ххх
Старшая школа — это пора первой любви, выбора будущего пути и огромного количества всяких разных экзаменов, из-за которых хочется убиться о что-нибудь тяжелое. Например, о стенку, что сейчас делает Донхёк за школой, пока Марк заканчивает свой самолёт из деревянных палочек и рисовой бумаги для проекта. Донхёк же думал, как бы ему сдать выпускной экзамен по истории, если он не учил весь прошлый семестр. — Слушай, знания не появятся, если будешь биться головой о стену школы. Она даже сделана не из гранита науки, а из кирпичей, которые сделаны из глины, — спокойно сказал Марк, докрашивая крыло самолёта в красный цвет. — Хотя, было бы круто, если бы это было возможно. Прикинь, сколько времени было бы! — У тебя и так его много, ты всё на лету схватываешь, а мне зубрить надо. Но вместо этого я с тобой весь семестр хернёй страдал и вот результат! Лучше бы ты строил свой самолёт нормально, а не таскал меня повсюду. У тебя, вон, Ёнхо, Тэён и Джэмин есть. Я тебе каким хером сдался? — Вот они — восемнадцать лет дружбы, — Марк положил руку на грудь и тяжело вздохнул. — Моё сердце разбито! — У тебя не получится стать актёром театра и кино, — Донхёк вздыхает и подходит к Марку. Он садится рядом с ним на корточки и подпирает ладонью свою щёку. — И как ты узнаешь, что он может летать, если сейчас нет ветра? — А ты не подуешь? — шутит Марк. — Ты что! У меня так кислород перестанет поступать в мозг. или что-то такое. — Откуда ты это знаешь? — Марк нахмурил брови и посмотрел на своего друга. — На биологии слышал что-то такое. Но короче я от этого могу умереть. — Кстати, отличный способ избежать экзамена по истории, — Марк берёт самолёт в руку и ставит его прямо перед Донхёком. — Дуй. — Марк, ты дурачок? — Донхёк посмотрел на своего друга детства таким взглядом а-ля: «ты сейчас серьёзно?», на что Марк ответил ему взглядом а-ля: «абсолютно». — И как я ещё не послал тебя с таким тупым юмором. Да моего дедушку проще научить пользоваться компом, чем тебе найти чувство юмора. — Твои колкие комментарии всегда в моём сердечке. Если бы они были девушкой, то я бы на ней женился, — усмехнулся Марк. Он встал на ноги и побежал, держа в руке самолёт, поднимая того выше и выше к небу. «И почему именно девушка?» — спрашивает Донхёк у себя в голове, смотря на бегущего Марка. Он тяжело вздыхает и встаёт, забирает свою сумку и сумку друга, мысленно говоря себе, что её надо кинуть ему в лицо, чтобы хоть как-то показать свои чувства, о которых он даже и не подозревает. Донхёк не может сказать точно, когда понял, что влюбился в Марка, но он понял это, когда заметил, что начал смущаться, видя друга без футболки или когда лицо Марка слишком близко. Донхёк однажды чуть не умер: Марк уснул в автобусе и случайно «уронил» свою голову на плечо бедного парня, отчего у того сердце так быстро забилось, что, казалось, оно лопнет. Донхёк сам по себе очень робкий и стеснительный парень, а тут он ещё умудрился влюбиться. Ладно в девушку, хоть как-то проще было бы, но в парня — в лучшего друга. Тут уже приходится вздыхать и кидать сумку в Марка Ли, который орёт: «Ты чё офигел?! Вот она, какая дружба, да?» — а потом крепко обнимает того за шею — прямо как те самые боксёры в телевизоре — и начинает быстро взъерошивать тому волосы и смеяться. А Донхёк и не злится, ему и самому смешно.ххх
Донхёк просыпается от назойливого повторяющегося «приём» поздно ночью. Он смотрит на часы. 1:27. Только один человек в мире будет будить его в такое время с помощью рации. Парень проводит рукой по лицу, сдерживая все известные ему ругательства, чтобы не заорать на весь дом. Он медленно встаёт с кровати, берёт рацию и открывает шторы, смотря на Марка, стоящего на балконе и машущего ему рукой. — Ромашка, ромашка, я — лютик. Приём, — сказал весело Марк, на что Донхёк раздраженно ответил: — Иди нахер. Приём. — У-у-у, куда подевался милый и скромный Донхёк? Приём, — с улыбкой на лице спросил парень. Он поднял тот самый самолёт, который сделал. — Ночью ты можешь встретить только злого Донхёка. Приём. — Надеюсь, ты понял намёк? Приём, — как-то томно спросил Марк, отчего кровь прильнула к щекам Донхёка. — Я слишком сонный, чтобы читать между строк. Приём. — Ветер поднимается, пошли на крышу. Приём. И Донхёк, конечно же, одевается и тихо сбегает из дома, чтобы пойти на крышу здания, в котором живёт Марк. Не для того, чтобы треснуть Марка по голове (Донхёк вообще мог дома остаться и спать дальше) и уйти потом обратно, а потому что он знает, что ночью с Марком — весело. Правда, юноша хотел бы, чтобы это ещё было романтично, но довольствуйся тем, что есть. Донхёк быстро перебегает через дорогу, одетый в домашние спортивные штаны и майку, а ещё он в тапочках. Мысленно