плеча касаются ледяные руки. Пробивает током, отвратительным, хочется скинуть эти пальцы, растоптать их, переломать к чертовой матери и заставить сожрать — но МакКлейн лишь пусто смотрит перед собой, словно не видя ничего, словно пытаясь отречься от уничтожающей его картины. 　— Хороший пёсик, — мурчит чужой голос. Обволакивающий, заставляющий сжаться в испуге, всхлипнуть и желать более никогда его не слышать. — Ты написал восхитительную картину, паладин. 　　Разум старается пробиться сквозь стену паралича подчинения и хоть на секунду взять в свои руки ситуацию. 　　Но что уже восстанавливать, когда все вокруг М Е Р Т В Ы ? 　　 　　Лэнс смирился. 　　Лэнс отдался чужой воле, под коркой льда отчаянно желая перегрызть собственные запястья. 　　Лотор же только безумно скалился.

***

　　Он думал, что схожими на земные цветами может утолить чужую скуку и завоевать хотя бы крупицу доверия. 　　Цветы только заполонили пустующее пространство, ничем не трогая безразличную душонку. 　　 　　За стеклом проплывали редко звезды и планеты. 　　Но на них было плевать. Абсолютно, с изощренной безразличностью, с желанием пнуть прямо по раскаленной поверхности и сгореть дотла в их ярости. 　　МакКлейн только изредка вспоминал липкие от крови друзей руки и чаще — проклятый лик Лотора. 　　Который захаживал через каждые двадцать тиков, принося очередной ненавистный цветок. 　　Принося этот чертов дешманский и совершенно безвкусный одеколон. 　　Принося себя в его замкнутый мир. 　　Лэнс готов был вновь разгрызть собственные руки, лишь бы больше никогда не видеть чужого лица — если бы на запястьях не красовались уже потемневшие от крови напульсники. 　　Зачем, дружище, зачем – зачем ты приходишь, если ты уже С Л О М А Л, насмешливо потоптался по обломкам и с садистским любопытством ковырял мягкую плоть разломанного нутра? 　　Вина билась в висках птицей с острым клювом, продирала себе путь на свободу и умоляла о свинцовой пуле в висок. 　　А Лотор только ухмылялся. Подходил ближе, как кошка, клал ладони на не дергающиеся плечи и шептал заискивающе: 　— Тебе нравится твой новый мир? 　　Лэнс не реагировал. 　　Лэнс ни на что н е р е а г и р о в а л. 　　До сотого с чем-то цветка. 　— Ты не нравишься мне в нем, малыш, — выплевывает сквозь зубы, не чувствуя никакого обещанного облегчения. 　　И тут же получая в ответ пощечину. 　— Я думал, тебе нравятся цветы по утрам, — в его голосе — фальшивое разочарование, через секунду становящееся лишь оскалом. — Как я мог забыть о том, что вам, низшей расе, вообще может нравиться что-то помимо своих хозяев? 　　МакКлейн даже пожалел о том, что находится не в подчинении чужой магии — воздержаться от расцарапывания чужого лица до костей было очень сложно.