One day I'll face the Hell inside me Однажды я столкнусь с моим внутренним адом. Someday I'll accept what I have done. Когда-нибудь я смирюсь с тем, что наделал. Sometime I'll leave the past behind me Придёт время, когда я оставлю прошлое позади, For now I accept who I've become А сейчас я принимаю то, чем я стал.
Бут искренне убежден, что Свитс сейчас в раю, рядом с богом. Бреннан в бога не верит, так же, как и в существование рая, но она даже не пытается опровергнуть суждения Сили, не только потому, что не хочет расстраивать его — она не хочет расстраивать и себя. Сказка о рае кажется ей дивной, но хорошей, всего лишь сказкой, конечно, но неужели нельзя и ей на секунду представить, что так и есть: светлая душа Свитса в лучшем месте, он счастлив и наблюдает за ними с небес. Души, разумеется, тоже не существует, но Бреннан молчит, горестно кривя губы. На его месте должен был быть Бут. Сили думает об этом ночами, думает этими чертовыми бесконечными, как сама вселенная, ночами, наполненными скорбной тишиной и мраком; он ворочается в постели, заламывает пальцы. Время от времени поднимается, чтобы пройтись по дому, не включая света, не издавая ни звука. Он просто бродит и думает, что так станет легче. Ему кажется, что он слышит за стеной его заливистый яркий смех — когда Лэнс смеется, глаза его по-детски сияют, а вокруг них собираются тоненькие ниточки морщинок; он беззаботно запрокидывает голову, обнажая белый строй ровных зубов, а в прелестных ямочках на щеках, похоже, скапливается вселенская доброта и веселье. Буту кажется, что он слышит за спиной чьи-то шаги, кажется, что кто-то помимо него ходит по спящему дому ночью — кто-то, кто так же, как и он, не может заснуть, кто-то, кто не желает попадаться ему на глаза, кто-то, кто бродит из комнаты в комнату, разгоняя по коридору сквозняк, и что-то пытается найти. И Буту каждый раз кажется, что стоит сделать шаг — переступить порог, завернуть за угол, спуститься по лестнице, — и он столкнется с ним лицом к лицу, со Свитсом, живым, по-домашнему всклокоченным ото сна, который просто встал, чтобы попить воды. Но каждый раз Бут натыкается лишь на пустоту, ведь никто по дому кроме него, конечно же, не бродит в такое время — и Бреннан, и Кристин давным-давно спят. Но ему кажется… Он вспоминает время, когда Лэнс жил у них — тогда он только расстался с Дейзи и не знал, куда податься, — вот, прямо в этой комнате, в комнате его сына. В присутствии Лэнса все наполнялось жизнью и энергией, дом преображался, он всегда с радостью принимал любимого гостя; с ним было весело и, на удивление, уютно — словно он всегда был с ними, словно так и должно было быть. Ведь он — часть их семьи, разве нет? Он всегда был важным, нужным им всем, но только Бут сомневается, что сам Лэнс знал об этом — ведь они не говорили ему. А еще Лэнс всегда был не прочь посидеть с малышкой Кристин, когда их с Бреннан срочно вызывали на место преступления. Кристин просто обожала дядю Свитса, его все обожали, правда же? — Сегодня дядя Свитс и Дейзи повезут меня в парк! Мы покатаемся на пароходе! — радостно лепечет маленькая Кристин. Бут и Темперанс смотрят на дочь с растерянностью и молчаливой горестью на лице, въевшейся под самое основание сознания. Они еще не знают, как сказать девочке, что дорогой дядя Свитс, к сожалению, больше не сможет проводить время с ней. На его месте должен был быть он, Бут. Свитс не мог уйти так рано, не мог, не мог. Каждый раз Сили мысленно переносится в прошлое и проявляет большую настойчивость — он забирает у Лэнса этот гребанный ордер, а самого психолога гонит домой, к невесте, к семейному счастью, к их еще не рожденному ребенку. И Лэнс бормочет что-то несуразно в ответ о том, что хочет помочь, о том, что он хороший агент — «Вы же понимаете!» — и должен приглядывать за Бутом. Он всегда забавно надувает губы, когда что-то идет вразрез с его желаниями и мнением, он обижается, по-детски — совсем по-детски, куда же ему становиться отцом! — но покоряется, отступает. А потом он остается жив, господи, он просто остается