парень уже подбирает несколько ответов на все возможные шутки Марка по поводу его тапочек, потому он по-другому просто не сможет. Ли быстро поднимается по пожарной лестнице на крышу и видит там своего «друга». Марк стоял недалеко от края крыши и держал в правой руке самолёт, который недавно покрасил. Он смотрел на ночное небо. Донхёк невольно засмотрелся на него со спины. Правда, когда поднялся ветер, он сказал: — Ебануться, как холодно, — ночной ветер неприятно кусал нежную кожу подростка, отчего тот поморщился и обнял себя за плечи. — Дубина, я же говорил, что ветер поднялся. Сейчас, хоть и начало сентября, всё равно уже холодно, — вздыхает Марк и снимает свою толстовку на замке. Он кидает её Донхёку и тот её ловит, правда осуждая: — Ты сам в футболке. Заболеешь ещё. Нафига мне отдал? — Я-то школу люблю прогуливать, да и здоровье у меня покрепче, чем у тебя. Надевай. Отказы не принимаются. Донхёк послушно надевает её. Ему правда холодно, а ещё ему интересно: как смотрятся на нём вещи Марка. И, видимо, он был прав, когда думал, что они ему великоваты. Если эта толстовка Марку по бёдра, то Донхёку она чуть ниже бёдер, а ещё рукава длинные настолько, что только кончики пальцев видны. Впрочем, ему нормально. Он застёгивает её с помощью молнии и скрещивает руки на груди, слыша аромат лаванды и сигарет. Интересно, а почему лаванда? Сигареты. это понятно, ведь Марк курит около года, но неужели он пользуется шампунем или гелем для душа с ароматом лаванды? Лаванда и сигареты — это запах Марка? Однако, Донхёк не может не сказать: — Сигаретами воняет. — За час обветрится, — спокойно отвечает парень. — Мы здесь час будем? — удивляется Донхёк и подходит поближе к Марку, который подготавливает самолёт к запуску. — Где-то так. Нужно, чтобы ветер сильный поднялся. Завтра же эту штуку сдавать. Будет круто, если «отлично» получу. — Думаешь, училка тебе поверит? — А я видео засниму и хер она мне что скажет, — подмигивает Марк. Он протянул зажигалку Донхёку. — Поможешь? У меня одна рука занята, а ветер может подняться в любую минуту — на что парень закатывает глаза: — Ну так ты хотя бы побыстрее сдохнешь, — он помогает Марку прикурить, поджигая сигарету у него в зубах и пряча пламя от легкого ветерка ладонью. — Ой, признай, что скучать по мне будешь. — Нет. Будет. — Мог бы соврать хотя бы. А он и так соврал. Ветер поднялся. Марк быстро запустил самолёт в небо, придерживая его за верёвочку, чтобы не улетел, и начал снимать видео. Донхёк сам невольно поднял голову, чтобы посмотреть на то, что труды его любимого человека не прошли даром. Всё-таки он на это два дня угробил, если не больше. — Дорогая учительница Ким. Сейчас время 1:49 и так как днём было безветренно, я решил ночью запустить самолёт, который сделал, учитывая все законы физики. Как видите, эта штука летает, можно ставить мне «отлично». Думаю, мой самолётик не будет против. Конец связи, — после этого Марк убрал телефон в карман, но самолёт всё же держал в воздухе. Темные волосы парня развевались на ветру, футболка чуть приподнималась и горький, сигаретный дым быстро улетал вперёд, вместе с ветром, не попадая, к счастью, на Донхёка, который его вообще не переносит. — А ничего, что ты сказал это с сигаретой во рту? — Я тебя умоляю, все учителя знают, что я курю. Не выгоняют, потому что я в выпускном классе. Скоро совершеннолетний. — И точно, мы же примерно через полгода школу заканчиваем. — Донхёк, ты уже решил, что будешь делать после выпускного? — задаёт внезапный вопрос Марк. Донхёк ещё не думал насчёт своего будущего: может, поступит куда-нибудь, а может, будет работать в ресторанчике и помогать своему отцу. Он ещё не задумывался об этом, пусть, и пора бы уже. — Нет. А ты? — Донхёк начинает теребить пальцами ткань толстовки, нервничая. Марк никогда не был таким серьёзным, как сейчас. Его это пугает. Такой Марк ему незнаком, неизвестен. Он знает только ленивого, шутливого и любящего приключения (и сигареты) Марка. Сколько они не общаются — он видел такую сторону своего друга детства только два раза: когда умерла его мама и когда дедушка Донхёка попал в больницу (в тот день он был на грани истерики, а вот Марк был молчалив и спокоен, напоминал камень). И вот третий раз — сейчас. — Тоже.ххх
