давай курить травку и целоваться

когда мать самым сладким своим голосом пытается сказать семнадцатилетней эшли, что это лето она проведет не с ними, улыбка украшает остренькое миловидное личико. когда она видит перед собой серое здание, силуэт христа и сотни девочек в одинаковой форме, ей хочется вернуться и обругать родителей всеми словами, коим научили ее старшеклассники за школьным двором (вместе с кручением косяков и французскими поцелуями). худенькие ручки чешутся и тонут в неудобной бесформенной одежде; в этом месте совсем-совсем нет солнца и людских улыбок. от скуки она часто сворачивает пустые бумажки и пытается повеситься на рукаве колючего свитера (ее всегда вовремя находят - какая жалость). эшли отчаянно хочется курить, и пока призрачные девочки твердят наизусть вызубренные молитвы, девочка себе под нос мантру бормочет: «go to hell». однажды ее услышали - пришлось после ужина мыть посуду в компании тараканов, наверняка более счастливых, чем все люди, находящиеся здесь. и эшли это (слишком) напоминает детство - когда мать оставляла ее одну, шатаясь по юным любовникам, а отец до ночи пропадал на работе. эшли приходилось развлекаться самой (заманивая к себе соседских котов и дочерей). эшли матерится и огрызается. взрослые бьют ее указкой по ладоням, а она ухмыляется и добавляет слово «fuck» после каждого слова. остальные девочки ее боятся, после того, как кто-то по имени джейд лишилась клока волос. и потому, когда за ланчем эшли поднимает голову и видит настойчивый взор чужих глаз - такого яркого синего цвета, каким никогда не бывает здесь небо - она улыбается и подмигивает. девочка-чернобурка пугается, ресницы щекочут ей щечки и прядки-пружинки выбиваются из высокого пучка. эшли следит за нимфеткой весь день, и даже когда она направляется к спальням, оступаясь и теряя по дороге простую черную туфлю. эшли ухмыляется, походкой кошачьей из тени выходит и приседает перед девочкой. - здравствуй, золушка. она ласкова, как никогда не была ни с одной из своих временных любовниц, потому что девочка-чернобурка ее о ч а р о в ы в а е т. - тут холодно, - без надобности ляпает эшли и снимает с себя привезенную из дома нелепую куртку. слишком-слишком она смотрится на хрупких плечах, и это сеет незнакомое тепло в груди. эшли вынимает из-за уха липовый косяк и бросает в окно. девочки сидят на холодной каменной лестнице, прислонив голые коленки друг к другу - слишком серо и одиноко вокруг, чтобы церемониться. эшли косится на тени, танцующие на щеках, и дергает за кудряшку. с уст цветочных срывается тихое хихиканье. раньше здесь никто даже не улыбался. эшли т а е т. эшли не знает имени девочки-чернобурки, в голове она ласково называет ее «золушкой», и иногда (совсем-совсем редко) «родной». после того вечера на ледяных ступенях они ни разу не пересекались больше, но эшли ненароком да провожает взглядом тоненькую фигурку, что бредет по коридорам и исправно читает все заветы. однажды им устроили субботник - и эшли внезапно стала всею своей грешной душой ненавидеть цветы. однако, когда она встает, оглядываясь, нет ли рядом зорких стервятников-наблюдателей, и берет в тонкие пальцы свои уже изрядно помятую скрученную бумажку (просто чтобы занять руки) перед ней в тот же миг каким-то волшебным образом оказывается ее нимфетка. она своими океанами глаз глядит на эшли, а та забывает, как дышать. взгляд смущенно падает вниз (как и судорожно бьющееся сердце). - у тебя шнурок развязался, - чуть толкает своим носком грязный ботинок нимфетки она, и в каком-то порыве тут же приседает на корточки. - я завяжу! когда эшли расправляет плечи и вскидывает голову, веера-ресницы находятся слишком близко - и уже щекочут ее  розовеющие щеки. - эшли, - зачем-то протягивает она ладонь. - элла, - пожимает ее девочка-чернобурка. - з о л у ш к а, - едва слышно шепчет в ответ и зажмуривается. у эшли появилось ощущение, что это л е т о. бесконечное лето с пятнадцатилетней эллой. она ножиком, похищенным с кухни, вырезает на одном из деревьев «a & e», и с придыханием наблюдает, как крошечные пальцы ее нимфетки обводят въевшиеся в кору буквы. - давай убежим? и чернобуркины глаза смотрят на нее с надеждой. эшли закрывает глаза и в с п о м и н а е т. вспоминает ту жизнь: ленивые дни в кровати, карамельный латте, голос элвиса, цветные маркеры, травка, свободные блузки, следы помады на шелковой щеке. и ей хочется вернуться в эту жизнь с эллой. небо синеет. с и н е е т, и становится почти такого же цвета, как глаза эллы. легкие вбирают в себя кислород - вокруг его слишком много, и девочки, прислонив голые коленки друг к другу, задыхаются. эшли ловит и очерчивает тени спящих ресниц  на фарфоровых щеках. потом наклоняется к губам и оставляет на них свой сладковатый след. - я так чертовски скучала по этому! - по поцелуям? - бровь тонкая приподнимается.  - по травке, - делает эшли затяжку и облокачивается на капот машины. элла перестала носить строгий пучок - и ее волосы ниспадают на плечи блестящими волнами. она дышит,   д ы ш и т, пока на середине вздоха кислород ее не ворует эшли, накрывая нимфеткины уста своими (хотя элла не против). они живы и счастливы. - что мы будем делать дальше? - можем попутешествовать, но домой я не вернусь. - ты уже дома. - с тобой - да. они расходятся 26 августа в лиссабоне, когда следующей  по списку стоит барселона. - я люблю тебя. - блять, я люблю тебя тоже, золушка. на плечах эллы - та самая нелепая куртка эшли. - не ищи девушек после меня, хорошо? - такой как ты я все равно больше не найду. отыщу очаровательного мальчишку в церкви и научу его любить не только бога. девочка-чернобурка зарывается в аристократичную шею и носом трется о синяк с прошлой ночи. эшли поправляет на детских плечиках куртку и на прощание целует в лоб. - полюби кого-нибудь. полюби и пошли нахуй родителей, если они тебя не примут. ты достойна самого лучшего, родная. элла кивает и образ фарфоровой нимфетки растворяется в толпе вокзала. эшли вынимает из-за уха (наконец настоящий) косяк и, деловито закуривая, идет вперед. к барселоне.