жив! Они раскрывают это чертово дело и отмечают столь радостное событие, принесшее облегчение им всем, своим дружным составом в «Отцах Основателях»; выпивают, шутят, раз за разом поднимают тосты и благодарят друг друга за хорошую работу. Бреннан, как всегда, заводит нудную лекцию о науке, а Свитс без конца улыбается и говорит о том, как он рад, что они справились, что Сили оправдали и весь этот кошмар, наконец, закончился. И все действительно закончилось для Свитса. Но не так, как должно было быть. Не так. Не справедливо. Эти слезы друзей проливаются по нему? И это его похороны? Но ведь он должен был жить, вы знаете. Бут каждый раз открывает глаза, не мокрые от слез, но уставшие от бессонницы, его словно гейзерным фонтаном выталкивает с самого дна, из глубоких мыслей и фантазий, он смотрит в потолок, чуть поворачивает голову, замечая спящую жену, и вспоминает, что Свитста уже нет. Он тогда так и не забрал у него ордер. Он так и не предотвратил его смерть. Сили, должно быть, наказывает себя, все еще не прощает, не может, он возвращается к тому дню и вынуждает себя, вынуждает каждый раз смотреть со стороны на окровавленное тело Свитса, избитое, покалеченное, распластавшееся на холодном асфальте у машины. Бледное лицо, искаженное болью и едва уловимой тенью страха, подтеки, ссадины, переломы — смотреть на умирающего лучшего друга настолько больно, словно ему одну за другой в сетчатку вонзают тонкие иглы. Видеть это — ужасающая пытка. И кровь. Кровь. Это его кровь — на руках Бута. Он заставляет себя раз за разом слушать его последние слова, хриплые, сдавленные, ему тяжело говорить, но он так старается, ведь столько не успел сказать, он совсем не успел всего сказать. А Свитс так любит говорить без умолку. Он захлебывается кровью: «Я боролся, бился, вы бы гордились… Он забрал документ» Меньше всего сейчас Сили хочет думать о проклятом ордере, это последнее, что волнует его в данный момент, неужели Свитс не понимает этого? «Пусть Дейзи не волнуется, она слишком много нервничает» В его затуманенном взгляде, охваченном болью и с бесшумно подкравшейся смертью, зовущей с собой; в этом взгляде на секунду мелькает саднящая, жгучая нежность, но следом глаза тут же темнеют. Это уже не его взгляд. Он все еще пытается кое-как ворочать языком, сухие потрескавшиеся губы медленно шевелятся и мучительная, бессильная улыбка растягивается на его лице, когда он хрипло говорит: «Жизнь намного лучше, чем кажется, она…» В стеклянных мертвых глазах отражается только высокий потолок парковки, они не видят перед собой уже ничего — ни слез Темперанс, ни скорби Сили, ни медиков скорой. Интересно, хотел ли Свитс перед смертью увидеть глубокое небо, обросшее мелкими облаками, вместо серого бетона? О чем он жалел в этот момент? Должно быть, о том, что так и не познакомится со своим сыном, о том, что так и не встретится со своей чудесной невестой у алтаря. О том, что в жизни было столько ошибок и утраченного времени? «…настолько эта жизнь хороша, что ты решил из нее свалить? Но как же?..» Бут сдавленно выдыхает сквозь зубы и едва слышно рычит. Жизнь намного лучше, чем кажется? Даже теперь? Свитс ведь так и не узнал, за что именно умер, он так и не узнал, раскрыли ли они это дело, он просто ушел, не имея ни малейшего понятия, что будет здесь — без него. Как они будут без него. Сили так жаль, что Свитс не знает о том, как много он для них сделал, не знает, что им удалось найти компромат, раскрывший дело, по большей степени, лишь благодаря его собственным заметкам и находкам. Он так и не узнал об этом. Просто ушел и оставил эту жизнь и все эти проблемы на них — он ведь знал, что они справятся, он всегда знал это. И Сили понимает — он мог это предотвратить, он должен был это сделать, он должен был, должен был. Не сделал. — Лэнс помог? Скажите, — вопрошает бедная убитая горем Дейзи. Она смотрит в упор, лицо ее непроницаемо и эта прямая спина и поджатые настойчиво губы невольно вызывают уважение. — Без него мы бы не справились. — Слова бальзамом ложатся на ее испещренную шрамами душу. И