Донхёк укутался в шарф, пытаясь согреться. Он никогда не любил холод. Положив руки в карманы своей ветровки, он тяжело вздохнул. Клубы пара быстро улетели вверх и исчезли. Юноша специально задрал голову и начал выдыхать пар, представляя себя на месте Марка. Он ведь видит практически то же самое, когда выдыхает горький, ядовитый дым? Интересно, а как он себя ощущает этот момент? Донхёк чувствует, например, умиротворение и даже про холод забыл. Это даже подняло ему настроение и тот невольно улыбнулся. — Йо, Донхёк, сорян. Эта училка по физике снова ко мне прикопалась! — Марк подбежал к своему другу и тяжело дышал. Второй посмотрел на него и нахмурился: Марк был весь красный после небольшой пробежки, его волосы торчали в разные стороны, а шарф и вовсе был завязан через одно место. Донхёк вздохнул и подошёл к другу: — Ты, вроде, выпускник, а так выглядишь! — Донхёк быстро развязал шарф Марка и раздраженно завязал его, но уже аккуратно. — Тебе самому не стрёмно так ходить? На всю жизнь девственником останешься, если не будешь за собой следить, дубина, — парень быстро поправил причёску Марка, сделав её «по-модному взъерошенной». Потом он случайно поймал на себе внимательный взгляд друга и спросил: — Чего? — Да нет, ничего. Редко ты ко мне заботу проявляешь, аж приятно, — довольно улыбнулся он. Донхёк смутился и спрятал половину лица за шарфом, пробубнив: «Пошли уже». Подростки вышли с территории школы и пошли в сторону своего любимого торгового квартала. Они молчали. Донхёк смотрел по сторонам, лишь бы не на Марка, потому что он был слишком смущён. Юноша даже не заметил, что начал поправлять тому шарф и волосы, потому что просто. захотелось? Что это у него в голове щёлкнуло? Чёрт его знает. Но волосы у Марка шелковистые и мягкие, даже немного завидно, потому что у Донхёка они жёсткие и похожи на солому, если их не уложить. И в то же время он рад за любимого, потому что у него красивые волосы. И в то же время он ревнует, потому что вспомнил, как его одноклассницы гладили Марка по голове. И в то же время он счастлив, потому что он единственный, кому Марк разрешил навести порядок на его голове. Как-то слишком много внутри чувств, замечает Донхёк и тихо вздыхает. Он всё-таки решается посмотреть на «друга» и узнать, чем он занят. Что-то увлеченно пишет в телефоне. Ничего нового. Юноша поворачивает голову в другую сторону и идёт дальше. Внезапно телефон завибрировал. Донхёк достал его и открыл сообщение, которое ему только что пришло. От кого: Марк Мы так и будем молчать или поговорим уже? У меня оч много новостей. Кому: Марк Ты сам молчишь. — Подловил, — нарушает тишину парень. — Короче, эта дура ко мне снова привязалась. — Какая? — Училка по физике, ну. Она определённо хочет меня убить. Я уверен, что у неё дома висят всякие бумажки с возможными планами моего убийства, ибо её отношение ко мне невозможно описать по-другому. Она снова напомнила мне про мой самолёт! Уже два месяца прошло. Середина ноября. Блять, снег уже потихоньку падает на землю, — Марк достаёт сигарету из пачки и поджигает её. Выдыхая клуб дыма, говорит: — С ней определённо давно никто не спал. — Ну так, обрадуй женщину. Переспи с ней, — усмехается Донхёк. — Ты же говорил, что она в молодости была очень симпатичной, судя по фоткам. — В молодости. Не сейчас. В молодости. Сейчас она просто трактор. Нет, ну ты типа представь: как с ней можно спать? Фу! — Марк зажмурился. — Просто фу-у-у! — Представил? — еле сдерживал свой смех Донхёк. — К сожалению, — Марк даже недокуренную сигарету выкинул. Дальше парни обсуждали насущные дела. Марк спросил, как у Донхёка дела по учёбе, на что тот ответил, что всё стабильно и как обычно; ничего интересного не происходит, тишь да гладь. А вот у его «друга» в классе очень даже весело: они украли одежду одного из парней, пока тот был в душе; Джэмин — друг Марка — упал случайно на одноклассницу и в ту же секунду влюбился, чем выносит ему мозг; а ещё у их классного руководителя появился молодой человек, что стало поводом для шуточек — добрых и забавных. Внезапно Марк остановился возле большого дерева. Он наклонил голову набок и улыбнулся. Донхёк взглянул на дерево и вспомнил, как они — ещё совсем мальчишками — лазили по нему, пытаясь добраться до самой верхушки. Это дерево сливы стало приятным напоминанием о беззаботных днях, когда их не волновало будущее, а волновало то, кто побольше наберёт слив. Весной парни сидели на толстых ветвях, вдыхая сладкий аромат цветов, а примерно в июне с ветки срывали по сливе и ели. Сейчас же — ноябрь, дерево без листьев, без цветов и плодов, голое. Но это никак не мешает парням улыбнуться в один момент и переглянуться. Они оба засмеялись. — А помнишь, как ты свалился с ветки осенью прямо на огромную кучу листьев? Блин, мы тогда оба разочаровались в жизни, потому что оказалось, что на таких кучах нифига не мягко лежать, — вспоминает Марк. — У тебя был просто огромнейший синяк. — Ну я-то не плакал и не кричал, когда собака лаяла и рычала, и единственным спасением было это дерево, — издевается Донхёк. — Мамочки, мамочки! Донхёк, я тебе сто шоколадок подарю, только спаси! — Ой, иди ты. — Где мои шоколадки? — В магазине. Вот, стану очень богатым и куплю тебе сто шоколадок, самых разных. А пока, — Марк снял свои кеды. — довольствуйся кое-чем другим. — Чего? Ты че творишь? Заболеешь! Ноябрь, блять, ноябрь, Ли Минхён! — запаниковал Донхёк. Парень сейчас стоял в чёрных носках и завязывал шнурки кед, чтобы те были соединены. — Спокойно. Я вообще-то крепкий, — он внезапно кидает завязанные кеды на дерево и те повисли высоко на ветке. — И я вообще-то Марк. — Зачем ты это сделал? — Донхёк накрыл лоб своей ладонью, тяжело вздыхая и надеясь, что это какой-нибудь конкурс на скорость и что потом Марк их наденет снова. — Чтобы это дерево навсегда осталось нашим. Я понимаю, что их могут снять и выкинуть, но их же всё равно увидят, верно? Значит, они могут подумать о том, кто мог бы это сделать; значит, они запомнят эти кеды; значит, я останусь в их памяти как неизвестный, бросивший эти кеды на ветку. А для нас с тобой это будет означать, что эта слива — наша. Разве не здорово? — Я, конечно, знал, что ты всегда был немного необычным, но. Марк, ты сейчас даже меня удивил. А я думал, что ты после того, как гуашь залил в презервативы и кинул их с верхнего этажа на директора, ничего сумасшедшего не сморозишь. — Ты считаешь это сумасшедшим? Ай, блин, холодно! — парень запрыгал на месте, но это не спасало его ноги от холодной земли. — Сумасшедшим. И романтичным.ххх
Декабрь стал тяжёлым для Донхёка, потому что Марк весь месяц ходил подавленным, задумчивым, слишком серьёзным и тихим. Когда он спросил у его одноклассника и друга — Тэёна — тот ему ответил, что ничего не знает, но заметил, что Марк стал чаще курить и пропускать уроки. Потом Ли спросил у отца Марка, может, какая-то дата связанная со смертью его матери надвигается или что-то в этом духе, однако тот сказал, что сам не знает, что с сыном. И его мачеха, которая была очень доброй и близкой Марку женщиной, тоже покачала головой. Правда, Донхёку всё же казалось, что родители что-то скрывали. И потом он начал их доставать по поводу этого, на что те уже ответили, что их сын должен сам сказать. И от этого Донхёку стало страшно. Что сказать? Когда? Зачем? Что вообще происходит? Так незаметно наступило 25 декабря — Рождество и любимый праздник Марка. Донхёк купил ему подарок — новые наушники, мощнее и беспроводные. Такие он как раз и хотел. Парень даже упаковал их в красивую коробку, чтобы всё максимально по-праздничному выглядело. Осталось его только отдать, но вот как? Он, конечно, может попросить мачеху Марка передать ему это или под ёлку положить, но хочется отдать лично и не лезть в его зону комфорта, а то он и так хмурый. И тут в голову парня приходит мысль: пригласитьххх
Донхёк заболел. К счастью. Высокая температура рано утром перед школой его очень порадовала, потому что так он не встретится с Марком после новогодних каникул ещё несколько дней. Он морально не был готов. Что он скажет? Сможет ли он вести себя как обычно? Как будет себя вести сам Марк? У Донхёка просто начиналась паника, которая исчезала только тогда, когда он открывал окно и ледяной воздух отрезвлял голову или после горячего душа, когда он полностью расслаблялся. Но это не меняло того факта, что Донхёку хотелось поскорее умереть из-за острой боли внутри. И он понимал, что это никакая ни патология или серьёзная болезнь — сердце просто ноёт. Оно отчаянно бьётся, но с каждым ударом всё больнее и больнее. Донхёк плакал. Он плакал потом всю ночь и кричал в подушку, чтобы его никто не услышал. Он сжимал руки в кулаки так сильно, что ногти впивались в кожу. Он возненавидел себя ещё сильнее после того момента, как понял, что влюблён. Он чувствовал, словно от него отрывают что-то очень ценное и важное, и это ценное и важное сам Марк. Этот дурень через дорогу стал для него самым близким в мире человеком, он знает о Донхёке всё. Он может его поддержать, рассмешить, осчастливить и просто побыть рядом, пока тот что-то учит. Само существование Марка так рядом помогает парню дышать и не задыхаться от одиночества. Но что потом? Что будет, когда он уедет? Как Донхёк будет жить, зная, что через дорогу, в окне напротив не будет гореть свет и никого там не будет? — Приём. Блять. Рация. Марк. — Донхёк. Приём. Он не хочет отвечать. Парень прячется под одеялом и притворяется, что спит. — Только попробуй притворяться. Я же тогда к тебе в комнату зайду и мне плевать, что ты болеешь. Приём. — Марк, я заболел. Не лезь ко мне. Приём, — не выдерживает Донхёк и хриплым голосом говорит. — Всё настолько плохо? Приём. — Не очень. Через неделю буду живчиком. Приём, — врёт парень. Каким живчиком? Ему только недавно сердце разбили, кто после этого вообще жить может? — Блин. Это же из-за меня. Прости. Но обещаю, что разрешу тебе дать мне