она понимает — эти слова не лживы, ее не просто утешают. Свитс действительно помог, он действительно раскрыл это дело. А у Свитса беременная невеста. Сын, которого он так хотел назвать в честь лучшего друга — Сили. Еще он хотел, чтобы тот стал крестным для его ребенка, он так искренне этого хотел. Бута это не то, чтобы удивило, но… он был приятно впечатлен, впечатлен и благодарен. Этот жест значил для него намного больше, чем Бут позволял себе показывать. И он бы непременно еще не раз обсудил с Лэнсом эту тему, выразил бы эту благодарность, он бы все сделал, все, если бы Лэнс только остался с ними. Если бы. — Ты будешь хорошим отцом, — говорит доктор Бреннан Свитсу. Она серьезна, собрана, как всегда, и смотрит внимательно перед собой, замечая на губах молодого психолога смущенную улыбку. — Да ну! — растеряно отвечает он, поспешно отмахиваясь, но на деле — испытывая явственный прилив счастья от этих слов. Темперанс всегда права, если так говорит она — он действительно станет хорошим отцом. И это, непременно было бы так, непременно. Он полюбил бы своего сына так, как его самого никогда не любили, он бы дал ему все то, чего его самого когда-то лишили — внимания, заботы, семьи, поддержки. Он не позволил бы своему сыну познать всех тех горестей, которые пришлось испробовать ему в детстве, он бы дал ему все, сделал бы все. Свитс уже любил своего сына, хотя тот еще не родился, и с большим удовольствием играл ему по вечерам на пианино. Так говорит Дейзи, улыбаясь горестной сдержанной улыбкой, глядя на останки любимого потухшим взглядом. Она вспоминает эти чудесные вечера. Проводит кончиками пальцев по его костям. Дейзи сильная женщина, сильнее, чем кто-либо мог подумать. Неуклюжий интерн, болтливый и всех раздражающий, совершенно не сдержанный и стремящийся добиться расположения начальницы. Смерть Свитса подкосила ее, но она держится, по виду — постарела на десяток лет, слегка осунулась, внутренне замкнулась. Но держится, черт возьми, не позволяет себе быть слабой. Она считает, это Свитс изменил ее, она стала сильнее и благоразумнее лишь благодаря ему и его постоянной незримой поддержке. Он дал ей многое, например, чудесного малыша Сили, она любит его, любит за них двоих, и знает, что эта боль в груди не навсегда (правда же, Лэнс?), она знает, что наступит ночь, которую она сможет провести без слез. Ей просто нужно подождать. Дейзи сильнее, чем она сама считала. Она старается не плакать, не ищет утешения, поддержки, снова берет пример с доктора Бреннан — ныряет в работу с головой. И даже когда все говорят девушке, что ей совершенно не обязательно присутствовать при аутопсии, она отмахивается — она ведь сможет. И смогла. Она в стороне наблюдает, как с ее любимого Ланселота удаляют ткани, извлекают органы, оставляя одни лишь кости. Останки ее жениха. И она смотрит молча, мужественно, чуть закусив губу, пытается думать о работе, хотя в глазах время от времени начинает темнеть. Это уже не Свитс, говорит Бреннан, это всего лишь останки — улики, которые помогут им раскрыть убийство их общего любимого друга. Дейзи хороший специалист. Станет и чудесной матерью. А у Камиллы руки, кажется, совсем не дрожат, она профессионально орудует скальпелем, рассекая холодную мертвую кожу. Но дыхание ее выдает — она нервничает, словно делает это впервые, ей не по себе от происходящего и сама она не понимает, как всем им удается так стойко держаться, в то время, как ей хочется просто разрыдаться на плече Арасту и вовсе не проводить судебно-медицинской экспертизы. Гробовая тишина в помещении опускается на плечи присутствующих и прибивает к полу с такой силой, что не удивительно, если у кого-то вот-вот хрустнет позвоночник. А скальпель все продолжает скользить с плавностью фигуристки по окоченевшему трупу, превращая великого молодого психолога ФБР Лэнса Свитса в безликие останки. Конечно же, нет ни рая, ни ада, ни ангелов, ни бога. Но если бы все это существовало, то бог счел бы за честь принять в свой рай такого чудесного человека, как Свитс.Зачем ты приходишь ко мне мертвым?