пинок под зад! Приём! — Спасибо, блять. Мотивация не сдохнуть от температуры. Приём, — закатил глаза Донхёк. Он вздыхает. — Ладно. Выздоравливай и пиши. Приём. Донхёк убирает рацию и обнимает подушку. Как ему заболеть до конца года, чтобы не видеться с Марком? Как ему в глаза смотреть? Что вообще делать? Паника снова одолела парня, но из пучины мыслей его вытаскивает мама, которая принесла шоколадку. — Это от Минхёна. И ещё он попросил передать, что рация у него с собой, — тепло улыбнулась женщина и вышла из комнаты. Донхёк быстро с рацией в руке раздвинул шторы и увидел внизу стоящего Марка. На улице шёл снег. Снежинки падали на землю и на его темные волосы, отчего он выглядел мило и глупо одновременно. — И что это? Приём, — недовольно спросил Донхёк. — Это одна из ста шоколадок, которые я тебе обещал, — широко улыбается парень. — Я посчитал, что сейчас они тебе нужнее, чем когда я стану богатым. Приём. — Вали домой. Приём, — Донхёк задвинул шторы, чтобы ещё больше не смутиться. — Выздоравливай, Донхёк-а. Приём. Он улыбается. Марк улыбается, как раньше. Словно ничего не произошло и всё хорошо, даже здорово. Словно он просто передал шоколадку Донхёку через его маму. Словно скоро он вернётся в школу и будет дальше учиться, слушая истории Марка о том, как учительница по физике его ненавидит. И что делать Донхёку? Улыбаться? Вести себя как раньше? Видимо. Придётся терпеть боль в груди и улыбаться ему, плеваться сарказмом и учиться, пока тот халтурит. И так Донхёк делал. До выпускного. До отъезда Марка в Канаду. Марк подарил ему кота, извинившись за то, что не успеет попасть на день рождения друга. Кота. Чёрного. И сказал, что он такой же милашка как и он. Кот. Милашка, как Марк. Кот. Ну, Донхёк просто плюнул ему в тот момент сарказмом, чтобы всё было как обычно. А потом они попрощались. Крепко обнялись и попрощались. Ли до последнего сдерживал слёзы и крик. До последнего вёл себя как обычно, ведь они будут общаться и дальше — по сети. Но внутри у него пусто, в груди всё болит, воздуха вокруг всё меньше и Марк всё дальше. Отвратительно.ххх
Ванкувер — яркий, красочный, многолюдный и невероятно красивый город. В кампусе жить весело, потому что Марк живёт среди парней, с которыми ему есть что обсудить и которые умеют правильно разыгрывать, а ещё мачеха не зайдёт в неожиданный момент в комнату, что делает Марка ещё счастливее. В колледже тоже здорово — необычная система обучения, учителя интересно рассказывают материал, а ещё там нереально вкусно кормят в кафетерии. Пусть, Ли скучал по своему любимому Сеулу, но переезд был вполне неплохим решением. Так прошло месяц. Три. Шесть. Год. Ванкувер стал самым обычным городом. Кампус наскучил, а сосед — Джонни — уже надоел; хочется, чтобы мачеха внезапно зашла в комнату, а не эта ходячая громадина со своим: «Yo, bro!». Учёба своим количеством проектов и домашки уже заставляет задумываться о самоубийстве, а профессор по физике ненавидит Марка. И почему с физикой ему не везёт? Марк очень сильно скучает по Сеулу. Он скучает по баскетбольной площадке за домом. Скучает по вылазкам ночью на крышу дома, где он играл на гитаре. Скучает по сливе, которая цветёт каждую весну. Скучает по торговой улочке, где он знал всех и где его все знали. Он скучает по молекулярной кухне, которую с детства ненавидел. Да чего уж там — он даже по той самой физичке скучает. А ещё Марк ужасно скучает по дому напротив, по окну напротив и человеку, который смотрел на него, сидя за письменным столом. По тому, кто плевался сарказмом, но всегда проявлял заботу — незаметную и привычную. По тому, кто ненавидит историю. По тому, кто ненавидит холод. По тому, с кем он в детстве сидел на дереве и ел сливы. По тому, кому ещё должен шоколадку, последнюю. По Донхёку. Он знал, что будет ужасно непривычно без ворчуна рядом. Он был готов к тому, что ему будет очень одиноко без него. Был готов к тому, что по телефону общаться будет «не то». Но он не ожидал, что это одиночество будет настолько тяжёлым. Марк даже не думал о том, что уезжая от Донхёка, от него словно что-то с силой оторвут. Он даже на мир как-то стал по-другому смотреть. Да, парни общаются по сети, но это вообще никак не заменит живое общение. Марку жуть как хочется разозлить Донхёка, чтобы тот задвинул шторы и игнорировал его по рации; хочется закурить сигарету и услышать родное: «Воняет»; хочется снова сбежать с ним на крышу и запустить воздушного змея или самолёт; хочется сходить с ним посмотреть фейерверки на Рождество; хочется просто поболтать с ним с помощью рации по душам. Просто хочется Донхёка рядом и нахуй этот Ванкувер со всеми его приложениями. У Донхёка сегодня день рождения, а Марка нет снова. Снова. Второй раз уже. В первый раз его простили, потому что у него было поступление. Но во второй раз его явно не простят. Он не хотел пропускать совершеннолетие своего лучшего друга, но колледж был против него. Марку противно от самого себя. Да, он отправил подарок — очень крутую и модную толстовку, которая должна была как раз приехать ко дню рождения Донхёка, но он так хотел вручить её сам! Ему хотелось сделать сюрприз: внезапно приехать с тортом и свечками на нём и крикнуть: «Охрене-е-еть! Теперь тебе можно материться легально при предках!» — разве это было бы не уморительно? Но вот она реальность: Марк отправил сообщением поздравление и извинился. Он бы позвонил, да вот только ему страшно. Трус он самый настоящий. Марк лежит на кровати и смотрит в потолок. Ему хочется сильно удариться головой об этот самый потолок. — Man, you're like a star, you know? * — Слышит Марк слева от себя. Он медленно поворачивает голову и говорит: — Is it bad? ** — No, I find this cute. But you look really sad. What happened? *** — Nothing. Just. tired.**** Да. Марк точно устал, завтра ему явно полегчает. Он снова пойдёт в колледж, встретится с однокурсниками и снова вольётся в эту активную студенческую жизнь. Однако, почему на душе так кошки скребут? Надо было всё-таки позвонить Донхёку и извиниться. Он определённо будет зол. Нет, он будет просто в гневе. А Донхёк в гневе хуже любой мачехи, поймавшей за сигаретой. Кстати о Донхёке. Вот он, звонит. Марк резко садится на кровать и держит телефон. Ладони вспотели. Стало вокруг как-то жарко. Словно его поймали за чем-то очень непристойным. Отвечать? Или притвориться, что он спит? Нет. Лучше ответить. — Д-да? — заикаясь ответил на телефонный звонок Марк. Он прижал трубку к уху так сильно как смог. Боялся, что сосед услышит? — Ублюдок, — и этим всё сказано. И Марк согласен. Идеальное слово. Марк не друг, а ублюдок. — Прости, я знал, что ты разозлишься на меня. Я не хотел звонить тебе и расстраивать тем, что не смогу приехать. Поэтому дождался вечера и написал сообщение. Мне правда очень, очень жаль, Донхёк. — Если бы тебе было по-настоящему жаль, ты бы позвонил. Мне было бы уже насрать на то, что ты сможешь приехать. Я как-то знаешь, блять, привык, что тебя нет рядом. Я просто хотел услышать твой голос. Услышать то, как радостно ты меня поздравляешь, а ты просто написал сообщение, потому что тебе жаль? Да у меня друзей нет! Как ты мог мне праздник испортить своей новостью, если я без тебя его даже не праздную?! — Донхёк всхлипывает. А Марк паникует. Что делать? Он никогда не доводил кого-то до слёз! — Ты плачешь? Донхёк, ты реально плачешь? — А мне плакать нельзя?! Законом запрещено?! Я просто ужасно зол. Я зол, я расстроен, разочарован и разбит! Знаешь, каково это, когда у тебя никого, кроме семьи, рядом нет? Я поступил на экономический, но что с того? Я не умею общаться с людьми как ты! Я не умею дружить с людьми как ты! Я — не ты! А знаешь, что ещё самое паршивое? То, что между нами неебически огромный тихий океан! Я каждый день спрашиваю себя: почему ты уехал, почему твоя грёбанная Канада так далеко?! — Донхёк, успокойся. Я, правда, не хотел. Мне жаль! — А чего именно Марк не хотел? Уехать? Или отправить смс-кой? Почему ему жаль? За что ему жаль? Он невольно задумался над своими словами, пока не услышал резкое: — Нет, это ты послушай! Я устал. Устал ждать тебя. Устал смотреть в окно, чтобы увидеть тебя, но тебя там нет. Устал ждать последнюю грёбанную шоколадку. Устал чувствовал боль в груди, которая с каждым днём всё сильнее! Устал видеть тебя во снах! Я устал любить тебя, Ли Минхён! Марк замер. Вокруг него, словно образовался вакуум. Он ничего не слышал, кроме тяжело дышащего Донхёка на той стороне трубки и эхом отдающегося: «Устал любить тебя, Ли Минхён!» — Да, неправильно. Да, мы — друзья. Да, мы — парни. Но почему-то моему сердцу плевать на все эти факторы! Оно просто рвётся к тебе. Нет. Всегда рвалось к тебе, а я закрыл его в сундук и не позволял вырваться, потому что боялся потерять тебя. Но я потерял тебя в тот момент, как ты показал паспорт на контроле и ушёл садиться в самолёт! Между нами тысячи километров и у тебя уже давно другая жизнь, и у меня уже давно другая жизнь. Мы изменились, Минхён. Мы выросли. И мы уже давно не дети. И давно уже не друзья. — Что ты говоришь? Мы с тобой всегда были, есть и будем друзьями! Донхёк, ты сейчас просто на эмоциях! — Марк резко встал с кровати и вышел в коридор. — Мы перестали быть друзьями, когда я влюбился в тебя. Мы просто не можем, понимаешь? Спасибо за толстовку и прощай. Он отключился. Донхёк отключился. У Марка паника. Руки трясутся, всё тело дрожит! Его сейчас стошнит, у него сейчас сердце бьётся так быстро, что оно сейчас лопнет. Вокруг воздуха становится всё меньше и меньше. Срочно на улицу! Марк несётся сломя голову наружу, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха. Всех сбивает на своём пути, извиняясь несколько раз. И вот, он выбежал на улицу. Ночной воздух вызывал мурашки по коже; разум, кажется, прояснялся, но сердце всё также предательски болело. Марк сжал губы в тонкую полоску и резко осознал, что ему Донхёк в любви признался. А Марк что? Он всего этого не замечал? Да он даже и не подозревал об этом! Что Донхёк в нём нашёл? И что ему ответить? Марк просто в растерянности. Влюблён ли он тоже? Вряд ли. Но на сердце так тяжело и так хочется молить в Донхёка о прощении, что слёзы наворачиваются на глаза.ххх
Донхёку паршиво. Позавчера он признался в своих давних чувствах и случилось то, чего он боялся больше всего на свете — он потерял Марка. Уже навсегда. Впрочем, Донхёку стало как-то легче — совсем немного — после того, как он высказался и признался. Но всё равно было ещё больно. Донхёк знает, что время лечит и скоро это всё пройдёт, надо просто проявить терпение и подождать, но он откровенно заебался вообще ждать. Он ждал свой день рождения весь год. Он ждал Марка полтора года. Он ждал результатов поступления около месяца. И он ждал, когда Юме — девушка с его курса — отвяжется от него где-то полгода. И всё это происходило в один промежуток времени. Юноша просто морально истощен. Ему хочется поехать куда-нибудь за город, хотя бы на неделю, и побыть там в одиночестве. Забыть про все насущные дела, отключить все гаджеты и расслабиться наконец. Донхёк сидит в своей комнате и пытается сосредоточиться на материале, который нужно выучить, но ничего не выходит. Он обессиленно роняет голову на стол и тяжело вздыхает. Он очень любит математику, но он просто ненавидит историю. Зачем вообще нужна эта история будущему экономисту? Донхёк прекрасно бы жил без знаний о том, кто вёл войско к победе в n-ом году. Он откидывается на спинку стула и снова вздыхает. Вообще, ему учить историю ещё мешает тот факт, что он позавчера, в свой день рождения, признался Марку. И вот опять он вернулся к тому, о чём пытался забыть. «От людей лечат люди, — внезапно вспоминает Донхёк слова своей бабушки. — Поэтому я и смогла разлюбить того парня, только благодаря твоему дедушке.» А найдёт ли Донхёк такого человека, который вылечит его от несчастной первой любви в виде Марка? Или будет дальше до конца своих дней страдать от этой боли, которая будет только приглушена временем? От этой мысли никак не легче. Парень считает, что проще уже запереться где-нибудь в шкафу и сидеть там, отправляя по почте всю домашнюю работу профессорам университета и кушая то, что принесёт ему мама. И работал бы дистанционно — на дому. Но жизнь раем никогда не станет: будет удар за ударом наносить, что было «интереснее». — Приём. Донхёк подпрыгнул на месте и чуть не упал со стула, он быстро посмотрел на рацию. У него крыша поехала, видимо. Совсем уже с этим Марком рехнулся. - Донхёк, приём. Донхёк взял рацию. Нет, ну, он, конечно, знал, что он сам немного сумасшедший. Но что будет, если ему никто не ответит? Он просто удостоверится в том, что ему нужно посетить психиатра и пожаловаться на свою тяжёлую жизнь с разбитой первой любовью. — Приём? - Слава Богу, ты ответил. Приём. Это не сон. Марк сейчас правда ответил ему с помощью рации. Но разве так далеко ловит? Или он. — Я не мог оставить тебя одного в такой момент. Приём. Он приехал. Донхёк хотел раздвинуть шторы и увидеть Марка либо внизу, либо в окне напротив, но он сжал руку в кулак и убрал рацию подальше от себя. — Я понимаю, что ты не хочешь со мной сейчас говорить. Ты можешь даже вырубить рацию. Но я всё же скажу кое-что. Приём. — Да насрать мне, что ты говорить собираешься. Отвергать меня не надо и сам всё понял без твоих сообщений, — тихо возмутился Донхёк. Он пошёл за книгами, лежащими в шкафу, решив полностью проигнорировать Марка. — Знаешь, когда мне сказали, что я поеду в Канаду, я был счастлив. Это был подарок от мамы. Отец сказал, что перед смертью она полностью оплатила мне поездку и обучение как подарок на выпуск из школы. Кстати, после этой новости я и попросил тебя звать меня Марком. Не знаю почему, но мне казалось, что так я как-то буду ближе к матери. Да и так я ещё больше буду похож на местного… Донхёк замер. Мать Марка умерла, когда они пошли в начальную школу, из-за проблем с почками. Он тогда не выходил около недели из комнаты, общался с Донхёком только по телефону, потому что раций у них тогда ещё не было. Донхёк не мог злиться на то, что он уехал. Он так-то и не злился. Да, сказал, что его бесит, что Канада так далеко, но на деле он ненавидел себя за то, что ничего не сказал и просто тихо отпустил, до последнего не показывая свои настоящие эмоции. — …да и иностранцам проще сказать это имя, чем моё настоящее. Я не знаю почему так долго тянул разговор о том, что я уезжаю навсегда в Канаду, потому что чем раньше бы я сказал, тем легче было бы нам обоим. Но в итоге я сказал это за три месяца до отъезда. Прости за то, что испортил тебе Рождество… — Придурок, — тихо ругается Донхёк. — …я только потом понял, что ты хотел, чтобы мы пошли на фейерверки, чтобы я стал веселее. Прости за то, что сначала этого не понял. Прости за беспокойство и спасибо за заботу… Донхёк грустно усмехается и сжимает губы в тонкую полоску. Некий ком застрял в горле и слёзы вот-вот были готовы скатиться вниз по щекам. Он и счастлив и зол одновременно. А ещё ему немного грустно. — …Ты всегда меня защищал и был рядом, а я этого даже не замечал. Привык, видимо. Поэтому, когда я переехал в Ванкувер, первое, что я там почувствовал, было ощущение, словно от меня что-то с силой оторвали. Я думал, что просто скучал по семье и Сеулу, а на деле, я скучал по тебе так сильно, что был готов заплакать. Жалко, да? Я думал: «Сейчас бы Донхёка рядом и нахуй этот Ванкувер, » — слово в слово. А потом оказалось, что я не смогу приехать на твой день рождения. Мне стало так паршиво. Я так хотел тебя увидеть, я так хотел подарить тебе торт и подарок лично, хотел крепко обнять и сказать, что я дома. Что я тут. Совсем рядом… Донхёк не выдерживает и резко собирается выйти из комнаты, чтобы не слушать монолог Марка дальше, иначе он заплачет и пожалеет о своём признании ещё сто тысяч раз. — …А потом ты мне признался. И меня тогда, словно током ударило. Я не знаю, но мне стало так больно внутри, вокруг, казалось, воздуха стало меньше. Любой другой на моём месте был бы в шоке или ему стало бы противно, но я думал только о том, сколько боли причинил тебе, уехав далеко. И тогда я задумался: а что со мной?.. Донхёк остановился. Он снова зашёл в комнату и сел за стол, сверля взглядом рацию. — …Я сразу же взял ближайшие билеты в Сеул, с огромной кучей пересадок, правда, но зато я здесь. В колледже сказал, что моя мама умирает, на что те сразу же дали согласие. И почему мне это раньше в голову не пришло? Ну, да ладно. Не об этом сейчас. Я летел сюда около семнадцати часов и всё это время думал. Даже не мог поспать нормально, потому что в голове был твой образ. Мне так хотелось, чтобы самолёт летел быстрее или чтобы кто-нибудь сказал, что у него есть телепорт. Мне хотелось быть рядом с тобой. Я всё время думал о тебе, подсознательно думал и только сейчас это осознал. Когда я что-то смотрел себе из одежды, бросал взгляд на какую-нибудь вещь и думал: «Это бы подошло Донхёку, » — и дальше смотрел себе вещи. Когда покупал себе что-то новое из еды и мне что-то не нравилось, я себя случайно спрашивал, а понравится ли это тебе. И так проходил каждый мой день. Я всё время писал тебе, потому что мне так хотелось хоть как-то быть с тобой и как-то ощущать твоё присутствие рядом. И когда я всё это осознал, спросил себя:, а не любовь ли это?.. У Донхёка всё плыло перед глазами, слёзы шли по щекам, а боль постепенно уходила. Он был так счастлив слышать всё это, был счастлив, что Марк сейчас здесь. В Сеуле. И совсем рядом. Боль уходила далеко-далеко и счастье наполняло сердце. — …И вот я здесь. Весь во плоти. И не Марк, а Минхён. Ли Минхён, твой сосед, твой друг детства, тот кто должен тебе последнюю шоколадку и тот кто любит тебя, Донхёк. Если ты ещё слушаешь это, то, пожалуйста, раздвинь шторы и выгляни. Приём. Донхёк взял рацию и резко раздвинул шторы. Внизу стоял Марк с рацией в руке и мягко улыбался. — Ты придурок. Приём, — трясущимся голосом сказал он. — Знаю. Я придурок. И только ты можешь меня так называть, и я вовсе не обижусь. А ещё, можно я отдам тебе последнюю шоколадку? Приём. — Не нужным мне твои шоколадки, придурок. Мне ты нужен. Приём. — Тогда спускайся. Приём. — Нет. Я всё ещё на тебя обижен. Приём, — фыркает Донхёк. — Донхёк, сейчас же спустись. Я хочу крепко обнять тебя и больше никогда не отпускать. Я даже из Ванкувера ради этого сбежал без вещей. Приём, — застонал Марк. Донхёк всё-таки послушно спускается вниз и выходит на улицу, вытирая слёзы рукавом своей лёгкой кофты. Когда он вышел на улицу, сразу же, без предупреждения обнимает Марка. Донхёк весь трясётся и снова начинает плакать от нахлынувших его с волной эмоций. Марк же нежно обнимает его и гладит по спине, уткнувшись лицом ему в макушку. — Ты знаешь, что ты просто сумасшедший, Марк? — уткнувшись ему в плечо спрашивает Донхёк, потихоньку успокаиваясь. — Минхён. Всегда твой Минхён. И да, я знаю. — Я люблю тебя, Минхён. — Я тебя тоже люблю, Донхёк.Конец.